Олег Владимирович Фурашов
Хирурги человеческих душ (роман-трилогия). Книга первая. Человек может всё!

– Виталий Семёныч?

– Он, он…А любовник тем временем лежит на полу. Валяется себе, – хохотнул Сивков. – Но временно живой. Внутри башки у него здоровенная гематома образовалась. Свеженькая, жиденькая, не оформившаяся пока. Она росла-росла и постепенно отключала центры жизнедеятельности. И благополучно преставился бы мужичок…Самокатом, так сказать…Но…

– …тут на его многострадальную голову объявился следователь Подлужный, – удачно «включился» в монолог Алексей.

– Ага! Не было бы счастья, да несчастье помогло!– на данном отрезке словесного потока Сивков в азарте аж хлопнул себя по ляжкам, присел и зашёлся в трескучем смехе. – Когда кровопивец вернулся в дом и вторично рубанул «по барабану», то мозг практически не задел – его ж участковый с ног сбил. А на черепной коробке Кротова, аккурат в теменной области, получился филигранный разруб. Своеобразная хирургическая операция высокой точности. Через разруб кровь излилась наружу. Гематома купировалась, освободила часть мозга – твой крестничек и задышал. И забормотал. И заматерился, чтоб его перевернуло да подбросило! Да всё ж таки первичное повреждение серьёзным оказалось – несовместимым с жизнью. По дороге Кротов и ушёл в мир иной. Се ля ви.

4

От морга до дома Алексею пришлось добираться «на перекладных»: с пересадкой с одного автобуса на другой. И чтобы скрасить унылую поездку в пассажирской толчее, он вернулся к милой его сердцу истории знакомства с Татьяной. К тому эпизоду, когда они оставили котёнка в «дежурке», а сами поспешили на политбой. И вновь превратились из временных союзников в соперников, которые кардинально расходились в оценке творения Леонардо да Винчи, всем известного под названием «Джоконда».

Небезызвестная в университетских кругах аудитория номер восемьдесят семь главного корпуса, выполненная в виде древнегреческого амфитеатра, была забита до отказа. Лидер экономистов Дмитрий Озеров сделал зачин. Он обосновал и раскрыл посыл о том, что портрет Лизы Герардини, супруги флорентийского торговца шёлком Франческо дель Джокондо – не просто шедевр, но непревзойдённое творение на все времена. О чём тут спорить? Потому, излагая тему, Озеров был спокоен и уверен в себе – вариант-то выбран заведомо беспроигрышный. Его речь сопровождалась демонстрацией изображений на большой экран с помощью эпипроектора. И умелой ассистенткой Дмитрия в этом процессе, естественно, выступала прекрасная Татьяна.

«Создавая своё любимое творение, Леонардо да Винчи проявил все грани своего художественного таланта, – приводил один аргумент за другим докладчик столь увесисто, будто складывал пирамиду Хеопса из блоков. – В том числе гений применил и такой художественный приём как сфумато. Сфумато – едва уловимая дымка, окутывающая лицо и фигуру, смягчающая контуры и тени. Как выражался сам художник – это «некий род тумана». Благодаря этому достигался гипнотический эффект, что делает изображение Моны Лизы почти живым, выражение её лица – неуловимым. Кажется, что знаменитая её улыбка вот-вот разомкнётся и эта красивейшая из женщин произнесёт слово. Её гримаска так приятна, что усмешка подобна ласкающей мягкости прикосновения рук! Вот, взгляните крупным планом на её черты, – выдержал паузу Озеров, пока его помощница меняла в аппарате иллюстрацию. – Видите? Мастерство Леонардо здесь достигло таких высот, что выражение лица Джоконды с разных точек – разное. Леонардо применил и такой революционный приём, как концентрический взгляд. Она всегда смотрит на зрителя, откуда бы вы ни глядели на неё. Взгляд Лизы как бы простирается за пределы картины. Убедитесь сами…»

И оратор вновь замолчал, давая возможность Татьяне продемонстрировать собравшимся портрет в разных аспектах. По залу лёгким ветерком пролетел шёпот, подтвердивший, что студенты весьма впечатлены.

«Некоторые недалёкие в искусстве люди, не разбирающиеся в художественных тонкостях, – изобразил гримасу горечи Дмитрий, – пытаются принизить величие Моны Лизы. Они прибегают к недостойным приёмчикам. Говорят, что в изображении замаскирован сам мастер. Или намекают, как выражаются на Западе, на нетрадиционные наклонности да Винчи…Ведь первым владельцем картины после смерти мастера был его любимый ученик Салаи. Или же утверждают, что всё дело в рекламе. В той детективной истории, когда в 1911 году шедевр выкрал из Лувра некто Винченцо Перуджа. А сначала подозревали Пабло Пикассо. Его даже арестовывали. О том тогда действительно писали все газеты мира, и была шумиха. Но всё это наносное. Не имеющее прямого отношения к гениальному творению. Истина же заключается в том, что вот уже почти пятьсот лет Джоконде поклоняются миллионы людей. В Лувре, самом большом музее мира, Джоконда – самый посещаемый экспонат. В 1974 году в Японии её посмотрело полтора миллиона человек, а в Москве за два месяца – почти три миллиона! И загадка Моны Лизы, как говорят всемирно известные критики, не в том, что это загадочная женщина, это – загадочное бытие! Мона Лиза – произведение малого формата, всего семьдесят семь на пятьдесят три сантиметра, но всемирно-исторического значения. Или, как выражался великий советский историк искусства и член-корреспондент Академии художеств СССР Борис Виппер: Джоконда – это «одухотворённость, это не умирающая искра сознания»!

Произнеся финальную цитату, докладчик слегка склонил голову и перевёл дыхание, прежде чем его озадачат соперники. Лёгкая задержка оказалась кстати: раздались аплодисменты. Нельзя было утверждать, что публику проняло, но Озерову из вежливости хлопали в ладоши не только «счетоводы», но и «братья-юристы». От них не отстало и жюри, разместившееся в переднем ряду и состоявшее из профессуры и студентов нейтральных факультетов.

– Спасибо, Дмитрий, – поблагодарил Озерова ведущий диспута, преподаватель филологического факультета, профессор кафедры зарубежной литературы Эйбоженко. – У уважаемых оппонентов вопросы есть?

– Позвольте, – встал со студенческой скамьи Подлужный. – Скажите, Дмитрий, а почему вы в своём выступлении даже не упомянули про выставку «Сокровища гробницы Тутанхамона», что экспонировалась в нашей стране в 1973 году?

– …А-а-а…при чём здесь…э-э-э…Тутанхамон? – как и почти весь зал, недоумевающе посмотрел на Алексея тот.

– Ну как же, ведь у вас один из главных критериев, с позволения сказать, шедевральности – массовость лицепоклонников. А Тутанхамона лицезрело около трёх миллионов советских ценителей искусства. И на «Титаник» до его крушения – тоже.

– Вопрос не по существу, – скривился экономист. – Видимо, не зря я говорил про недалёких в культуре людей…

– Спасибо, маэстро! – вежливо поклонился ему Подлужный, и уселся на своё место.

– Я попрошу спорящие стороны быть взаимно вежливыми, – вмешался в ход дискуссии Эйбоженко, уловив разноречивый шум, как на половине экономистов, так и на половине юристов. – У уважаемых оппонентов ещё есть вопросы?

– Да-да, имеются!

Это громкоголосо заявил о себе сокурсник Алексея Коля Бойцов, которого с его же собственной подачи окрестили «правнуком комбрига Котовского». Он и вправду здорово напоминал собой знаменитого революционера и российского Робин Гуда – комбрига Григория Ивановича Котовского. Крупный, ощутимо склонный к полноте, обладающий недюжинной физической силой, Бойцов от природы был наделён массивной глыбоподобной головой, которую стриг наголо. Большие оттопыренные уши и глубоко посаженные глаза придавали его лицу смешанное выражение потешности и пронизывающей проницательности. Сам же Николай, не только грезивший стать сыщиком, но и реально помогавший сотрудникам уголовного розыска, пребывал при том твёрдом убеждении, что его «мужественно-свирепый вид потрясает до микиток уркаганов¹² и разную блатную шелупонь»¹³.

И вот сейчас «правнук Котовского» лихо выдал «домашнюю заготовку» студентов-юристов:

– Разъясни мне непросвещённому, пожалуйста, маэстро Озеров, отчего в основном мужчины так любят Мону Лизу?

– Кхе-кхе, – несколько смешался тот, не улавливая подвоха. – По правде говоря, я не располагаю статистикой на этот счёт. Но если так, то, вероятно, потому, что она красивая женщина…

– Да нет, – вальяжной отмашкой остановил его Бойцов. – Мужчины всего мира, особенно женатые, обожают Мону Лизу потому, что она всегда не только улыбается, но и всегда молчит.

Шутка, что называется, прошла. Аудитория смеялась вне зависимости от болельщицких пристрастий. И на этом фоне Подлужному, которому предоставил слово для выступления Эйбоженко, легче было «поймать нужную волну».

– Перед вами тот, кто не разбирается в нюансах творчества да Винчи. И кого вышучивал маэстро Озеров, – без тени смущения заявил Алексей, умышленно выдержав паузу. – …И я же имею смелость заявить себя «варваром». Я не в силах считать произведения экспрессионизма, футуризма, кубизма и прочих «измов» высшим проявлением художественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости…

– А не много на себя берёшь?! – выкрикнул кто-то с половины экономистов под общий гул.

– Я попрошу не нарушать порядок! – грозно насупил брови профессор Эйбоженко, восстанавливая порядок.

– Между прочим, только что прозвучали не мои слова. Только что я процитировал Ленина, – «оглушил» забродившую было публику эпатирующий докладчик. – Он их высказал в беседе с Кларой Цеткин. Желающие могут убедиться в этом незамедлительно.

И Подлужный через Колю передал в жюри раскрытую в нужном месте книгу Цеткин «Воспоминания о Ленине». В зале воцарилась тишина. Спорить с вождём мирового пролетариата никто не решался. Мало того, что проделанный «интеллектуальный кульбит» утихомирил противников «законников». Он породил в слушателях эффект некритического восприятия: а что если этот шустрый малый снова примется жонглировать цитатами Владимира Ильича?

– Зато есть подлинная радость, – хитро прищурился Алексей, возобновляя пояснения. – И она у каждого исключительно своя. Это радость любви. Вообразите, что вы безумно влюбились, но вдруг появляется знаток, который день и ночь поёт вам на ухо, что есть девушка гора-а-а-здо красивее. Почему? Да потому, что она лучше накрашена, одета по последней моде, а причёска – шик. Что скажет настоящий мужчина такому эксперту? Как минимум: «Ко всем чертям с матерями катись!»¹⁴ А как максимум – элементарно набьёт морду…Правда, это уже не ленинские рассуждения, а мои собственные. Вперемешку со словами Маяковского, – смущённо добавил Подлужный, завершая тезис.

…Оценив посыл, зал засмеялся и зашумел. В основе своей – благожелательно. А кто-то невидимый выкрикнул сверху:

– Понимаем, понимаем…

– Ведь восприятие прекрасного сугубо субъективно и индивидуально, – проникновенно продолжил нить рассуждений Алексей, обводя взором университетское сообщество. – И не может быть иным. Обычному советскому любителю искусства, – жестом как бы обнял он присутствующих, – дела нет до сфумато, световоздушной перспективы, концентрического взгляда и прочих зрительных иллюзий. Художественный приём – средство донести до зрителя замысел живописца. Если картина потрясает, заставляет задуматься, будит добрые чувства, ведёт на славные поступки – жизнь искусника оправдана. Если же художественная техника выходит на первый план, то это называется формализмом в искусстве. Буржуазным эстетством, чуждым народу. Например, для нас – без всякой нудной назидательности – не является тайной за семью печатями замысел художника Верещагина в его картине «Апофеоз войны». Потому, если произведение, что называется, разжёвывают, идею растолковывают, красоту навязывают, то это либо чёткий критерий внушенности, как в случае с Джокондой, либо рассчёта автора на скандальность, как в случае с «Чёрным квадратом» Малевича, либо откровенной мазни…

– Джоконда – не мазня! – перебил оратора аноним с галёрки.

– Я этого и не говорил, – жестом руки остановил Алексей Эйбоженко, готового приструнить нарушителя порядка. – Более того, в аспекте изобразительной техники я не оспариваю ни одного из тезисов маэстро Озерова. Зато с позиции восприятия, с точки зрения эмоциональной, Мона Лиза оставляет меня равнодушным. На картине я вижу невзрачную женщину не первой молодости. Мало того, деликатно выражаясь, мужеподобную даму…

И по сигналу Подлужного Коля Бойцов под неясный гул зала дал на экран крупным планом лицо Джоконды.

– Кое-кто недоволен, – сделал указующий жест докладчик в сторону анонима, – но, по крайней мере, это – проявление живых чувств. Тех самых, которых не было, когда вы взирали на картину да Винчи во время доклада Дмитрия. Ведь тогда было всё, кроме эмоций…Кроме одухотворённого восприятия…Зато теперь они есть. И далее мы покажем вам такое, что оно в мгновение ока заставит вас призадуматься, – самоуверенно посулил почтенному собранию дерзкий юрист.

И ещё не успело смолкнуть эхо обещания Подлужного, а заинтригованное сообщество установить мёртвую тишину, как Бойцов заложил в эпипроектор очередную иллюстрацию.

– Перед вами репродукция картины Леонардо да Винчи «Иоанн Креститель», – воистину утихомирил аудиторию Алексей. – Поразительно, насколько не только внешность этого библейского персонажа, но и выражение лица напоминает Джоконду! Не правда ли? Мало того, Иоанн, который, согласно Ветхому завету, был весьма суровым мужчиной, Леонардо здесь изобразил весьма и весьма женоподобным. Их роднит та же улыбка. Те же уголки рта. Да и концентрический взор с тающим сфумато тоже присутствуют, не так ли? Однако, наверняка, многие из присутствующих впервые видят данное произведение, ибо вокруг него не было всемирного ажиотажа. Впрочем, для вас, уважаемые ценители прекрасного, эта картина демонстрируется с иной целью. «С какой же?» – спросите вы. Прежде чем получить обоснованный ответ, давайте взглянем на ещё одно творение титана живописи.

Подлужный даже не успел повернуться в сторону своего помощника, а Николай отрепетировано успел подать на экран следующее изображение.

– Это знаменитая настенная роспись Леонардо в одном из монастырей Милана. Называется она «Тайная вечеря», – пояснил залу Алексей. – На ней изображена трапеза Иисуса Христа с апостолами. По его правую руку, согласно всем канонам, сидит Иоанн – любимый ученик Христа. Прошу не путать его с Иоанном Крестителем. Это разные персонажи. А теперь попросим дать лицо апостола крупным планом…«Ба! знакомые всё лица! И вновь мужчина в образе девицы!» – дав залу прийти в некоторое замешательство, ёрничая, воскликнул Подлужный. – Извините, уважаемые слушатели, но ваш покорный слуга сейчас невольно перевоплотился в небезызвестного Фамусова, ибо и ученик Христа тоже выглядит женственно…По крайней мере, настолько не мужественно, что многие критики принимали его за Марию Магдалену…

– Тебе дай волю, ты и Микеланджело опошлишь! – раздался возмещённый голос из рядов студентов.

Это, согласно задумке юристов, сработала «подсадная утка № 1». И пока профессор Эйбоженко стучал по столу и призывал к порядку, Коля Бойцов уже «выдал на гора», то бишь на светящееся табло, новые иллюстрации, которые он оперативно менял по ходу пояснений Алексея.

– Перед вами потолок Сикстинской капеллы в Ватикане, расписанный Микеланджело, – невозмутимо продолжил свой комментарий Подлужный. – Вот сцена изгнания Адама и Евы из рая. Вот крупный план Евы. Вы только взгляните на неё: какие у неё развитые бицепсы, атлетическое строение фигуры – слепок с Адама, да и только. А вот фрагмент Страшного суда…И здесь женщины тоже уродливо мужеподобны…

– Говори яснее! Что ты этим хочешь сказать? – подала голос «подсадка № 2», затесавшаяся в ряды экономистов.

– Назревший вопрос! – назидательно воздел указательный палец «ниспровергатель устоев». – Вы говорите: «Непревзойдённые исполины изобразительного искусства». Но почему тогда их, мягко выражаясь, необычные пристрастия к существам одного с ними пола, были перенесены на самое прекрасное, что есть на свете – на женщин? Профанация, да и только! Где правда жизни, а?

И пока аудитория растерянно внимала ему, поскольку излагаемое находило очевидное подтверждение на экране, была введена в действие «заготовка № 3».

– Ну, хорошо, – раздался возглас с галёрки, – а в чём твоя правда жизни?

– Честно говоря, – признался Алексей, – в нашей команде при подготовке к сегодняшней встрече возникли разногласия по поводу двух великих полотен. Вот одно из них. Коля, будь добр, – обратился он к Бойцову.

И тот подал на экран изображение картины русского художника Александра Иванова «Явление Христа народу».

– Это творение более чем известно в Советском Союзе, – заговорил Алексей в проникновенном тоне. – Великолепная художественная техника и колорит! А сюжет какой?! Какая идея заложена! В отличие от безыдейной Моны Лизы…Ведь во всём мире униженные и оскорблённые, как сказал бы Достоевский, заждались такого героя. Даже учебник «История КПСС» признаёт, что Христос – фигура историческая. Трагическая и народная. А на мой взгляд, он – вообще первый стихийный и наивный коммунист. Где-то я его даже люблю. Как первого народного заступника. Теперь остаётся лишь добавить к Христу фигуры Ленина, Маркса, Энгельса – и реализм, та самая правда жизни – налицо. Однако, нашу команду в выборе данного полотна остановило только одно: построение коммунизма – преходящая задача. Вне всякого сомнения, что в перспективе коммунизм победит на всей планете, и тогда на первый план выйдут новые проблемы. Между тем, есть кое-что, даже более важное, чем коммунизм! Есть большие святыни!

И это громогласное и почти еретическое для советского общества заявление «горлопана-юриста» заставило онеметь даже тех, кто шептался в последних рядах. И даже Эйбоженко поперхнулся собственным языком.

– …Есть непреходящая духовная ценность на все времена, – всех буквально заставил затаить дыхание Подлужный. – Сейчас мы вам покажем её художественное воплощение. Но прежде…Но прежде я просто обязан поведать вам о, казалось бы, маленьком происшествии, случившемся полчаса назад, чтобы доказать, что за нашим шедевром стоит правда жизни…

И Алексей лаконично рассказал о встрече котёнка-потеряшки с его спасительницей Татьяной.

– …А увидев, с какой нежностью Таня смотрит на этого маленького оборвыша, – завершал краткое отступление от основной темы Подлужный, – я был безжалостно покорён этой чудной девушкой. И знаете почему? Да потому, что первое и главное воспоминание моего детства связано с этим: на меня так же, как Таня на котика, смотрела моя мама! Так наши мамы ласкали в младенчестве каждого из здесь присутствующих…

Алексей продолжал раскрывать свою задумку, но теперь зал не столько слушал его, сколько взирал на прехорошенькую ассистентку Димы Озерова. Татьяна, и без того не обделённая мужским обожанием, сейчас, вся пунцовая от переживаний, буквально утонула в океане внимания и любопытства сильной половины аудитории, а также в цунами женской ревности – второй части зрителей.

– …Канули в лету первобытно-общинный строй и феодализм, клонится к закату капитализм, восходит в зенит первая фаза коммунизма – социализм…, – в раздумье морщил лоб Подлужный, – но…Но во все времена не было, нет и не будет выше ценности, нежели мать и дитя! Это ради них – души и сердца нашей Родины – прежде всего вершили подвиги на полях Великой Отечественной войны наши легендарные деды и отцы-фронтовики! Это ради них, согревающих теплом и улыбками нашу Отчизну, покоряли космос Гагарин и Королёв! Это ради них – солнечным светом озаряющих душу мужчины – бились на поле спортивной брани Валерий Харламов и Лев Яшин…

И под эту исповедь, от которой всем присутствующим стало даже немного стыдно за своё мещанское прозябание на этом свете, Николай Бойцов выдал на экран самым крупным планом изображение бессмертного произведения Рафаэля – «Сикстинскую мадонну» с младенцем Иисусом на руках…

– Как сказал историк искусств Бернард Беренсон: «Главная причина славы Рафаэля – это его способность говорить со всеми обо всем на языке, понятном каждому», – проронил в тишине Подлужный.

И долго безмолвствовали очарованные зрители, пока какой-то озорник с галёрки не выкрикнул: «Мадонна, слов нет, хороша! Но Танечка-то Серебрякова, пожалуй что, краше будет!»

И тут уж зал, до того не ведавший, как тактично выйти из торжественности момента, грохнул канонадой хохота…Смеялись все! Аж сам Эйбоженко ржал по-лошадиному! И даже секретарь парткома Сочнов, призванный во всём и всегда блюсти чистоту партийной линии, втихую похрюкивал и повизгивал по-поросячьи.

Далее последовали краткие выступления содокладчиков, реплики сторон…Но им оказалось не по силам переломить общий настрой. Победа правоведов была предрешена.

По окончании дебатов Алексей в числе первых покинул аудиторию номер восемьдесят семь. Он не просто покинул, но выбежал и из неё. С его стороны то было не бегство с поля триумфа, а реализация хитроумной задумки. И потому, когда Таня Серебрякова, как выяснилось – дочь известного университетского профессора Владимира Серебрякова – вышла из дежурной комнаты в сопровождении Озерова и с котёнком на руках, входные двери, ведущие на широкое университетское крыльцо, перед ней распахнул…Подлужный.

Близ парадного входа спасительницу с найдёнышем уже поджидало такси, которое Алексей успел взять на вокзальной площади, расположенной неподалёку.

– Прошу вас, – открыв заднюю дверь автомобиля, жестом пригласил Подлужный девушку.

– Я…Я не принимаю такие…любезности от незнакомых, – растерялась та.

– Ну, теперь-то мы уже не совсем незнакомые, – улыбнувшись, прищурил глаза хитрец. – За два часа творческой дискуссии мы стали чуть ближе…

– Напротив, мы стали ещё дальше! – недовольно поморщившись, перебила его красавица.

– Хорошо-хорошо, – поспешно согласился Алексей. – Я незамедлительно избавлю вас от своего присутствия. Но не тащить же бедного котейку по городу в общественном транспорте, где сутолока, разные люди…Считайте, что моя инициатива – исключительно ради него! Поездка оплачена тоже ради него.

– Оплачена, оплачена, – подтвердил таксист, авансом получивший три рубля (по тем временам – более чем щедрый платёж).

Татьяна заколебалась, и Подлужный, воспользовавшись этим замешательством, мягко, но настойчиво усадил её с котёнком в салон. И вознамерился было разместиться на свободном месте. Но тут студентка, обретая себя, воспротивилась его планам:

– Надеюсь, вы не откажете мне в просьбе? – остановила она жестом руки расторопного и настырного малого. – Осчастливьте нас с котиком, пожалуйста, отсутствием вашего присутствия.

– Э-э-э…, – лишь на миг опешил оборотистый юрист, с ходу принимая решение и за себя, и за слегка медлительного Озерова. – Что ж, желание дамы – закон вселенной. А мы с Димой доберёмся и на трамвае. Кстати, куда котик изволит его доставить?

– Он…Нам до дворца культуры Свердлова, – с неуверенными нотками в голосе протянула Серебрякова.

– Дворец культуры Свердлова! – властно распорядился Алексей в адрес таксиста, захлопывая пассажирскую дверцу.

– Дворец культуры Свердлова, – прозвучало для пассажиров объявление водителя автобуса, в котором ехал и Подлужный. – Следующая остановка – улица Чкалова.

– Опля! – отвлекаясь от дум, непроизвольно воскликнул старший следователь. – Чуть не прозевал. Через остановку мне выходить.

И он сквозь скопление пассажиров стал неспешно протискиваться к выходу.

Глава четвёртая

1

Дисциплина и законопослушание – великая вещь. И пусть начальник райотдела милиции Бодров, принимая от Подлужного в медвытрезвителе отдельное поручение, стенал о его нереальности, на деле же он обеспечил выполнение следственного предписания в срок. В десять ноль-ноль в прокуратуру прибыла вся смена, находившаяся на дежурстве в медицинском учреждении в ночь с 26 на 27 апреля. Даже уборщица.

Проанализировав состав явившихся, Подлужный оставил «на десерт» дежурного, фельдшера и техничку. В первую голову его занимали постовые, обслуживавшие палаты. Их было четверо: трое мужчин и одна женщина. В Среднегорске на миллион сто тысяч жителей приходилась единственная женская палата для вытрезвления, рассчитанная на четырёх пациенток. Трудно поверить, что сравнительно недавно численность «назюзюкавшихся» до непотребного состояния представительниц рода Евы, соблазнённых Зелёным Змием, можно было сосчитать на пальцах одной руки. И того сложнее было представить, что существовали двуногие скоты, жаждавшие обладать ими.

Из трёх постовых мужского пола предстояло «вычислить» для ключевой акции – опознания – «любителя лихого аттракциона» в туалете. Если он, конечно, не плод вымысла Регины Платуновой. Алексей ответственно относился к данному выбору, учитывая, что Платунова в ту ночь была пьяна и видела насильника, как сие ни парадоксально звучит, мимолётно. Неудачная попытка могла лишить её уверенности и отразиться на установлении истины. Нельзя было допустить, чтобы в органах продолжала «пастись» паршивая овца. Вместе с тем, не хотелось и противного – «натянуть» эпизод до изнасилования, если такого не было. Короче: и хочется, и колется, и мама не велит.

Один из постовых, Ронжин, отпадал сразу, поскольку по возрасту «перевалил» за четвёртый десяток лет. Выбирая из двоих оставшихся, сержантов милиции Волового и Малышева, соответственно тридцати одного года и двадцати семи лет, следователь предпочёл «стартовать» с более зрелого. И не потому, что Воловой проявлял признаки нервозности. Просто Малышев со своими впалыми щеками не тянул на «мордастого Рукоблуда». Подлужный также не упускал из виду и возможные годы службы Волового в армии. В мозгу следователя нескончаемо вращалась (пока что лишь воображаемая) гравировка на часах: «Дембель. 1975-1977».

Завершив подготовительные процедуры, связанные с опознанием, Подлужный пригласил к себе через понятого из кабинета номер пять Платунову, заранее отправленную под присмотр к Авергун и Торховой. Регина вошла, и перед ней предстал Алексей.

– Свидетель Платунова, – внешне бесстрастно произнёс он, – вы участвуете в следственном действии, именуемом опознанием. Предупреждаю вас об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний и отказ от дачи показаний по статьям 181,182 Уголовного кодекса РСФСР. Пожалуйста, распишитесь о том в протоколе. Вот здесь. Да-да…Сбоку от вас сидят понятые. Перед собой вы видите ширму. За ней находятся трое мужчин, которые поочерёдно будут произносить одну и ту же фразу: «Помалкивай. Никто не узнает, и всё будет хоккей». Если голос кого-то из них для вас окажется знакомым, то вы скажете нам, где и когда его слышали. Ежели окажется, что таких голосов вы прежде не слышали, тоже сообщите нам.

Воловой по собственному желанию изрекал сакраментальную фразу последним. Регина на удивление твёрдо опознала его, пояснив при каких обстоятельствах его слышала. Голос говорившего она узнала по низкому тону и хрипотце.

Четверть часа спустя Регина повторно вошла в кабинет и столь же чётко признала Волового уже по внешности:

– Тот, что стоит у сейфа. Узнаю его по лицу. И по глазам – они у него по-лисьи зыркают, вроде норовят чего отхватить. И по щекам – висят, ровно у хомячка. И ещё по…животу – он бочечкой выпирает. Это…это он меня выводил в туалет в вытрезвителе 26 апреля. И там снасильничал. Только тогда он был в милицейской форме…

– Чушь! Я протестую! – резко перебил её Воловой, до того беспрестанно скептически ухмылявшийся. – Оговор! Всё подстроено! Она мне мстит…

– Минутку, опознанный, я вам не давал слова, – попробовал оборвать его разглагольствования следователь. – Лучше назовите-ка свои фамилию, имя и отчество.

– Чушь. Это провокация, – гнул собственную линию Воловой. – Она была пьяна и ни хера не помнит. Мстит за то, что её засадили в вытрезвиловку. Налепит тут горбатого с три короба. Срамина позорная!…

– Молча-а-ать! – заорал Подлужный, хрястнув кулаком по столу, отчего опрокинутый стакан, стоявший на столе подле графина, перевернулся и встал на донышко, понятые подпрыгнули вкупе со стульями, а опознаваемые шарахнулись в стороны. – Молча-ать! Или я вас немедленно задерживаю на трое суток!

– А чего она пиз…врёт как…, – утихая, перечил Воловой, самовольно опускаясь на стул. – И вообще… Я требую занести в протокол, что она меня назвала вороватой крысой и плутоватым лисом.

– Встаньте, опознанный, – уже хладнокровно потребовал следователь. – Ваши слова, равно как и пояснения свидетеля Платуновой, будут занесены в протокол. И чтобы никаких «сильных» выражений от вас я чтобы не слышал. Итак, встаньте и назовите себя.

– …Воловой…Аркадий Николаевич Воловой, – нехотя выдавил из себя милиционер, поднимаясь со стула.

– Я правильно понял, что вы, всё-таки, сопровождали её в туалет 26 апреля, как следует из вашей оговорки?

– Да. Выводил. Галя легла поспать. Ну…постовая Галина Ефремовна Астахова. Я её подменял. Астахова меня сама попросила. Но в туалет нога моя не ступала и до…этой…я кончиком пальца не прикоснулся.

Ах, как надеялся Алексей на то, что Регина идентифицирует личность Волового ко всему прочему и по часам! То стало бы мощной привязкой не просто к контакту между вытрезвляемой и постовым, но и к особому, интимному соприкосновению между ними. Подлужный предвкушал, как он, прежде чем защёлкнутся стальные оковы на кистях Волового, снимет с одной из них наручный хронометр и, повернув его тыльной стороной к свету божьему, громогласно прочтёт: «Дембель. 1975-1977». Уж тогда похотливый «Рукоблуд» сменил бы напускную кичливость на личину ничтожества, жалко лепечущего слова признания и идущего в «абсолютный расклад».

Увы, на руках опознанного часы напрочь отсутствовали. Убедиться в том было проще простого: в жаркий июньский день мужчины щеголяли в футболках и рубашках с короткими рукавами. И загорелые предплечья Волового не имели даже узкого ободка бледной кожи, что остаётся нетронутой солнцем под браслетом или ремешком. Надежда на скорую и победоносную развязку рухнула.

2

Устыдитесь те, кто подумал, что досадная неудача надломила Подлужного. Во-первых, он на Воловом до поры отнюдь не «ставил крест», как на честном человеке. Напротив, противоречие с часами зачислил ему в актив. Во-вторых, Подлужный не был бы самим собой, если бы пал духом от такой малости. Отрицательный результат – тоже результат. Блицкриг в деяниях, совершённых в условиях неочевидности – крайне редкая вещь. Наступила фаза нудного и всестороннего накапливания обвинительных улик и реабилитирующих фактов. И в последующий час производственные свершения «горели» от напора старшего следователя прокуратуры.

Перво-наперво он провёл накоротке очную ставку между Платуновой и Воловым, в процессе которой каждый из них отстаивал персональную правду или персональную ложь. И места правды и лжи пока не были окончательно «застолблены».