Олег Владимирович Фурашов
Хирурги человеческих душ (роман-трилогия). Книга первая. Человек может всё!

– Видите, трупное окоченение отсутствует не только в конечностях, но и слабо выражено даже в жевательных мышцах лица, где оно, как правило, проявляется ранее всего. – Правдивость высказанного тезиса Алексей подтвердил наглядно, поболтав нижнюю челюсть покойницы. – …Значит труп, извиняюсь за выражение, свеженький. Смерть наступила в пределах пары часов тому назад. Трупные пятна отсутствуют в верхних конечностях и слабо проявились в нижних…Оно и понятно: женщина же была в шкафу в положении «стоя». Её, видимо, туда муженёк затолкал. Кровь, поэтому, книзу и стекла…Так, так…При надавливании трупные пятна бледнеют и практически сразу же восстанавливают свою окраску…Тэк-с, занесём в протокол точное время: три часа сорок девять минут…

Завершив осмотр трупа Кузьмило Валентины, Подлужный возвратился к телу Кротова, чтобы дополнительно протокольно зафиксировать уже не гематому, но свежий разруб на его темени. Следовало также осмотреть, наконец, и спину убитого. Предварительно демонстрируя понятым, что смерть мужчины тоже наступила недавно, Алексей поклацал нижней челюстью пострадавшего.

Тут-то и случилось совершенно невообразимое: из полости рта Кротова, который дотоле не проявлял признаков жизни, донёсся глухой стон, а затем он тихо, но внятно…матерно выругался! Сам отправившийся уж было к праотцам, Кротов бессознательно и обезличено послал того, кто не давал и помереть-то спокойно, туда, откуда назойливый непоседа некогда появился на свет божий.

Женщина-понятая, дотоле отрешённо сидевшая на печально известном табурете, подпрыгнула, как казнимая на электрическом стуле в штате Техас, живо напомнив Алексею его же – только получасовой давности. У второго понятого и у оперативника невольно и синхронно вырвались ответные и не менее крепкие словечки, уверившие Кротова в том, что мир неоднороден в половом отношении.

Лоб же Подлужного моментально покрыла мелкая испарина, и он потрясённо ощутил, как в области крестца зашевелился рудиментарный отросток, словно у собаки, что нутром чует: кость сама шевелиться не может! И он громадным напряжением воли удержался от того, чтобы не рвануть прочь, скуля на ходу.

Первым, проявляя недюжинную выдержку, адекватно среагировал участковый Козырев:

– Мат в общественном месте – мелкое хулиганство.

– Матерится – значит, существует, – приходя в себя, логично заключил Алексей.

Едва они успели обменяться впечатлениями, как послышалось гудение автомобильного мотора и впритирку к дому, как яичко к Христову дню, подкатил вездеход с оперативной группой, прокурором Кировского района и судебно-медицинским экспертом Сивковым. По рации, через дежурного по городу, вновь прибывшие экстренно связались со станцией «Скорой помощи» и сообщили о тяжелораненом.

3

По завершении осмотра и прибытии врачей, Кротова погрузили на носилки и дотащили до «скорой». Брыкающегося Кузьмило затолкали в задний отсек милицейского «УАЗика». Завершая «весёлый вояж», работники правоохранительных органов гурьбой на двух машинах выехали в отдел внутренних дел Кировского района.

В доме, до прибытия спецтранспорта, именуемого в просторечии «труповозкой», остался наедине с телом Валентины Кузьмило и постановлением о назначении судебно-медицинской экспертизы трупа отважный участковый Козырев. Он же милосердно пообещал хлопоты по несчастной собачонке принять на себя.

В милиции Подлужный вынес постановление о возбуждении уголовного дела, заполнил протокол о задержании Кузьмило, изъял у него одежду и обувь, а также произвёл срезы ногтей и подноготного содержимого с его рук, поскольку там могли быть микрочастицы и биологические выделения, имеющие доказательственное значение. После некоторого колебания следователь с помощью фельдшера из медицинского вытрезвителя произвёл смывы с полового члена Кузьмило. Так, для подстраховки. Мало ли что…

Допрашивать задержанного в качестве подозреваемого Алексей не стал, так как тот был изрядно пьян, о чём фельдшер составил акт. Оставив уголовное дело и вещественные доказательства в дежурной части, Подлужный с чувством честно исполненного долга отбыл в городскую прокуратуру до окончания дежурства. Ибо, вообще-то, он работал старшим следователем прокуратуры Ленинского района города Среднегорска, а в городской прокуратуре нынешней ночью просто дежурил. Такое случалось в среднем один раз в месяц.

Подлужный не принадлежал к числу экстрасенсов или ясновидящих, а потому не мог предположить, что о многострадальном Кротове, телесно претерпевшем от действий Кузьмило, ему ещё доведётся услышать.

Глава вторая

1

Дилетанты простодушно полагают, что всякий следователь, тем паче старший следователь прокуратуры, единовременно расследует одно уголовное дело; что он располагает возможностью неспешно и дотошно проанализировать обстоятельства совершённого преступления, подобно комиссару Мегрэ или сыщику Шерлоку Холмсу вкусно и со смаком раскуривая трубку; что на подхвате у него легион помощников, нетерпеливо гарцующих в сладком предвкушении указаний, с которыми до них снизойдёт главный детектив; что в комфортабельных боксах гаража, стреляя выхлопными газами, рвутся «со стремени» мощнейшие и наисовременнейшие «стальные скакуны», готовые умчаться в погоню с высочайшего соизволения Господина Следопыта.

Остыньте, наивные неофиты! Ваши умозрительные суждения верны ровно настолько же, насколько правилен тезис о том, что хвост управляет собакой. В действительности же всё обстоит далеко не так. Как и в случае со следователем Подлужным, у которого в производстве находилось сразу девять уголовных дел и три материала доследственной проверки, что по перестроечным временам² считалось запредельной нагрузкой. Именно по этой причине Алексей, имея формальное право на отгул после изматывающего ночного дежурства, из городской прокуратуры поспешил на своё постоянное место работы – в прокуратуру Ленинского района города Среднегорска, чтобы выполнить ряд следственных мероприятий, не терпящих отлагательства. Ведь следователь действует в условиях цейтнота: на расследование каждого дела законом отводится два месяца, по истечении которых срок следствия продляется в особом порядке прокуратурой области.

Однако, даже и в эти незатейливые планы, стоило Подлужному появиться в районной прокуратуре, легко внесла существенные коррективы молоденькая черноволосая секретарша Римма. Завидев его, она крикнула из приёмной через вестибюль: «Алексей Николаевич! Как хорошо, что вы зашли: вы шефу до зарезу нужны».

Алексей, со вздохом оставив следственный чемодан в своём кабинете, направился к прокурору района Двигубскому. Путь в приёмную лежал через вестибюль, минуя который, следователь увидел двух расфуфыренных посетительниц: дородную даму бальзаковского возраста и девицу лет двадцати, являвшуюся точной копией первой дамочки (с учётом скидки на разницу в возрасте).

– Здравствуйте, Яков Иосифович, – сказал следователь, входя в начальственные апартаменты.

– Здравствуй, Алексей, – вальяжно ответил Двигубский и барским движением руки указал ему на место за приставным столиком, примыкавшим к обширному прокурорскому столу, заложенному папками с деловыми бумагами. В принципе, в присутствии посторонних прокурор обращался к Подлужному исключительно корректно, по имени-отчеству и на «вы», но наедине, особенно если предстоял доверительный разговор, переходил на «ты».

Мудрый еврей Двигубский проработал «в органах» почти сорок лет. За его плечами была Великая Отечественная война, тяжёлое ранение, орден, четыре медали и пять прокурорских сроков. Он заслуженно слыл одним из опытнейших прокурорских работников и прожжённым бюрократическим волком (в положительном смысле этого словосочетания), «собаку съевшим» в аппаратных игрищах и пересидевшим многих «хозяев» из вышестоящих инстанций. Несомненно, тактическая гибкость и славное фронтовое прошлое сыграли в его жизни далеко не последнюю роль. Перечисленные «штрихи судьбы» давали Двигубскому негласное право на отчасти высокомерное и снисходительное обращение с подчинёнными. Да к тому же с молодыми подчинёнными.

– Знаю, знаю, что ты с дежурства, – в проникновенном тоне заговорил Двигубский, – но обстоятельства вынуждают. Подольский в отпуске. Но даже будь он здесь, такую проблему я ему не решился бы доверить.

– Яков Иосифович, – укоризненно вздохнул старший следователь. – Да вы уж раз двадцать такой аргумент приводили!

Прокурор старчески пожевал губами, обдумывая дальнейший ход беседы, а затем продолжил:

– Может быть, может быть…Не заметил парочку крашеных фифочек в коридоре?

– Угу. Матрёшки из одного лукошка.

– Вот тебе и угу. Твои клиентки.

– Что опять ещё?

– Заявляют об изнасиловании работником милиции.

– Час от часу не легче!

– Некто маман Платунова с дочкой. Молодая настаивает, что в конце апреля с ней совершил половой акт некий сотрудник медвытрезвителя. Называет конкретные приметы.

– Яков Иосифович! – буквально взвился со стула под потолок Подлужный. – Вы бы поручили разобраться кому-нибудь из помощников. Их же у вас целых пять. А у меня завал! Притомили уже…

– Притомил? Вы выбирайте, товарищ Подлужный, выражения, – остепенил его шеф. – Это раз. Помощницы не потянут такой воз, это два. Тут не банальщина какая-нибудь.

– Яков Иосифович! – натуральным образом простонал подчинённый. – Вы же не хуже меня предвидите, что это будет за расследование. Жалуются на милиционера, это раз, Изнасилование, если верить тем фифочкам, имело место в апреле, а ныне уже июнь. То есть следы, как пить дать, что кот сметану слизнул, вот вам уже и два. В отделе внутренних дел на меня и без того косо смотрят с той поры, как я гаишника упёк. Уже поговаривают, что я на костях милиции себе служебную лесенку в Эдем строю. То будет три. Заковыристый казус требует, чтобы им вплотную занимались, а у меня и без него хлопот невпроворот, четыре. И наконец, вы же прекрасно осведомлены, что я не перевариваю данную категорию дел, пять…

– …И прокурора нужно слушать, шесть, – остановил его Двигубский. – Не гундось, Алексей. Эдак ты и меня сосчитаешь, что тот козлёнок из мультика, который умел считать до девяти…

– …до десяти, – хмуро поправил «знатока мультфильмов» неуступчивый критик.

– Ну, до десяти, – тактически грамотно пошёл «на уступку» шеф. – Чего ты, ровно гудок заводской? Вхожу в твоё положение и, если грамотно разрешишь эту каверзу, обещаю премию от прокурора области. Никогда тебе не льстил, но тут объективно признаю: ежели тебе сей казус окажется не «по зубам», то его вряд ли кто-либо ещё «разгрызёт». Прими и это во внимание. А также иди и прими у Риммы заявление этих кумушек…А то, может статься, и отговоришь их. Однако, чтоб грамотно и без нажима. Будто бы вызрело само собой.

– Коли так, создайте мне условия, Яков Иосифович, – строптиво упёрся Алексей.

– Говори яснее.

– Без машины мне не поспеть. Давайте вашу «Волгу». У меня пять мест запланировано объехать. И завтра – столько же…

– Ишь ты, «Волгу» ему, – барски откинулся Двигубский в кресле. – Хм…А коли не дам?

– Тогда я умываю руки, – веско заявил Подлужный. – Вот завалю дела, и пусть нас с вами казнят на пару. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца!

– Ты, Подлужный, у мёртвой бабы сношать выпросишь, – с несвойственной ему скабрезностью съехидничал прокурор, вообще-то отличавшийся высокопарной словесностью. – Уговорил. Сегодня и завтра машина передаётся тебе…кгм…не насовсем, но на приоритетное обслуживание.

– Один – один! – уже посмеиваясь, подытожил переговоры Алексей, шагая на выход.

2

Выйдя в приёмную, Подлужный забрал у Риммы заявление об изнасиловании, в получении которого расписался в журнале. Затем он подошёл к чете расфранчённых посетительниц и с тщательно скрываемым раздражением отрекомендовался:

– Следователь Подлужный. Вы Платуновы?

– Да-да, – поспешно вскочила со стула мамаша.

– Да вы сидите, сидите, – невольно смягчаясь, жестом усадил её Алексей. – Мне поручено рассмотреть ваш вопрос. Но, поскольку я после ночного дежурства и даже не успел позавтракать, вам придётся с четверть часа подождать.

– Мы понимаем-понимаем! – вновь привстала Платунова-старшая.

– Я постараюсь быстрее обернуться, – пообещал следователь.

Возвратившись в свой кабинет, Алексей положил заявление в сейф и достал из нижнего ящика письменного стола полиэтиленовые кулёчки с сахаром, индийским чаем и печеньем. Затем он направился в кабинет под номером пять, где размещались помощники прокурора Авергун Мелисса Марковна и Торхова Ульяна Васильевна. Туда он заглянул с традиционным шутливым возгласом:

– Добра-здоровья, милые барышни! А не попотчуете ли чайком странника?

– Здоровы будем, Ляксей! – отрываясь от бумаг, в тон ему ответила сленгом начала двадцатого века Авергун – крупная темноволосая 35-летняя женщина с неприступным от природы выражением лица. – Почифирить³ захотелось за чужой счёт? Так знай, Ляксей, ты – не медаль, и место тебе не у нас на шее! А шёл бы ты в люди… Работать!⁴

Мелисса Марковна, зная литературное пристрастие Подлужного к тёзке и великому пролетарскому писателю Горькому, которого тот зачастую обильно цитировал, сейчас «била» гостя его же «оружием».

– Так я же не задарма, – деланно обиделся визитёр, демонстрируя прихваченные атрибуты чаепития. – Я же только за кипяточком.

– Раз так, то милости просим, – «подобрела» Торхова – ровесница Авергун, поразительно внешне похожая на соседку по кабинету.

Метко подмечено, что кресло формирует чиновника. Профессиональная деятельность накладывает «несмываемый» отпечаток на лик и личность человека. Вместе с тем и последний тянется к тому занятию, что соответствует его внутреннему укладу. Прокурорская деятельность требовала законопослушания не только от рядовых граждан. В конечном итоге в её орбите удерживались и приживались преимущественно те, кто родился с инстинктом преклонения перед порядком, установленным свыше. Регламент для них был превыше всего. Закономерно поэтому, что обличье прокурорских работников несло на себе печать строгости, читаемую сторонним оком «с полулёта и за версту». На челе у служителей права словно было начертано латинянами: «Пусть мир летит в Тартарары, но торжествует закон. Рекомендуем от нас держаться подальше». Именно таковой «благоприобретённой» внешностью обладали Авергун с Торховой. Да и на себе Подлужный периодически «схватывал» черты чрезмерной пунктуальности и педантичности. Однако его бунтарский дух свободомыслия неизменно брал верх, когда догмы железной дисциплины входили в противоречие с основополагающими постулатами социальной справедливости. В этом плане Алексей всегда несколько выпадал из «общей обоймы».

Вот и сейчас, присаживаясь к приставному столику, за которым традиционно протекали чаепития, больше похожие на мини-паузы для разрядки, он хитроумно осведомился:

– А вот ответьте мне, пожалуйста, милые дамы, на один вопрос, а то я недавно попал в неловкую ситуацию в приличной компании…Вот с точки зрения этикета, какой рукой правильнее размешивать чай: правой или левой?

– Да мне думается, что хоть так, хоть эдак, – пожала плечами Мелисса Марковна, включая электрический чайник.

– Не скажи, – не согласилась с ней Ульяна Васильевна. – Ведь чай к нам завезли не то из Китая, не то из Индии. А у индусов, например, левая рука считается нечистой.

– Ну, хорошо, – простодушно согласилась с ней Авергун. – Пусть Алексей нам скажет.

– Да уж, не томи, – поддержала подругу Торхова.

– Вообще-то, – с укоризной пожал плечами Подлужный, – воспитанные люди размешивают чай не рукой, а маленькой ложечкой…

Вот так, сопровождая разговор приятельскими подначками и «шпильками», которые были приняты в их среде, троица быстро приготовила заварку и принялась пить тонизирующий напиток с печеньем и конфетами. Под охи и ахи коллег Подлужный живописал им треволнения минувшей ночи, местами кое-что преувеличивая, и уже иронизируя по поводу пережитых страхов.

Кратковременный «релакс» взбодрил Алексея. И он, ощутив прилив свежести, отправился восвояси, попутно пригласив из вестибюля мамашу с дочкой.

Разместив Платуновых в кабинете, он известил их: «Слушаю вас», а сам повернулся к сейфу, извлекая оттуда сообщение о преступлении. Подлужному было известно не только из курса криминалистики, но и из собственного опыта, что налаживать контакт с потерпевшей стороной лучше всего с так называемого свободного рассказа.

Раскрашенные «разноцветные фифочки» зашушукались, решая, кому из них начинать. «Стартовала» мамаша: «По какому праву подростка забирают в вытрезвитель, – подвывая, на высокой ноте нудила она осенней мухой. – Я справлялась у адвоката. Несовершеннолетних ващще не должны туда забирать. А Регинку без разбора ухватили. У нас что, Кампучия? Пол Пот командовает?⁵ Ну, выпимши была девка – нихто её за то не похвалил, так не значит, что её в тошниловку пихать надоть. Да ещё и учинили с дитём такое зверство! С девочкой незапятнанной… Я до Михал Сергеича Горбачёва дойду! – И в конце тирады она опять взвыла фистулой, по-матерински скорбя по нежданно-негаданно утраченной целомудренности дражайшей доченьки. – …Она ж нетронутая была-а-а!»

Н-да…Свободный рассказ явно не получился. И потому следователь, бешено подмываемый позывом оборвать занудное нытьё несчастной мужским ехидно-неизбежным: «Аминь!», устало и с подавляемой зевотой спросил:

– Всё?

– Всё, – растерянно подтвердила родительница, будто сама удивилась тому, что та исступлённая материнская исповедь, которую она неимоверно долго готовилась излить, столь невероятно быстро иссякла.

Подлужный устыдился эмоционального порыва. Снимая неуместную неприязнь к размалёванным существам, он пробегал глазами по тексту заявления и корил сам себя: «Алый, ну ты чего?! Уймись. Ведёшь себя хуже чинуши. Какой смысл пенять им вдогонку на безалаберность и бестолковость? Вот сидят они на стульях, одна к одной, с одинаково выпученными остекленевшими глазами, подобно совушкам на ветке, с надеждой сопровождая каждый твой жест. Мамаша, так та вообще пялится на тебя, как на гинеколога-белошвейку, обязанного вернуть её чаду безвозвратно утерянную девственность. Люди же пожаловали с глубоко интимной и деликатнейшей бедой не куда-нибудь, а именно сюда, где им единственно в состоянии помочь».

– Давайте по-человечески познакомимся, – словно повинившись, проронил сотрудник прокуратуры. – Меня зовут Алексей Николаевич. А вас?

– Меня? – вопросительно ткнула родительница себя пальцем в грудь. – Эта…Ирина Осиповна…Фамилья – Платунова. А дочку – Регина. Регина Андроновна. Фамилья тоже Платунова. Ага. Я работаю продавщицей. На колбасе стою. А Регинка учится в школе-магазине, тут же, при гастрономе. Ага.

– Ясно, Ирина Остиповна, – остановил её Алексей. – Давайте-ка, послушаем рассказ от первого лица. Пусть нам Регина изложит события того дня. Начинай, Регина, – ободряюще кивнул он головой.

И девушка, волнуясь и сбиваясь, начала свой рассказ:

– В тот день, 26 апреля, я с подружками Катькой…ой…с Катей и Леной пошла на Каму смотреть открытие навигации. Под вечер. Катя купила бутылку вина, и мы её распили. Я раньше вина не пробовала. Опьянела. Пошли обратно по Компросу…Ой…По Комсомольскому проспекту. Проходили мимо магазина «Аметист». Уже стемнело и огни зажглись. На витрине разные украшения красиво так…переливались. Я остановилась, и от подруг отстала. Любуюсь украшениями и пою: «Обручальное кольцо-о…». Потом – «Малиновки заслышав голосок». Вроде не так, чтоб громко. Вдруг, слышу, говорят: «Ишь, малиновка расчирикалась. Слышим, слышим твой голосок». Оглянулась – милиция. Меня забрали и привезли в медвытрезвитель. Там меня мужчина в белом халате посмотрел. Рядом с ним – офицер. Ну, помню, что погоны со звёздочками. Начали спрашивать: кто я да откуда. Я – ни гу-гу. Тогда меня женщина-милиционер увела в эту…ну…в комнату к другим женщинам, которые пьяные. Раздела меня и положила в кровать. Сама ушла и дверь комнаты снаружи на железяку закрыла. Сначала шумно кругом было: в приёмной у них, в коридоре, в соседних комнатах. В голове у меня тоже шумело и кружилось. Потом стихло, и я уснула…

– Так-так, – кивнул ей Подлужный, подавая тем самым знак, что он внимает неотрывно.

– Ночью проснулась, – приободрилась Платунова-младшая. – Захотела в туалет. Так…, по маленькому. Я побарабанила в двери, а женщины-то той нету. Там в дверях есть маленькое открывающееся окошечко, туда мужик какой-то сунулся и спрашивает: «Чего?». Я забоялась – и прыг в кровать. Полежала. А в туалет пуще прижало. К дверям. Стучуся. Опять тот мужик: «Чего надо?». И уж на третий раз я говорю: «Чего надо, чего надо…В туалет хочу». Мужик меня в туалет и повёл. Он в форме был: в милицейских брюках и рубашке с погонами. На погонах жёлтые…Нет, золотистые блестящие полоски. Ну, пошли. А на мне одна простынка с постели – я в неё закуталась. Завёл меня мужик в туалет, а там – никого. Я оправилась. В туалете он это…и сделал. А утром-то я протрезвилась…И когда офицер снова стал спрашивать, я и призналась, кто такая, назвала фамилию, школу, где учусь, и меня отвели в инспекцию по несовершеннолетним, а оттуда – домой.

И обесчещенная девушка (если верить её утверждениям) завершив откровение, потупилась

– Значит так, Регина, и вы, Ирина Осиповна, – приступил к решительным действиям Подлужный, – отныне и до окончания…кгм…действий, выполняемых мной, забудьте, что я мужчина. Я для вас – следователь-гинеколог, который должен знать всю подноготную. Извините, но вы сами себя, мягко выражаясь, в такую позу поставили. Поэтому – без обиды, если что не так. Любознательность буду проявлять открытым текстом. Ясно?

– Ясно, – проглотила слюну мамаша.

– Да, – кивнула головой девушка.

– Ты, Регина, до того мужчины в погонах в половую связь вступала?

– Не-а, – произнесла та, заливаясь краской стыда.

– То есть, с мужчиной в милицейском мундире – в первый раз? – конкретизировал ситуацию Алексей.

– В первый…И в последний, – помедлив, тихо добавила Платунова-младшая.

– У тебя из-за полового акта выделения из влагалища были?

– Маленько. Кровь была.

– На простыню попала?

– Не-а, он её с меня сдёрнул и бросил на столик.

– Но ты же вытиралась чем-то?

– Он мне эта…тряпку давал. Потом забрал её.

– А у него выделения были?

– Да. У него это…брызгало…мне на…попу. Он меня спиной к себе поставил, а сам сзади был. И он тоже…это…вытер.

– Ты не сопротивлялась ему, не кричала, не стучала в двери?

– Нет, – разом обмякла девушка.

– А што?

– Забоялась. Он пугал, что расскажет всем про меня. Бумагу напишет куда надо, что я пьяница. И в газету – тоже. А если буду молчать, то он всё прикроет. Говорил, что через такое все…бабы проходят. Месяцем раньше, месяцем позже – какая разница.

– В палате женщинам рассказывала?

– Не-а.

– А што?

– Забоялась. И стыдно было.

– И они ничего не видели и не слышали?

– Не-а. Они спали. Ажно храпели.

– Допустим. А дома? Матери-то, небось, пожаловалась?

– Не-а, – как заведённая заладила Регина.

– Тоже забоялась?! – недоверчиво воскликнул Подлужный.

– Забоялась, – прошептала девушка, закрывая лицо ладонями.

– Х-ха! – непроизвольно вырвался у Алексея неопределённый возглас. – Боялась, боялась, а через полтора месяца – вдруг пожаловалась? С какой же стати бояться перестала?

– Да она же заболела! – жалобно вскрикнула, суровая внешне мамаша. – Не подвезло ей.

– Чего-чего? – не сориентировался в её стенаниях следователь.

– Не подвезло-о!…Они в школе-магазине недавно анализы сдавали, – зло сверкая глазами, принялась растолковывать Ирина Осиповна. – И у Регинки того…гонорею нашли. А до того она терпела и ото всех скрывала.

– Эх-ма! – не сдержался Подлужный. – Хорош подарочек!

– Вчера нам про заболеванье сказали, и сразу погнали в диспансер, – миновав критическую точку, относительно спокойно затараторила многострадальная мамаша. – Мы – туда, а там условие: покуда не признаетесь от кого – лечить не примем. Мы сказали откеля, а главный врач к вам и погнал.

– Сюрпризик, – почесал затылок следователь. – Что ж, давайте, так сказать, ближе к телу. У тебя, Регина, на теле повреждения имелись.

– Синяки. Тут и тут, – указала та на бёдра.

– Отчего?

– А он, мужик, шибко меня к себе тянул.

– Показывала кому-то синяки?

– У-у.

– Опять забоялась.

– Угу.

– Тьфу! – раздосадовано изобразил воздушный плевок Алексей. – Голову даю наотрез, что как только приехала из милиции домой, тщательно помылась и постирала нижнее бельё. Так?

– Угу! – почти восхищённо уставилась Регина на него, поражённая его прозорливостью.

– Угу, – передразнил её Подлужный. – Сейчас подумайте, уважаемые мои дамы, насколько блестящая, без преувеличения, перспектива перед нами открывается. Статья 117 Уголовного кодекса, устанавливающая ответственность за изнасилование, предусматривает три формы недозволенного воздействия на женщину: физическое насилие, психическое – в виде угроз, а также беспомощное состояние потерпевшей. – Свои рассуждения Подлужный сопровождал, для пущей убедительности, демонстрацией свода уголовных законов обеим замороченным кумушкам. – Берём физическое воздействие. Доказательств на сегодня – ноль целых ноль десятых. Если нечто на теле и было, то сошло. Ну, назначу я судебно-медицинскую экспертизу. Специалисты обследуют Регину и констатируют, что спермы не обнаружено. Правда, дефлорация имела место, то бишь, целостность девственной плевы действительно нарушена. И тут же отметят, что давность упомянутого телесного повреждения – более двух недель. Конкретнее сроков они не назовут. Что нам сие даст по отношению к периоду изнасилования?…Да ничего. Милиционеров-самодуров я встречал, но круглых дураков – извините. Сграбастаем мы потенциального насильника, а он нам и врежет промеж глаз: «Гражданин следователь и иже с вами! Я глубоко сожалею, что какой-то подонок испохабил милую Региночку ещё в первом классе. Ведь давность-то более двух недель. Значит, акт телесного вандализма над несчастной девочкой мог быть и в детском саду».

– Это ж…гадство! – возмутилась Платунова-старшая.

– От первой бесперспективной зацепочки мы цепляемся за вторую, – не отвлекаясь на возглас, развивал пояснения для женщин Алексей. – То бишь, ухватываемся за гонорею. Она, образно выражаясь, – гусарский насморк. В век научно-технической революции её вылечить или, на худой конец, заглушить, что высморкаться: ударный двухнедельный цикл приёма антибиотиков – и реабилитация. У Регины-то вензаболевание есть. Теперь прикиньте: а если у насильника его нет. Что это? Это гол в собственные ворота.

Подлужный замолчал, давая парочке оценить сложность ситуации. Мамаша и дочка тупо молчали. Тогда он продолжил развивать нить вполне вероятных событий:

– Я, разумеется, чуточку утрирую. Уж простите. О том сообщаю вам, так сказать, для расширения общего кругозора. Двигаемся дальше. Берём угрозы применения насилия. Обосновать словесные запугивания, прозвучавшие тет-а-тет, архисложно. Вернее – нереально. К тому же те угрозы были обращены в будущее и носили некий дискредитирующий характер. Снова «в молоко», как обожает говорить мой знакомый коллега Николай Бойцов. То есть, мимо.

– Вот же…гадство! – «заклинило» Платунову-старшую.

– Остаётся уповать на беспомощное состояние потерпевшей, – с критической миной на лице посмотрел Алексей на Платунову-младшую, которую по внешнему виду прадеды оценили бы как «молодуха-кровь с молоком». – Регина несовершеннолетняя, чему я был немало удивлён, услышав о том от вас, Ирина Осиповна. Казалось бы, несовершеннолетие – стратегический козырь. Ан нет! Регина же скрыла свой возраст. Да и выглядит она, честно говоря, минимум лет на двадцать. Рослая. Развитые формы. И тэ дэ. И тэ пэ.

– Регинке все больше дают. А ей осенью ишо только семнадцать стукнет…, – пригорюнилась Платунова-старшая. – Так что?! – внезапно взъярилась она. – Из-за того поступиться, что девку опозорили? Она же баскущая у меня! Справная! Послушная! Завсегда в шесть домой приходила. Один раз, как на грех, отпросилась подольше погулять – и на тебе! А что глаза начернила да губы красит – вы не хулите. То она с меня всё слупила. С меня моду взяла. Тута я виноватая! А девкой я не поступлюся!

– Никто поступаться и не предлагает, – пристукнул кулаком по столу Подлужный. – Вы настаиваете на разбирательстве в уголовном порядке?

– Настаиваю.

– Быть посему, – даже повеселел следователь от наступившей определённости. – Я ведь просто делюсь с вами сомнениями и закавыками. Единственный резерв – состояние опьянения и то, что Регина находилась в специальном учреждении, где полностью зависела от персонала. Акт помещения её в вытрезвитель я, положим, изыму. В нём, наверняка, значится, что у доставленной установлена, как минимум, средняя степень опьянения – иначе бы в палату её не водворили. И это предел аргументации? Да, скудновато.

– Моя Регинка не врёт! – возмутилась Платунова-старшая. – Ей что, напрочь веры нету? Милиционер, значит, не врёт, а она, выходит, врёт. Так что ли? Он – белый человек, а она – негр?

– Уймитесь, пожалуйста, уважаемая, – культурно осадил её Алексей. – Милиционера мы пока не допрашивали и он ещё ничего не сказал. Но в вытрезвителе 26 апреля ни вы не присутствовали, ни я. Что там приключилось, ведомо двоим да ещё Господу. И вот вам аналогия на эту тему. Через минуту, предположим, вы от меня удаляетесь к прокурору и говорите, что я вас обозвал всячески, нецензурные выражения применял. И потребуете привлечь меня за оскорбление. Вас – двое, я – один. Если руководствоваться подобной логикой: кто первый напал или кого числом больше – тот и прав. Эдак любого можно запросто в тюрьму засадить.

– Окститесь! Да что вы тако говорите? – даже перекрестилась мамаша. – Ни в жисть я вам подлянку не удею.

– Да я же пример вам привёл, – заторможено смежил веки следователь, утомлённый примитивизмом её восприятия. – Вникните: расположение фигур на шахматной доске таково, тоже фигурально выражаясь, что мне без вашей помощи не обойтись. Приблизительно так же, как врачу без веры больного в выздоровление. Вы должны мне подсказать, прежде чем я сунусь в вытрезвитель, как и в каком закуточке откопать улики против гражданина милиционера, если он, конечно, – действительно предатель трудового народа, правовой нигилист и моральный перерожденец. И у нас единственный выход – поймать его на косвенных доказательствах. Растолковываю сей тезис. Слушайте меня, не отрываясь.

– Да-да! – привстала Ирина Осиповна, точно борзая в стойку перед броском на дичь.

– Так, у меня был случай, – раскрыл Подлужный журнал учёта следственных дел, мысленно возвращаясь в прошлое. – Ну вот…К примеру. Женщина обвинила мужчину в том, что тот овладел ею помимо её воли. Уличаемый отрицал факт совокупления. Оба – совершенно незнакомые люди. И при всём при том, заявительница оперирует сногсшибательными фактами. Допустим, настаивает, что у подозреваемого в нижней части живота – шрам от удаления аппендикса, а в верхней трети левого бедра – углубление с трёхкопеечную монету. Цапаем того, освидетельствуем, и что вы думаете – и шрам красуется, и след от огнестрельного ранения темнеет. Оказывается, его в юности подстрелили, когда он свинью воровал. Жалко: промахнулись малость. На пять бы сантиметров правее…И эс ист эрледигт ⁶, – как говорят в Берлине. Будь выстрел поудачнее, и насильник уже бы ни на кого и никогда не покусился бы. Даже при о-о-очень несгибаемом искушении. Ферштейн? ⁷ Ну, то есть, понимаете?