Олег Валентинович Ясинский
ПолЛЮЦИя, ЛЮЦИфер, РевоЛЮЦИя. Часть 5
Нахлебавшись суггестивного бреда, усиленного ретрансляторами, многие из юного поколения заразились политикой, стали гипнотиками, а то и зомбаками, кучковались на Майдане, привлеченные сомнительной романтикой и возможностью безнаказанно крушить и ломать, при этом – называться «героями».
Остальная же молодежь, обладавшая врожденным здравым умом, а так же имеющая адекватных родителей, сидела дома, пережидая смутные времена.
К последней категории относилась моя юная любовница – Маленькая Вера. Она, как жена декабриста, следовала за суженым в далекую ссылку.
***
Я смотрел в заледенелое окно маршрутки, провожал глазами мелькавшие за стеклом серо-белые деревни, поля и перелески, а сам думал о Вере, и о том, что при первой же возможности, мы зарегистрируем брак, затем обвенчаемся по православному обряду.
«И она станет моей законной женой».
***
А еще я думал о неприступной и неизведанной мною Анне.
«Сегодня, или завтра, ее похитят зомбаки – натешатся и выбросят, как сломанную куклу.
И то место, которое она так не хотела мне отдавать, будет многократно использовано, разодрано и выпотрошено чужими.
Велиал говорил, что она, тогда, в кабинете, вроде как смирилась со своей участью. Может быть…
Но мне проще думать, что «нет!», что она пренебрегла мною.
И ее «Негодяй!» по окончании свидания, и рефлекторное брезгливое содрогание плеч, когда я хотел ее обнять на прощание…».
***
Я злорадно ухмыльнулся, вызывая в памяти надменное Анино лицо – обновленную копию лица Авдотьи Панаевой с известного портрета. Я представлял, каким оно будет после экзекуции.
«И поделом! И незачем об этом думать».
Повернул голову к Вере, которая пробовала в дороге читать и безуспешно боролась со сном. Обнял ее за плечи.
Девушка подняла на меня сонливые глаза – там светилась благодарность и любовь.
Глава шестая
Вечер, 25 января 2014 года, суббота
***
Проехав сотню километров по житомирской трассе, мы вышли на заметенную снегом обочину и поковыляли к селу.
Благо, особого багажа у нас не было, а то пришлось бы нагруженными тащиться около трех километров по нечищеной дороге.
***
Нет унылее картины, чем нынешняя украинская деревня зимой, в конце января.
Еще на моей детской памяти, во времена Союза, в любое время года, даже зимой, деревня жила своей колхозной жизнью: по улицам сновали грузовики и трактора с прицепами; румяные, замотанные в нарядные платки доярки спешили на ферму; неспешно, скрипя деревянными большущими колесами, передвигались возы, запряженные парою лошадей, а то и одной лошадкой. На возах сидели невозмутимые ездовые, неспешно посасывая самокрутки да беззлобно похлопывая лошадок по крупу вожжами или батогом.
Зимнее село моего детства жило, суетилось, пахло прелой соломой, мороженным силосом и навозом.
Теперь же оно пахло независимостью, опустошением и смертью.
***
По снежной целине мы с Верой добрались к бабушкиному дому, который вот уже семь лет стоял заброшенный. После маминой смерти я туда не наведывался.
Ржавый замок долго держал нас на пороге, но победа над просевшей дверью радости не прибавила: в доме пахло сыростью и мышами. Пол в углах провалился, штукатурка местами обсыпалась, открывая унылые пятна из почерневшей дранки, скрепленной грязно-коричневой глиной.
Освободив частицу пространства, и сделав его условно обитаемым, мы свалили вещи на кровать, принесли из сарая трухлых отсыревших дров и принялись растапливать печку, которая за столько лет бездействия рассохлась и напрочь не хотела отдать нам частицу своего тепла.
Измученные, пропахшие сыростью и гарью, мы только к вечеру немного обустроились и сели перекусить.
***
Жуя бутерброд, и украдкой наблюдая за Верой, я понимал, что без денег, без работы, без достаточных запасов продуктов и даже дров, вряд ли мы задержимся здесь надолго.
«А ЖЕЛАНИЕ загадать НЕЛЬЗЯ!»
Я чувствовал Верино недовольство, пробовал шутить. Девушка, не желая меня обидеть, тоже отвечала шутками.
Выходило наигранно и глупо.
У меня дрожали руки от бессилия и обреченности, хотелось заорать или грохнуть об пол чем-либо стеклянным. Благо, посуды под рукой не оказалось.
Я боялся, что в таком настроении наговорю ерунды, ехидно подшучу над Верой, или вспыхну от обиды на весь мир.
И ко всему окружающему кошмару мы еще и поссоримся.
Лучше уж спать.
***
Не раздеваясь, мы улеглись на продавленной кровати. Укрылись воняющим плесенью одеялом.
От переживаний, от тоски и отчаянья, от надуманных картинок экзекуции над Аннушкой, на меня нашло дикое извращенное желание.
Ненавязчиво, чтобы не обидеть, я начал приставать к Вере, но та, видимо, почувствовав мой зуд, предупредительно замоталась одеялом и раздраженно оттолкнула мою руку.
Это еще больше меня обидело.
«Лодку любви несет на острые рифы, и она не выдержит…».
Так и заснул – обиженный и злой.
Глава седьмая
Ночь с 25 на 26 января 2014 года
***
Мне снился Рет Батлер. Я знал, что это Велиал, потому не удивился.
– Сгинь! Я ВСЕ сделал и ВСЕ отдал…
Велиал лишь брезгливо скривил красивые губы, глянул снисходительно. Взмахнул рукой.
Перед глазами, словно стеклышки в калейдоскопе, замелькали образы девочек, девушек и женщин, которые мне когда-либо нравились. В которых я, даже мельком, даже походя, влюблялся. Которых я незаслуженно и порочно хотел.
Их были сотни, тысячи.
Замелькали голыми коленками хорошенькие одноклассницы и школьницы из моей школы, девчонки-соседки и подружки из далекого детства. А с ними и учительницы, и мамы одноклассниц.
Затем хороводом закружились сокурсницы моей группы и параллельных групп из студенческой юности.
Затем молоденькие коллеги-учительницы из школы, где я преподавал после института, и даже жена директора, и даже школьница Алинка из общежития.
Затем замельтешили лица, юбки, ноги и попки женщин из серого настоящего: и Настенька, и моя Маленькая Вера, и даже Аня, возможно уже покойная, которую отдал на потеху зомбакам.
И я понимал в этом дивном сне, что стоит мне загадать ЖЕЛАНИЕ, как все они – по моему велению! – придут в любое время, хоть сейчас, и в том обличии, в котором их знал. И будут служить мне, и исполнять сокровенные мои фантазии. Стоит лишь загадать ЖЕЛАНИЕ…
Рет Батлер посмотрел на меня, затем легонечко улыбнулся, будто извиняя. Ободряюще подмигнул.
«Все ошибаются. Но Лучезарный готов простить неразумного оступившегося брата, и тогда…» – прошелестело у меня в голове.
***
Рет Батлер опять щелкнул пальцами.
Я увидел себя в дорогом костюме, на престижном литературном форуме.
Я раздаю автографы на своей новой книге, еще пахнущей типографской краской.
Ко мне выстроилась очередь из поклонников и поклонниц. Организаторам форума неудобно передо мною за ТАКУЮ толпу и радостно, что СТОЛЬКО народу привалило, не смотря на недешевые билеты.
А я раздаю автографы и подсчитываю в уме: какой будет выручка от проданных книг. Замечаю, что вся подготовленная партия разлетелась, как горячие пирожки в школьной столовой.
Я раздаю автографы неспешно, по-барски стараясь угодить каждому, указать имя, пожелать заветного.
А они, мои поклонники, особенно поклонницы, наперебой желают сфотографироваться со мною, или хоть бы дотронуться до живой легенды, хоть бы приблизиться и вдохнуть запах.
Я им разрешаю. Особенно поклонницам.
Я соглашаюсь позировать, самодовольно замечая, как их подружки дрожащими руками достают фотоаппараты и телефоны, спешно щелкают, а я обнимаю поклонниц, чувствуя кончиками пальцев сквозь тоненькие кофточки и платьица бретельки их лифчиков и резинки трусиков, порою, вроде случайно, опуская ладонь на упругую ягодицу.
Я бы предложил им встретиться и в более интимной обстановке, но у меня есть Вера.
«Да! у меня есть Вера…».
***
Рет Батлер, соглашаясь, качнул головой, опять щелкнул пальцами.
Я увидел себя…
«Нет, не нужно! Об этом она может узнать!..».
Я на палубе СВОЕЙ яхты в теплых волнах Средиземного моря.
Я сижу в шезлонге, подставив ласковым солнечным лучам загорелое лицо, потягивая из трубочки дорогой коктейль, а у моих ног сидят две юные девушки в прозрачных коротких туниках – светленькая и темненькая.
Они нежно поглаживают мои лодыжки, массируют ступни, преданно смотрят снизу вверх.
Я чувствую кожей их нежные ладошки, их пальчики…
«Стоит лишь загадать ЖЕЛАНИЕ!
Нельзя-нельзя-нельзя!..».
Глава восьмая
Ночь с 25 на 26 января 2014 года
(продолжение)
***
Проснулся от холода и пекущего зуда внизу живота. В окнах стояла глухая ночь.
Налитое мое естество болело от упругости. Нестерпимо хотелось в туалет.
Стараясь не разбудить Веру, выскользнул из под нагретого одеяла.
В окружающей зябкой темени, то вонючее одеяло теперь казалось венцом согревающего уюта.
Стараясь ничего не опрокинуть, вспоминая расположение оставленной вчера охапки дров и ведра с водой, я накинул куртку и поковылял из избы.
Душа болела, отравленная контрастом недавнего сна и яви.
***
На улице моросил январский дождь со снегом. Я помочился в сырой мрак.
На душе было хуже, чем на улице.
«Умереть бы прямо сейчас, в этой промозглой темени…».
Опять возвратились трусливые мысли, о том, КАК БЫ ХОРОШО БЫЛО, ЕСЛИ БЫ НИЧЕГО ЭТОГО НЕ БЫЛО…
«Если бы не Велиал! Если бы не Вера!..».
В ужасе понимал, что готов ее предать.
«Сейчас бы – не рассуждая, не сомневаясь, с удовольствием – я поменял бы мою сладкую Маленькую Веру – с миниатюрной тесной тайной, с детскими бедрами, с торчащими нарождающимися грудками, с горячим развратным ртом – поменял бы на суконный покой стареющего, никому не нужного, нищего холостяка, каким я был полгода назад…».
Я старался не думать о том, но оно само думалось.
***
Возвратился в избу. Там плакала Вера.
Я обнял девушку, поцеловал в макушку. От Вериных волос смердело.
«Когда лежали вместе, то не чувствовал…».
– Слышала, как уходишь, и подумала, что ты меня оставишь в этой… – сказала Вера, утирая слезы. – А еще я очень хочу писать, и не знаю, куда пойти в туалет, и боюсь, что описаюсь в постели.
– Сейчас.
Я наслепо пошарил рукой у печи. Нашел оплывшую свечку, нашел спички. Долго чиркал, кроша отсыревшие головки. Еле зажег.
Осветив мистическое пространство нашей кельи, я осторожно, как драгоценность, взял Веру на руки, побаюкал, поцеловал в шею.
Поставил ее у кровати, сдернул до колен теплые рейтузы вместе с трусами, подал ведро с водой.
– Писай сюда, – сказал я.
***
Вера смущенно потупилась, шмыгнула носом – она еще никогда не мочилась передо мною.
– Писай, – повторил я. – Меня не стесняйся. Я тебя люблю, и хочу, чтобы ты стала моей женой. Это – ПРЕДЛОЖЕНИЕ.
Вера вздохнула и присела на ведро, зажурчала девичьей струйкой. Я принюхался: ее урина пахла полынью.
Закончив, Вера привстала. Оглянулась, в поисках салфетки, чтобы промокнуть оставшуюся на волосках влагу.
Я понял, тоже оглянулся – ничего подходящего под рукой не было.
– Подожди, – остановил Веру, которая принялась натягивать трусы. – Я сделал тебе предложение. Ты согласна?
– Не знаю, – смущенно ответила девушка, прикрывая рукой темнеющий лобок.
– Зато я знаю!
Я опустился перед нею на колени.
– Знаю…
Глава девятая
26 января 2014 года, воскресенье
***
Я охватил Веру за холодные ягодицы и жадно припал губами к влажной ее промежности. Курчавые волосики еще хранили на себе горячие соленые капли.
Вера ахнула, хотела увернуться, хотела оттолкнуть мою голову, но куда ей – юной нимфе – против уверенного в своем праве сатира.
Я лакал ее складочки и впадинки, слизывал с курчавых волос оставшиеся полынные слезы, а сам думал, что НИКОГДА, НИ С КЕМ, У МЕНЯ ТАКОГО НЕ БЫЛО, И НЕ БУДЕТ.
«И я никогда не поменяю ЕЕ на призрачный покой, потому, что жить без нее в том покое не смогу. Ни с кем…».
Я толкнул Веру на кровать. Содрал со щиколоток рейтузы. Накинул на нее одеяло.
Сняв и отбросив свои брюки, юркнул за нею.
***
Я любил Веру под одеялом, потому, что опасался раскрывать ее горячее тело в остывшей зимней хате.
В этой нестерильной любви на несвежих простынях, была какая то обреченная, первобытная сладость.
Я любил ее как первый раз! Я терзал и зло щипал ее маленькое немытое тело, пахнущее девичьим запахом, будто в отместку за то, что никогда не смогу так делать с приснившимися мне девчонками в прозрачных туниках, и с тысячами непознанных мною женщин, водивших хороводы в недавнем сне.
И никогда у меня не будет яхты, раздачи автографов, поклонниц и штабелей напечатанных книг, потому что я НИКОГДА не загадаю ЖЕЛАНИЯ, как бы Велиал меня не искушал.
***
Проснулся перед обедом, разбуженный солнечным лучом, пробившимся сквозь грязное окно.
Вера еще спала, свернувшись калачиком, уткнув горячий лоб в мое плечо. Я осторожно высвободился, поцеловал Веру в нос, пахнущий рыбой, шершавый от моего застывшего семени.
Я вспомнил прошлую ночь, облизал губы, хранившие Верин запах. Мы теперь оба носили на себе частицы друг друга, и потому были одним цельным андрогином.
Мы и раньше взаимно развратничали. Но тогда это было забавами. Теперь же между нами СЕРЬЕЗНО, потому как вчера я сделал Вере предложение и она мне почти жена.
***
От воспоминаний погорячело под сердцем, но взгляд опустился на пол, на раскиданную охапку дров возле печки, ведро с водой, в которое мочилась Вера, на изломанные спички и опрокинутый огарок свечи.
Романтика дрогнула и растаяла.
«Лучше бы ночь не кончалась и темнота не уходила – в сумраке легче скрыть окружающий хаос, уйти в себя и жить тактильными ощущениями».
***
Я выскользнул из-под одеяла, мигом надел куртку – в избе было зябко.
«Нужно к Вериному пробуждению растопить печку и нагреть чаю».
Я собрал дрова, сложил в печной камере.
Поднял с пола спичечный коробок – он оказался пустым. На грязном полу россыпью лежали сгоревшие спички.
Порылся в сложенных в углу вещах – спичек тоже не было.
Как это всегда бывает: готовясь к поездке, мы с Верой купили много чего, но о самом главном забыли. Тем более, после моего отказа от сигарет, зажигалка и спички перестали быть самыми необходимыми аксессуарами. И если в городе это решаемо, то деревня забывчивости не прощает.
Глава десятая
26 января 2014 года, воскресенье
(продолжение)
***
Я вышел на улицу. Стоял пасмурный продувной январский день. Ветер трепал голые ветки сирени.
Нужно было добывать огонь.
Вспомнил пионерское детство, оглядел камни под ногами, с помощью которых можно было бы высечь искру. Камни попадались непригодные, грязные и сырые.
«Даже сухим камнем, даже кремнем, я дрова не подожгу, и костер не разведу».
***
Потоптался во дворе и решил пойти к соседям. Раньше делать этого категорически не хотел – опасался, чтобы меня в селе, в такую пору, увидели, да еще с девчонкой, которая мне в дочери годится.
Я опасался, что пойдут разговоры и сплетни – здесь это быстро – ненужное внимание привлекут, участкового инспектора милиции натравят. И нарушится мой покой, за которым сбежал из города.
Но другого выхода я не находил. Нужно было кормить Веру.
***
Бабушка моя жила на окраине деревни, на хуторе, который вольготно раскинулся между лесом и населенными улицами, где участки жались один к одному.
От нашей хаты до ближайшего дома было метров сто.
Пришлось идти.
Бабкиных соседей я помнил с раннего детства, как только начал приезжать к ней на каникулы. Ближе всего, в добротном кирпичном доме, жил дядька Степан и жена его Марина.
Дядька тогда казался мне старым и толстым. Он был намного старше жены, всегда молчал и к малышне относился строго. Дети его боялись, зато тетю Марину обожали и называли просто Мариной, или Маринкой. Язык не поворачивался назвать ее тетей.
Марина была лет на десять старше нас – ей тогда было, наверное, около двадцати. Но, не высокая и худенькая, она казалась чуть ли не нашей ровесницей.
Озорная хохотушка и певунья, Маринка влюбила в себя всю округу, в том числе и местную ребятню, и меня. Она была одной из первых в том хороводе моих симпатий, который снился прошлую ночь.
***
Не раз ми с пацанами пробирались к Маринкиному огороду, и из зарослей наблюдали, как Маринка, нагнувшись, садит картошку, или выпалывает бурьян.
Особенно нас интересовало, как задирается ее короткое платьице, открывая загорелые бедра. И мы часами ждали, чтобы свежий ветер-распутник подхватил подол, задрал повыше, чтобы увидеть Маринкины трусы. А потом, вспоминая эту стыдную картинку, перед сном мы теребили и теребили, добиваясь колючей сладости в третий, в пятый и в десятый раз.
***
Старший из нашей ватажки – Витька – научил, как подсластить эротические медитации, наполнить их реальным осязанием.
Заинтригованные этим планом, мы с ребятами выследили, когда Маринка в очередной раз вывесит постиранное белье на веревках в саду.
Выбрав момент, чтобы никто не видел, мы перемахнули через забор. Каждый ухватил заранее оговоренный трофей, и унес с собою. Прибыв в укромное место, мы разглядывали украденные, еще влажные, трусы и лифчики, представляя, как они касались ее тела в самых недоступных местах.
В нашей стыдной охоте особенно повезло моему одногодке Сереже, которому достались Маринкины розовые трусы, плохо отстиранные в промежности. Он очень ими гордился, а потом променял Витьке на перочинный ножик с двумя большими лезвиями и штопором.
Через некоторое время мы опять решили сходить за добычей и обновить трофеи, но Маринка больше мелкого белья на улице не вывешивала.
А еще тот же Витька нам рассказывал, что своими глазами видел, как толстый и старый дядька Степан на сеновале делал ЭТО с нашей обожаемой Маринкой, как она закидывала стройные ноги на его волосатые плечи и стонала, будто ей больно.
Мы страшно ревновали и возмущались такой несправедливостью, мечтая хоть на миг оказаться на месте Маринкиного мужа.
***
И вот теперь я шел к этой Марине, которую не видел, без малого, тридцать лет. Сейчас ей должно быть за пятьдесят.
Еще от покойной бабки я знал, что дядька Степан давно умер, что Марина живет с детьми: со старшей дочерью и маленьким сыном.
В ту пору, когда они взрослели, я уже перестал наведываться в деревню, озабоченный своей жизнью, и даже не знал, как их зовут. Сейчас Маринкины дети должно быть взрослые, и вряд ли сидят возле матери.
***
Я пошел по грунтовой разбитой дороге к соседскому подворью, которое чернело вдали, в окружении неказистого запущенного огорода.
Дорога была плохая: влажные комья земли перемешались с мусором, стеклом, тряпками. Все это смерзлось в коралловые рифы, по которым я скользил, подворачивая ноги.
С горем пополам добрел до перекошенных Маринкиных ворот.
Глава одиннадцатая
26 января 2014 года, воскресенье
(продолжение)
***
Взялся за ручку калитки. Со двора раздался сиплый лай. Он тоже казался древним, как и вся окружающая реальность.
Трижды гавкнув, пес замолк. Я ждал.
Через несколько минут двери веранды приоткрылись, в щелке образовалась старушечья голова, по брови замотанная теплым платком.
– Кто там? – хрипло спросила старуха. Сморщенная и несчастная, возможно Маринкина мать.
– Здравствуйте! Мне нужно тетю Марину, – крикнул я, приветливо улыбаясь.
Старуха насторожено посмотрела на меня.
– Зачем?
– Я внук ее покойной соседки – бабы Матрены – Игорь.
– Что тебе надо?
– А тетя Марина дома? Я хотел спичек одолжить…
Просевшая дверь отворилась, черкнув о порог. Старуха вышла на крыльцо, осторожно переступила две ступени, поковыляла к калитке.
Пока она шла, переваливаясь с ноги на ногу, я вглядывался в ее лицо. Вероятно, она действительно мать Марины, потому что очень…
***
– Я – Марина, – сказала старуха и подвела на меня глаза.
Я ошарашено кивнул: ее лицо было морщинистое, опухшее, глаза заплаканные. От сгорбленной фигуры, от размазанных движений веяло вселенским горем.
– Ты откуда? – спросила Марина.
– Из Киева, – сказал я.
Марина дико посмотрела на меня и осела возле калитки. Тихо завыла, как покалеченная собака.
Я испуганно отступил на шаг.
«Она психически больная» – мелькнула догадка.
Хотелось развернуться и уйти.
«Черт с ними, с теми спичками…».
– Ироды! – вопила Марина. – Ослепили, ироды!
– Кого? – Я наклонился над дрожащей фигурой.
***
– Ослепили моего Петеньку, кровиночку голубоглазую, – промычала Марина и завыла пуще прежнего.
Я постоял над нею, решая, что делать. Затем осторожно подхватил на руки и понес в дом.
Мог ли я подумать тогда, в солнечном детстве, что вот так, запросто, буду нести героиню моих стыдных фантазий на руках, прижимать к груди, вдыхать ее аромат.
Теперь вдыхать Маринин аромат не хотелось: от нее разило гнилью и застойной мочой.
***
Отнес Марину в комнату, положил на кровать. Она уже не выла, лишь тихонечко стонала да подрагивала.
– У вас есть валерьянка? – спросил я, наклоняясь к перекошенному лицу.
Марина отрицательно качнула головой.
– Тогда попейте, – я взял металлическую щербатую кружку, зачерпнул воды из ведра, которое стояло на маленькой скамеечке, подал женщине.
Марина приняла дрожащей рукой, поднесла к губам, судорожно глотнула, проливая на платок, на ватную фуфайку.
Я смотрел и не мог поверить, что «моя Маринка» превратилась в это безобразие.
«Кто в этом виноват? Видимо те, кто ослепил неизвестного мне Петра. А он, видимо, ей – сын. Только зачем мне чужое горе?».
– Вы полежите спокойно, а я через час приду, принесу лекарства и гостинцев киевских.
– Не надо киевских! – взвизгнула Марина.
– Ладно, принесу других. Вы полежите, – сказал я и боком выскользнул из комнаты.
Глава двенадцатая
26 января 2014 года, воскресенье
(продолжение)
***
Возвратившись домой, я увидел насупленную Веру. Она сидела на кровати, замотавшись в одеяло, и жевала хлеб, запивая сладкой водой из бутылки.
Когда я зашел, Вера глянула недовольно и уставилась в грязное окно.
– Извини, – сказал я. – Спички закончились, хотел у соседки одолжить.
Вера обернулась: в ее глазах застыли слезы.
– Я так больше не могу… – выдохнула Вера. Некрасиво пискнула и разрыдалась, уткнувшись лицом в подушку.
«За сегодня это уже вторая плачущая».
Я присел на кровать, обнял девушку за плечи, поцеловал в висок.
– Не плачь, – прошептал я. – Все наладится. Я пойду к соседке, одолжу спички, мы сварим суп….
– Не нужно спички, – сказала сквозь слезы Вера. – У меня в сумочке есть зажигалка.
– Молодчина, – обрадовался я, чмокнул в косичку. – А зачем тебе зажигалка?
– На всякий случай. У меня и маленький ножик есть, тоже на всякий случай – меня отец так научил.
– Какой мудрый у тебя отец.
***
Вера потянулась, взяла сумочку, вынула и подала мне одноразовую пластиковую зажигалку.
– Вот и хорошо, – я вымучено улыбнулся. – Сейчас растопим печку, сварим суп, покушаем. Одевайся, умойся и прошу к столу.
Не ожидая Вериного ответа, и боясь услышать ПРАВДУ о нашем нынешнем положении, я бодро принялся разжигать печку. Затем поставил кастрюлю с водой на огонь, почистил две картофелины из привезенных двух килограммов. Немного погодя высыпал в кастрюлю пакет супного концентрата, перемешал.
На Веру я старался не смотреть, боясь увидеть ее лицо.
