Олег Стаматин
Волчья Падь
Бой продолжался невероятно долго. Ослабевшие люди и звери более не орудовали когтями и ножами, а в тихой радости звонко вынимали своим врагам глазные яблоки, выгрызали зубами куски зловонной плоти, ломали кости и сдавливали глотки. Гипнотизирующее зрелище убивающих друг друга долго не отпускало Хвостова. От плотного аромата крови, которым расцветали, как орхидеи, вывороченные наружу внутренности, человека клонило в дрему – есть у этого запаха такая особенность – а голова мигом набрякла и отяжелела, поэтому он не сдвинулся с места во время бойни. Очухался он лишь тогда, когда из общей свалки прежде раненная тварь выволокла обмякшего Костлявого с обезображенным лицом, где вместо глаз зияли глубокие алые дыры, а широко открытый рот был туго набит шерстью и лоскутами кожи; и по всему лицу – во впадинах глаз, среди седых коротких ресниц, в спутанных волосах лоснящихся от жира и в острой щетине гнездилась комьями спекшаяся кровь. Дрожа в предвкушении, существо за пару секунд вскрыло худой живот охотника и принялось жадно поглощать лиловые внутренности, ласково жмуря глаза от наслаждения каждый раз, когда в рот попадал особенно сочный кусок. Лапы животного были точно пьяны и все норовили опрокинуть пищу куда-то в сторону, но ловкая прожорливая пасть, давящаяся слюной, вовремя подхватывала эти шматы мяса и проталкивала внутрь себя. Тут неожиданно существо оторвалось от трапезы и прислушалось к чему-то, посидело так несколько секунд, а затем повернуло свою морду прямо в сторону Феди и уставилось по-животному удивленным немигающим взглядом. Почти сразу же это удивление сменилось на слепую ярость и существо подалось вперед. Тут-то Федя и сообразил, что нужно бежать.
Он выскочил из травы и сиганул, как ему казалось, в сторону деревни. Напоследок он лишь бросил взгляд на поляну, где весь в крови и с невнятным восхищением на лице Мопс с ремесленным усердием душил одну из тварей прикладом ружья, пока другие монстры, прижатые к земле, увлеченно старались отгрызть его нижние конечности, но лишь ломали хрупкие зубы о резину высоких сапог. До этого важно восседающее над трупом Костлявого существо, теперь, оставив трапезу, бросилось вслед за Федей размашистым галопом, но отчаявшийся от страха человек семенил ногами так скоро, а раненное животное столь ослабло от кровопотери, что скоро отстало, а затем и вовсе с хрустом свалилось в какую-то яму и там же затихло.
Хвостов же не переставал бежать даже когда полностью выдохся. Однако как бы он не старался, а попытка ретироваться из леса скоро кончилась тем, что, попав одной ногой меж двух упавших стволов, он споткнулся и рухнул сальным телом на землю, ударившись головой о выпирающий из земли узловатый корень. Упитанные светлячки роем потекли из глаз, и Федя, кажется, даже на секунду потерял сознание, но когда очнулся и стал подниматься, вдруг понял, что фонарь, который он до этого держал в руках, от удара улетел куда-то в сторону. Найти его не составило труда, но увиденное окончательно добило журналиста. Стекло было разбито, и теперь лампа постепенно угасала.
Только мрак кругом окончательно сгустился, как издали послышались рваные отголоски предсмертного визга. Кто-то протяжно кричал, срывая связки, и голос его дрожал, слабея с каждой секундой, пока и вовсе не затих. Хвостов не мог точно сказать принадлежал ли голос человеку или зверю, но звук тот был инородным, новым для его ушей и оттого пробирающим до самой тушенки. Через секунду тайга захлебнулась тишиной, и одновременно с этим в душе человека умерла крохотная надежда вернуться домой.
Не наблюдая дороги, Федя двинул в противоположную звукам сторону. Сперва он шел через черное марево на ощупь, пугливо переставляя ноги, но когда осознал, что продвигается чересчур медленно, понял что его вот-вот нагонят, то совершенно обезумел и с утробным рыком кинулся вперед, попеременно натыкаясь лицом на ветви и цепляясь конечностями за острые корни и кусты. Он не имел ориентиров, он бесконечно кружил меж сосен, когда вдруг, уже совсем измотанный и смирившийся с тяжким роком судьбы, ощутил, будто перед ним разверзся неведомый тоннель, но то было не что-то материальное, а лишь странное чувство, которое, щекоча потроха в животе, будто бы указывало путь к выходу, и вот когда человек поверил этому чувству, да пошел вперед, то идти стало так легко, и не встречал он на своем пути ни колких ветвей, ни бурелома, ни глубоких ям, что зашагал, не сворачивая, прямо, касаясь перстами шершавой коры деревьев, пока не добрался до лесной опушки, откуда уже виднелась зябкая деревня, задремавшая похмельным сном.
Хвостов побитой собакой побежал с опушки вниз – к деревне. На фоне пурпурного неба, только-только зачинался рассвет, его крохотная тень дергалась в быстром пуганном танце. Человек уж несся по высокой траве не столько физическими силами, а сколько надрывами сухожилий, спотыкаясь от каждого нелепого шороха, и все время ощущая, как спину его дырявят тысячи прозорливых глаз, глядящих на него прямиком из кровожадной чащи. Там, в глубине сосенок, черные птицы ломали пустые глаза о его затылок и неслышно говорили о смерти. Тайга тяжело стонала и распускала пахучие смолы. Так природа желала плоти, ведь были голодны её дети, которые все требовали и требовали от порочной матери новой пищи, а та никак не могла их насытить и оттого страдала сама, но никак не решалась умертвить безобразный выводок. В дебрях лесных зарослей уже переходили во власть червей тела убиенных, но и этого было мало, потому лесная нечисть старалась дотянуться до убегающего журналиста невидимыми пальцами, но когда ей это почти удалось, он хлопнул дверью и запрятался в бревенчатой коробке дома. Несколько долгих минут ничего не происходило, но затем из дверного проема вновь показался этот человек и с чемоданом в руках бросился через поля к деревне.
Волчья Падь, в столь поздний час, уже обмякла от дремы и была неприветлива к нарушителям спокойствия. Так Хвостов бродил меж хижин, надеясь встретить хоть кого-нибудь бодрствующего и трезвого, но натыкался лишь на немногочисленные тени местных забулдыг, которые валялись без памяти на ступенях изб или полуживые опирались на стены, несвязно болтая что-то агрессивное или махая руками вокруг лица, будто тем самым отгоняя гнус или нежданно привидевшийся морок.
Пройдя половину селения, Федя все же добрался до невзрачного дома старосты, где бывал накануне, когда только приехал в деревню, и, хвала небесам, в окне горел свет, а калитка была не заперта. Человек спешно прошел сквозь захудалый огород и оказался у порога. Дверь также была открыта и молитвенно скрипнула, когда Федя хилым шагом протопал в зал, зазывая хозяина. Внутри жилища гулял сквозняк и оседал на пол проникновенный сумрак, а еще больно воняло немытым телом и перегаром. Определить источник вони оказалось нетрудно. В тесной кухне за столом, в хмуром свете лампочки, сидел сгорбившись председатель и голова его, лежащая поверх сложенных грубых рук, лишь чуть-чуть приподнялась, реагируя на вошедшего. Старик был вусмерть пьян и, оторвавшись от зыбких снов, не сразу нащупал зрачками силуэт гостя, а, ощутив чужое присутствие, стал бессмысленно пялиться из-под седых бровей куда-то сквозь Федю. Только спустя минуту председатель худо-бедно пришел в себя и тут же попытался собрать внутри подсохшего мозга какие-то мысли, это было видно по его натужному лицу, и выразить их языком, но ни пьяное сознание, ни тем более кочевряжистый язык не могли ему в этом помочь. Тогда старик лукаво заулыбался, разглядывая испуганного гостя, да задергал губами в немом смехе, и в этом жесте рот его побрел из стороны в сторону, выплескивая наружу пенистую слюну и остатки пугающих слов. Наконец безумие мимики дошло до той фазы, что лицо пьяницы скривилось в судорогах и будто разорвалось на куски, после чего одна часть лица стала подергивать мышцами в хохоте, а другая потеряла интерес к жизни и стала точна и холодна, как у покойника. Несмотря на буйство физиономии, слепые от спирта глаза председателя иногда прояснялись, и тогда в них отблескивала никчемная насмешка. Старик выглядел так, будто уже догадался, что произошло этой ночью. Он заметил дрожь в конечностях и даже услышал писк ужаса в животе у Хвостова. И оттого председателю вдруг стало так смешно, и оттого захотел он веселиться и плясать, и оттого ему резко захотелось убить журналиста, чтобы тем самым закончить начатое тайгой. Но алкоголь, растекшийся железом по всему старческому телу, не дал поднять и руки.
