Мирный атом злится и хочет войны, Ему душно и тесно в четвертом блоке. Дождались людишки своих выходных — Уставшие полубоги.
Разошёлся заревом в темноте, Будто смертник, сделавший харакири. И напомнил, что боги в ответе за тех, Кого приручили.
Муравьишки стянулись на эту беду И полезли тушить ликование ада. Там кипит моя смерть. Я умру. Но пойду, Потому что так надо.
У меня за плечами весь мир, я божок, Молчаливо и рано из строя выбыл. Чьим-то жизням цена – мой смертельный ожог, Это тоже выбор.
Коль хотите мира, готовьтесь к войне, Чтоб от вас хоть могильник остался. Атом пеплом летел и на это смотрел И чуть-чуть улыбался.
(2021)
«Я помню квартиру твою на окраине города…»
Я помню квартиру твою на окраине города: от метро на автобусе – час на дорогу минимум. Такая уютная, но захламлённая комната, и небо стекает на лоджию синее-синее.
Мы, рты разевая окнам, курили без палева, на все замки закрывались от мира, родителей. Совсем не помню, когда стали теми, кем стали мы, образумились, закостенели и не увидели,
как вдруг обросли знакомствами и разговорами, как стало молчание комнат мутным и вязким. У тебя вечно гости, будто они беспризорные, густая масса, никчёмное серое мясо.
И нечем дышать в накуренной тесной хате — не глядя пускаешь в дом разношёрстных вельмож. Учили не открывать незнакомым дядям, теперь к тебе ходят те, кого не зовёшь.
На кухне торчат пожиратели тортов и времени, не тяготит бестолковый шум на репите. Сейчас у тебя постоянно распахнуты двери, только мне почему-то не хочется заходить.
(2021)
«Время вьётся спиралью…»
Время вьётся спиралью, голодной змеёй. Ему ничего неизвестно об осени и зиме, о часах и минутах — названия раздают люди, чтобы просто остаться в своем уме. Объяснять, что такое жизнь, почему она разделяется смертью на множество мелких смут. Почему пелена не спадает, где дно у дна, какова цена у соблазна, чем шутит плут. Замыкает круг по накатанной счётчик дней. Сердце вторит, только б не встретиться с тишиной: там чудовища бродят, ждут любопытных во мгле. А тех, кто смелей, молча ведут за собой. За пределами комнаты вязкое ничего. По-другому – всё, чего не увидит глаз. Что ты будешь делать, коль окажешься черновиком? Помолись за то, что Бог забыл и не спас. Возвращение в ноль, упрощение до нуля. Шопенгауэр, Ницше, Сартр и Кьеркегор, Тот, кто хочет понять — шастает по углям. Остальным — точно подобранный эгрегор.
Есть закрытая комната, ты в ней – нелепый дурак. И тебе по условию большего не дано. Но можно наполнить её высшим замыслом так, чтобы разорвало.
(2021)
«Летний ливень – сродни откровению…»
Летний ливень – сродни откровению, вскрытому абсцессу, отчаянию, что льётся из глаз. Со смирением глотаешь тёплый ватный воздух, задохнуться боясь, но ветер усиливается. А когда откуда-то сверху стеклянные ручьи тянутся сотнями нитей вниз и бьются о землю, звеня, ты стоишь под навесом и борешься с желанием встать посреди улицы и подставить лицо, чтобы его пронзили хрустальные острия. Чтобы звонкие капли лопались у тебя на плечах и темени. Умыться, смыть всю пропитавшую тебя пыль, будто ты сам уже состоишь из пыли. Но рядом стоят другие, и они ждут, когда всё закончится, чтобы на пятках через лужи попрыгать на работу с перекура или домой смотреть кино с чаем. А ещё новый костюм, с которым неизвестно, что будет, но заранее жалко. И хлюпающие кроссовки, не дай бог кожаные — тоже так себе перспектива.
Пока слушаешь грохот из преисподней туч, у какой-нибудь старушки, которая больше года видит улицу только через окно, барахлит телевизор на канале культура, и поднимается давление. Спускается безбровый парниша с пятого этажа и видит в панорамном окне из аквариума онкоцентра, как снаружи все кривится — и от этого ещё острее чувствуется граница раздела сред. Тихая школьница на первой парте глядит во двор из кабинета биологии, ещё не зная, что Паша, во имя которого пишутся стихи и письма, пошлёт ее нахер на перемене.
И ты стоишь. И я стою. И мы боимся выйти и смыть с себя хотя бы частично, хотя бы на сегодня боль мира, которой нет предела.