Оксана Николаевна Виноградова
НЕ ОСЛАБЛЯЙТЕ ПАМЯТЬ ОБО МНЕ…
М.А.(плачет): Как давно это было! В совсем другой жизни. И помню смутно, и год не смогу сказать какой. Может, восьмидесятый… Боже, как тогда все было легко и радостно! Как много изменилось с тех пор! Родители, тети-дяди давно почили, братья монахами стали… Да точно ли Алексей тоже принял монашество?
В.А.: Точно. И я чувствовала, что к этому придет. Я должна была понять все это раньше, когда, к примеру, он не пригласил меня на защиту своей диссертации в университете. Я так ждала дня защиты, дня торжества достойного ученого Алексея Алексеевича! А узнала о защите из газет, как чужая. То, что свадьба наша едва ли состоится, я поняла, когда Алексей тогда же стал старостой храма. Наука и Бог, Бог и наука. Для меня у дорогого друга просто не оставалось времени, он был постоянно занят. Потом война. А уж после 17-го что там… Последние десять лет и переписываться небезопасно. Редкие письма, и все о Боге даже тогда, когда о науке… А монашество он принял, как сообщил мне прикровенно в письме, почти десять лет назад. Может, епископ уже. Ничего же сейчас явно ни писать, ни говорить нельзя….
М.А.: Матушка, помню, едва одобрила выбор Александра. Знала бы она… Нет, хорошо, что не знает.
В.А.: Знает. Там все живы.
М.А.: Конечно, ты права. Все же от Алексея я не ожидала выбора того же пути, что у Александра.
В.А.: Просто Александр, т.е. владыка Андрей, сразу определил себе дорогу и пошел по ней. Он изначально способный организатор. Алексей же прежде всего мечтатель, философ, а уже потом – деятель. Душа и ум у него не вместе, душой он в церкви, умом в миру. Брат его – чудная, яркая, прямая, как стрела, свеча перед иконой: горит она ровным светом и светло от нее не одной душе. Алексей же жжет свою с двух концов, она не прямая, свеча его, а переломленная в середине, но она все-таки одна, и свет ее, если сольется воедино, прекрасен, силен, ярок! И свечи обоих братьев – для Бога.
М.А.: Да ты писательница!
В.А. (в нерешительности): Мария…
М.А.: Что?
В.А.: Не пугайся. Здоров он. Но карточки продуктовые потерял. Вот, в письме сообщил (протягивает письмо М.А.).
М.А., присаживаясь на стул, читает письмо. В это время В.А. ходит по комнате, открывает узелки, достает медленно какие-то вещи.
М.А.(прочитав): Ох.
В.А.: Шаль можно попытаться продать. Но нынче лето, не купят. А так знакомые обещали немного картошки дать, как выкопают.
М.А.: У меня крупа есть.
В.А.: Я подумаю, что еще можно.
М.А.: Бог тебя сохранит, Варенька! Я завтра зайду. Тоже подумаю еще, что можно найти съестного. (Отдает письмо, оглядывается) Мы почти все вещи упаковали.
В.А.: Да тут и упаковывать нечего. Завтра еще приберусь, соберу посылочки, да и в дорогу.
М.А.: Страшно-то как. Не ровен час, и тебя арестуют за помощь заключенным.
В.А.: На все воля Божья. Мы будем делать что должно, и пусть будет, что будет.
М.А.: Аминь.
М.А. уходит, В.А., перечитывая письмо, также уходит со сцены.
Конец 4 действия.
Действие 5
Действующие лица:
Алексей Алексеевич Ухтомский, 66 лет.
Марья Митрофановна Шаркова.
Николай Порфирьевич Мовчан.
Любочка.
Место и время действия: Ленинград, квартира (комната) А.А, ноябрь 1941 г.
В комнате А.А. в шубе (пальто), пишет за столом. Правая нога положена на табурет, Любочка делает перевязку. М.М. подает бинты.
А.А.: Превосходно, Любочка, превосходно. Скажите что-нибудь ободряющее.
Любочка: Вы здоровеете и молодеете прямо на глазах, того гляди, замуж за вас захочу.
Улыбаются.
Любочка (глядя на М.М.): Ко мне не станут ревновать?
М.М.: Я его ученица и домоправительница. Можете смело замуж выходить.
А.А. (вскрикивает): Ой!
Любочка: Потерпите. Будем надеяться, что дня через два наступит улучшение.
А.А.: Ах, Любочка. Я же врач. Я знаю до каждой мелочи, что происходит в моем организме. К примеру, почему у меня воспаление ноги? Вследствие эндоартериита, мышцы голени не успевают получать достаточно кислорода, оттого при работе легко впадают в контрактуры, сопровождающиеся сильными болями.
Любочка (заканчивает перевязку): С вами говорить о здоровье положительно невозможно.
А.А.(улыбаясь): Тогда насчет замужества поболтаем. Неужели у вас, такой веселой и умной девушки, нет жениха?
Любочка (с трудом, вздыхая): Есть. Михаилом зовут. Но война эта проклятая началась. И он… добровольцем пошел. Два месяца назад. И нет от него до сих пор никакой весточки (заплакала).
А.А.: Михаил в переводе значит «Кто как Бог». Будем надеяться, дорогая, что сможет твой Михаил победить врага и вернуться живым. Вот тогда и поболтаем. И спляшем на вашей свадьбе.
Любочка: Ловлю вас на слове, Алексей Алексеевич. Поправляйтесь. До свидания. (вытирая слезы, в сторону, М.М.) Он все хуже и хуже.
М.М.: Он все чаще жалуется, что не может есть.
Любочка: Зря он отказался от эвакуации.
М.М.(Закрывает за Любочкой дверь, подходит к А.А, убирает со стола, подает книги): Надо немножко подкрепиться. Давайте я вам кашки сварю какой-нибудь.
А.А.: Спасибо, Марьюшка, попозже, не сейчас. Не огорчайтесь. Посидите со мной просто рядом. Если б не вы, не знаю, что бы я после смерти Надежды Ивановны делал. Бедная Надежда Ивановна. Так и стоит перед глазами день ее смерти – 6 июня. Сказать по правде, я полагал, что умру на ее руках. На ее руках скончались многие дорогие для меня люди. Когда я в 1908 году тяжело болел оспою, знакомые приходили только под окно, чтобы посмотреть на меня, а Надежда Ивановна одна не отходила от меня ни на шаг, не опасаясь заразы. Когда в Михалеве умирала горловою чахоткою моя сестра Лиза, все отказались от нее, не подходили к ней близко, закрывали от нее двери. Надежда Ивановна, стоя на коленях при умирающей, приняла ее последний вздох. На руках Надежды Ивановны скончалась незабвенная моя любимая тетя.
М.М.: Может, и к лучшему, что ушла Надежда Ивановна с миром к Господу, чтобы оттуда помогать вам в такие тяжелые времена.
А.А.: Эта война была прогнозируема. Она была определена ходом истории, которая не есть пассивный объект для безответственных перестраиваний на наш вкус. История – огненная реальность, которая живет по своим законам и требует нас на суд.
М.М.: Для меня объявление войны 22 июня явилось неожиданностью. Как и война в 14-м году. Как и революция.
А.А.: Это потому, что вы, как истинный физиолог, склонны к анализу, расчленению. Метод синтеза дается нашей братии с трудом. А ведь надо смотреть на интегральную картину нервной деятельности сверху вниз, уловить закономерности в целом. Это все равно что посмотреть с горы вниз, обозреть весь горизонт. А уж потом членить увиденное на эпизоды, механизмы, мотивы, т. е искать новые пути для анализа.
М.М.: И эта методология так работает, что можно предсказать изменения в обществе? Поведение конкретного человека?
А.А.: Если знать, чем обусловлены инстинкты людей, можно предопределить их поведение. Даже более: тот, кто сумеет выработать у людей определенные инстинкты, тот будет иметь возможность владеть поведением людей. Завладев людьми достаточно организованно со стороны их позывов к лихоимству, стяжательности, блуду или тщеславию, можно затем предсказать их поведение почти так же, как предсказываются события в астрономии. И скажу даже более того: инстинкты всегда организуются. Вопрос лишь в том, ради чего эта организация: или ради того, чтобы завладеть людским поведением, или ради того, чтобы подготовить людей к восприятию истины.
М.М.: Последнее направление человеческой деятельности и есть доминанта?
А.А.: Это истинная доминанта. Направленная на то, чтобы выработать такое состояние человека, когда он без труда, на уровне рефлексов, всегда добр, самоотвержен, любовен, проницателен.
М.М.: Значит, доминанта бывает еще и ложной.
А.А.: Конечно. Она возникает, когда человеком управляют инстинкты низшего порядка: эгоизм, самоутверждение. Когда за своим Я человек не видит лица другого, не видит собеседника: самую ближайшую реальность. Человек, руководимый ложной доминантой, смотрит на других, но видит, как в зеркале, только отражение своего «Я». Своего двойника. Разбойник всегда, к примеру, видит в другом человеке разбойника.
М.М.: И как можно освободиться от двойника и увидеть собеседника?
А.А.: Надо признать за другим лицо, не похожее не тебя. Надо увидеть в другом личность не такую, как ты. Надо допустить право этой личности жить, любить, страдать. Нельзя вторгаться в чужую жизнь и диктовать свои законы. Это кощунственно.
М.М.: Значит, нельзя останавливать за руку преступника, если он идет на преступление?
А.А.: О, Львом Николаевичем Толстым с его идеей непротивления злу повеяло. Нет, это не так работает. Ведь у тебя же есть доминанта?
М.М.: Допустим.
А.А.: И ты должна ЕЙ следовать. Если тебе все твое нутро, вся нервная система, обусловленная памятью, совестью, интуицией кричит: «Заступись за слабого», значит, ты должна заступиться! И всякие инсинуации тут неуместны. Ведь ты же любишь ближнего своего! Лев Толстой, пусть и гениальный писатель, не любя ближнего, пытался любить воображаемого дальнего, а так не бывает. Дальнее зрение необходимо, когда видишь хорошенько то, что вблизи. Сначала – ближнее, потом – дальнее. Ближнее без дальнего не дает истинной картины: это близорукость. Но и дальнее без ближнего невозможно. Только в совокупности, только в синтезе обретается истина. Смотри: любовь начинается с любви к семье, потом – к городу, потом – к стране, и только потом она может расширяться до всего мира.
М.М.: Я поняла: те, люди, которые находятся рядом с нами, – наши ближние – наша близорукость, как вы выразились. А дальнозоркость это…
А.А. Сердце, интуиция и совесть – самое дальнозоркое, что у нас есть, потому что это опыт поколений, наша наследственность. Мы должны принимать ближних, неизменно вглядываясь в даль, поверяя, правилен ли наш фокус зрения.
Стук в дверь.
М.М.: Наверное, Любочка забыла инструмент какой (оглядывается, пожимает плечами. Идет, открывает, входит Н.П.)
А.А.: Николай, какие люди! Вы знакомы, Марьюшка?
М.М.: Нет, не имею чести.
А.А.: Это мой ученик, Николай Порфирьевич Мовчан.
М.М.: Очень приятно!
А.А. (Мовчану): А это старшая лаборантка нашей физиологической лаборатории – Марья Митрофановна Шаркова.
Н.П.: Мне тоже очень приятно.(А.А.) А я думал вы один и вам уже не до шумных собраний с учениками и ученицами.
А.А.: Да почти так и есть. Марья Митрофановна – приятное исключение. Не с кем исследования проводить. Вся работа встала.
Н.П.: Какие исследования вы проводите?
А.А.: Мы ищем эффективные средства по борьбе с травматическим шоком. И уже нашли часть таких средств: это сердечный массаж, искусственное дыхание, введение в кровь физиологического раствора с глюкозой и адреналином. Но сейчас, как я сказал, проводить исследования, увы, не с кем. Все сотрудники – кто на войне, кто в эвакуациии, кто собирается эвакуироваться. Нет света в лаборатории, нет тепла. Даже кошки, наши подопытные, закончились. Их стали употреблять в пищу.
Н.П.: Я заходил в университет. Мне сказали, что вы отказались от эвакуации. Даже показали лист с вашим отказом и вашу подпись: «Князь А. Ухтомский». (Пауза) Иван Алексеевич Ветюков…
А.А.: А вот он, кстати, предложил содовый раствор после небольшого кровопускания в состоянии шока и доказал, что раствор восстанавливает кровяное давление и дыхание.
Н.П. Еще Иван Алексеевич подумывает об эвакуации в Саратов и рассказал мне, как вы вели лекции во время бомбардировки, отказавшись спускаться в безопасное помещение.
А.А.: Многое вам рассказал Иван Алексеевич.
Н.П.: Вам необходимо эвакуироваться. Собственно, я затем и пришел.
А.А. (достает из стола бумагу): Вот, посмотрите на эту справку.
Н.П.(читает вслух): «А.А. Ухтомский болен гипертонией, кардиосклерозом, эндоартериитом и эмфиземой легких. Нужен покой, эвакуации не подлежит».
А.А.: Подпись, обратите внимание, доктора медицинских наук Кустяна.
Н.П.: Да, вижу. Он случайно не под вашу диктовку писал?
А.А.: Немножко. Я сказал ему спасибо.
Н.П.: Но вы не все учли. Вот поэтому я и пришел. Вы удивитесь, но я могу вам обеспечить при перемещении полный покой.
А.А.: То есть как?
Н.П.: Я старший лейтенант медицинской службы. В моем распоряжении самолет. Я предлагаю вам покинуть город на моем самолете.
А.А.: Вот как… Что ж… (пауза) а много места в вашем самолете?
Н.П.: Для вас – достаточно.
А.А.: Вы очень благородны. Но понимаете ли, сейчас я веду крайне серьезную работу над учебником по физиологии, и не смогу продолжить эту работу без книг. И это не две-три книги, это вся моя библиотека. Я не могу без нее. А в ваш самолет она, вероятно, не поместится.
Н.П.: Нет, не поместится. Но что вы такое говорите? Речь идет о вашей жизни, а вы о книгах.
А.А.: Что моя жизнь…
Н.П.: Вы ученый мирового значения. Вы должны жить ради науки.
М.М.: Послушайте его, Алексей Алексеевич! Умоляем вас, уезжайте!
