Оксана Николаевна Виноградова
НЕ ОСЛАБЛЯЙТЕ ПАМЯТЬ ОБО МНЕ…
А.А.: На последнем собрании рыбинского религиозно-философского общества мы с моим милым тезкой Алексеем Алексеевичем Золотаревым сошлись во мнении, что большевики укрепятся, и что они есть самая народная власть: это мы сами, достоинства наши и недостатки наши.
Соколов: Не могу согласиться. Большевики это не интеллигенция, которая к вере с терпимостью относится.
А.А.: Если вы об истерической интеллигенции петроградского типа, то она первая же посеяла и сеет семена безбожия. Брат мой, епископ Андрей, после поездок по глухим местам епархии писал мне о том, что наша интеллигенция, поселившаяся между язычниками, делает все возможное, чтобы отвратить их от Христа и приготовить к атеизму. И такая враждебность к христианству возбуждена русскими же людьми, не ведающими, что творят! Дай Бог сил моему брату!
Соколов: А вы себя, князь…
А.А.: Из рода Рюриковичей, замечу.
Соколов: Вы себя, князь из рода Рюриковичей, к интеллигентам не причисляете.
А.А.: К таким, которые не верят Христу, поощряют общественный разврат, презирают народ – нет. И мне ужасно тяжело видеть, как наш народ – простые люди – молчаливо отдавали и отдают своих сыновей на убой. Но мне не жаль так называемую «интеллигенцию», которая считает себя принадлежащей к «правящему классу», которой по делам и мука. Я же целиком и безраздельно принадлежу родине и родному народу и никому более.
Соколов: Вы правы в том, что о духовности власть предержащих с трудом рассуждается. Потому и не знаем, что завтра нас ждет.
А.А: Культура и страна, идущая и ведущая против совести, – по существу бессовестна и погибнет. Сколько лет мы наблюдаем нравственное вырождение! И то, что мы видим сейчас, это только начало. Русскому обществу грозит великая, тяжкая беда! Не нужно быть слишком проницательным, чтобы это видеть.
Соколов: Ходят слухи, что если большевики окончательно возьмут власть, все имущество подлежит национализации.
А.А.: Что ж. На все воля Божья. Мы все получим то, что заслужили. Побеждает всегда то, что заслужено.
Соколов: Мы все виноваты, да.
А.А.: Да, виноваты мы все, подобно тому, как в заболевшем организме нет небольных клеток, и болезнь коренится в жизнедеятельности каждой из них. И заметьте, нет ни одного предприятия советской власти против церкви, которое не было бы начато до нее.
Соколов: Но что МЫ можем изменить?
А.А.: Надо делать что должно, и пусть будет что будет. Ни одно наше действие не проходит даром, но несет в мир нечто новое, отчего пойдут далекие последствия для человечества.
Соколов: А что, по-вашему, должно делать?
А.А.: Понимать, беречь предание, не отвергать того, что освящено веками. До боли иногда бывает тяжело, как войдешь в наш православный храм и видишь, что делают с церковной службой непонимание, небрежение и ревность не по разуму. Древние иконы перенесены на заднюю стену храма или вынесены в притвор; в иконостасе раззолоченные крикливые образа. Пение, отношение к церковному уставу – все в небрежении.
Соколов: Значит, вы все же старообрядчество поддерживаете.
А.А.: Я единоверец. К слову, так же, как и родной брат вашего сослуживца – отца Николая Понгильского. Вы отлично знаете, что Александр Николаевич Понгильский – единоверческий благочинный. Мы стремимся к единению, желаем сближения со старообрядчеством. И для нас очевидно, что там, где новообрядцы с любовью относятся к церковному уставу, в том числе – к пению по уставу, грань между новообрядцами и старообрядцами истончается, исчезает. Общая любовь к церковному делу ставит людей выше разделений, привнесенных «расколом».
Соколов: Вы видите препятствие для воссоединения со старообрядцами в искусстве церковного пения?
А.А.: Я, как единоверец, не вижу. Но старообрядцы видят. И имеют на это право. Потому что искусство – тончайший показатель того, чем живут люди и человеческие общества. И тот, кто творит искусство, должен понимать, что словом своим влияет на общество.
Соколов: Вот тут соглашусь с вами. Столько сейчас деятелей от искусства развелось: писателей, поэтов, художников. Смотреть и слушать их творчество без муки невозможно. Все эти «кубизмы», «футуризмы»…
А.А.: Да. Кубизм, футуризм, декаденство, теософия, ложные пророки – все это углубляет растление и разврат душ и умов.
Соколов: И ужасно, что эти новоиспеченные пророки зачастую не чувствуют своей ответственности.
А.А.: Не каждый автор, к сожалению, понимает, что, выступив перед людьми со своими творениями, должен запечатлеть кровью каждое свое слово, ибо «от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься». Ужасная ответственность! Однако, при всем этом, она страшна не для всякого.
Соколов: Я тут прочитал статью одного профессора… в декабрьском номере… (вспоминает имя).
А.А.: Беда в том, что нынче дураки научились писать как умные люди. И то, что писал дурак, открывается лишь тогда, когда выясняется, к чему он клонит, для чего употребляет все те умные вещи, которым он научился у умных людей.
Соколов (махнув рукой): Резковаты ваши суждения, Алексей Алексеевич. Но справедливы.
Входит Надежда Ивановна, вносит чайный прибор на две персоны, разливает чай. Пауза. Соколов смотрит на часы.
Соколов: Вы меня простите, но я пойду, пожалуй. Матушка ждет.
А.А.: Поклон матушке своей передавайте.
Соколов: А вы надолго к нам?
А.А.: Как получится.
Соколов: Ну, с богом, Алексей Алексеевич! Выздоравливайте.
А.А.: Спасибо за добрые пожелания. До свидания, Александр Александрович.
Соколов (Н.И.): Закройте за мной. (А.А.) Вы очень слабы, вам сквозняки ни к чему. Бог да благословит вас.
А.А.: Спаси Господь.
Н.И. берет у священника благословение, закрывает дверь.
А.А.: Раз Александр Александрович ушел, окажите мне честь, Надежда Ивановна, – выпейте со мной чаю.
Конец 2 действия.
Действие 3
Действующие лица:
Алексей Алексеевич Ухтомский, 45 лет.
Сергей Иванович Четвериков.
Михаил Герасимович Комиссаров.
Владимир Сергеевич Иванов (Володя).
Николай Николаевич Виноградский.
Михаил Андреевич Осоргин.
Павел.
Боцман.
Оглобля.
Охранник.
Место и время действия: Москва, декабрь 1920 г., тюрьма, особое отделение ВЧК на Лубянке.
В камере две койки (слева и справа). На полу, посередине камеры, сидят Осоргин, Володя, Павел. Боцман и Оглобля, сидя на койке слева, играют в карты. На койке справа сидят Комиссаров и Ухтомский. Виноградский ходит по камере. Дверь в камеру открывается.
Боцман: Атас!
Прячут карты. Заходит Четвериков. Пауза.
Охранник: Принимайте нового. Иванов Владимир Павлович, на выход.
Володя встает, выходит из камеры в сопровождении охранника. Дверь закрывается, Боцман и Оглобля продолжают играть в карты.
Четвериков: Здравствуйте, господа.
Боцман (не отвлекаясь от игры): Наше вам здрасьте.
Виноградский: Здравствуйте, дорогой товарищ.
Четвериков: Можно присоединиться к вашей достопочтенной компании?
Боцман: Еще один интеллигент на нашу шею.
Осоргин: Милости просим.
Четвериков: Меня Сергеем Ивановичем зовут.
Боцман: Я – Боцман. Главный я, понял? Это (кивает на Оглоблю) – Оглобля.
Четвериков: Очень приятно.
Оглобля: Ха! П-п-риятно ему.
Комиссаров (встает, всматривается): Сергей Иванович Четвериков! Какая неожиданность! Присядьте на мое место…
Четвериков (садится): Благодарю вас. Судьбы нынче у всех похожие. Не признаю сослепу…. Вы..
Комиссаров: Михаил Герасимович Комиссаров, мы с вами в думе как-то пресекались по делу….
Виноградский подходит ближе.
Четвериков: Ах, может и было. Не стоит и говорить об этом. (Павлу) А как вас зовут, молодой человек?
Павел: Павел.
Четвериков: Меня не жалко. Я уже отжил свое. Хорошо пожил. Но вот вас, молодых, жалко. Наивны, горячи, да что там.. глупы, может, и тоже тут…
Павел: Я не глуп!
Виноградский: Он и его приятель – студенты финансово-экономического института.
Четвериков: Нет, нет, я не это имел в виду. Просто скорбит моя душа смертельно, видя такую расточительность власти молодыми людьми. Но, надеюсь, вас они пожалеют, снисходя к вашей молодости.
Виноградский: Как же! Пожалеют они! К слову, позвольте представиться: Николай Николаевич Виноградский, бывший дворянин, бывший член временного правительства. Никого они не пожалеют. Вон, вашего собрата, депутата первой государственной думы, Николая Александровича Огородникова, слышали про такого? Расстреляли вместе с сыном, студентом. Приписали дело какое-то. Какой-то «Национальный центр». И расстреляли.
Павел держится за грудь.
А.А. (Виноградскому): Перестаньте нагнетать, пожалуйста.
Виноградский: Не все могут как вы, профессор, хладнокровно взирать на происходящее.
Четвериков (Ухтомскому): Профессор?
А.А (встает, кланяется): Позвольте лично представиться. Алексей Алексеевич Ухтомский, профессор по кафедре зоологии, сравнительной анатомии и физиологии Петроградского университета (садится).
Четвериков: Вероятно, это недоразумение.
А.А. (оглядываясь на Виноградского): Конечно, недоразумение. Более скажу: по глупости моей. Дом мой в Рыбинске национализировали, а там архив у меня, библиотека великолепная. Для науки полезная. Мне бы бросить все материальное, да не смог. Стал доказывать, что часть домика и архив не являются буржуазными. Может, погорячился где в разговоре… Вот и тут.
Виноградский: А я думаю, что вы тут из-за брата родного своего, епископа Андрея. Многих епископов за пособничество Белой армии в Сибири арестовано. Вероятно, и брат ваш среди них.
А.А. (встает): Все-то вы знаете, дорогой Николай Николаевич. Я вот понятия не имею, чем занимался и занимается мой брат. А слухи, я вам скажу, вещь крайне ненадежная.
Осоргин (встает и присаживается на место А.А., Четверикову): А мое имя – Михаил Андреевич Осоргин. Писатель, журналист, адвокат (шепотом, кивая на Виноградского): Он осведомитель. Будьте осторожны.
Четвериков: Я все понимаю. Я давно живу и вижу людей насквозь.
Осоргин (вслух, громко, Виноградскому) Злы вы, Николай Николаевич!
Виноградский: Пусть зол. А вы все, мягко сказать, беспечны.
А.А. (шепотом Осоргину): Не обижайтесь на него. Я вам скажу точно, что злоба – выражение беспомощности.
Дверь открывается, входит Володя. Стоит.
Осоргин: Присядьте, пожалуйста (уступает место).
Володя садится, обхватывает голову руками, плачет.
А.А.: Ну что вы, перестаньте, я верю, что они во всем разберутся и освободят вас.
Володя: Я не о том. У меня мать серьезно заболела, при смерти. А так как я нужных показаний не даю, меня в ближайшее время не выпустят.
Боцман: Беспредел какой. (Оглобле): Банкуй заново.
Пауза.
Виноградский: Убить их всех мало. Что с людьми делают. Сумасшедшие.
Володя: Они мне не верят. Я ведь…
Комиссаров: Перестаньте говорить, вы сейчас в горе, очень взволнованы.
Виноградский: Пусть выговорится, ему на душе легче станет. Не будет же он нам рассказывать сейчас, как вчера, об экономических принципах.
Пауза.
Володя: Не обращайте на меня внимания. (Встает, отходит в дальний угол).
Осоргин: Нельзя терять присутствия духа. Иначе и нам с ума сойти можно.
А.А.: Они не сумасшедшие. Существеннейшая особенность сумасшедших по сравнению с нормальными в том, что они не способны к общему делу, к организации, к коллективу.
Осоргин: Вы откуда знаете это, дорогой профессор?
А.А.: Я, еще будучи студентом академии, полтора месяца жил в сумасшедшем доме: собирал наблюдения для научной работы.
Виноградский: Если они не сумасшедшие, то будут убивать нас организованно.
Комиссаров: Нельзя думать только о плохом. Давайте подумаем о хорошем.
Виноградский: Что может быть хорошего в том, что мы здесь?
Осоргин: Можно посмотреть на это обстоятельство под другим углом. Когда бы мы еще могли оказаться со столь именитыми, почтенными людьми, как здесь присутствующие? Среди нас профессор…
Виноградский: Не только профессор, но и князь!
Осоргин:… пусть… профессор, два выдающихся общественных политических деятеля, два студента, один министр и я, скромный писатель и адвокат и еще два… социальных элемента.
Боцман: Ты следи за базаром-то, адвокат.. Я тебе покажу социальные элементы! Сегодня без баланды останешься, понял? Еще посмотрим, кого первыми в расход пустят!
Осоргин: Принимаю ваше замечание к сведению. Простите меня.
Боцман: То-то же.
Осоргин: Итак, позавчера мы беседовали об искусстве и литературе, вчера – об экономике, сегодня можем побеседовать на другую какую угодно тему. А ведь это все крайне положительно должно влиять на наше мышление.
А.А.: Вы абсолютно правы, Михаил Андреевич.
Боцман (Оглобле): Оглобля, ты натурально борзый!
Оглобля (Боцману): Б-боцман, да м-м-мне просто ф-ф-фартит!
Пауза.
Осоргин (садясь на край койки рядом с Четвериковым): Вот, кстати, не ваша ли очередь сегодня выступить перед нами с докладом, уважаемый Алексей Алексеевич? Если, конечно, Боцман позволит.
Боцман: Позволяю.
А.А.: Я не против выступить.
Комиссаров: Просим, пожалуйста.
Боцман: Оглобля, баста. Слушать будем бодягу научную.
