Где тлело столько жертв той огненной поры, И было для твоих сограждан жалких слово «Отечество» – лишь звук; его, взяв с ветра, снова Бросали на ветер. И в наши дни вполне Твое страдание, о Дант, понятно мне; Понятно, отчего столь злобными глазами Смотрел ты на людей, гнушаясь их делами, И, ненависти злой нося в душе ядро, Так желчью пропитал ты сердце и перо, – По нравам ты своей Флоренции родимой, Художник, начертал рукой неумолимой Картину страшную всей нечести земной С такою верностью и мощию такой, Что дети малые, когда скитальцем бедным Ты мимо шел с челом зеленовато-бледным, Подавленный своей смертельною тоской, Под гнетом твоего пронзительного взгляда Шептали: «Вот он! Вот – вернувшийся из ада!»
Между 1842 и 1850
Собачий пир
Когда взошла заря и страшный день багровый, Народный день настал, Когда гудел набат и крупный дождь свинцовый По улицам хлестал, Когда Париж взревел, когда народ воспрянул И малый стал велик, Когда в ответ на гул старинных пушек грянул Свободы звучный клик, – Конечно, не было там видно ловко сшитых Мундиров наших дней, – Там действовал напор лохмотьями прикрытых, Запачканных людей,
