Дант! Старый гибеллин! Пред этой маской, снятой, Страдалец, с твоего бессмертного лица, Я робко прохожу, и, трепетом объятый, Я, мнится, вижу всю судьбу и жизнь певца, –
Так сила гения и злая сила рока Вожгла свою печать в твой строгий лик глубоко. Под узкой шапочкой, вдоль твоего чела Чертою резкою морщина пролегла, – Зачем морщина та углублена так едко? Бессонниц ли она иль времени отметка? Не в униженье ли проклятий страшный гул, Изгнанник, ты навек в устах своих замкнул? Не должен ли твоих последних мыслей сшибки В улыбке уст твоих я видеть и следить? Недаром к сим устам язвительность улыбки Смерть собственной рукой решилась пригвоздить! Иль это над людьми усмешка сожаленья? О, смейся: гордый смех сурового презренья К ничтожеству земли – тебе приличен, Дант. Родился в знойной ты Флоренции, гигант, Где острые кремни родной тебе дороги От самых детских дней тебе язвили ноги, Где часто видел ты, как при сиянье дня Разыгрывалась вдруг свирепая резня И в схватках партии успехами менялись – Те падали во прах, другие поднимались. Ты тридцать лет смотрел на адские костры,
