Нора Робертс
Опасные тайны
Мэтт протянул руку, но, увидев, что в ней все еще зажат шприц, смутился и отдернул ее.
– Простите. Рад с вами познакомиться.
Справившись с собой, Келси выдавила улыбку.
– И я. Здравствуйте, Мэтт Ганнер. Как поживаете?
– А это Моисей Уайттри, мой тренер, – продолжила Наоми.
Моисей кивнул, продолжая растирать ногу кобылы.
– Это Рено Санчес, один из лучших жокеев на гладких скачках.
– Самый лучший, – уточнил Рено и подмигнул. – Рад, очень рад.
– Если вы заняты, я могу подождать. – Растерявшись, Келси уже готова была отступить.
– Нет, – вмешалась Наоми. – Мы уже сделали все, что можно. Спасибо, что так быстро выбрался, Мэтт. А ты, Рено, извини, что я заставила тебя задержаться.
– Ничего страшного, до первой скачки еще полно времени. – Маленький Рено с неприкрытым восхищением посмотрел на Келси. – Приходите сегодня на ипподром, увидите, как я выступаю.
– Спасибо, я, право, не знаю… – Келси чувствовала себя неуверенно.
– Я вернусь попозже и еще раз проверю, что и как, – бросила Наоми Моисею и повернулась к дочери: – Может быть, пройдем в дом?
И она сделала неопределенный жест рукой, изо всех сил стараясь даже случайно не дотронуться до Келси, а потом решительно пошла к выходу из конюшни.
– У тебя заболела лошадь? – спросила Келси на ходу.
– Поранилась, – огорченно объяснила Наоми. – Боюсь, она не сможет выступать в ближайшие несколько недель.
– Это, должно быть, неприятно…
Келси бросила взгляд на загон, по которому важно вышагивал годовалый жеребенок на длинном ременном поводе. Другого жеребенка, на котором восседал всадник, вели под уздцы к рингу. Конюх поливал из шланга гнедую кобылу, та довольно фыркала и передергивала глянцевитой шкурой. Остальные лошади, собранные в загоне, одна за другой двигались по кругу – по земляной дорожке, вытоптанной в траве.
– Тут, как я посмотрю, жизнь прямо кипит, – пробормотала Келси, глядя в сторону.
– Ну, большая часть работы обычно приходится на утро. Впрочем, вечером состоится скачка, так что после обеда суеты еще прибавится.
– Сегодня у тебя скачки?
– У меня всегда скачки, – рассеянно отозвалась Наоми. – В прямом и переносном смысле. В настоящее время нам приходится особенно туго – жеребятся мои производительницы. Как правило, это случается рано утром, а то и ночью… – Она улыбнулась. – Ночью роды происходят даже чаще.
– Боюсь, я не особенно хорошо представляла себе твой размах.
– За последние десять лет «Ивы» стали одной из лучших коннозаводческих ферм страны. На последних трех дерби наши чемпионы финишировали в призах, мы выигрывали и Бельмонт Стейкс, и Сент-Леджер. На протяжении двух лет «Три ивы» удерживает Золотой кубок коннозаводчиков, а одна из наших кобыл завоевала золото на Олимпиаде… – Наоми со смехом оборвала сама себя. – Со мной на эту тему лучше не говорить, иначе я становлюсь болтлива, как старуха, у которой в сумочке полным-полно старых фотографий.
– Нет, мне правда интересно, – возразила Келси и подумала: «Гораздо интереснее, чем я думала». – В детстве я брала уроки верховой езды. Должно быть, в жизни каждой девочки бывает период, когда она с ума сходит по лошадям. Папе это было не по душе, но… – Она замолчала, только теперь поняв, почему ее отец был так недоволен ее увлечением.
– Ну конечно же… – немедленно отозвалась Наоми, и на губах ее заиграла озорная улыбка. – Его чувства вполне можно понять. Но ты, я полагаю, продолжала учиться?
– Да, я таки его уговорила. – Келси остановилась и посмотрела матери прямо в глаза. Только теперь она рассмотрела едва заметные, но недвусмысленные приметы возраста, которые она пропустила при первой встрече. От уголков глаз, словно гусиные лапки, разбегались лучики тонких морщин; другие морщины – то ли следы переживаний, то ли признаки взрывного темперамента – прочертили высокий, чуть тронутый кремовым загаром лоб Наоми.
– Хотя, – закончила Келси, – ему наверняка было больно смотреть на меня изо дня в день.
– Не думаю. – Наоми чуть заметно пожала плечами. – Что бы там Филипп ни думал в отношении меня, тебя он всегда обожал.
Она тоже отвернулась и принялась рассматривать гряду холмов на горизонте. Наверное, так ей было легче. Где-то недалеко заржала лошадь, и Наоми улыбнулась – этот звук ласкал ей слух, словно нежнейшее оперное сопрано.
– Кстати, я не спросила тебя о нем. Как он?
– Хорошо. Папа стал деканом английского факультета университета Джорджтауна. Еще семь лет назад.
– Он умный и добрый человек. Хороший человек.
– Но не для тебя.
Бровь Наоми чуть дрогнула и поползла вверх.
– Это я была недостаточно хороша для него. Спроси кого хочешь.
Отбросив волосы со лба резким движением головы, она пошла дальше.
– Говорят, он снова женился? – осведомилась она небрежно.
– Да. Мне тогда было восемнадцать. Им было очень хорошо вместе. Кроме того, у меня есть теперь сводный брат.
– И ты их любишь? Свою семью, я имею в виду.
– Очень.
Наоми решительным шагом пересекла уже знакомое Келси патио и вошла в ту же самую дверь, что и в первый раз.
– Могу я предложить тебе чай или кофе? А может быть, немного вина?
– Нет, ничего не нужно.
– А я надеялась, что ты порадуешь Герти. Как только она услышала о твоем приезде, сразу бросилась печь твое любимое печенье. Я знаю, что ты ее не помнишь, но она тебя очень любила.
«Поймана! – подумала Келси. – Поймана в силки светских манер и сострадания. И печенья».
– Хорошо. – Она постаралась кивнуть как можно суше. – Тогда – печенье и чай.
– Присядь, я пойду распоряжусь.
Но Келси не стала садиться. Ей казалось, что, если она повнимательнее рассмотрит обстановку и вещи матери, она сумеет обрести под ногами хоть какую-то почву. На первый взгляд комната показалась ей довольно элегантной; это был совсем другой мир, отстоящий довольно далеко от оживленной суеты конюшен и испачканных в навозе башмаков. Огонь в камине гудел негромко, почти усыпляюще, а бледно-розовые шторы на окнах были задернуты неплотно, пропуская в гостиную лучи высокого солнца, падавшие на дюжину хрустальных статуэток, изображавших скачущих лошадей. Статуэтки брызгали светом, словно алмазы. Ковер в восточном стиле, покрывавший светло-ореховый, до блеска натертый паркет, казался розовым, и розовой казалась кремовая софа в углу.
Здесь не было ничего странного, ничего бросающегося в глаза, но только на первый взгляд. Присмотревшись, Келси поняла, в чем тут дело. Стены гостиной были обиты бледным шелком того же желтовато-костяного цвета, что и обивка мебели, однако на них висели кричаще-яркие абстрактные полотна, словно взрывающиеся изнутри мазками оранжевого, алого, черного. Они внушали невольное беспокойство, и Келси подумала, что их буйная экспрессия выражает жестокость, страсть и гнев. И, вздрогнув, она увидела, что каждое полотно подписано двумя буквами, совпадающими с инициалами ее матери.
«Работы Наоми?» – подумала Келси, но тут же отказалась от этой мысли. Никто никогда не говорил ей, что ее мать увлекалась абстрактной живописью. Картины же были написаны явно не любителем – только талантливый, профессиональный художник мог с таким мастерством передать ощущение тревоги и беспокойства.
Отворачиваясь, Келси подумала, что эти полотна должны были бы противоречить спокойствию и благопристойной чистоте гостиной, но вместе с тем они же придавали ей индивидуальность.
В комнате были и другие любопытные предметы. В углу Келси обнаружила гипсовую статую женщины, чье лицо было искажено гримасой глубочайшего горя, стеклянное, бледно-зеленое сердце с глубокой трещиной, доходящей до самой середины, широкую глиняную миску, наполненную разноцветными камешками.
– Это твои, дочка, – раздалось за ее спиной.
Келси виновато уронила камешек обратно в миску и повернулась. Это была Герти, которая вкатила в гостиную чайный столик с подносом и теперь стояла, глядя на нее.
– Как?..
– Тебе всегда нравились яркие камушки. Я сохранила их, когда тебя… – Ее улыбка стала неуверенной. – Когда ты от нас ушла.
– Ох… – Интересно, как ей на это реагировать? – Значит, ты уже давно здесь работаешь?
– Я стала жить в «Ивах» еще девочкой. Моя мать вела хозяйство для мистера Чедвика, а когда она состарилась и вернулась во Флориду, я стала работать вместо нее. Шоколадное печенье ты всегда любила, – неожиданно закончила Герти и сделала шаг вперед.
У нее был такой вид, словно она готова обнять гостью; Келси было не по себе от полного печали взгляда Герти, но видеть в ее глазах восхищение и любовь было еще горше.
– Я до сих пор его люблю, – кое-как выдавила она.
– Да ты садись, угощайся. Мисс Наоми кто-то позвонил, но она сейчас закончит. – Только что не напевая от переполнявшего ее счастья, Герти принялась разливать чай и выкладывать печенье в вазочку.
– Я всегда знала, что ты вернешься, всегда… Мисс Наоми не верила, а я ей говорила: «Кел – твоя дочка, разве нет? Не бойся, она обязательно приедет повидать свою мамочку…» И вот ты приехала.
– Да. – Келси заставила себя сесть и даже взяла в руки чашку чая. – Вот я и приехала.
– А как выросла-то! – Не в силах сдержаться, Герти погладила ее по волосам. – Ты теперь совсем взрослая женщина.
Ее лицо вдруг помрачнело, поднятая рука опустилась, и Герти почти выбежала из комнаты.
– Извини, – кивнула Наоми, вернувшись в гостиную несколько секунд спустя. – В последнее время Герти стала особенно чувствительной. Сожалею, если она доставила тебе несколько неприятных минут, но…
– Ничего страшного. – Келси сделала крошечный глоток. На этот раз чай был китайским, и она это заметила. Наоми поняла и рассмеялась.
– Это у меня такое чувство юмора, – пояснила она, наливая себе чай и садясь. – Я не знала, вернешься ли ты.
– Я тоже. Возможно, я никогда бы этого не сделала, – во всяком случае, так скоро, если бы бабушка не вынудила меня.
– А-а, Милисент. – Наоми вытянула свои длинные ноги и слегка потянулась. – Она всегда терпеть меня не могла. Впрочем, это чувство было обоюдным, – добавила она, пожимая плечами. – Скажи, как тебе удалось добиться соответствия ее высоким стандартам?
– Не удалось. – Келси улыбнулась, но сразу стала серьезной. Ей показалось недостойным обсуждать бабушку с Наоми.
– Фамильная честь… – протянула Наоми, кивая. – Ты права, я не должна была критиковать Милисент в твоем присутствии. Кроме того, это ты собиралась задавать вопросы.
– Как тебе это удается?! – воскликнула Келси, ставя чашку на блюдце дрогнувшей рукой. – Как ты можешь так спокойно вести себя, если знаешь, о чем пойдет разговор?
– Когда я была в тюрьме, я научилась не роптать и принимать то, что меня ждет, без волнения и страха. В данном случае ситуацией управляешь ты. А я… У меня было много времени, чтобы все как следует обдумать, и, прежде чем я написала тебе, я поклялась принять все, чем бы это ни кончилось.
– Но почему ты ждала так долго? Ведь тебя выпустили из тюрьмы уже…
– Двенадцать лет, восемь месяцев и десять дней назад. Бывшие заключенные одержимы еще больше, чем бывшие курильщики, а я являюсь и тем, и другим. – Наоми снова улыбнулась. – Но я не ответила на твой вопрос. Я хотела встретиться с тобой в тот день, когда меня выпустили. Я даже ездила к твоей школе. На протяжении недели я сидела в машине через улицу от школьных ворот и смотрела, как ты играешь с девочками во дворе. Я видела, как вы поглядываете на мальчиков, а сами притворяетесь, будто смотрите в другую сторону. Однажды я даже вышла из машины и подошла почти к самой ограде. Мне хотелось знать, почувствуешь ли ты запах тюрьмы. Я ощущаю на себе его до сих пор.
Она повела плечами и равнодушно взяла из вазы печенье.
– В общем, я не дошла до забора, повернулась и уехала. Ты была счастлива, тебе ничто не грозило, и к тому же ты даже не знала о моем существовании. Потом мой отец серьезно заболел, и мне пришлось поехать к нему. С тех пор прошло много лет, но каждый раз, когда я бралась за трубку телефона, чтобы позвонить тебе или написать письмо, я чувствовала, что это будет неправильно. Я не должна была снова появляться в твоей жизни.
– Почему же ты в конце концов написала мне?
– Потому что мне показалось, что я должна это сделать. Ты больше не беспечная счастливая девчонка, у тебя хватает неприятностей, и мне показалось, что тебе пора узнать о моем существовании. Твой брак развалился, ты на распутье… Может быть, ты считаешь, что я не способна тебя понять, но я понимаю.
– Ты знаешь об Уэйде?
– Да. И о твоей работе, и о твоей академической карьере. Тебе повезло, что ты унаследовала мозги отца. Я-то всегда была паршивой студенткой. Кстати, если тебе совсем не хочется есть печенье, спрячь несколько штук в сумочку – Герти будет приятно…
Келси со вздохом взяла печенье и надкусила.
– Я еще не совсем хорошо разобралась со всем этим… И я не уверена в своих чувствах к тебе.
– Действительность редко бывает похожа на опереточный спектакль, – заметила Наоми. – Дочь воссоединяется с матерью, которую считала умершей. Все прощено и забыто, публика аплодирует. Занавес. Я и не прошу у тебя прощения, Келси, но я хочу, чтобы ты дала мне хоть один шанс.
Келси потянулась к своей папке, которую положила на софу.
– Я предприняла кое-какие исследования, – начала она.
«Ну и черт с ними», – подумала Наоми, протягивая руку еще за одним печеньем.
– Я ждала чего-то в этом роде, – сказала она вслух. – Должно быть, старые газетные статьи о процессе, верно?
– Да, в том числе и газетные статьи.
– Я могла бы дать тебе расшифровку стенограммы судебного заседания.
Пальцы Келси замерли на завязках папки.
– Расшифровку? – переспросила она.
– На твоем месте я обязательно попыталась бы ее достать. Стенограмма велась для судебного архива, чтобы впоследствии я не смогла бы ничего скрыть, даже если бы захотела.
– В прошлый раз я спрашивала, виновна ли ты, и ты сказала – да.
– Ты спрашивала, убила ли я Алека.
– Почему ты не рассказала, что на суде твой адвокат настаивал на версии о самообороне?
– А какая разница? Ведь в конце концов меня все же признали виновной. Зато теперь я заплатила свой долг обществу, поэтому – согласно существующей системе – я могу считать себя полностью реабилитированной.
– Значит, это была ложь? Обычная адвокатская уловка? Ты лгала, когда заявила, что стреляла в него, чтобы защититься от насилия?
– Присяжные тоже так подумали.
– Я спрашиваю тебя! – выпалила Келси, вспыхивая. – Скажи просто: да или нет?
– Отнять у человека жизнь никогда не бывает просто, какими бы ни были обстоятельства.
– И какими же они были в тот раз? Ты сама впустила его к себе в дом и пригласила в спальню.
– Я впустила его в дом, – ровным голосом уточнила Наоми. – А потом он поднялся за мной в спальню.
– Он был твоим любовником.
– Нет, не был. – Наоми спокойно налила себе чаю, хотя руки у нее были холодны как лед. – Он мог бы им стать… в конце концов, но я с ним не спала.
Она подняла голову и смело встретила взгляд дочери.
– Но присяжные не поверили и этому. На самом деле меня просто влекло к нему. Он казался мне очаровательным дурачком, безвредным и забавным.
– Но из-за него ты едва не подралась с другой женщиной.
– Я первая его застолбила, – с юмором отозвалась Наоми. – Считалось, что это он от меня без ума; таким образом, мне можно было флиртовать с другими, а ему – нет. Впрочем, к тому времени он мне уже надоел настолько, что я решила дать ему отставку. Правда, Алек этого не хотел… Короче, между нами произошла безобразная сцена, свидетелями которой стали слишком многие. – Она с горечью покачала головой. – Потом еще одна, уже наедине. Алек вышел из себя, он назвал меня… разными словами и в конце концов попытался добиться своего при помощи силы. Мне это не понравилось, и я велела ему убираться вон.
Она изо всех сил старалась казаться спокойной, но голос ее предательски дрогнул, когда воспоминания о той страшной ночи с новой силой нахлынули на нее.
– Он побежал за мной наверх и снова принялся обзывать. И вел себя еще более грубо, еще более вызывающе. Наверное, ему казалось, что если он сумеет затащить меня в постель, то я пойму, чего лишаюсь. Я разозлилась, но и испугалась тоже. Потом мы начали бороться, и я поняла, что этот парень своего добьется. Мне удалось вырваться и схватить револьвер. Вот так я его застрелила.
Не говоря ни слова, Келси открыла свою папку и достала оттуда копию газетного снимка. Наоми приняла его с непроницаемым выражением лица, и лишь дрогнувшие губы выдали ее истинные чувства.
– Не слишком-то удачный ракурс, верно? – заметила она. – Впрочем, тогда мы не подозревали о том, что выступаем перед публикой.
– Он не трогает тебя. Он стоит далеко, и руки его подняты.
– Да. – Наоми кивнула, возвращая фотографию. – Ты не могла не приехать и не задать мне твои вопросы. Я не прошу тебя верить мне, Келси. Почему, в конце концов, ты должна принимать все мои слова на веру? Какими бы ни были обстоятельства, я не могу сказать, что на мне нет ни пятнышка, но я заплатила за все сполна. Общество дало мне еще один шанс, и от тебя я хочу того же.
– Почему ты допустила, чтобы я считала, что ты умерла?
– Потому что я сама чувствовала себя мертвой. Какая-то часть меня умерла. И, какие бы преступления, мнимые и настоящие, я ни совершила, я любила тебя. Я не хотела, чтобы ты росла, зная, что твоя мать – за решеткой. Если бы я постоянно об этом думала, то вот тебе честное слово, я не сумела бы выдержать эти долгие десять лет. А мне очень хотелось выжить.
У Келси были и другие вопросы, десятки, сотни вопросов, кружившихся у нее в голове, но она знала, что выслушать ответы ей не хватит мужества.
– Не знаю… – промолвила она наконец. – Не знаю, смогу ли я когда-нибудь почувствовать к тебе что-то…
– Твой отец должен был воспитать в тебе чувство долга. Если не он, то Милисент – точно. И я собираюсь этим воспользоваться. Иными словами, я прошу тебя пожить несколько недель здесь, у меня.
Это неожиданное заявление на несколько мгновений сбило Келси с толку.
– Ты хочешь, чтобы я жила здесь? – пробормотала она в конце концов.
– Да. Устрой себе каникулы. Несколько твоих недель взамен целой жизни, которую я потеряла…
Боже, она так не хотела унижаться, так не хотела просить, но она на колени бы встала, если бы у нее не оказалось другого выхода.
– Я понимаю, что с моей стороны это эгоистично и не совсем правильно, но… Я прошу дать мне возможность попробовать…
– Не слишком ли многого ты просишь?
– Да, я прошу многого, но все равно прошу. Я твоя мать, и от этого никуда не деться. Если ты так решишь, мы можем никогда больше не видеться, но я все-таки останусь твоей матерью. А так у нас будет время, чтобы разобраться, возможны ли между нами какие-то, хотя бы чисто дружеские, отношения. Если нет – ты вольна уйти и никогда не возвращаться, но я почему-то думаю, что ты не уйдешь. – Наоми наклонилась вперед. – Из чего ты сделана, Келси? Достаточно ли в тебе мужества Чедвиков, чтобы принять вызов?
Келси вздернула подбородок. Согласившись, она многим рисковала и все равно предпочитала подобное поведение любым просьбам и мольбам.
– Месяц не обещаю, – резко ответила она. – Но я приеду, а там будет видно.
И с удивлением заметила, как губы Наоми чуть заметно и жалко дрогнули, прежде чем снова сложиться в спокойную и уверенную улыбку.
– Вот и хорошо. Если я не сумела тебя очаровать, то «Трем ивам» это, несомненно, по силам. Поглядим, как много ты еще помнишь из своих уроков верховой езды.
– Меня всегда было нелегко вышибить из седла.
– Меня тоже.
4
Ужинать в ее семье всегда было принято в соответствии с давно сложившимися традициями. Еда была превосходной, и подавалась она со всем достоинством и соблюдением этикета.
«Как всякая последняя трапеза», – мрачно подумала Келси, механически орудуя ложкой и поглощая горячий бульон, обильно сдобренный черемшой. Больше всего ей не хотелось рассматривать вечер, проведенный в отцовском доме, как обязанность или – хуже того – как некое подобие судилища, но в глубине души она знала: и то, и другое в значительной мере справедливо.
Филипп, правда, старался поддерживать за столом непринужденный разговор, однако его улыбка была слегка натянутой. С тех пор как Келси сообщила ему о предстоящем отъезде в «Три ивы», все его мысли, казалось, были обращены к прошлому. Келси считала, что это несколько несправедливо по отношению к Кендис и что отцу не следовало так много думать о своей первой жене, ибо у нее были серьезные основания подозревать, что воспоминания о Наоми не отпускали его не только днем, но и по ночам, лишая сна и заставляя допоздна курить в кабинете. И действительно, сколько бы он ни повторял себе, что это нелогично, непозволительно, просто глупо, – ничто не помогало. Смириться с мыслью о том, что он теряет своего ребенка – дочь, за которую столько боролся, Филиппу было тяжело.
Впрочем, Келси давно перестала быть ребенком. Чтобы убедиться в этом, ему достаточно было просто бросить на нее взгляд. Но стоило только закрыть глаза, и он без труда вспоминал, какой она была в детстве. И тогда чувство вины охватывало Филиппа с особенной силой.
Милисент вела себя на удивление тихо, но, когда подали жареного цыпленка, она не выдержала. Не в ее правилах было обсуждать за едой какие-либо неприятные вопросы, однако на сей раз ей, похоже, не оставили никакого выхода.
– Ты уезжаешь завтра, как я слышала, – начала она.
– Да. – Келси сделала глоток воды из стакана, следя глазами за ломтиком лимона, который сначала погрузился на самое дно, а затем снова всплыл на поверхность. – Завтра утром.
– А как же твоя работа?
– Я уволилась. – Келси с вызовом приподняла голову. – Эта моя так называемая работа мало чем отличается от того, чем добровольцы занимаются на общественных началах. Когда я вернусь, попробую найти что-нибудь в Смитсоновском институте.
– С твоим длинным послужным списком найти что-нибудь сто́ящее может оказаться довольно трудно, – сыронизировала Милисент.
– Ты права, – не стала спорить Келси.
– Историческое общество всегда нуждается в специалистах, – робко вставила Кендис. – Я уверена, что могла бы замолвить за тебя словечко.
– Спасибо, Кендис, я подумаю об этом, – кивнула Келси, а сама подумала: «Кен, как всегда, выступает в роли миротворца».
– А может быть, ты увлечешься ска́чками, – подмигнул ей Ченнинг. – Купишь себе нескольких племенных лошадей и будешь посылать их на соревнования.
– Вряд ли это будет разумно. – Милисент промокнула губы салфеткой. – В твоем возрасте, Ченнинг, подобные вещи действительно могут показаться привлекательными из-за налета ложной романтики, но Келси, надеюсь, достаточно взрослая, чтобы рассуждать здраво.
– А мне все равно нравится такая жизнь: каждый день обходить стойла, делать ставки и так далее… – Ченнинг пожал плечами. – Я бы не отказался провести несколько недель на ферме, чтобы можно было покататься на лошади.
– Ты можешь навестить меня, – вставила Келси. – Я уверена, это было бы интересно.
– Ничего умнее ты не могла придумать? – Оскорбленная в своих лучших чувствах, Милисент с громким стуком положила вилку. – Интересно! А ты подумала о том, что это будет значить для твоего отца?
– Мама, я прошу тебя…
Но Милисент не дала Филиппу договорить, отметя его слабые возражения властным взмахом руки.
– Это унизительно! – воскликнула она. – После всего, что мы вынесли, после всех несчастий этой женщине достаточно было просто щелкнуть пальцами, чтобы Келси бросилась в ее объятья.
– Ничем она не щелкала. – Келси с такой силой стиснула под столом кулаки, что ногти больно вонзились в ладони. «Да, – подумала она, – закатить сцену было бы гораздо проще, но надо держаться». – Наоми предложила мне приехать в гости, и я согласилась. Прости, па, я не хотела причинить тебе боль.
– Я беспокоюсь только о тебе, Келси.
– Хотела бы я знать… – проговорила Кендис, надеясь отвлечь внимание Милисент от опасной темы и спасти остаток вечера. – Тебе обязательно уезжать туда на все время? В конце концов, от нас до этой фермы всего час пути. К чему бросаться в эти дела как в омут, с головою? Например, для начала ты могла бы просто приезжать туда на выходные.
Она бросила взгляд на мужа, надеясь угадать его реакцию на такое предложение, и ободряюще улыбнулась Келси.
– На мой взгляд, так было бы разумнее.
– Если бы она руководствовалась разумом, она бы вообще туда не поехала, – отрезала Милисент.
Услышав этот комментарий, Келси подавила вздох и откинулась на спинку стула.
– Разумеется, дело никоим образом не обстоит так, как если бы я дала письменное обязательство пробыть на ферме ровно столько-то и ни днем меньше. Я могу уехать в любой момент, когда мне только захочется. Но поехать туда мне нужно. – Последнее замечание она адресовала отцу. – Я должна разобраться, что она такое.
– Мне кажется, это вполне естественное желание, – поддержал ее Ченнинг, жуя цыплячью ножку. – Если бы я вдруг узнал, что у меня где-то есть мать, которую я считал умершей и которая столько лет просидела в тюрьме, я именно так бы и поступил. Ты не спрашивала у нее, как там было? Я обожаю фильмы про женские тюрьмы, и мне хотелось бы знать…
– Ченнинг!.. – В шепоте Кендис явственно прозвучали смятение и ужас. – Неужели ты настолько испорчен, что…
– Мне просто интересно. – Он насадил на вилку маленькую картофелину и подмигнул сестре.
Келси, ободренная его поддержкой, улыбнулась.
– Я обязательно расспрошу, – заверила она брата, а сама подумала: «Боже, неужели только Ченнинг и я способны относиться к этому как нормальные люди и не устраивать драму из-за ерунды? Им бы радоваться, что я не помчалась за утешением к психоаналитику и не стала восстанавливать равновесие с помощью спиртного. Только я сама способна решить эту проблему, и, видит бог, я стараюсь изо всех сил!»
– Ты думаешь только о себе, – заявила Милисент, с осуждением поджав губы.
– Вот именно. Я думаю о себе. – Келси решительно отодвинулась от стола. – Возможно, вам будет интересно узнать, что обо всех вас Наоми говорила только хорошее, – сказала она, обращаясь к отцу. – Она не вынашивает никаких коварных планов и не собирается настраивать меня против тебя. Впрочем, она все равно бы не смогла.
Поднявшись, она подошла к Филиппу и, наклонившись, поцеловала его в щеку.
– Спасибо за обед, Кендис, все было очень вкусно, но мне нужно еще попасть домой, чтобы собрать вещи. Позвони мне, Ченнинг, если у тебя будут свободные выходные. Спокойной ночи, бабушка.
С этими словами она быстро вышла из столовой и, едва закрыв за собой дверь, глубоко вздохнула. В воздухе явственно пахло свободой, и Келси была настроена наслаждаться ею.
Рано утром Герти уже встречала Келси у дверей усадьбы.
– Вот и ты. – Она выхватила из рук Келси чемоданы прежде, чем та успела возразить. – Мисс Наоми в конюшне. Мы не знали, во сколько ты приедешь, и она велела мне тотчас позвонить…
– Нет, не надо ее беспокоить. У нее, должно быть, полно дел. Давай я возьму чемоданы, они тяжелые.
– Делов-то… Я сильная как лошадь. – Герти попятилась от нее, не переставая лучезарно улыбаться. – Пойдем, я провожу тебя в твою комнатку. Ступай-ка за мной, дочка. Вон ты какая большая… Я буду звать тебя мисс Кел.
Несмотря на свой низкий рост и худобу, Герти поднималась вверх по лестнице без видимых усилий, не переставая при этом болтать.
– Мы все приготовили к твоему приезду. Я была так рада, что мне опять нашлось дело. Мисс Наоми-то прекрасно сама обходится, ей почти и не нужно, чтобы я ей помогала.
– Я уверена, что ты все равно ей нужна.
– Ну, разве что для компании. Ведь мисс Наоми и ест точно птичка, и всегда сама себе сготовит; я, бывало, спрошу у нее, когда обедать-то будете, а она отвечает – я уже поела. – Герти повела Келси по широкому коридору, застеленному вылинявшей дорожкой, в рисунке которой еще можно было угадать розы. – Иногда, правда, к ней приходят люди, но уже не так часто, как прежде, и больше по делу. Раньше-то здесь постоянно бывали вечеринки, гости всякие толклись…
По всему было видно, что тех, прежних, гостей Герти не одобряла.
Наконец она толкнула дверь и, шагнув в комнату, водрузила оба чемодана Келси на кровать с балдахином.
Комната оказалась очень светлой благодаря широкому двойному окну, обращенному на холмы. Еще два узких окна выходили в сад. Глубокие, насыщенные краски и растительный орнамент обоев придавали спальне очень стильный европейский вид.
– Какая прелесть! – Келси подошла к туалетному столику из вишневого дерева, на котором стояла цилиндрическая хрустальная ваза. Из вазы остроконечными копьями торчали свежесрезанные тюльпаны, еще не успевшие раскрыться. – Все равно что спать в саду.
– Раньше это была твоя комната. Конечно, тогда она была обставлена по-другому. Все здесь было розовым да белым, как карамелька. – Герти прикусила губу, заметив промелькнувшее в глазах Келси удивление. – Мисс Наоми сказала, что, если тебе не понравится, ты можешь занять комнату напротив.
– Нет, я останусь в этой. – Келси подождала, не нахлынут ли на нее ностальгические воспоминания. Они не нахлынули. Единственное, что она испытывала, это любопытство.
– Ванная комната вот здесь. – Стремясь угодить, Герти распахнула дверь. – Если понадобятся еще полотенца, ты скажи. И вообще, если чего захочешь – прямо мне и говори. А сейчас я пойду позвоню мисс Наоми.
– Нет, не надо! – Келси импульсивно повернулась к выходу. – Я сама к ней схожу, а распаковать вещи можно и потом.
– Я разберу твои чемоданы, дочка, не беспокойся. Сходи, погуляй, осмотрись. Обед будет после полудня, но я могу сделать для тебя бутерброды и разогреть чай. Только кофточку-то застегни, воздух еще холодный.
Келси машинально подняла руку к воротнику и с трудом подавила улыбку.
– Хорошо, обещаю вернуться к ленчу.
– Заставь свою мамочку тоже прийти, ей нужно поесть.
– Я ей передам.
Келси вышла, а Герти со счастливым лицом взялась за чемоданы.
Спускаясь по лестнице, Келси испытывала сильный соблазн быстро осмотреть дом, заглянуть в комнаты и исследовать полутемные, прохладные коридоры, но решила, что это может подождать. Несмотря на то что стоял самый конец зимы, день выдался на удивление солнечным. И, как надеялась Келси, многообещающим.
Она не собиралась начинать свой визит с погони за тенями прошлого. Она еще успеет сделать это, когда представится подходящий момент, а пока… пока она может без всякого вреда для себя насладиться погожим днем, проведенным на природе и не отягощенным никакими заботами личного свойства. Так приятно пахли первые цветы и молодая трава, таким завораживающе-прекрасным был вид на холмы, по которым бродили лошади, таким голубым казалось небо, что затвориться в четырех стенах в поисках следов двадцатилетней давности было бы верхом глупости. Разумнее всего было бы рассматривать предстоящее пребывание в «Трех ивах» как короткий отпуск, ибо Келси почувствовала, насколько сильно она нуждалась в том, чтобы выбраться из ограниченного пространства своей уютной квартиры и отвлечься от бумажной работы, только собирая свои чемоданы перед поездкой. Да и наука жить одной, которую она начала постигать заново, тоже давалась ей нелегко.
