Ния Ченвеш
Пьяный хирург. Рассказ
Когда старичок умер, тихо так, держа за руку сына, он впервые не испытал обычного разочарования и отчаяния. Сам тогда не понял почему.
Его жизнь менялась без усилий, как то сама собой. Но менялась разительно.
Кабинет из захламленного чулана после ремонта превратился в светлый и чистый. Икона Святителя Луки уже не была одинокой – практически каждый этап осознания и постижения веры увенчивался переменами в душе и новой иконой.
Рядом со святынями он уже не мог ни ругаться, ни курить, ни выпивать. Да и сам он внешне изменился: ушла одутловатость и краснота, присущая выпивохам; он полюбил посты, еще не понимая их духовного смысла, но наслаждаясь отдыхом от тяжелой и некачественной модной пищи.
Похудел, помолодел.
Но душа по-прежнему металась. Страх в операционной приобрел другой привкус, но не покидал его. Мечущийся и сомневающийся разум – не помощник хирургу. Он консультировал, наблюдал, но никогда не вел операцию.
Коллеги начинали шептаться.
К каждой операции он готовился часами: штудировал литературу, мысленно проигрывал каждую минуту, проверял сложными вопросами. Иногда его можно было видеть в пустой операционной, что-то нашептывающим и имитирующим движения.
Чувство всесильности и непогрешимости многих лет сменилось сомнением и страхом. Те минуты ступора над больным только коллегам показались гениальной интуицией.
Но он-то знал – он отключился и несколько минут был просто не способен ни думать, ни действовать.
Он открыл для себя новый уровень понимания человека, болезни, лечения. И уже не мог пренебречь этим. Он часами штудировал все, что раньше его гордыня отметала по разным причинам.
Подчиненные буквально выли от ужесточившихся требований шефа. Чем успешнее проходили сложные операции, тем несговорчивее становился шеф. Каждая сложная операция была просто наказанием для коллег. Он изводил их требованиями нахождения аналогов всеми доступными ныне средствами. Они часами дискутировали, разбирали аналоги, изобретали.
Если раньше его считали лучшим, то теперь его отделение считалось непревзойденным. Жалобные вопли ассистентов о тяжелой судьбе сменились практически зависимостью от его методов развития профессионализма. И, несмотря на то, что в операционных он лишь наблюдал сложнейшие из операций, его ремарки всегда показывали недосягаемость его уровня профессионализма.
Но сам он по-прежнему не мог взять скальпель в руки. Его терзала мысль, а не была ли та ладонь предупреждением, знаком остановиться?
Когда его наставник, а нынче просто друг – профессор с огромным опытом, прослышал о его «профессиональном воздержании», напросился в гости и без вступлений спросил: «Отказывают руки или мозг?»
– Если бы, – тяжело вздохнул он. Пришлось без утайки рассказать все, как есть.
Профессор задумчиво уставился в окно, но без тени удивления.
Его судьбе мог позавидовать каждый, свою последнюю операцию он сделал в 70 лет и мог бы продолжать, но принял такое осознанное решение.
– Знаешь, есть нечто, что наука не может познать и не познает своими приемами никогда. Так устроен мир. Я был атеистом всю жизнь, не по тому, что по-другому было нельзя, я боялся заглянуть дальше. Я часто видел и ощущал необъяснимое, списывал это на несовершенство науки либо отрицал всеми силами своей души. И так жил дальше. Как трус. Ты оказался смелее – ты допустил сомнение и стал искать ответы. Я не могу сказать кто из нас прав. Но ты должен найти свои ответы и двигаться дальше, – после долгого молчания произнес он.
