Нина Сергеевна Ищенко
Локусы и фокусы современной литературы
Как Борхес убил автора
Недаром говорится, что самые ужасные преступления совершают не громилы на улице, а интеллектуалы в белых перчатках. Рубеж XIX и XX веков был отмечен двумя такими преступлениями интеллектуалов, которые навсегда изменили мир и коснулись каждого, кто живет после них. В это время Ницше убил Бога, а Борхес убил автора. Как же это произошло? Какое отношение имеет аргентинский классик к смерти автора?
Термин «смерть автора» ввел Р. Барт в 1967 году. Он означает, что автор создает тексты, которые каждый читатель может интерпретировать как угодно и встраивать в любой контекст, исчезает выделенная позиция автора, работа автора заканчивается, когда текст готов, и более автор на него не влияет. Теряют важность вопросы что хотел сказать автор, каковы были его намерения. Неважно, каковы были его намерения. Важно, что получилось на выходе. И тот текст, который получился, любой читатель, критик, другой автор может использовать по своему усмотрению в любых целях. Таким образом создаются целые сети смыслов, семантические поля, которые первый автор, автор в старом значении слова, не задумывал и задумать не мог, так как не знает всех возможных контекстов.
Такие сложные концепции современной культуры лучше всего постигать путем чтения рассказов Борхеса. Хорхе Луис Борхес (1899 – 1986) – аргентинский писатель, который около двадцати лет, с 1955 по 1973 год проработал директором Национальной библиотеки Аргентины, хотя к тому времени почти ослеп. Борхес – автор коротких рассказов, которые по праву считаются жемчужинами интеллектуальной прозы. В этих рассказах в доступной художественной форме, легко и увлекательно излагаются сложные философские идеи, которые волновали человечество в XX веке.
Борхес – единственный аргентинец, который стал автором мирового уровня без всяких скидок на латиноамериканскую экзотику. И хотя у Борхеса есть рассказы о каких-то неизвестных вне Южной Америки войнах Аргентины с Уругваем, а также о жизни гаучо и работорговцев Нового света, Борхес безусловно человек европейской культуры, и работает в культурном пространстве, которое известно каждому русскому образованному читателю: это греческая философия, античная история, средневековая европейская литература, в первую очередь скандинавские саги, философия и литература Нового времени. Если вы знаете о блаженном Августине хотя бы то, что о нем спорили Арамис и д’Артаньян, вы уже не соскучитесь и не заблудитесь в текстах Борхеса.
Проблему смерти автора Борхес явно затрагивает в рассказах «Тлен, Укбар, Orbis tertius» (1940) и «Бессмертный» (1947), но в первую очередь этой проблеме посвящен рассказ «Пьер Менар, автор «Дон Кихота»» (1939). Прежде чем приступить к анализу этого рассказа, остановимся подробней на тех попытках решить эту проблему, которые были опробованы до Борхеса.
Историю вопроса об авторе подробно рассматривает Михаил Бахтин в своем исследовании «Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике», которое было опубликовано в 1975 году. Бахтин пишет, что вопрос о месте автора в повествовании становится все более актуальным в европейской литературе Нового времени, и весь XVIII – XIX вв. посвящены его решению.
В самом деле, кто рассказывает историю, которую читает читатель? Во времена Гомера вопрос решался просто: «Гнев, о Муза, воспой Ахиллеса, Пелеева сына». Поет Муза, поэт повторяет за ней. Боги точно знают, где и как происходило все, о чем рассказывается. Но когда Муза становится просто фигурой речи, от проблемы уже нельзя отмахнуться. Кто рассказывает историю? Откуда он о ней узнал?
Простейшее решение – историю рассказывает главный герой, который есть в любой истории. Главный герой вспоминает какие-то события своей жизни, использует свои дневники или записи, а также пишет мемуары о прошлом, которые и предлагает читателю. В таком виде оформлены многие романы того времени, популярные до наших дней. «Роб Рой» Вальтер Скотта представлен читателю как мемуары главного героя, Френсиса Осбалдистона. «Остров сокровищ» Стивенсона представляет собой записки, которые постфактум пишет Джимми Хокинс, который нашел карту острова и отправился искать сокровища. «Три мушкетера» Дюма тоже решены в этом ключе – читатель видит происходящее глазами д’Артаньяна.
Это простое решение имеет и очевидные недостатки. Когда автор совпадает с одним из персонажей, он не может рассказывать о том, чего не знает этот персонаж. Автор не может также описывать одновременные события, протекающие в разных местах, он может проследить лишь одну линию, линию главного героя. Все загадки сюжета будут разгаданы в конце, когда их решит главный герой. К тому же есть вещи, которых главный герой в принципе не может знать – например, мысли, чувства, мотивы других персонажей, разве что они ему расскажут, но это лишает историю достоверности. Одним словом, нужно искать дальше, это решение – не самое лучшее.
Следующий очевидный ход – пусть о мотивах и мыслях других персонажей расскажут сами эти персонажи. Это решение порождает роман в письмах, жанр, в котором созданы шедевры мировой литературы.
Как роман в письмах написана «Кларисса, или История молодой леди» английского писателя Сэмюэля Ричардсона – одна из тех книг, которые часто ночевали под подушкой Татьяны Лариной. Ричардсона его современник Жан-Жак Руссо сравнивал с Гомером, и один их мотивов такого сравнение – многоголосие персонажей, которое блестяще сумел организовать Ричардсон.
Сам Руссо в жанре романа в письмах написал «Новую Элоизу», историю любви Юлии и дворянина Сен-Пре, популярную настолько, что только в XVIII веке она выдержала более пятидесяти изданий и была переведена на несколько языков. Как показывает американский культуролог Роберт Дарнтон в своем исследовании «Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры», «Новая Элоиза» оказалась первым произведением светской литературы, которое взрослые люди читали как Библию – с полным доверием к каждому слову и уверенностью в том, что персонажи существовали на самом деле. Наша милая Татьяна влюблялася в обманы и Ричардсона, и Руссо, и по «Новой Элоизе» рисовала себе своего героя.
Несмотря на продуктивность, этот способ найти автора также не без недостатков, а именно: самые напряженные моменты, битва, дуэль, любовное свидание, мы не можем увидеть своими глазами, мы можем только услышать рассказ героев об этом после самого события. В разгар дуэли записок не ведут. Руссо попробовал в своем романе не пропустить первую ночью любовников Юлии и Сен-Пре, и довел записки пылкого юноши прямо до той черты, дальше которой никакое вероятие не позволяло следовать автору.
Существует еще один вариант, объединяющий два предыдущих: автор не является ни одним из персонажей, но располагает записками и письмами всех участников событий. Таким образом Пушкин создал «Повести Белкина». Рассказчик, имеющий в своем распоряжении письма, мемуары и документы, ведет повествование в «Бесах» Достоевского и в «Мастере и Маргарите» Булгакова. При этом подходе повествование не останавливается со смертью героев. Этот метод также хорош тем, что позволяет реализовать стереоскопичность взгляда на ситуацию, показать, что случилось много лет спустя после действия, а также использовать новые формы общения с читателем.
Именно в сферу общения автора с читателем перемещается центр поисков писателей, критиков и литературоведов в XX-м веке, и именно этой проблеме посвящен рассказ Борхеса «Пьер Менар, автор «Дон Кихота»».
Главный герой рассказа, знакомый автора-Борхеса, француз Пьер Менар живет в Париже в 1920-30-е гг., перед началом Второй Мировой войны. Пьер Менар посвятил свою жизнь тому, чтобы написать «Дон Кихота». Причем он хочет не создать какую-то переделку или вариацию существующего романа, а написать этот роман целиком, слово в слово. Как Менар объяснял своим друзьям, он читал эту книгу, но очень давно. Смутное воспоминание о прочитанном можно использовать как смутный набросок будущего произведения. Менар работал над романом двадцать лет. За это время он сделал тысячи набросков, исписал тысячи страниц, и полностью воссоздал две главы романа Сервантеса, написал их так, как и задумывал – слово в слово. И тут начинается самое интересное – Борхес сравнивает два роман, Сервантеса и Менара, и оказывается, что содержа одни и те же слова, они совершенно разные!
Когда у Сервантеса Дон Кихот говорит о том, что история – мать истины, а война порождает доблесть, это обычнын полустершиеся риторические красоты эпохи Возрождения. А когда то же самое пишет Менар, француз, живущий накануне вторжения Гитлера во Францию – это остро, современно, необычно и с вызовом. Тут видно явное влияние Ницше, который прославляет войну как способ формирования сверхчеловека, как путь преодоления человеческих свойств и слабостей.
В своем «Дон Кихоте» Менар явно полемизирует с современными теориями, для которых истина может быть только культурно обусловленной, а значит, относительной. Монтень говорил, что нет ни одного человеческого поступка, который одними народами не прославлялся бы как подвиг, а другими не порицался как святотатство и преступление, и часто какая-нибудь речушка разделяет два мира, где одного и того же человека увенчают лаврами или казнят. Менар восстает против этого мнения, для него истина существует, и рождается она историей – как это ново, сейчас редкий ум отважился бы высказать что-то подобное!
Такими рассуждениями наполнен весь рассказ. Борхес – мастер литературно-философского анализа, общепризнанный изобретатель интеллектуальных литературных игр. Борхес показывает, что одни и те же слова имеют совершенно разный смысл в зависимости от того, произносит их испанский дворянин XVI-го века или наш современник. И таким образом подводит читателя к интересной мысли: можно ведь не ждать двадцать лет, пока Пьер Менар напишет своего «Дон Кихота»!
В самом деле, мы можем брать готовый роман Сервантеса, и читать его так, как будто он написан французом накануне нападения Гитлера на Францию, или Пушкиным после знаменитого петербургского наводнения, Сартром, Шекспиром или нашим соседом. Смена контекста откроет новые смыслы, новые возможности для сравнения, новые горизонты для анализа.
Однако как это сделать практически? Как прочитать роман таким образом, как будто он написан в другое время? Ответ Борхеса очевиден: нужно сравнить его с другими произведениями выбранного времени, вписать его в идейный ландшафт, найти там мысли и образы, которые существуют в нужный вам период. Прочитать несколько разных произведений так, как будто их написал один автор!
Такая идея присутствует в рассказе Борхеса «Тлен, Укбар, Orbis tertius», где описывается вымышленный Третий мир, принципы формирования культуры которого отличаются от нашего. В частности, в Третьем мире отсутствует понятие автора. Литературоведы Третьего мира работают с текстами. Они занимаются тем, что произвольно, по своему выбору приписывают тексты разного времени одному автору, и анализируют как эту сконструированную авторскую личность, так и порожденные этой личностью тексты. Предмет исследования постоянно меняется, и работа у литературных критиков никогда не кончается. В этом рассказе Борхес предвосхитил принципы создания литературы постмодерна, произведения которой используют отсылки к любым авторам и всегда предполагают знание читателем контекста.
Если в рассказе «Тлен, Укбар, Orbis tertius» идея Борхеса о едином авторе разновременных произведений высказана мимоходом, то в рассказе «Бессмертный» она составляет главную тему произведения. Рассказ представляет собой записки некоего библиотекаря, которые наши после его смерти. В своих записках библиотекарь рассказывает, что он две тысячи лет назад был римским центурионом Фламинием, нашел город бессмертных, выпил воды бессмертия и живет с тех пор и до настоящего времени. В городе бессмертных, где центурион прожил несколько столетий, он познакомился с Гомером. Утомленный вечной жизнью, как и прочие бессмертные, Гомер и подал идею искать реку, чья вода забирает бессмертие, после чего все жители города разошлись в разные стороны, даже не попрощавшись. Фламиний несколько веков скитался по миру, сочинил сказку про Синдбада-морехода, в конце концов остановился в Англии, стал библиотекарем, заплатил большие деньги за перевод «Илиады», сделанный английском поэтом Александром Попом, и совсем недавно выпил все-таки воды из реки смерти, почему и доживает свой бесконечный век при библиотеке.
Самое интересное в рассказе – анализ рассказа, который делает сам же автор записок. Этот финал я приведу почти полностью:
«История, которую я рассказал, кажется нереальной оттого, что в ней перемешиваются события, происходившие с двумя различными людьми. В первой главе всадник хочет знать название реки, что омывает стены Фив; Фламиний Руф, ранее назвавший город Гекатомфилосом, говорит, что имя реки – Египет; ни одно из этих высказываний не принадлежит ему, они принадлежат Гомеру, который в «Илиаде» называет Фивы Гекатомфилосом, а в «Одиссее», устами Протея и Улисса, неизменно именует Нил Египтом. Во второй главе римлянин, отведав воды бессмертия, произносит несколько слов по-гречески; слова эти – также из Гомера, их можно отыскать в конце знаменитого перечня морских судов. Затем, в головоломном дворце, он говорит об осуждении, чуть ли не о «терзаниях совести»; эти слова также принадлежат Гомеру, который некогда изобразил подобный ужас. Эти разночтения меня обеспокоили; другие же, эстетического характера, позволили мне раскрыть истину. Они содержатся в последней главе; там написано, что я сражался на Стэмфордском мосту, что в Булаке изложил путешествия Синдбада-Морехода и в Абердине выписал английскую «Илиаду» Попа. Там говорится, inter alea: «В Биканере я занимался астрологией, и тем же я занимался в Богемии». Ни одно из этих свидетельств не ложно; однако знаменательно, что именно выделяется. Первое свидетельство, похоже, принадлежит человеку военному, но затем оказывается, что рассказчика занимают не воинские дела, а людские судьбы. Свидетельства, следующие за этим, еще более любопытны. Неясная, но простая причина вынудила меня остановиться на них; я это сделал, потому что знал: они полны смысла. Они не таковы в устах римлянина Фламиния Руфа. Но таковы в устах Гомера; удивительно, что Гомер в XIII веке записывает приключения Синдбада, другого Улисса, и находит, по прошествии многих столетий, в северном царстве, где говорят на варварском языке, то, что изложено в его «Илиаде». Что касается фразы, содержащей название Биканер, то видно, что она сложена человеком, искушенным в литературе, жаждущим (как и автор перечня морских судов) блеснуть ярким словом».
Тут Борхес показывает явно, как он работает. Автор в старом значении слова не важен для его анализа. Автор может говорить, что ему угодно, но сам текст показывает, кто и зачем его написал. Борхес объединяет поэмы Гомера и арабские сказки, а также свой рассказ, и делает выводы о личности автора, который написал все эти тексты.
Рассмотрев эти рассказы и разобравшись с методикой автора, вернемся к рассказу о Пьере Менаре. Кто написал «Дон Кихота» – Сервантес или Пьер Менар? Борхес доказывает, что и тот и другой. И если мы будем использовать его метод, мы тоже должны будем сказать, что у каждого произведения столько авторов, сколько контекстов для него мы создаем. Все эти авторы – настоящие. А раз все они настоящие, и число их можно множить до бесконечности, это и значит, что одного безусловного автора в старом смысле у произведения нет. Версий и интерпретаций может быть сколько угодно, и мнение автора, который первым написал текст, не более обязательно, чем мнение любого из интерпретаторов. Любой текст может быть вписан в любой контекст. Читатель, помещающий историю в контекст, становится таким же автором, как и тот, кто написал слова на бумаге. Все авторы – это значит никто. Смерть автора как она есть.
За этой постмодернистской формой генерации смыслов скрывается два антагонистичных культурных процесса. Один из них можно условно назвать игрой в бисер, а другой – постмодернистской интерпретацией.
Игра в бисер придумана и описана швейцарским писателем Германом Гессе, и стала синонимом интеллектуального творчества. Вот как описывает игру в бисер современная писательница Ольга Валькова в своем романе «Немного диалектики»: «У нашего мира, мира людей, – говорил профессор, не отрывая взгляда от посверкивающих неровностей тропинки, – есть поразительная особенность. Образы, порожденные нашим духом, постоянно существуют рядом с нами, составляя систему, незримую атмосферу, духовную оболочку Земли. На этом в свое время было основана Игра в бисер – род магии, позволявшей наблюдать связи между явлениями культуры, проступающими зримо, в изумительно красивой форме. Игра в бисер была объективна: люди выявляли, в меру своей образованности и чуткости к культуре, действительно существовавшие связи – и любовались ими, их сложностью, объемной красотой получающейся картины».
В отличии от игры в бисер, постмодернистская интерпретация не выявляет, бережно и старательно, реально существующие связи между явлениями культуры, а создает их насильно, волей интерпретатора, которого точнее назвать манипулятором. Каждый рисует свою картину, пишет свой текст, куда втискивает все что ему нужно, и побеждает та интерпретация, за которой стоит больше ресурсов – СМИ и экспертов, искусствоведов и литературных критиков, которые по своим причинам готовы эту интерпретацию поддержать. Однако, как смело и несовременно писал Пьер Менар, история – мать истины, и истинные культурные связи со временем проступят сквозь уродливые искажения.
Последний штрих к этой истории. Борхес, с таким умом и талантом разрабатывавший тему взаимоотношения автора, персонажа и читателя, и сам еще при своей жизни стал персонажем известного романа. В книге Умберто Эко «Имя розы», которая была написана в 1980 году, действие разворачивается в средневековом монастыре, где монахи переписывают книги, то есть там есть библиотека, и в ней по сюжету должен быть слепой библиотекарь. Умберто Эко не колебался ни секунды, и библиотекаря в его романе зовут слепой Хорхе.
Так Хорхе Луис Борхес, автор концепции, согласно которой работает современное искусство, остался в культуре во всех видах – как теоретик, как автор и как персонаж.
Ищенко, Н. С. Как Борхес убил автора / Н. С. Ищенко // Крылья: Взмах Тринадцатый. Литературно-художественный альманах. – Луганск : ПРЕСС-ЭКСПРЕСС, 2019. – С. 20–28.
Часть 2. Мозаика
К читателю
Дорогой читатель!
Много лет я делала пометки о прочитанных книгах на полях, а чаще всего в уме. С появлением моего блога в живом журнале я стала делиться своими заметками не только с теми читателями, которые пользовались моей библиотекой, собиравшейся в нашей семье три поколения, но и с теми, кто добавил меня в ленту. Блог ninaofterdingen.livejournal.com я веду с 2006 года, и за это время в нем собралось немало заметок о прочитанных книгах и просмотренных фильмах. Меня всегда интересовали не филологические красоты, хотя я чувствительна к стилю, а идейное содержание.
Я хочу предложить вашему вниманию подборку записей разных лет на интересовавшие меня темы. Я выстроила эссе так, чтобы они полнее раскрывали некоторые мои идеи, изложенные в первой, серьезной и научной части книги. Эта часть для легкого чтения, она не перегружена терминами, и в ней затронуты темы, которые волнуют каждого, кто протянет руку взять книгу с полки.
Читайте, подчеркивайте, делайте заметки. Может, из них вырастет и ваша книга!
Миры иных культур
Стендаль в Японии есть благодаря книгам Оэ: главный герой большинства его романов – Жюльен Сорель.
Пруст в Японии присутствует в массовой культуре на уровне цитирования и ссылок: его читает персонаж известной антиутопии «Психопаспорт», а также Аомамэ и Тамару из предпоследнего шедевра Мураками про 1Q84 год. Оруэлла там нет совсем, несмотря на притягивание его за уши к ситуации, а вот Пруст есть.
В книгах Мураками «Норвежский лес» и «К югу от границы, на запад от солнца» главный герой оказывается между двух женщин: одна проста, близка и понятна (однокурсница, а во втором романе – жена), а другая – странная, необычная, из чужого мира. В конце концов странная и страшная женщина исчезает из жизни героя, и он остается с простой и близкой, без мистического аспекта.
Подумалось сегодня, что японских прототипов я не знаю, а греческий архетип – это однозначно Одиссей, который семь лет живет с нимфой Калипсо, а мечтает об Итаке. Нимфа предлагает ему бессмертие, но он отказывается и возвращается в конце концов к верной Пенелопе.
Монтень пишет об этом сюжете несколько раз в своих опытах, и когда речь заходит об Одиссее, с французского сеньора слетает весь его вальяжный скептицизм. Через века чувствуется, как у него слезы выступают на глазах от бессилия и тоски, что ничего уже не изменишь. Этому идиоту предлагали бессмертие! Вы можете себе представить, бессмертие!!! Что может с этим сравниться? О чем тут вообще можно думать? А этот ненормальный отказался от бессмертия ради увядших прелестей своей престарелой жены! И читателю совершенно ясно, что если бы такой шанс выпал ему, мессиру де Монтеню, и двадцать Пенелоп не заставили бы его сказать «нет».
Возвращаясь к японскому писателю, его герои, кстати, не отказываются от нимфы Калипсо по собственной воле. Сколько я могу припомнить, такая женщина всегда уходит сама. Пенелопе нужно просто подождать.
Проводник в романе Мураками «Кафка на пляже»
В поздних произведениях Мураками всегда есть персонаж, которого я называю проводником. Его функция в том, чтобы провести героя в потусторонний мир, как-то связать его с мистической стороной бытия. Проводник это всегда девушка, в смысле девственница, женщина вне сексуальной сферы. В самом первом романе, где появляется такой персонаж, наблюдается отступление от этого правила – в "Охоте на овец" проводником является Кики, проститутка. Во всех остальных случаях это девушка или девочка. Как должна выглядеть эта небесная фея в оригинальной китайской культуре, я вообще себе не представляю, а тут это девушка с проблемами в общении, которая не учится в школе и постоянно обсуждает секс с главным героем.
В «Дэнс, дэнс, дэнс» проводник – Юки, 13 лет, в «Хрониках Заводной птицы» это Мэй Касахара, 16 лет, в «Стране чудес без тормозов…» – внучка в розовом, 17 лет. Самый необычный проводник из всех в «Кафке на пляже».
Сюжет романа – история Эдипа в наши дни и с хэппиэндом. Эдип в своем путешествии встречает персонажа по имени Осима-сан. Осима – Сфинкс этой истории. Сфинкс загадывал загадки, Осима-сан работает в библиотеке, то есть оба они владеют древней мудростью. В оригинале Сфинга враждебна герою, а Осима-сан ему лучший друг, но в обоих случаях Эдип попадает в постель своей матери после встречи со Сфинксом, то есть Сфинкс в определенном смысле приводит героя к царице, как и Осима-сан. Сфинкс неопределенного пола, скорее женщина, и в образе Осимы-сан это показано прекрасно, хоть и в очень современной-прогрессивной-продвинутой форме. Столкновение Осимы-сан с феминистками, а вовсе не печальный секс и финальную битву с мировым злом (тупую и убогую) тут хочется перечитать.
Ромен Гари. «Обещание на заре»
Сравнение этого романа с «Исповедью» Августина уже должен был кто-то сделать, оно явно напрашивается.
Главная тема книги Гари – взаимоотношения героя с матерью, история о том, как мать создала своего сына, сделала его тем, что он есть. Об огромной роли Моники, матери Августина, в деле его обращения он сам пишет неоднократно. Моника является действующим лицом нескольких философско-богословских диалогов Августина, где она выступает как благочестивая христианка, умная и доброжелательная женщина. Моника фигурирует и в «Исповеди» Августина, одной из самых известных книг этого жанра, создавшей по сути сам жанр, в котором на полторы тысячи лет позже выступил Ромен Гари.
Августин родился в семье со средним достатком. Отец его был язычником, мать – христианкой. Она старалась воспитывать сына в христианском духе, однако разделяла мнение отца о необходимости классического образования и карьеры оратора для юноши, и после смерти отца продолжала оплачивать его образование. Со слов Августина, Моника постоянно молилась о его обращении, и ее молитвы в конце концов были услышаны. Девять лет провел Августин в секте манихеев, пока не обратился наконец к православию. Он неоднократно подчеркивает преданность своей матери и свою благодарность ей за то, что она привела его к свету истинной веры.
История Ромена Гари являет собой разительный контраст, даже инверсию истории Августина. Автобиографический характер обеих книг только подчеркивает жутковатую противоположность. Главного героя «Обещания на заре» тоже сделала мать – в романе описываются все способы, которыми она влияет на ребенка, ведет его к желанному будущему, делает его воплощением своей мечты – писателем, дипломатом, кавалером ордена Почетного легиона. Моника ограничивается молитвами и личным примером, а мать Ромена сознательно и неотступно формирует своего ребенка каждый день их жизни, не гнушаясь никакими способами внушения и воздействия. Моника видит Августина обращенным, Ромен же исполняет мечту своей матери уже после ее смерти. И в результате Августин по его собственным словами, обрел истинную жизнь, а французский писатель «застрелился, выстрелив себе в рот, 2 декабря 1980 года, написав в предсмертной записке: «Можно объяснить все нервной депрессией. Но в таком случае следует иметь в виду, что она длится с тех пор, как я стал взрослым человеком, и что именно она помогла мне достойно заниматься литературным ремеслом»» (вики). Этот факт остается, разумеется, за границами романа, но для современного читателя создает контекст и задает настроение.
Так что история Ромена является вариацией истории Августина, и довольно пугающей.
Габриэль Гарсия Маркес. «Любовь во время чумы»
Этим летом закрываются гештальты, которым по двадцать лет. Этот роман Маркеса – один из них. Когда его очень хотелось, его не было на бумаге, когда появился интернет, его задвинули какие-то более актуальные вещи, а теперь я очень рада, что не прочитала его раньше. Он в самый раз именно сейчас. Любовь, смерть, семейная жизнь, старость – это такие темы, которые без жизненного опыта нельзя правильно оценить.
Маркес именно так хорош, как я помню, подарил мне три чудесных дня, оживил и возродил этим жарким летом. Одно замечание: раньше не бросалось в глаза, как он изумительно похож на Павича по стилю, причем у обоих авторов те образы и метафоры, которые раньше поражали фантастичностью и вычурностью, сейчас воспринимаются как сухие и точные описания совершенно обыденных явлений.
Роман по смысловому фону очень напоминает Кустурицу: безумная смесь высокого и низкого, вечной любви, фантастических происшествий в повседенвной реальности и невероятных нелепостей. Все время чтения мне хотелось пересмотреть фильм «Черная кошка, белый кот» как что-то близкое и почитать Ричардсона как полную противоположность. Если бы «Кавалер Грандисон» не был в три раза длиннее, я бы рискнула, но столько чопорности, чинности и спокойствия все-таки без особого настроя не вынести ярким жарким летом. А темной холодной зимой вообще замерзнешь, когда же читать английского Гомера? Засада.
Возвращаясь к теме, Маркеса можно читать всегда, кто не дошел еще до этого романа, отлично проведет время.
Алехо Карпентьер. «Век Просвещения»
Отличная книга. Я ее читала лет двадцать назад, сейчас перечитывала по методу Пьера Менара: от прочитанного когда-то осталось очень смутное ощущение, что все кончится плохо, а основные сюжетные коллизии выпали из памяти. Осталось еще чувство, что книгу стоит перечитать, и оно было правильным. Единственное запомнившееся настроение оттуда – вечный отпуск, как я это теперь называю: первая часть, когда два брата и сестра остаются сиротами после смерти отца, и поскольку им уже лет по двадцать и они могут жить как хотят, устраивают себе мечту: огромный дом со множеством комнат, заваленный книгами, музыкальными инструментами, физическими приборами, красивыми вещами, можно весь день валяться в постели и ложиться за полночь, никуда не надо выходить, потому что слуги приносят любую еду и все необходимое, можно выписывать журналы и новые книги, музицировать, делать опыты, читать, лежа в гамаке, и так целый год. Дальнейшие приключения героев совершенно выветрились из памяти, но эта картина полного блаженства стала самым ярким в мировой литературе описанием именно моего счастья.
Роман показывает, как много иррационального реализовалось в Век Разума, сколько волюнтаризма и жизненной силы действовало под маской бесстрастной рациональности, как отличались сухая теория и вечно зеленеющая практика. Идеи Революции в Новом Свете – отдельная большая тема, прекрасно прописанная. Республиканцы, которые отменяют рабство, но поскольку не могут вписать в общество новых граждан, продают их голландцам, у которых рабство не отменено, и утешаются тем, что до Революции в этих водах занимался работорговлей корабль, принадлежавший аристократу, другу Руссо, называвшийся «Общественный договор». Великий поход карибских племен на север, в царство майя, который длился не одно поколение, и закончился грандиозной катастрофой – столкновением с первыми испанскими кораблями, пришедшими в Новый Свет. Неукротимый республиканец Бийо-Варрен в ссылке (это я еще помнила). Самое удивительное, что полностью выпала из памяти такая важная масонская линия. Если бы меня спросили несколько лет назад, я бы положа руку на сердце ответила, что в этой книге нет ни слова о масонах – только приключения, только любовь.
Характерный финал – главная героиня гибнет, принимая участие в бунте – «потому что надо же что-то делать, нельзя сидеть сложа руки». Такой узнаваемый мотив онижедетей – нужны перемены, нужно участвовать, продумывать результаты не для них. Это героизировано и опоэтизировано очень сильно. Вариантов осмысленной деятельности не видно: конформизм или бессмысленный бунт.
