Нина Резун
Предать, чтобы спасти
Я навещала его каждый день, и Марк тогда подшучивал, что если бы знал, что будет удостоен такого внимания к своей персоне, то давно бы нашел подходящий столб, чтобы разбиться на машине. Я не оценила черный юмор, и назвала его эгоистом, который думает только о себе. Если бы он только знал, как мы были обеспокоены его пропажей и новостью, что послужило тому виной.
И вот он опять сел за руль в нетрезвом состоянии. И это после нашей утренней ссоры. Имеет ли она отношение к причинам, побудившим его напиться? Из-за чего мы поссорились? Из-за Шанди и этого дурацкого имени, которое придумала ему мама? Разве стоит эта перепалка жизни Марка? Жизни того, кто был со мной с самого рождения. Нет, конечно, нет. Но причина ведь не только в этом, она гораздо глубже. Котенка мне подарил Шандор, и Марк об этом догадался. Я выразила Марку всю важность этого подарка для меня, поставив на кон наши с ним отношения. Любой бы на его месте был также оскорблен моим пренебрежением. Но чтобы из-за этого напиться?..
Я снова вернулась в тот день, когда Марк сказал нашим родителям о своих давних чувствах ко мне, и что эта любовь теперь с ним навсегда. Он произнес их в несвойственной ему романтической манере, и я подвергла сомнению их правдивость. А на следующий день был наш разговор, в котором он почти убедил меня, что влюблен. Но так и не сознался. И вот я снова спрашиваю себя – почему сегодня он напился? Неужели он все-таки любит меня? Но как можно скрывать это столько лет? И как можно предлагать мне опоить Шандора, чтобы затащить к себе в постель, если сам любишь и должен бы мечтать о его женитьбе на другой?
Или ему просто неприятно напоминание о другом мужчине, выраженное живым олицетворением его подарка? Задето его мужское эго? Да, это могло бы его задеть, ведь Марк не похож на человека, который «напился просто так». Но как предотвратить цикличность такого поведения? Меньше всего я желала быть виноватой в пьянстве Марка. Он мне дорог, и я не хочу потерять его в глупой аварии. Я сама инициировала наши отношения, и значит должна стремиться их сохранить. Пора поставить настоящее и будущее выше прошлого и ценить то, что имею, а не то, что потеряла. Ведь именно этого и ждет от меня Марк. И я должна оправдать его ожидания. Ведь он не только мой любовник, но и мой друг.
Глава четвертая
В разговоре с отцом по телефону я сообщила ему новость о том, что мы решили с Марком отменить свадьбу. Он обрадовался и сказал, что у него будто камень с плеч. Я обещала вернуть ему деньги, которые он давал на платье, но он и слышать о том не захотел. Просил оставить себе, мало ли на что понадобится. Я решила отдать деньги Ларисе, когда папы не будет дома. Возможно, она окажется менее щепетильна и примет их обратно.
Вечером того же дня я ощутила потребность поговорить с Марком. Утром он проснулся с ужасной головной болью, и мама дала ему таблетку. К моему завтраку он не притронулся, выпил только кофе с сахаром и съел мамино печенье. Вопреки ее просьбам не ехать за рулем, он собрался на работу на машине, меня с собой не позвал. Я и не просилась. Утро было пасмурным, но не дождливым, и никакого дискомфорта от утренней прогулки я не испытала.
Вечером он оказался дома раньше меня, и играл за своей приставкой, которую не так давно перевез из своего дома к нам. Они с мамой уже поели, и я ужинала в гордом одиночестве. Даже Шанди где-то спрятался и не вышел меня встретить.
Я зашла в зал к Марку, и села на диван рядом с ним. Мама находилась у себя в комнате, обычно в это время она проверяла тетради своих учеников. Савельев играл в какую-то игру-«бродилку» и был настолько ей поглощен, что как будто бы даже не заметил моего присутствия. Он уперся локтями в свои колени, держа в руках джойстик, и постоянно покусывал губы, находясь в сильном напряжении. Как такие игры могут расслаблять, я не понимала. На мой взгляд, лучше всего расслабить могла классическая музыка или чтение книги, возможно просмотр хорошего старого фильма, но у Марка были свои методы снятия стресса.
– Марк, ты можешь уделить мне немного времени?
– Да, но позже. Сейчас я занят.
– У тебя есть пауза, ты можешь ее нажать.
– Не могу, целостность пропадает. Это сбивает. Как и разговор с тобой.
– Хорошо, я подожду.
Я подошла к книжному шкафу и поискала глазами, что можно почитать. В основном на полках стояли авторы и их произведения из школьной программы, но кроме того здесь были и зарубежные романы таких писателей, как Марк Твен, Даниэль Дэфо, Вальтер Скотт и многие другие, которых в мои школьные годы я проходила факультативом. Среди зарубежных произведений были и те, что никогда не изучались в школе, а приобретались мамой, как дань моде – «Анжелика» Анн и Серж Голон, «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл, «Поющие в терновнике» Колин Маккалоу и даже «Любовник леди Чаттерлей» Дэвида Герберта Лоуренса, который мама не разрешала мне читать до шестнадцати лет.
Все эти книги в тот или иной период жизни были мною прочитаны, и к какой из них обратиться сейчас в ожидании «аудиенции» Марка, я не могла выбрать. Но потом мой взгляд упал на двухтомник Михаила Юрьевича Лермонтова, и я потянулась к нему. Взяв в руки первый том, я села на диван, чтобы почитать его стихи. Но прежде заглянула в его биографию.
– Марк! Ты представляешь, Лермонтов родился с тобой в один день!
– Что? – не расслышал Савельев, погруженный в виртуальный мир.
– Я говорю, что Лермонтов и ты родились в один день.
– Надеюсь, не в один год?
– Нет, Марк. Он опередил тебя лет на сто шестьдесят или даже больше.
– Ну слава богу. Лиза, я просил…
– Хорошо, молчу.
Я взялась за чтение стихов Лермонтова, но периодически возникающие возгласы Марка, сопровождаемые бранными словами, отвлекали меня от сосредоточенного прочтения, и я решила уйти в спальню. Я легла в постель, включила два светильника и погрузилась в книгу. Не знаю, сколько времени длилось мое чтение, но незаметно для себя я уснула.
Я увидела сон. Яркий, цветной и очень солнечный. Я на высоком обрывистом берегу, откуда открывается живописная панорама на склоны Кавказских гор, южную растительность и, конечно, на море. Я нахожусь в белокаменной беседке с голубой крышей на шести колоннах. Рядом со мной Шандор, и он читает мне стихи Лермонтова. Он улыбается и целует меня. И мы счастливы.
Я просыпаюсь, когда чувствую, как из моих рук кто-то вынимает книгу. Марк. Так нелегко после сна вернуться в реальность. Что-то кольнуло в груди, но я вздохнула и взяла себя в руки.
– Я, кажется, задремала…
Марк положил книгу на тумбочку, обошел кровать, снял с себя футболку и шорты, в которых ходил дома, и лег на свою половину, укрывшись одеялом. Я повернулась к нему.
– Марк, давай поговорим.
– О чем?
– О вчерашнем дне. Зачем ты выпил и сел за руль?
– На какую часть вопроса я должен ответить? – по привычке уставившись в потолок, спросил Марк.
– На обе.
– Я выпил всего пару стопок.
– Пару стопок?! Марк, ты еле держался на ногах. Мама помогала отвести тебя в спальню.
– Ну, значит последующих я уже не помню.
Марк замолчал, и мне пришлось повторить свой вопрос:
– Зачем, Марк?
– У меня был тяжелый день.
– Проблемы на работе? – встревожено спросила я.
Марк несколько секунд помолчал, продолжая сверлить глазами потолок, а потом ответил:
– Нет. Просто я устал. Мне надо было расслабиться.
– Если ты хотел выпить и расслабиться, не лучше ли это было сделать дома? Зачем садиться за руль? Ты хоть понимаешь, как мы с мамой за тебя переживали?
– Хорошо, в следующий раз я напьюсь дома. Это все, о чем ты хотела поговорить?
Он повернул голову и посмотрел в мои глаза.
– В следующий раз? – сказала я. – Марк, мне бы не хотелось, чтобы всякий раз, как тебе тяжело или ты устал, ты прятался за алкоголь. Ты взрослый и образованный человек, как ты можешь так рассуждать?
– Извини, сегодня у меня тоже был нелегкий день, и я хочу спать. Если у тебя все, спокойной ночи.
И он отвернулся от меня, выключив свой светильник. Я продолжала смотреть в его затылок, понимая, что этот разговор ничего не дал. Марк также на меня обижен и не собирается признаваться в причинах своей обиды. Я пододвинулась к нему ближе, и прижалась к нему своим телом. Правой рукой я скользнула по его плечу, предплечью и, нащупав его ладонь, обхватила ее своими пальцами.
– Марк, прости меня. Вчера утром я не должна была говорить тех последних слов. Ты прав, эта история с котом не стоит того, чтобы из-за нее ссориться. Пусть мама зовет Шанди, как ей вздумается, мне все равно. Гораздо важнее мне твое благополучие. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
Марк молчал и не пытался сжать мою кисть своей рукой. Я коснулась губами его шейного позвонка, что был ближе ко мне, и, отодвигаясь от него, добавила:
– Спокойной ночи.
Я повернулась на другой бок и выключила светильник. В последующие несколько минут Марк не проявил желания к примирению, и я закрыла глаза. Сон быстро сморил меня, но не берусь сказать, сколько он продлился – пять минут или несколько часов, – потому что меня снова ждало пробуждение. Марк ласкал мое тело своими руками, стягивая все белье, что мешало ему насладиться им в полной мере.
– Марк, прости, – снова повторила я, когда вышла из состояния сна и откликнулась на его ласки.
– Ты моя, – шептал мне в ухо Марк. – Ты только моя.
– Да, Марк, я твоя…
Мы с Марком в очередной раз направились в гости к отцу. Савельев планировал поговорить с ним по поводу его доли в квартире. На тот момент развод с мамой уже состоялся. Нового заявления «молодые» еще не подавали. И, пока Марк вел беседы с несостоявшимся тестем на кухне, я пыталась вернуть Ларисе конверт с деньгами.
– Что это?
– Это деньги, которые папа давал на платье. Возьми, вам они нужнее.
Она скрестила руки на груди.
– Я так понимаю, Андрей отказался взять их, раз ты предлагаешь мне. Но я не возьму. Мы не нуждаемся.
– Возьми, ему не обязательно знать. Это для Маши. Купишь ей что-нибудь.
– Лиза, послушай. Сейчас, когда вопрос со свадьбой урегулирован, нам вполне хватает. Ты же знаешь доходы отца, нам этого достаточно.
– Но это его деньги. Не мои.
– Он дал их тебе. Я не возьму.
– Даже для Маши?
– Даже для Маши.
– Хорошо, не хочешь деньгами, скажи, что нужно, я куплю сама.
– Лиза, ничего не надо. У нас все есть.
Я так и ушла ни с чем, а вот Марку повезло больше. Отец сам планировал заняться вопросом дарения своей доли мне, но не знал, с чего начать, хотел проконсультироваться с Марком. И обращение Марка по тому же вопросу стало как нельзя кстати. Савельев пояснил отцу, как проводится данная процедура и что требуется. И в ближайшее время, когда мы оба с отцом были свободны, мы оформили договор дарения и подали документы на регистрацию.
Когда мама об этом узнала, то приняла отцовский жест… как оскорбление. Она вообразила, что отец сделал это намеренно, чтобы показать глубину своих чувств ко мне, на которую она была не способна. И чтобы развенчать придуманный ею самой миф, тоже оформила на меня свою половину квартиры.
Так я стала единственной собственницей целой квартиры, и даже не знала, как мне на это реагировать. Я не сделала ничего противозаконного, но все же чувствовала себя неловко. Словно я выгнала родителей из их собственного жилья. Но все вокруг были довольны, и я быстро успокоила свою совесть и перестала относиться к случившемуся как к преступлению. В конце концов, для своих детей я бы сделала то же самое.
Когда все страсти улеглись, началась тихая и в меру спокойная жизнь. Я работала над составлением каталога музейных экспонатов и просвета не виделось. Аделаида Германовна была довольна моей работой, но никак не пыталась ее облегчить. Вместо этого записи в старых журналах пополнялись, и я лично убедилась, что работы с каталогом мне хватит надолго.
Я рассказала друзьям, что свадьба отменилась, выдвинув ту же версию, что Марк придумал для своей мамы – мы решили повременить с этим мероприятием. Лишних вопросов не последовало, но что-то подсказало мне, они догадывались об истинной причине. Но я не давала им повода думать о себе с сожалением. Я шутила, смеялась, вела себя как можно естественнее, чтобы они узнавали во мне прежнюю Лизу.
Юле нравилась работа в школе. Ей дали классное руководство у пятиклассников, и она живо взялась не только за их обучение по школьной программе, но и за приятный досуг с ними в выходные дни. Не все дети откликались на ее активность, но те, кто пополнил ряды ее соратников по внеклассному времяпрепровождению, безусловно, стали ее любимчиками, и я постоянно слышала их имена в ее рассказах о том, как они провели выходные. Некоторые дети брали с собой на мероприятия, устраиваемые Юлей, своих родителей, но чаще всего это были мамы, и мои надежды, что среди отцов детей найдется какой-нибудь вдовец или разведенный мужчина, который бы смог увлечь Юлю, терпели крах. Она все также была одна и как будто бы даже не стремилась исправить это обстоятельство.
В октябре Денис ушел в армию. Он взял мой почтовый адрес и обещал писать. Я в свою очередь обещала ему присматривать за Люсей, отгонять от нее назойливых поклонников, и блюсти ее честь до его возвращения. Конечно, я шутила, Люся не производила впечатление легкомысленной девицы, и то, как она рыдала на прощании с Денисом, убеждало меня, что она его дождется. В конце концов, год – это не так много.
Отношения с Марком походили на качели – то останавливающий дыхание полет вверх, то леденящий душу полет вниз. Он часто играл в свою приставку, и периодически мы из-за нее ссорились. Мне хотелось с ним разговаривать, общаться, делиться впечатлениями, узнавать его мнение, а он предпочитал проводить вечера за играми. В те дни, когда на телевизор в зале претендовала мама (когда она не могла настроить антенну на кухне), он шел ей на уступки, и тогда я полностью овладевала его вниманием. Мы ходили в кино, при благоприятных погодных условиях гуляли по паркам и скверам. Однажды даже выбрались в ботанический сад. Но совершать выходы в театр, музеи и тому подобные заведения он напрочь отказывался. Считал это скучным занятием, в котором не разбирался и не интересовался. Не привлекла его внимание и гончарная мастерская. Будучи аккуратистом от корней волос до кончиков пальцев гончарство он считал «грязным» искусством. Никогда не одобрял моего увлечения, порицал мои запачканные ногти после посещения мастерской и настаивал, чтобы я тщательно их мыла.
Иногда меня раздражало его нежелание приобщиться к вещам, интересным мне. Он даже не пробовал угодить, открыто заявлял, что мои увлечения ему чужды, и если я хочу посещать художественные выставки, театры, музеи или мастерскую, то должна делать это со своим подругами, которым эти искусства ближе.
А однажды не выдержал и заявил, чтобы я не пыталась сделать из него «своего цыгана», мне это не удастся. Тогда я поняла, чем выражено его отрицание моих увлечений. Сама того не замечая я действительно хотела изменить в Марке его сущность, подстроить под себя, хоть чуточку приблизить его к образу Шандора. Но потерпела крах. Савельев не желал меняться в угоде мне.
Наступила весна. Я по-прежнему корпела над каталогом, который преобразовывался в электронный вариант, но нескончаемая стопка журналов, оставшихся неучтенными, с каждым днем раздражала меня все сильнее. Энтузиазм мой заканчивался, и я сказала себе, что, если до лета ничего не изменится, я буду искать другую работу. Мне нечего предложить новому работодателю, но лучше я пойду в учителя, чем проведу в этом подвале еще одну зиму.
И только я пришла к такому заключению, как жизнь стала меняться. Меняться в лучшую сторону. Я неспешно забивала в электронный каталог очередной экспонат, борясь с желанием зевнуть, а Аделаида Германовна занималась консервацией музейных предметов, которые было необходимо направить в запасный фонд, когда в нашу обитель вошел директор музея Трегубов Вячеслав Алексеевич – низкорослый дородный мужчина лет пятидесяти с лысиной на голове и приплюснутым носом, на котором едва держались очки. Он, не обращая внимания на меня, заговорил с Аделаидой Германовной о выездной выставке, для которой она должна подготовить все необходимые документы. Я старалась не вникать в их разговор, тем более что меня он мало касался.
Должна отметить, что в этот мартовский предпраздничный день я выглядела весьма привлекательно. Мама заплела мне «корзинку» из волос на голове, я надела свой костюм с госэкзамена, с которым у меня связано столько приятных воспоминаний, и нанесла на лицо чуть более яркий макияж, чем обычно. На работе планировался небольшой праздник по случаю приближающегося 8 Марта, и я позволила себе некоторое отступление от строгости в униформе.
Вячеслав Алексеевич собрался уходить, когда вдруг обернулся в мою сторону. Словно только сейчас меня заметил. Подошел к моему столу. Я подняла на него немного удивленный взгляд. Сердце забилось от волнения. Я сделала что-то не так?
– Елизавета, верно?
– Да, Вячеслав Алексеевич.
– А что вы здесь делаете?
Я растерялась от его вопроса и не знала, что ответить.
– Она составляет каталог музейных экспонатов, Вячеслав Алексеевич. Помогает мне, помните? Мы взяли ее в конце прошлого лета.
– Это я помню. Но почему она до сих пор здесь?
У меня едва не остановилось сердце. Что значат его слова? Мою единицу сокращают? Я совсем потухла, забыла, как разговаривать. По истине, выглядела глупо.
– Не поняла? – тоже была в недоумении Аделаида Германовна.
– Почему мы прячем такую красоту в подвалах нашего музея? Наверх ее, наверх. Прямо со следующей недели. Вы ведь оканчивали исторический, верно, Лизонька? Хотели бы работать экскурсоводом в нашем музее?
– Да, очень, – краснея до самых пяток, нашла я, наконец, слова.
– Ну вот и отлично. Отправьте ее на курсы повышения квалификации, пусть пройдет аттестацию и наверх ее, на радость глазу посетителей.
– А как же я? Кто будет делать ее работу здесь? – растерялась Рутберг.
– Найдете другую девушку. А эту наверх. Это мое последнее слово.
Я опустила глаза, сцепила пальца рук под столом, поздравляя себя с успехом. Еле сдерживала улыбку, впервые порадовавшись за свою внешность. Лучшего подарка на 8 Марта и не придумаешь.
– Бабник, – только и сказала после его ухода Аделаида Германовна, ощетинившись и перестав обращать на меня внимание.
Домой я возвращалась как на крыльях. Марк не смог меня встретить на машине, но это меня не особо огорчило. Иногда я любила побыть наедине со своими мыслями, вдали от родных, а поездка на общественном транспорте вполне к этому располагала.
Полгода ожиданий, надежд и сомнений остались позади. Со вторника меня отправляли на курсы повышения квалификации на базе музея. По итогу их прохождения меня ждет экзамен на профпригодность, и я получу аккредитацию на осуществление деятельности экскурсовода. Затем я буду переведена в штате на должность, занимаемую на данный момент Масленко Натальей Геннадьевной, степенной женщиной крупных форм с приятным мягким голосом. Недавно мы праздновали ее пятидесяти пятилетие, поздравляли с выходом на пенсию. Трегубов попросил ее повременить с уходом до того момента, пока на ее место не найдут, – а теперь уже – не подготовят специалиста. Такое стремительное развитие событий вскружило мне голову. Я стала с нетерпением ждать вторника.
Мама готовила салаты на кухне, а Марк сидел за приставкой – картина привычная глазу. Я подошла к нему, обняла и поцеловала. Он чмокнул меня в щеку и продолжил играть.
– Марк, у меня хорошие новости.
– Они могут подождать, пока я закончу?
– Ты можешь на несколько минут отвлечься от игры и выслушать меня? У тебя же есть пауза на пульте.
Он выдохнул, сделал, как я просила.
– Говори.
Я плюхнулась ему на колени.
– Меня повысили. Я больше не буду работать с каталогом. Я перехожу в залы к людям.
– Здорово!
– Правда, ты рад?
– Ну конечно. Ты ведь этого хотела. Поздравляю. Завтра отметим два события.
Он поцеловал меня.
– Это все новости?
– Да.
Он указал на пульт.
– Тогда можно я продолжу?
Он практически снял меня со своих колен и пересадил на диван.
– Марк! Тебе это игра дороже меня?
– Нет, Лиза, не дороже. Но тут важно не отвлекаться.
– С тех пор как ты привез эту приставку, мы совсем перестали общаться.
– Неправда. Мы ходили с тобой в кино на прошлой неделе.
– На прошлой неделе?! Марк, ты себя слышишь? По-твоему, нормально общаться со мной раз в неделю? И то при выходе в кино, где надо молчать.
Марк снова нажал на паузу. Повернулся ко мне.
– Лиза, я устал. Приставка помогает мне разрядиться, отдохнуть, расслабиться. Или ты предпочитаешь, чтобы я пил? Болтовни мне хватило на работе. Давай поговорим завтра. Завтра выходной, праздничный выходной. Все для тебя, любимая.
Он поцеловал меня.
– Иди лучше помоги маме, – сказал он.
– Вообще-то завтра наш праздник и на кухне должен находиться ты.
– Завтра и буду. Обещаю завтрак в постель.
Я вздохнула и ушла переодеваться. Был только один способ отвлечь Марка от приставки. На нем и держался наш союз. Он помогал снять и стресс, и напряжение, и усталость. Я прибегала к нему всякий раз, когда хотела почувствовать себя любимой и желанной. Скинув с себя костюм, я взяла полотенце, прозрачный пеньюар и пошла в душ.
Мама все еще суетилась на кухне, когда я направилась в зал и закрыла за собой дверь. Из одежды на мне был только пеньюар. Боковым зрением Марк заметил мое появление, обернулся и окинул взглядом с ног до головы. Мне больше не нужно было просить его нажать на паузу, он сделал это сам. Я подошла к нему вплотную.
– Такая разрядка тебя устраивает? – я скинула пеньюар.
– Лиза, что ты со мной делаешь?
И мы занялись любовью прямо в зале.
Окончив курсы, я сдала экзамен и получила аккредитацию на работу экскурсоводом. Я чувствовала себя увереннее, экспонаты музея перестали быть для меня просто записью в каталоге, я изучила их происхождение, знала, как они попали в наше заведение, легко ориентировалась в залах музея. Знакомыми стали каждый уголок, каждый стенд, каждая витрина.
Перед своей первой экскурсией я сильно волновалась. Боялась запутаться в словах, ошибиться в формулировках, сбиться с мысли. Прокручивала в голове сценарий будущих показов: отрабатывала речь, выстраивала четкую последовательность экскурсии, готовилась к самым неожиданным вопросам. И последнее пугало больше всего. Переживала за свою находчивость. Но все прошло удачно, и я расслабилась. Экскурсия вышла немного суховатой, но было к чему стремиться. Главное – начало положено.
Своей радостью от первого рабочего дня в роли экскурсовода я поделилась с отцом. Он был лучшим моим слушателем. Я пошла к нему после рабочего дня, ведь он жил недалеко от музея, и засиделась у него на кухне допоздна. Уже ушли спать Лариса с Машей, а я все не хотела уходить. Я редко виделась с ним, и тем дороже были для меня эти встречи.
Кухонька была небольшая, с табуретки можно было дотянуться до любого места – хоть до холодильника, хоть до раковины. Мебель старая, полы, выкрашенные краской, на потолках клеевая плитка. Конечно, наша квартира не могла претендовать на звание «царских хором», но значительно превосходила по своему ремонту эту убогую квартиру, где отцу приходилось жить со своей новой семьей. Мне было чуточку за него обидно, но он не роптал. Для него гораздо важнее, кто рядом с ним.
– Молодец, – хвалил меня отец, – я знал, что у тебя все получится. Будет свободное время, обязательно приду к тебе на экскурсию. Давно я не бывал в музее. Проведешь мне личный показ?
Мы сидели с ним плечом к плечу, и он держал меня за руку. Окно на кухне было открыто и с улицы дул прохладный ветерок.
– Конечно, папа, для тебя что угодно.
– А как у вас дела с Марком?
– Нормально.
– Не обижает тебя?
– Каким образом?
– Всякое бывает.
– Я не дам себя в обиду, не переживай.
– Ты счастлива?
Я опустила глаза и стала щелкать ногтями.
– Смотря чем измерять счастье. У меня есть работа, о которой я мечтала, есть ты, мама… Марк. Все живы, здоровы. Наверное, это можно назвать счастьем.
– Ты любишь Марка?
Отец взял меня за руку и сжал мою кисть.
– Люблю… Но любовь бывает разной, папа. Тебе ли об этом не знать?
– Не можешь забыть Шандора?
Я перестала слышать это имя от своих друзей, и только отец еще осмеливался произносить его в моем присутствии.
– Это невозможно, – опустив голову ему на плечо, сказала я.
– Ты его больше не видела с выпускного?
– Нет. И не слышала со своего дня рождения.
– Это к лучшему, девочка моя. Общение с ним и встречи ни к чему, только растревожат твое сердце.
– Иногда мне кажется, я схожу с ума, папа. Я гоняюсь на улице за мужчинами, похожими на него. Вижу их спины, думаю, что это он, но ошибаюсь. Ругаю себя за такое сумасбродство, но в следующий раз снова гоняюсь за призраками.
– И часто так?
– Раза четыре точно было. Это болезнь, да?
– Это твое нежелание принять реальность. Тебе нужно отпустить его, отказаться от этих призраков. Попробуй в следующий раз не бежать за мнимым Шандором, скажи себе «стоп».
– Я не могу, папа. Это выше моих сил.
– Как бы я хотел сделать тебя счастливой, девочка моя. Но боюсь, здесь я бессилен. Я надеялся, время затянет твои раны.
Я подняла голову.
– Папа, прости меня. Не хотела тебя расстраивать. Ведь я пришла сюда не грустить, а поделиться радостной вестью. Ты не переживай. Мне тяжело, но я привыкла.
– А как мама? Ваши отношения наладились?
– С мамой, как всегда. Сегодня дружим, завтра врозь. Стараюсь не конфликтовать, но иногда не выдерживаю. Если бы не Марк, который имеет на нее влияние, не знаю, как бы я выносила ее одна.
– Может, вам было бы лучше на время пожить с Мариной?
– Чтобы мама опять считала меня предательницей? Но что мы все обо мне? Давай и ты мне расскажи, как у тебя дела?
Маше исполнилось год и три месяца, она ходила, говорила простые слова, никого не боялась и ко всем легко шла. Называла меня «изя», радовалась, когда я приходила. При этом я не прикладывала особых усилий, чтобы ей понравиться, относилась к ней сдержанно и редко брала на руки. Иногда я приносила ей какую-нибудь игрушку по возрасту, но делала это скорее из уважения к отцу, нежели из сестринских чувств.
С натянутой улыбкой выслушала историю отца по становлению маленькой личности, проявлению ею характера, часто подчеркивал, как она напоминает меня в этом же возрасте.
– Ты счастлив, папа?
– Я не могу быть до конца счастлив, пока одна из моих дочерей страдает.
– Не надо было мне всего этого говорить, расстраивать тебя. На самом деле все хорошо. Находит иногда хандра, но не каждый же день. Происходит в моей жизни и много интересного. Новая должность, Юля не забывает меня, мы часто встречаемся. Я переписываюсь с Денисом, вижусь с его Люсей. Она такая хорошая. И иногда кажется, что гораздо наивнее меня. Друзья не дают мне скучать. С Марком тоже неплохо. Не так, как хотелось бы. Но ты понимаешь, планка поднята слишком высоко, он до нее не дотягивает. Но в целом он «хороший мальчик». И у меня есть ты. А это дорогого стоит. Так что не переживай. Но мы опять обо мне. Пойду я домой, что-то засиделась. Поздно уже.
– Марк тебя заберет? Почти ночь на дворе.
– Да, нужно ему позвонить.
А вскоре я узнала, что беременна. У меня произошла задержка. Сначала я не придала ей значения, но, когда меня стало подташнивать, поняла, что неспроста. Купила тест. Он и показал, что мои подозрения не безосновательны. Первой реакцией на две полоски был шок. Ребенок это худшее, что могло со мной случиться на данном этапе жизни. Только я устроилась на новую должность, стала жить в предвкушении радужных перспектив, и вдруг эта беременность.
Я позвонила отцу на работу и назначила с ним встречу в парке. Кафе для предстоящего деликатного разговора было бы не вполне уместно. Мой тон вызвал его беспокойство, и он пришел на место раньше меня. Моя бледность испугала его и того сильнее. Я не знала, как начать разговор, и какое-то время мы шли по аллее молча.
– Папа, я беременна.
Я наблюдала, как страх и волнение на лице отца уступили место радости и счастью. Он остановился, обнял меня и расцеловал в обе щеки. Но ведь я пришла к нему на встречу не для того, чтобы он за меня порадовался. И как теперь продолжить разговор я не знала. Глупо было думать, что отец поможет мне в устранении моей проблемы. Тем более что много лет назад он и мама приняли решение обратное тому, о чем хотела просить я.
Я смотрела на руки отца, сжимавшие мои ладони, и слушала, как он счастлив слышать эту новость. Конечно, он ожидал, что это случится попозже, но разве дети могут быть несвоевременными?
– Лиза, почему ты молчишь? Ты не рада?
– Моя жизнь только начинается, папа, – сдавленно сказала я, избегая взгляда отца, – новая работа, новые возможности, ребенок никак не вписывался в мои планы.
– Лиза, девочка моя. Жизнь такая сложная штука. Очень редко в ней все идет по плану.
– Ты не понимаешь, папа. Я не готова сейчас бросить все и окунуться в материнство.
– Доченька, я понимаю, ты немножко напугана. Тебе надо привыкнуть к этой мысли, и ты поймешь, что ребенок – это то, что тебе нужно. Что никакая работа не сравнится со счастьем быть матерью. А работа подождет.
– Я не хочу… Я не хочу этого ребенка, папа.
На моих глазах проступили слезы. Господи, что я такое говорю? И кому? Отцу?! Разве сможет он меня понять и принять мое решение? Я увидела ужас в глазах отца, и чтобы защитить себя от его взгляда, высвободила свои руки и направилась дальше по аллее.
– Лиза, не говори так, – последовав за мной, сказал отец. – Это большой грех.
– Но это правда, папа. Я хочу сделать аборт. Но мне страшно. Я вспоминаю Лену и ее неудачный опыт…
– Лиза!
Отец схватил меня за плечо и развернул к себе. Второй ладонью он коснулся моей щеки и вынудил посмотрел ему в глаза.
– Я даже слышать об этом не хочу! – хоть и грозно, но уже тише произнес он. – Послушай меня. Я каждый день наблюдаю на работе, как бедные матери плачут в сторонке, чтобы их не видели дети, молятся за них, когда те спят, надеются и верят, что Бог позволит им уехать из больницы вместе со своим здоровым ребенком. Некоторые из них делали аборты до этого, говорили себе: «У меня еще будут дети, все впереди», а теперь слезы льют, ненавидят и проклинают себя, считают, что наказаны за прежнюю беспечность. Жизнь непредсказуема и порой жестока к тем, кто легкомысленно к ней относится. Но ты ведь не такая. Ты добрая здравомыслящая девушка, ты не можешь убить собственное дитя. К черту работу! Если ты должна возместить понесенные на тебя затраты, давай сделаем это. Дети – это счастье, которое снисходит к нам свыше. Мы не имеем права от него отказываться.