bannerbannerbanner
Пластуны. Золото империи. Золото форта

Николай Зайцев
Пластуны. Золото империи. Золото форта

Полная версия

– Казацкое побратимство, сынки, крепче всего на свете. Это стержень, на котором стоит наш народ. Не забывайте об этом. Найди себе, сынку, верного товарища – и никакая людская сила тебя не возьмет. Так говорил мне ваш дед, Михайло Билый. Вот и вам желаю того же: чтобы в жизни станичной не потерялись, а товариществом верным обзавелись. В былые времена, – начал рассказывать отец притчу, – много у кого из казаков далеко за морем, в плену находились близкие им люди: друг, сестра, брат, отец, мать или невеста, и каждый казак охотно пренебрегал опасностью и даже отдавал свою жизнь за свободу своих дорогих и близких людей. Побратимство у казаков всегда находилось в большом почете. Народные рассказы сохранили много случаев о том, когда казак, отыскав своего побратима в неволе и не имея средств, чтобы его выкупить, шел сам на каторгу с тем, чтобы турок выпустил его побратима на волю. Каждый хозяин на это соглашался, потому что ему полезнее было иметь свежего, сильного мужчину вместо слабого, обессиленного невольной жизнью и трудом. В знак побратимства казаки менялись нательными крестами, а дальше у них все было совместное: они дарили друг другу лошадей, оружие и другие вещи. В походах побратимы, бывало, не съедят друг без друга куска хлеба; в боях же они сражались рядом и спасали друг друга от смерти или защищали своим телом. Очевидно, что побратимство давало казакам психологическую уверенность и силу. Если случалось, что кого-то из побратимов кто обижал или оскорблял, то второй сейчас же заступался за него; когда же побратима предательски убивали, то его приемный брат, оставшись живым, становился мстителем. Яркий тому пример – знаменитые побратимы Яков Шах и Иван Подкова. Перед казнью во Львове на ратушной площади, перед самой смертью Иван Подкова просил похоронить его по казацкому обычаю. Просьбу же выполнил его побратим – Яков Шах. Именно его казаки тайно похитили обезглавленное тело Подковы и перевезли его в Каневский монастырь. Где и похоронили. Сам Шах участвовал в молдавской авантюре своего побратима Ивана Подковы и после получения последним молдавского трона был избран казацким гетманом. Далее было несколько кампаний против турок, а затем, желая мести за смерть своего друга, Шах осаждает Будапешт. Город он не завоевывает, но ему выдают виновников пленения побратима Подковы. Когда их ему выдали, он их казнил. А потом повесил с табличками «Так наказывают вероломцев за невинно пролитую христианскую кровь». Такого непокорного и неуправляемого гетмана Варшава, конечно же, терпеть не могла и в одна тысяча пятьсот восемьдесят втором году его лишили гетманского чина, а в то время королевское влияние на Сечь было достаточно весомым, и сослали в Каневский монастырь. В этом монастыре он принял постриг и умер собственной смертью рядом с могилой своего верного казацкого побратима Ивана Подковы. Вот такая история, сынки. Крепче стали товарищество у казаков. Помните об этом и не сбивайтесь с пути истинного, какой бы леший вас ни соблазнял.

Иван Михайлович встал – за ним последовали Микола с Михасем, – осушил пиндюрку махом и, перекрестив сыновей, сказал:

– С Богом!

Спать легли поздно. Иван Михайлович долго сидел на крыльце, всматриваясь в темноту, окутавшую баз и сад. Наталья Акифеевна тихонько молилась у себя в комнате перед образом Пресвятой Богородицы. Молилась за сыновей своих.

Глава 2

Поезд мирно качнулся, останавливаясь полностью. Билый еще был во сне, из которого не хотелось выходить, сознание уже выходило из дремы, больше прокручивая воспоминания.

В последнюю ночь Марфа с Миколой долго не могли уснуть. Жена, чувствуя долгую разлуку, крепко обняв супруга, положила голову ему на грудь и молчала, временами тяжело вздыхая. Билый был уже мыслями в дороге. Настраивался. По-военному обдумывал то, каким будет путь до столицы. Вспоминал годы своей учебы в юнкерском училище. Димитрий сладко сопел в кроватке, сделанной из дерева дедом, Иваном Михайловичем.

– Значит, теперь надолго, – нарушив молчание, сказала Марфа.

– Что? – не понял тогда Микола. Он все еще пребывал в своих мыслях и не обратил внимания на вопрос супруги.

– Надолго уезжаешь, – с грустью в голосе повторила Марфа. – Сыночек без тебя расти станет.

– Не навсегда же. Пустое, Марфушка! Зачем сердце себе терзаешь? Ты – казачка и знаешь сама, что такой шанс выпадает не каждому. А три года быстро пролетят. Не заметишь, – пытаясь скрыть волнение в голосе, ответил Билый.

– Три года, – выдохнула жена.

– Вот именно. Ерунда какая! Три лета пройдет, и не заметишь пролетевшего времени.

– Как же, «не заметишь», вона сердце как волнуется, а ты еще не уехал! – приподняв голову, с легким упреком сказала Марфа.

– Ну, драголюба моя, давай без этих ваших бабьих штучек! В столицу еду, не на войну же! – твердым голосом оборвал супругу Микола, но, подумав о том, что завтра они попрощаются на целых три года, обнял Марфу и крепко поцеловал в губы. – Все будет хорошо, – постарался успокоить он супругу. – Бог не без милости, казак не без счастья, милая.

Марфа прильнула своими горячими губами к губам Миколы. Он ответил на ее поцелуй. И она часто задышала, впиваясь в губы все больше, отдаваясь душой и телом, чувствуя, что поцелуй может быть последним.

В жарком купе Билый, не открывая глаз, провел по губам пальцами. Из дремы по-прежнему не хотелось выходить.

Жена резко оторвалась от него, перенесла ногу через тело, уселась сверху. Посмотрела томным взглядом, и он, уже больше не думая о дороге, протянулся к супруге. Через тонкую ткань ночной рубашки почувствовал налитую женскую грудь. Мысли растворились в тумане желания; машинально помог снять ночнушку. В свете желтоокой полной луны обнаженная красота молодой женщины выглядела особенно привлекательно. Микола приподнялся и припал губами к груди Марфы. Та застонала, обхватывая руками голову супруга, и он, увлекая ее за собой, перевернул на спину. Сильные руки ласкали тело Марфы, вводя ее в исступление. Негромкий стон слетел с женских губ: «Коханый мой. Родной». Вокруг стояла пронзительная тишина, которая возможна лишь теплой южной ночью на кубанских просторах, и Микола с супругой были сейчас одни в этой тишине. Лишь луна стыдливо заглядывала в окошко своим круглым оком.

Тогда он проснулся с первыми петухами. Марфа уже не спала. Лежа рядом, она всматривалась в лицо спящего супруга, словно стараясь запомнить каждую его черточку. Микола улыбнулся ей, провел рукой по прядям ее волос и, прижав к себе, поцеловал.

– Пора вставать! – сказал он мягким голосом. Она нехотя, со вздохом поднялась и перекрестилась на образа, стараясь не смотреть в сторону кровати.

– Все будет ладно!

Марфа повернулась к нему и, посмотрев серьезным взглядом в глаза супруга, ответила:

– Дай Бог!

Дай Бог. Подъесаул резко распахнул глаза, мигом оценивая обстановку. Ничего не изменилось.

– Микола. Спал, что ли? – Продолжая покачиваться, теперь уже на мягком в красной обивке диване, повторяя такт остановившегося поезда, Михась радостно скалил крепкие белые зубы, свесившись с верхний полки. Глаза его возбужденно блестели, будущий юнкер наслаждался своей первой поездкой и не понимал, почему никто не разделяет его восторгов.

– Задремал, кажется, – вздохнув, сказал Микола, думая про младшего брата: «Дуреха», – поднялся, поправил папаху и вслух сказал: – Стоянка двадцать минут. Я до коня. Ты со мной?

Михась расцвел в радостной улыбке, дернулся, потом помрачнел, гася порыв:

– Батька сказал с поезда не сходить. До самой столицы чтоб из вагона никуда.

– Так со мной же, – опешил на миг Билый, поправляя черкеску. – Да и как он узнает?

Брат встрепенулся, но потом снова сник:

– Ни.

– «Ни», – передразнил Микола Михася и покосился на городских важных господ, представившихся купцами Смирновыми, соседей по купе. Выходило, снова конфуз. Ведь договорились же теперь только по-русски говорить. Старший мужчина поправил золотое пенсне и продолжил читать «Губернские приморские новости». Молодой человек, представленный племянником и первым помощником в магазине, взялся за соломенную шляпу, видно тоже собираясь выйти на перрон покурить в теньке тополей папироску. Чудной у него был полосатый жилет. В глаза сразу бросался. Из кармашка свисала серебряная цепочка часов. Приказчик, да и только. Сразу видно, торговое дело у купцов процветает.

– Жди тогда. Потом в ресторан тебя поведу. Чаю с лимоном отведаем.

Михась важно закивал, мамка, конечно, снеди всякой положила, как на всю станицу, однако в ресторан сходить надо – поучиться лишний раз манерам да на красивых городских дам поглазеть. Чудно выглядели, не в платках, бледнючие, будто знойного солнца не знавшие, упрятанные в кружева невесомых светлых, а то и белых платьев, – всем своим видом показывающие, что из другого мира. Сказочные лебеди, да и только. Об одной мысли о таких женщинах сердце начинало трепетать. Раньше так дыхание перехватывало, когда породистых кобылиц видел или стоял на краю утеса, любуясь чудесами природы.

Теперь радость жизни ощущалась в каждом миге, предвещая, что все самое таинственное и загадочное ждет впереди.

Стоило Миколе выйти из купе, как за ним следом шмыгнул и младший из Смирновых. Проскользнул вороватой тенью, поступью осторожной, чем немало подивил казачонка: откуда такая неблагородная походка? Из купцов богатых вроде – всю дорогу сидят напыщенными индюками, того и гляди за речью да за манерами. Но сообразить ничего далее не успел, так как купец бывалый, газеткой прошуршав, свернул листы и, прокашлявшись, вымолвил:

– Что же вы, Михаил, всё молчите. Рассказали бы, как в станице живете, чем у вас там молодежь занимается, как досуг проводите.

– Хорошо живем! – выпалил Михась и заулыбался, вспоминая родные степи, горы да реку бурную. – Молодежи у нас раздолье: дела сделал на базу, да в плавни.

– Что же вы там делаете? В плавнях-то?

– Так охотимся! – оскалился Михайло, не уточняя на кого: на горцев или кабанов. – Знатное, знаете, занятие получается, увлекательное, – добавил юноша, подумав. – Нам очень нравится.

 

– Знатное, – повторил задумчиво господин Смирнов, блеснув золотым песне. – В столицу едете впервые?

– Я – да, а брат мой нет, бывал там.

– Строгий он у вас, Михаил. Грозный. На службу?

– А куда ж еще! – оскалился привычно Михась. – Вы моего отца не видели. Вот он строгий и грозный. А Микола, то бишь, – казак смутился, поправляясь, – Николай Иванович не такой. Он справедливый, его в сотне все любят.

– А папенька ваш кто?

– Атаман станичный, – многозначительно сказал Михась, но на господина Смирнова магические слова не подействовали, так, промелькнуло по лицу что-то, то ли боль зубная, то ли пренебрежение – не понять.

– И конь у вас, Михаил, тоже есть?

– А мне не надо. В училище ни к чему. Там выдадут.

– Нет, значит, коня, – купец задумчиво постучал пальчиками по столу, выбивая дробь. – Поди, и рубля у вас нет, – вздохнул господин Смирнов. – Папенька, небось, серебрушку-то зажал сыночку? Трудно тебе, Мишенька, придется в столице, там барышню пряником не удивишь.

– Чегой-то мой батенька мне денег зажал? – обиделся юноша, вспоминая горсть золотых монеток в кошельке расписном – подарок родителей. – Не было в роду Билых никогда ни жмотов, не жидов!

– Ой ли? – улыбнулся купец.

– Вот тебе крест, – Михайло осенил себя двуперстными пальцами.

– Из староверов, значит. А что, Михаил, любишь ли ты загадки?

– Да кто их не любит.

– Хорошо отгадываешь?

– Умею, – буркнул Михась, теряя интерес к беседе: зацепили его слова мещанина кацапа, и не знал, как поступить, и брата, как назло, не было рядом, некому подсказать.

– Так спускайся, задам тебе загадку. Отгадаешь – дам серебрушку, не отгадаешь – ты мне. Дорога дальняя, отчего бы не развлечь себя? Или батька наказ какой дал? – испугался вдруг господин Смирнов. – Тогда конечно, Михаил, лежи, не тревожься. Да и деньги целее будут.

– На то наказа мне не было! – огрызнулся Михась, проворно с полки спрыгивая. – Говорите загадку.

– Да то на внимательность больше загадка. Надо шарик угадать, в каком наперстке.

– Всего-то? – Михась снова расцвел в улыбке: ни на память, ни на зоркий глаз жалоб никогда не было. Предупредить ли об этом господина купца? Или проучить хитрого кацапа?

– Всего-то, – сказал господин Смирнов, быстро доставая из саквояжа стаканчики. Показал шарик, положил под стаканчик, крутанул их хитро. Но Михась улыбнулся, четко видя, под каким шарик, запомнил и глаз не спускал.

– Угадаешь, где шарик, получишь рубль, нет – мне.

– Ладно.

– Ложи на стол монетку! – купец и сам из карманчика жилета высунул первым серебрушку и положил ее перед стаканчиками. Михась себя дважды не упрашивал, дело было беспроигрышным, и он действительно выиграл. Только купец попросил свой рубль отыграть, а потом и два, и три. И все время проигрывал, а когда его племянник в купе вернулся, вздыхал уже горестно:

– Везучий казак попался. Так и обыграет меня до столицы полностью. Не на что будет мануфактуру закупать. Остановиться не могу. Что делать? Ума не приложу. Дашь ли ты мне отыграться, Михаил? Сколько там уже?

– Много, – посочувствовал племенник, видя горку монеток.

– Девять рублей, – важно сказал Михась и добавил благородно: – Конечно, дам отыграться.

– Ну, тогда отгадывай шарик! – сказал купец и хитро улыбнулся.

Микола быстро приближался к теплушке с конями, которая располагалась в середине состава. Остро пахнуло свежем сеном, знакомыми горными травками и цветами. Как самое ценное, кони охранялись сменным караулом.

Пока шагал и ждал окончание проверки документов, вспоминалось…

…Провожать Миколу вышла почти вся станица. Отец Иосиф отслужил молебен, окропив святой водой всех присутствующих, братьев и сопровождающих, арбу, в которой должны были добраться до Катеринодара, казаков и коней, запряженных в нее.

Иван Михайлович, одетый по-праздничному, сказал напутственную речь. Внезапно раздалось громкое ржание. В центр круга, где стояли все станичники, дед Трохим вывел оседланного коня, держа его крепко под уздцы.

– Так это же Курган! – вырвалось непроизвольно у Миколы.

– Правильно кумекаешь, односум, – с хитрецой в прищуренных глазах сказал дед Трохим. – Догадываешься, по какой причине он здесь?!

– Неужто… – начал было подъесаул, но дед Трохим, зная наперед его ответ, оборвал его:

– Так, Микола. Так. Подарок тебе от нашей станицы. Казак без коня что воин без ружья!

– Спаси Христос, господа старики. Спаси Христос и низкий вам поклон, дорогие станичники! – склонив голову и поклонившись на четыре стороны и отдельно старикам, ответил Микола.

– Добрый конь под тобой, Господь Бог над тобой, казак! Служи верой и правдой государю ампиратору нашему. Так служи, шоб о станице нашей Мартанской лишь добрые слова балакали! – напутствовал дед Трохим от лица стариков Миколу, передавая Кургана в его руки.

Билый, приняв узду, потрепал слегка коня по загривку, прижался к его мокрой морде, словно говоря: «Все, брат, теперь вместе службу нести будем». Курган мотнул тяжелой головой, фыркнул, перебирая губами, и закивал, будто соглашаясь со сказанным его новым хозяином.

На колокольне станичной церкви зазвонили. Пора было выдвигаться. Подъесаул еще раз склонил голову перед станичниками, повернулся лицом к церкви, истово осенил себя троекратно крестным знамением и, надев папаху, подвел Кургана к арбе. Привязав узду к краю арбы, он вновь потрепал с любовью по загривку коня и шепнул ему в ухо: «Я скоро». Конь, прядая ушами, опять закивал головой, мол, хорошо, сунул морду в копешку, уложенную в арбу, и захрумкал аппетитно душистым сеном.

Микола подошел к матери под благословение. Наталья Акинфеевна поцеловала склоненную голову старшего сына и трижды перекрестила. За Миколой под благословение подошел и Михась. Затем оба брата попрощались с отцом, троекратно обнявшись. Иван Михайлович незаметно смахнул скупую слезу, накатившую от волнения к глазу, и, сдерживая волнение, произнес: «С Богом, сынки! Ангела Хранителя в дорогу».

Микола подошел к Марфе, держащей на руках малого Димитрия, взял на руки сынишку, поднял на вытянутых руках и затем крепко прижал к себе. Обнял супругу. Та же, как ни старалась, не смогла сдержать слез. Утирая глаза платком, взяла из рук мужа сына и перекрестила правой рукой супруга.

Братья вновь поклонились на четыре стороны стоявшим по кругу станичникам и перекрестились, обратив взоры к церкви.

– Пора! – сказал Микола, тронув брата за руку. Повернувшись, оба подошли к арбе. В провожатые вызвались Василь Рудь и окончательно оправившийся от ранения Гамаюн. Новые серебристые погоны сотника отблескивали в солнечном луче на плечах черной черкески. Приказ о повышении казака в чине вышел сразу же после того, как о его подвиге узнали в штабе войска. Но бюрократические дела позволили доставить приказ в станицу лишь совсем недавно.

Микола сел рядом с Гамаюном, который взялся управлять арбой первым, а Михась расположился рядом с Василем чуть позади.

– Трогай! – скомандовал Микола. Гамаюн присвистнул и дернул поводья. Кони нехотя двинулись вперед, перебирая ногами. Курган, привязанный к краю арбы, вздрогнул от громкого свиста и покорно пошел вслед.

Колокольный звон висел над станицей и окрестностями, пока арба с казаками не выехала на шлях, ведущий к соседней станице, а там и к столице Кубанской области – Катеринодару. Дьякон перекрестился и хамылем скатился с колокольни. Завтра снова вставать с петухами, чтобы отзвонить к заутрене, стало быть отдохнуть требует и тело, и душа.

Арба с казаками благополучно въехала в местечко Горячий Ключ, основанное в одна тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году, где и заночевали вчетвером, определив коней на конюшню. До завершения Кавказской войны на его месте располагалось адыгское селение Псыфаба, что на адыгейском языке означает «горячая вода». Расстояние от Горячего Ключа до самой столицы Кубанского казачьего края было почти таким же, как от Мартанской, не считая пары верст. Наутро, накормив коней, казаки выехали в сторону Катеринодара и к вечеру определились в постоялом дворе в версте от города. Всю дорогу не смолкала беседа меж Билым и Гамаюном. Говорили неустанно, как будто хотели наговориться на век вперед. За былые подвиги, за жизнь, за предков своих. За разговором и путь короче, да и душе радостно. Михась с Василем спустя время заскучали. Говорить было не о чем. Днем одолевало солнечное тепло, потоками изливаемое с прозрачного небосвода, к вечеру мошкара да комары не давали покоя. Мысли сходились у обоих в одном русле. Побыстрей бы добраться до цели. Михасю не терпелось вдохнуть столичной свободной жизни, а Василь все говорил об Аксинье Шелест, к которой намеревался заслать сватов к Покрову.

В последнюю ночь на постоялом дворе в предместье Катеринодара Микола с Гамаюном не сомкнули глаз. Спать не хотелось. Говорили по душам. Билый, на правах старшего по чину, все давал наставления сотнику о том, как лучше организовать дозорную службу в станице. Сотник соглашался и временами вставлял свои соображения и видение того, как защитить станицу в случае нападения.

Наутро, наскоро перекусив, казаки отправились к железнодорожному вокзалу, благополучно преодолев городовые посты. Купить два билета на поезд до Санкт-Петербурга не представляло особых трудностей. По предъявлении документов, доказывающих то, что обладатель сих направляется для прохождения службы в СЕИВК, билеты выдавались без промедления. Отведя Кургана к специальному «лошадиному» вагону, подъесаул Билый с братом Михасем отнесли свои вещи в спальный вагон, соответственно купленным билетам, и снова вышли на перрон. Прощание было недолгим. Крепко обнявшись с Гамаюном, Билый притянул к себе Василя и, хлопнув ему по спине, сказал:

– Гляди, шоб мне без происшествий! Знаешь, о чем я?

Рудь кивнул в ответ и ответил четким, уверенным голосом:

– Будьте покойны, господин подъесаул!

– Я пригляжу, – добавил с металлическими нотками в голосе сотник. – У меня не забалует!

Билый улыбнулся в ответ. Знал, что с Гамаюном шутки плохи. «В добрые руки оставляю сотню свою», – мелькнуло в голове Миколы.

– Все, братцы, пора нам. А вам с Богом до дому до хаты добраться! – командным голосом сказал Билый.

– И вам с Ангелом Хранителем в дорогу! – ответил сотник.

Погрузка лошадей закончилась. Паровоз, заполнив перрон белым, густым паром, дал гудок – сигнал к тому, что пассажирам необходимо занять свои места. Микола с братом поднялись по ступенькам в свой вагон. Через окно в тамбуре еще раз помахали в ответ стоящим на перроне Гамаюну и Рудю.

Паровоз вновь дал гудок, на этот раз более длинный, запыхтел, зафыркал и, скрепя металлическими колесами о рельсы, медленно тронулся с места.

Вот она дорога. И чем дальше от станицы, тем больше тянет домой. Билый спрятал документы, кивнул часовому и прошел в теплушку.

Не хотелось уходить от Кургана. Да и конь соскучился: фыркал, дышал шумно в лицо – застоялся, простора хотелось ему, полететь пулей над землей. Микола похлопал верного друга по крупу, прижался лицом к шее, пробормотал:

– Вот и проведал тебя. Не скучай! – поправил холщовую торбу с овсом и вышел стремительно из теплушки.

Паровоз ухнул, выпуская понизу белые клубы – готов к дороге дальней, – и Микола прибавил шагу, торопясь в свой вагон. В купе было непривычно тихо. Купец в пенсне так же газетку читал. А Михайло сидел рядом с ним, смотрел в одну точку, натянутый, как стрела.

Племянник господина Смирнова радушно улыбнулся, завидя подъесаула, прилизывая пробор на голове. Сразу оценив обстановку, Микола коротко кивнул брату, позволяя ему дать короткое объяснение.

– Я Кургана проиграл.

Суровое лицо Билого расцвело в приветливой улыбке. Реакция казачьего офицера на новость ошеломила Михайло. Он уже представлял, как брат войдет в купе, услышит известие и начнет всех рубать и первого его же и раскроит пополам. Но подъесаул, улыбаясь еще больше, сел напротив господина Смирнова и протянул, глядя купцу прямо в глаза:

– Да ты шо. Моего Кургана?

Реакция казака насторожила купцов. Старший сердито поджал губы и начал в который раз сворачивать газету. Пенсне его, носимое скорее для форса, чем по необходимости, сверкнуло, поймав лучик знойного южного солнца.

– Вашего коня, господин подъесаул. Совершенно точно. И ничего смешного в данной ситуации я не вижу. Долг платежом красен, вам ли не знать! Никто вашего брата насильно играть не тащил. Или, может быть, вы не дворянин? И не знаете, что такое честь?

– Дворянин, дворянин, – успокаивающе закачал головой казак, поднимая руки, словно сдаваясь, и отстраняясь немного назад, – и про честь слыхивал. Как без этого. А позвольте узнать, что еще проиграл мой брат?

 

– Да всё, – выпалил Михась, чуть приподнимаясь со своего места. Но Микола остановил его резким взмахом открытой ладони.

– И курень батькин? – спросил как бы у него, а сам глаз так и спускал с купца. Тот еще больше стушевался, но быстро взял себя в руки, скрываясь за маской величия и презрения к станичникам.

– Нам ваша мазанка ни к чему. Денег немного хлопчик проиграл и коня вашего. Вот и вся мелочь.

– Приятная мелочь: породистый конь и годовые деньги. – Микола дружески кивнул брату. – Или, может, что-то осталось?

– Да все! – снова подсказал Михайло, пытаясь встать со своего места. – Не знаю, как получилось. Я же выигрывал!

– Ой, да с кем не бывает, – делано протянул Микола, отмахиваясь от него. – Позвольте, господа, узнать: уж не в очко ли вы играли без меня?

– Не в очко, – протянул купец настороженно.

– Как жаль. Любимая игра моя.

Поезд тронулся, перрон потянулся. Какая-то дама под зонтиком кивнула Миколе, улыбаясь. Казак отдал поклон ей в ответ.

– Так если деньги есть, то можно и в очко! – подсказал племенник, дергаясь всем телом, предвкушая, видимо, жирный куш.

– Красотка, – протянул Билый, кивая на девушку за окном. – Деньги есть. Куда без них. – Подъесаул вынул из скрытого кармана плотную пачку ассигнаций. – Во что вы там играли? Давайте продолжим, господа.

– В угадайку! – подсказал с готовностью племяш, ему тоже казалось, что с казаком будут проблемы, но, видно, таких деревенских простофиль еще поискать надо.

– В угадайку? – нахмурился Микола, не понимая. – Это как?

– В наперстки. Игра новая, заморская. Честная до невозможности. Потому что простая.

– Это где шарик надо угадать? – догадался казачий офицер и широко приветливо улыбнулся.

– Ага, – обрадованно протянул племянник.

– Слышал о ней, но не играл, – признался, с нарочитым сожалением вздохнув, Билый.

– Так давайте, – чуть ли не подпрыгивая на месте от радости, поправив пенсне, сказал дядя. – Может, коня своего отыграете назад.

– Придется рискнуть и Кургана и брата деньги вернуть, – сказал печально Микола. – Какой же я казак без коня? Уж лучше бы мне руки и ноги оторвало! И то потеря не такая была бы.

– Прости, братка, – прошептал Михась.

– Бог простит. Да и тебе как-то жить надо. Вот тут… – Билый принялся усердно слюнявить купюры, считая. Купцы завороженно смотрели на деньги. – …Полтораста рублей. Достаточно ли, чтобы отыграть долг? – Казак прищурился и посмотрел на старшего Смирнова. Тот медленно кивнул, продолжая не сводить взгляда с банкнот в зажатом жилистом кулаке подъесаула.

– Достаточно.

– Так крути.

Микола разжал кулак, и купюры веером медленно легли на стол. Господин Смирнов впервые за долгое время улыбнулся и притронулся к наперсткам. Показал, под которым лежит белый шарик. Племянник-приказчик его шумно выдохнул и приблизился к столу. Казак покосился на него. Михась старательно вытягивал шею, глядя сверху на действие, волнуясь – на щеках пятном выступил красный румянец, – до конца не понимая, что происходит, но чувствуя надвигающуюся катастрофу. Господин Смирнов виртуозно стал переставлять деревянные стаканчики и очень удивился, когда краем глаза заметил, что только двое смотрят за его быстрыми манипуляциями, а казак, продолжая улыбаться, не сводит с него глаз.

Руки замерли на столе.

– Отгадывайте. Где шарик?

Племянник Смирнова придвинулся еще ближе и засопел.

– Отодвинься, – попросил у него ласково Микола.

– Зачем? – не понял тот.

– Да надо, – протянул казак и внезапно резким движением выдернул из богатых ножен кинжал и, не замедляясь ни на секунду, с размаху пригвоздил руку господина Смирнова к столу. Купец, дико закричав, дернулся, разжимая пальцы. Выпущенный шарик покатился, прыгая, по столу.

– Да вот он, – радостно вскричал подъесаул.

– Сука, зарежу! – закричал фальцетом племянник и выдернул из кармана приличный складной нож. Михась повис у него сразу на руке, не давая раскрыть. Спесь господина Смирнова разом прошла, он уже другой рукой вытащил из саквояжа револьвер и выстрелил почти в упор в казака.

– Микола!

Грохнул выстрел, глуша всех в купе, и никто уже не слышал звона разбитого стекла. Ветерок вихрем влетел в замкнутое помещение. И заметался среди мечущихся фигур. А когда вылетал, то забрал с собой не только пороховые газы, но, конечно не без помощи подъесаула Билого, и племянника господина Смирнова. Проходящий поезд смел вылетевшую фигуру, унося вперед и бросая под колеса.

– Вот так, – пробормотал Микола, засовывая чужой револьвер за ремень. Посмотрел на купца, обмякшей тушкой прислонившегося к стеночке, и, сняв папаху, вытер пот.

Потом мельком глянул на ошарашенного брата.

– Упрел трошки, – подмигнул подъесаул брату. – Испугался?

– Ни.

– Правильно говорить «нет». В столицу же едем, братик. – И усмехнулся. – У паршивца револьвер добрый, а вот рука слабая, дрогнула.

В коридоре раздалась неистовая трель свистка. Билый, вспомнив, резким движением вытащил кинжал из пригвожденной руки, отер его о дорогой костюм – купец даже не пришел в себя. Из раны запульсировала алая струйка. «Всего-то раз ударил!» – удивился Микола и сказал брату:

– Вяжи. Сейчас появятся.

– Кто? – ошеломленно спросил Михась.

– Да, – подъесаул задумался, – все. Да и рану нужно чем-то зажать, а то сдохнет от кровопотери.

В дверь купе осторожно постучали. Братья уже справились и расселись по местам.

– Да-да, – откликнулся Билый.

Дверь осторожно приоткрылась, и в узкую щелочку заглянул человек в форменной фуражке. Не считая разбитого окна и лежащего на полу связанного пассажира, он также увидел чрезвычайно спокойно сидящих друг напротив друга казаков. Младший счастливо улыбнулся. Старший пригладил короткую бороду.

– Всё ли в порядке у вас, господа казаки?

– В полном, – подтвердил казачий офицер.

– До станции доедем без происшествий? Больше стрельбы не будет?

– Конечно, не будет, – подтвердил подъесаул.

– А там что?

– А там полиция. – Проводник решился и открыл дверь. – Может, господа чего-то желают?

– А можно, – начал Михась и затаил дыхание, – чая с лимоном?

– Сию минуту, – важно сказал проводник и поклонился.

Глава 3

Поезд медленно втянулся в вокзал, и на перроне заликовали люди, заволновались, замахали цветами, и неожиданно грянули медные тарелки и лихо забухал барабан, поддерживаемый оркестровыми трубами – кого-то очень важного встречали из первого класса.

Из купейных вагонов восторженно махали в ответ – пассажиры и встречающие радовались концу разлуки и встрече с близкими. Началась суета, люди заволновались, устремляясь в разные стороны, как обычно, не угадав с местами остановки нужных вагонов. Замелькали зонтики, перья на шляпках, улыбки на радостных лицах.

Лишь только в одном купе вместо окна была вставлена свежая некрашеная фанера. Люди косились, пробегая мимо этого места. Но особо не останавливались и не задерживались. Потому что серым островком на перроне среди всеобщего ликования и радужного солнца замерли глыбами городовые среднего оклада – три младших унтер-офицера: молодцы как на подбор, даже шинели трескаются на двухметровых фигурах, и на лицах строгих румянец такой, что туберкулез боится подойти. Возглавлял витязей титулярный советник, спесивый, резкий, худощавый господин, доходивший своим помощникам едва до груди. Выглядели очень настороженными и чересчур хмурыми в этом море всеобщей радости. Вот титулярный советник еще раз глянул на часы, потом на фанерное окно купе, которое точно остановилось напротив него, захлопнул крышку именных серебряных часов с благодарственной надписью от самого императора и решительным шагом направился к открывающемуся тамбуру. Зеленая дверь пронзительно заскрипела на несмазанных петлях, готовая впустить в себя полицейских.

Михась, который, проковыряв дырочку в фанере, видел движение на перроне и «настоящих» городовых в таком в большом скоплении, восхищенно воскликнул:

– Столица! А глянь, сколько золота вокруг, какая лепнина на столбах. Они что, мраморные? И что? Никто не ворует? Ой, красота. А кони где? Почему на перроне коней нет?! Господи, а барышни какие чистенькие да беленькие. Нам не пора выходить?!

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru