bannerbannerbanner
Апокалипсис местного значения. Книга 2

Николай Владимирович Андреев
Апокалипсис местного значения. Книга 2

Полная версия

– Ну и ладно! – Совсем обидевшись, Рябушкин отвернулся.

Романов почесал висок и, ничего не говоря, снова сел за стол.

«Санёк прав, – подумал он. – Кому-то мы явно перешли дорогу. Вот только как узнать, кому именно и в каком месте?»

– Ладно, слушай! – Отодвинув от себя рюмку, он сцепил пальцы над столом. – Я буду рассказывать о том, что мы делали в приемной, а ты, если такой умный, внимательно слушай и ищи причину. Договорились?

Рябушкин нехотя пожал плечами.

– Значит, так. Когда я пришел в отдел кадров, или как там теперь, не знаю, называется эта служба, в приемной уже сидели Миллер, Черноусов, Егорова и парень, чью фотографию показали по телевизору.

– Сергей Филатов?

– Да. Только я тогда не знал, как его звать… Я поздоровался и спросил, кто последний. Мне ответили, что последних здесь нет и что надо дождаться анкет, которые по правилам поступающие на работу заполняют перед собеседованием. Вот… Следом за мной зашел пожилой седоволосый мужчина. Спросил, где принимают на работу шофером. Сел возле двери и больше, кажется, не проронил ни слова… Следом за ним пришла Катя. Я подошел к ней, познакомился, а потом… А потом в приемную вошла Лариса Георгиевна. Ты бы видел ее в тот момент! – Романов привстал со стула. – Стройная, как топ-модель, хрупкая, как…

– Дальше что? – перебил Рябушкин.

– Это всё! – Романов сел на место. – Вернее, все… Почти одновременно с Ларисой Георгиевной из кабинета вышел кадровик, или как там, не знаю, у них называется эта должность, и вынес пустые бланки анкет.

Подняв голову, Романов вопросительно посмотрел на Рябушкина. Спросил: надо ли продолжать.

Не дождавшись ответа, согласно кивнул. Подвинул поближе пустую рюмку и, не отводя от нее пристального взгляда, принялся рассказать о том, что они делали, о чем говорили, как заполняли анкеты. Подробно остановился на небольшой ссоре из-за авторучки между Черноусовым и Миллером, вскользь упомянул о человеке, судя по растерянному виду, заглянувшему не в ту дверь, и дальше стал перечислять тех, кто, в какой последовательности, заходил на собеседование.

– А что за человек заглянул к вам? – спросил Рябушкин. – Что он сказал? Как вел себя? Как выглядел?

Романов задумчиво пожал плечами.

– Ничего не сказал. У него в руках, помню, была газета. Он вошел, оторвал от газеты глаза и когда увидел, что ошибся дверью, тут же вышел. А выглядел он обыкновенно: среднего роста, среднего телосложения, среднего возраста… Всё среднее.

– Понятно, – вздохнул Рябушкин. – А чем закончилась ссора между Черноусовым и Миллером?

– Ничем. Миллер забрал у Черноусова свою ручку и больше, насколько я помню, с ним не общался. Как, впрочем, и Черноусов с ним.

– Да… прямо скажем, не густо… Давай, дальше!

– Дальше я мило поговорил с Ларисой Георгиевной. Потом вызвали ее, потом Егорову, потом меня, потом я пособеседовался и через три минуты отправился домой… Или в магазин, не помню уже.

– А как же твоя Лариса Георгиевна?

– Никак. Она ушла сразу, как только вышла.

– Понятно, – протянул Рябушкин. – А ну-ка, расскажи мне обо всем подробнее, – попросил он. – Только, пожалуйста, конкретнее, без всяких там метафор; как на докладе: сухо и ясно!

Согласно кивнув, Романов взял бутылку со стола. Прищурил глаз и, стараясь не пролить на скатерть, аккуратно наполнил рюмки.

Рассказ вышел долгим. Начав с описания внешности Ларисы Георгиевны, предполагаемых душевных качеств, характера, Романов выказал, между делом, свое отношение к спутницам поэтов, и незаметно, слово за слово, перевел разговор на тему падения нравов в современном мире.

Несмотря на то, что Романов говорил много, всё сказанное им можно было уместить в одну фразу: «Во всех неприятностях виноваты женщины». Решив развить эту тему, он подробно рассказывал историю любви Пушкина к Наталье Гончаровой, которую в качестве примера приводил каждый раз, когда хотел показать, до каких бед доводит поэтов любовь к ветреным красавицам.

К этому времени Рябушкин и думать забыл о поставленной перед ним задаче – искать в словах Романова убийцу. Широко раскрытыми глазами он неотрывно смотрел на рассказчика и, внимая каждому его слову, до последней секунды надеялся на то, что роковая для поэта дуэль не состоится, а Наталья, чей экипаж встретился Пушкину на дворцовой набережной, когда тот вместе с Данзасом направлялся на Черную речку, увидит своего мужа и остановит его.

– Однако эта встреча так и не состоялась, – вздохнул Романов. – Жена Пушкина, как известно, была близорука, а сам он в это время, видимо, смотрел совсем в другую сторону.

В ту же секунду в душе Рябушкина что-то оборвалось. Ему показалось, что как только Романов в своем рассказе развел супругов по разные стороны дороги, лишив тем самым Пушкина последней надежды на спасение, он потерял самого близкого и дорогого ему человека.

Рябушкин засунул руку в карман и, не сдержавшись, громко всхлипнул.

– Ты чего, Санек? – Романов подошел к нему. Обняв сзади за плечо, спросил: – Никак Пушкина пожалел?

Рябушкин опустил голову. Достал носовой платок и шумно вытер нос.

– Не Пушкина, – сказал он. – Себя.

– Что-то случилось?

– Нет. – Рябушкин долго и протяжно вздохнул. – Я просто, брат, никак не могу понять: почему всё так плохо. Постоянно чувствуешь себя должником: родителей, детей, жены, любовницы. Словом, всех, кого когда-то целовал!

– Не только у тебя, у всех так.

– Да. Но почему?

Задав вопрос, на который Романов за долгие годы так и не сумел найти ответа, Рябушкин уткнулся лбом в его плечо.

– Ну, ничего, ничего. – Романов взял стоявшую перед ним полную рюмку водки. Поднес ее к губам Александра и, словно капризного ребенка, отказывающегося есть кашку, силой заставил выпить. – Вот так! – вытер ему салфеткой губы. – Молодец.

– Ну почему, брат? Почему всё так плохо?

– Возьми огурчик.

Закусив, Рябушкин торопливо, глотая окончание слов, принялся рассказывать о своих неудачах. О том, что на работе его ругают больше, чем платят, что любовница, учительница химии, окончательно охладела к нему, а жена – неплохая, в принципе, женщина, в последнее время совсем замучила – не дает пить даже по выходным.

– А тут еще Пушкин погиб! – хлопнул ладонью по столу. – Ну, как, спрашивается, не напиться!

В этот момент на улице, под окнами, зажглись фонари, а на площади, расположенной в двух минутах ходьбы от дома, где жил Романов, куранты отстучали восемь часов.

Выпив и выговорившись, Рябушкин успокоился. Пересел поближе к Романову, и, как ни в чем не бывало, завел разговор сначала о превратностях женской любви, о крепкой мужской дружбе, потом обнял его за плечо и, стараясь сильно не фальшивить, затянул романс «Гори, гори, моя звезда…». В конце романса, на словах: «Умру ли я», вспомнил о киллере, по версии Романова, в эти самые минуты, возможно, прячущегося в подъезде дома, и предложил пойти набить ему морду.

Романов согласился:

– Пошли.

Громко перешептываясь, они выглянули в подъезд. Поднялись, на всякий случай, на верхний этаж и, шатаясь из стороны в сторону, медленно спустились вниз.

В подъезде никого не было.

Выйдя на улицу, Романов поежился.

– Свежо, однако.

– Да.

– И киллера нет… Сбежал, сволочь.

– Смотри-ка, дождик кончился.

– Свежо.

– Слушай, а пошли ко мне! – внезапно предложил Рябушкин.

– Зачем?

– Мне сосед бутылку коньяка должен. А чего? Посидим, поговорим. К тому же, знаешь, – Рябушкин бросил взгляд по сторонам, – у меня дома как-то спокойнее.

Романов тоже посмотрел по сторонам. Схватил зашатавшегося Рябушкина за рукав и ответил согласием. Спросил только: что будет, если они попадут в вытрезвитель.

– Предупреждаю, мне штраф платить нечем!

– А мы на тр-р… на тр-ридцать первом доберемся автобусе. Тр-р… тр-ри остановки и мы – фьють! – уже на месте!

– Ну что ж, поехали!

Поддерживая друг друга, они прошли до ближайшей остановки и почти сразу сели в тридцать первый маршрут.

Между 25 и 28 октября

То ли ночь была светла, то ли день пасмурен, но за окном уже много часов подряд было одинаково темно.

Рябушкин то открывал глаза, с дивана наблюдая за тем, как Романов с соседом играют в шашки и пьют водку, то, словно проваливаясь в глухую яму, засыпал и опять просыпался, стоило кому-то из них повысить голос.

– Санек! Ты гостей уважаешь?

В очередной раз, открыв глаза, Рябушкин увидел то, что Романов, развалившись на стуле, сидит за столом один.

– А Мишка где? – приподняв голову, спросил он.

– Какой Мишка?

– Сосед мой.

Романов удивленно посмотрел по сторонам.

– Был тут.

Не найдя в комнате пропавшего Мишку, он пожал плечами. Немного подумал и снова обратил свой взор на Рябушкина.

– Нет, ты мне ответь: ты гостей уважаешь, или как?

– Чего тебе?

Романов обиделся. Привстав со стула, он затряс головой, размахнулся и ударил себя кулаком в грудь.

– Санёк! Меня, может, убьют скоро! А ты… а ты такие вещи говоришь! Плакать хочется!

Окончательно проснувшись, Рябушкин встал с дивана.

– Не убьют. Что-нибудь придумаем.

С готовностью кивнув, Романов сел на место. Однако не прошло и пяти секунд, как снова вскочил на ноги.

– Санёк! А четверых-то уже тю-тю, – он провел ребром ладони по горлу. – Думай, не думай, а уже ничего не придумаешь! Поздно!

– А мы всё-таки постараемся.

– Да? – Романов бросил на Рябушкина долгий взгляд. Сел на стул и уронил голову на грудь. – Это хорошо, – пробормотал он.

И снова.

– Санёк!

Прихватив со стола бутылку минеральной воды, Рябушкин подошел к компьютеру, стоявшему на отдельном столике в углу комнаты.

– Санёк, а чего мы придумаем, ты уже знаешь?

Рябушкин включил компьютер. Дожидаясь, когда тот загрузится, выпил воды из горлышка.

 

– Есть у меня одна мысль.

– Говори!

Рябушкин сел за столик. Спросил Романова: где находится экспедиторская фирма «Трансавтосервис», в которую тот ходил устраиваться.

– Возле чапаевского райисполкома?

– Кажется, да.

– А какой у них электронный адрес, знаешь?

Романов нахмурил лоб.

– Впрочем, не напрягайся, сам найду.

Рябушкин подвинул к себе поближе клавиатуру и быстро застучал по ней пальцами.

– А зачем тебе?

– Хочу залезть к ним в компьютер, посмотреть, что там, – не отрывая взгляда от экрана монитора, пояснил Рябушкин. – Может, что-нибудь интересное выужу.

Не зная, что делать дальше, Романов встал. Пошатываясь из стороны в сторону, сделал несколько неуверенных шагов по комнате. Наткнувшись на диван, упал на мягкие подушки и через пять секунд погрузился в тревожный сон.

Он – пятилетний мальчик – просыпается среди ночи в пустой комнате на даче приятелей отца. Придавив коленом скрипучие пружины кровати, медленно приподнимается над изголовьем и кличет маму. Никто не отзывается. Он встает и, вытянув руки вперед, отправляется на ее поиски. Почти не дыша, осторожно переставляя ноги, он то открывает глаза и вглядывается в ночь, то, испугавшись доносящихся откуда-то из-за спины шорохов, закрывает лицо ладошками и зовет на помощь. Ему кажется, что где-то там в углах, где тьма особенно зловеща, а тяжелый пропитанный пылью воздух дрожит от напряжения, затаились страшные существа, готовые броситься на него и разорвать на части. Ему хочется вернуться назад в постель. Но он упрямо движется вперед, потому что знает: если сейчас, сию минуту, он не удостоверится в том, что мама с папой помнят о нем, жалеют и по-прежнему любят его так, как любили раньше, эту ночь он не переживет.

28 октября

Романов проснулся от жажды. Стараясь лишний раз не вертеть больной головой, осторожно встал с дивана. Прошел на кухню, выпил воды прямо из-под крана и медленно вернулся обратно. Убедившись в том, что в квартире никого нет, сел за застеленный чистой скатертью стол и взял в руки записку, лежащую рядом с пустой цветочной вазой.

«Вася, я ушел на работу, – писал Рябушкин. – Сварил суп. Кушай, если можешь. Если захочешь пойти погулять – ключ в прихожей на гвоздике. Буду после обеда. Пока. Не забудь перевести часы на зимнее время».

И снизу приписка:

«P.S. Ничего интересного в компьютере твоей фирмы нет. Накладные, акты, карта города. Посмотри сам. Приду, будем думать дальше. Всё. Не напивайся, дождись меня».

Бросив записку на стол, Романов перевел часы назад и подошел к компьютеру, рядом с которым лежали распечатанные на принтере документы. Не найдя в них, как и предупреждал Рябушкин, ничего заслуживающего внимания, взял карту города и, от нечего делать, принялся разыскивать на ней свою улицу.

«Вот она, дорогая, – погладил ее пальцем. – А где, интересно, мой дом?»

Отыскав место, где предположительно должен находиться его дом, Романов обратил внимание на значки, разбросанные по карте.

Значками, выполненными в виде окружностей и острых углов, примыкающих к верхушкам этих окружностей, были обозначены: здание на перекрестке улиц Чкалова и Интернациональной, казино «Золотая рулетка», заброшенный карьер и пригородный пионерский лагерь «Орленок». Рядом со значками были начертаны дроби, в знаменателях которых стояло: «ВЗД – 144», а в числителе – различные цифры от 4 до 8.

«Наверное, это объекты их деятельности», – подумал Романов.

Засунув карту в карман брюк, он вынул оттуда смятые рубли. Пересчитал – денег было на одну бутылку портвейна.

«Это хорошо. Надо будет к Санькиному приходу что-нибудь прикупить».

Повеселев от этой мысли, он выпил стакан воды и направился в прихожую.

Чего только Романов не делал для того, чтобы избавиться от похмелья. Мерз под холодным душем, принимал аспирин, стаканами пил огуречный рассол. Но всякий раз, когда после душа у него начинался насморк, после рассола – усиливалась жажда, а после аспирина – болел желудок, он, проклиная всех советчиков и тех дураков, кто следует советам дилетантов-теоретиков, шел на кухню и выпивал полстакана водки. Насморк тут же исчезал, жажда утолялась, а желудочные колики, как по мановению волшебной палочки, проходили вместе с похмельем в течение нескольких минут. Так, напиваясь вечером, он, бывало, с наслаждением представлял себе, как утром следующего дня встанет с постели, подойдет к холодильнику, откроет его, достанет покрытую ледяными каплями бутылку, от прикосновения к которой всё тело покроется мурашками, нальет в теплый стакан водку и медленно со смаком выпьет ровно сто грамм. Потом закусит чем-нибудь солененьким и выпьет еще сто.

«Ради предвкушения этих минут стоит иногда напиваться, – направляясь в магазин, думал Романов. – И жить, между прочим, стоит тоже».

Внезапно его размышления были прерваны нежданной встречей. Перед самым входом в универсам, среди многолюдной толпы покупателей, он увидел женщину, одетую в золотистый длинный плащ и платок, завязанный узлом на шее подобно тому, как на картинах Петрова-Водкина завязаны платки у крестьянок.

Романов узнал эту женщину. И обомлел от нахлынувшего на него счастья.

Все дни, со времени знакомства с Ларисой Георгиевной, он непрерывно думал о ней. В своих мечтах встречался с ней в каком-нибудь достойном ее дорогом ресторане, говорил красивые слова, брал за руки, перебирал в своей ладони ее тонкие пальцы, прикасался к ним губами, но никогда – ни тогда, ни после – не смел даже надеяться на взаимность: настолько недоступной казалась она ему.

Сделав шаг навстречу, Романов развел руками.

– Лариса Георгиевна! – радостно и несколько фамильярно, воскликнул он: – Сколько зим!

В ту же секунду перед ним, как из-под земли, выросли двое крепких мужчин.

Лариса Георгиевна остановилась. Чуть сощурив глаза, посмотрела на него, произнесла: «А, это вы», и, еле заметно кивнув провожатым, сказала, что все нормально – это ее знакомый.

Провожатые окинули Романова взглядом, каким злые псы осматривают любимого хозяйского кота, перед тем как уступить ему дорогу, и медленно отошли в сторону.

Покосившись на мужчин, каждый из которых был выше его как минимум на голову, Романов вопросительно посмотрел на Ларису Георгиевну.

– Не обращайте внимания, – Лариса Георгиевна небрежно махнула рукой в сторону провожатых. – Это мои друзья.

– Я понял.

Романов смущенно улыбнулся и после небольшой паузы принялся сбивчиво выражать свое сожаление по поводу того, что она так рано ушла из приемной отдела кадров экспедиторской фирмы.

Лариса Георгиевна терпеливо выслушала его, а когда ей это наскучило, оборвала.

– Простите… не помню, как вас звать. Мне тоже очень жаль, что так получилось, но, к сожалению, я очень спешу. Еще раз прошу меня извинить за то, что забыла ваше имя…

– Ничего страшного! Буду рад познакомиться снова… Василий Романов.

– Что вы говорите, – усмехнулась Лариса Георгиевна. – Совсем как поэта.

– Вы знаете такого поэта?

– Конечно.

Поправляя платок, она подняла голову и, тщательно выговаривая каждое слово, процитировала:

Мы растили детей, почитали отцов,

Мы искали в Заветах основы основ.

Но как тщетность усилий…

– Ряд сгнивших крестов над могилами некогда павших борцов, – торопливо добавил Романов.

Лариса Георгиевна замерла.

– Простите, я не поняла… Вы что, тот самый Романов?

Поняв, что разговор налаживается, что еще немного и его статуэтка с голубыми глазами всерьез заинтересуется им, Романов от радости мысленно застучал себя кулаком в грудь.

«Конечно, я тот самый Романов! – хотелось крикнуть ему во все горло. – Кто же еще-то!»

– Я, – опустив глаза, как можно скромнее ответил он.

Лариса Георгиевна всплеснула руками.

– Быть не может! Вы, наверное, шутите?

– Нисколько.

– Вот это да! – радостно воскликнула она. – Подумать только, ведь я в институте на конкурсе самодеятельности ваши стихи читала: «Морской бой»! Помните такие?

– А как же!

– А некоторые из ваших стихотворений, самые любимые, даже в отдельную тетрадку выписывала!

– Ну, это, на мой взгляд, излишне, – стараясь распрямить губы, сами собой складывающиеся в самодовольную улыбку, смущенно пробормотал Романов.

– Нет, ну надо же!

Лариса Георгиевна еще раз всплеснула руками. Покачав головой, внимательно посмотрела на него и сказала, что представляла его совсем другим.

Романову было забавно наблюдать за тем, как менялось выражение ее лица. Холодное, если не сказать, надменное при разговоре с несостоявшимся сослуживцем, оно, стоило тому из потенциального референта превратиться в настоящего Поэта, постепенно становилось восторженно-счастливым, как у девочки-малолетки на концерте кумира.

– Я и был другим, – улыбнулся он. – По крайней мере, в то время, когда вы учились в институте.

– Да, вы правы. Хотя, как мне показалось, не совсем тактичны… Или мне это только показалось?

Несмотря на трепетные чувства, которые Романов питал к Ларисе Георгиевны, он решил не поддакивать ей.

"Не кумирово это дело", – подумал он.

Не став отвечать на вопрос, ответ на который мог бы осложнить их так замечательно складывающиеся отношения, Романов показал на прядь светлых волос, выбившуюся из-под ее платка, и заметил, что несколько дней назад она тоже выглядела несколько иначе.

– Вы имеете в виду прическу? – спросила Лариса Георгиевна.

– Не только. Начать с того, что вы тогда были без очков. У вас был другой макияж, другая одежда и другой цвет волос… Точно! Если мне не изменяет память, вы в тот раз были шатенкой!

– Вообще-то я имею привычку иногда перекрашиваться и даже переодеваться!

– Я не об этом, – поморщился Романов. – Вы были одеты в другом стиле, и я бы даже сказал: в другом вкусе. Словно в тот день вы экспериментировали со своей внешностью.

Лариса Георгиевна засмеялась.

– Пожалуй. – Она взяла его под руку и повлекла в сторону универсама. – А вы, наверное, пользуетесь успехом у женщин? Я угадала?

– Почему вы так решили?

– Ну, во-первых, потому что вы известный поэт, а во-вторых, вы необыкновенно внимательны к нам. Обычно мужчины не замечают подобных вещей. По крайней мере, когда в тот раз я меняла свой облик, очень на это рассчитывала… Ну, так как у нас обстоят дела с женщинами?

Романов пожал плечами. В другое время, в присутствии другого собеседника, он бы с удовольствием поговорил на эту тему, тем более что ему, как сам считал, было чем похвастаться. Но сегодня он даже думать не хотел о прошлом – его интересовало только будущее.

«А есть ли у нас оно, это будущее?» – внезапно подумал он.

– Если у кого-то сегодня я еще и пользуюсь популярностью, – вздохнул Романов, – то только у наемных убийц.

– У каких убийц? – остановилась Лариса Георгиевна.

– Вы телевизор смотрите?

– Да. То есть, нет… Иногда.

Романов покосился на сопровождающих их мужчин. Наклонил голову и прошептал о том, что из восьмерых, приходивших вместе с ними устраиваться на работу в экспедиторскую компанию, четверых уже убили.

– Что вы говорите?! – закрыв ладошкой рот, ахнула Лариса Георгиевна. – Откуда вам это известно?

– Я же говорю, по телевизору сообщили. Имена, фамилии – всё честь по чести. И даже фотографии показали: Егоровой и Филатова, помните, парень был такой… краснощекий.

Лариса Георгиевна отпустила руку Романова. Осторожно поправив прядь волос, выбившихся из-под платка, медленно отвернула лицо в сторону.

Несмотря на то, что она, судя по волнению, со всей серьезностью отнеслась к этому известию, в ее действиях не было и намека на растерянность. Она не выспрашивала, что ей делать дальше, чего Романов больше всего боялся, не мучила вопросами о том, кто, за что и почему желает ей смерти – едва услышав о грозящей опасности, она сразу принялась сосредоточенно думать обо всем этом сама.

Спросила: известно ли ему еще что-нибудь.

Романов ответил, что кроме фамилий убитых – ничего.

– Вы знаете, кто убивает и за что?

– Откуда?

– Понятно, – Лариса Георгиевна еще раз покачала головой. – Это очень плохо.

Она снова взяла его под руку и медленно направилась дальше.

– Мне кажется, что это каким-то образом связано с нашим собеседованием, – сказал Романов.

– Почему вы так решили?

– То, что убийца за два дня застрелил четверых, а стрелял, как полагают в милиции, один и тот же человек, наводит на мысль о том, что у этих четверых было нечто общее между собой. И я даже догадываюсь, что. Все они в один и тот же час находились в одном и том же месте.

– Вы считаете, что к убийствам причастна экспедиторская фирма?

– Нет. Убивают люди, а не фирма. А впрочем, – торопливо добавил Романов. – Фирму я на всякий случай тоже проверил.

 

– Каким образом?

– Мой приятель – начинающий хакер. Он залез к ним в компьютер и скачал оттуда несколько файлов.

– Зря. Это может быть опасно… И что там?

– Накладные, – принялся перечислять Романов, – различные акты, карта города… В общем, ничего интересного.

– И это всё?

– Всё.

В следующую секунду, вспомнив, как нельзя кстати, о том, что упомянутая карта у него с собой, Романов торопливо вынул ее из кармана. Протянул Ларисе Георгиевне и предложил ознакомиться лично.

Лариса Георгиевна остановилась. Взяла в руки листок и принялась внимательно изучать его.

Не поднимая глаз, спросила, имея в виду окружности с острыми углами, примыкающими к верхушкам этих окружностей, знает ли он, что это за обозначения.

– Нет.

– А что означает: «двадцать пять, десять, двенадцать ноль-ноль»? – Лариса Георгиевна ткнула пальцем в еле заметную надпись в нижнем правом углу карты.

Романов протянул руку.

– Не знаю. Дата и время, наверное… А вы как считаете?

Лариса Георгиевна задумчиво прикусила нижнюю губу.

– Я считаю: мы с вами в большой опасности.

– Я понимаю.

– Нет! Вы не понимаете! – Она вернула листок. – Вам нужно срочно покинуть город. И как можно скорее!

Романов насторожился. В тоне, котором были произнесены эти слова, ему послышался шорох осыпающейся с кумира позолоты.

“Ну, вот и всё! – подумал он. – Сейчас она протрет глаза, проморгается и с удивлением обнаружит перед собой не Поэта, стихи которого в детстве по дурости выписывала в тетрадь, а несостоявшегося секретаря-референта с опухшим лицом”.

Спросил: в чем собственно дело.

– Как в чем? Вы же сами только что сказали, что киллер убивает всех, кто был на собеседовании в экспедиторской компании! По-вашему, этого недостаточно для того, чтобы позаботиться о своей безопасности?

Романов расстроился. По тому, как Лариса Георгиевна ответила, он решил: она сама догадалась о том, что за карта попала им в руки, и теперь, словно старшая сестра, не желающая тратить время на объяснения с глупым братишкой, которому сколько не объясняй – всё без толку, пытается отвязаться от него.

Спросил:

– А как же вы?

– Я тоже, если ничего не случится, уеду… Ненадолго.

– И куда же, если не секрет?

Немного подумав, Лариса Георгиевна сказала, что, скорее всего, проведет некоторое время в пионерском лагере “Орленок”.

– Где?!

Взглянув на выражение лица Романова, Лариса Георгиевна рассмеялась.

– У вас очень глупый вид, – сказала она. – Лагерь только называется пионерским. На самом деле там давно обосновались сектанты. «Церковь Иоанна Богослова». Слышали о такой?

Романов слышал. Он на мгновение представил себе березовые аллеи с уныло бродящими людьми в черных одеждах, проповеди отца Павла на асфальтовой площадке, там, где раньше проводились утренние линейки, костер, от которого веет сладким запахом жертвоприношений, и с отвращением передернул плечами. Трудно было найти другое такое место и другое такое общество, где бы он чувствовал себя столь неуютно.

– Ужас какой-то! – пробормотал он.

– Не скажите, – возразила Лариса Георгиевна. – Уж где-где, а там ни одному киллеру не придет в голову искать тебя.

Романов пожал плечами. Немного подумал и сказал, что, возможно, она права.

Каждый раз, встречаясь с новыми женщинами, Романов пытался найти в них черты того образа, который много лет назад создал в своем воображении. Что это был за образ и как он выглядел, сам он точно не знал. В нем было нечто от русских царевен из детских сказок, старой фотографии молодой мамы, где она, улыбаясь, сидела на диване с младенцем на коленях, одноклассницы с модными в то время завитушками на голове – первой девочке, в которой увидел объект вожделения. И было в этом образе что-то еще: неуловимое, неосязаемое, что-то, что нельзя описать словами и даже мысленно представить, а можно только почувствовать, глядя вслед незнакомой женщине: да, это именно та, которую ты искал всю жизнь.

– Что вы на меня так смотрите? – поймав на себе пристальный взгляд Романова, спросила Лариса Георгиевна.

– Ничего, – смущенно отводя глаза, пробормотал он.

– Ничего?

– Нет, ничего.

И тут Романов понял, что образ, который много лет хранил в своей душе, холил, лелеял и дополнял новыми чертами, во многом соответствовал тому, что он увидел в Ларисе Георгиевне.

В этот момент ему стало страшно. От опасности, которой она подвергала себя, разгуливая по улицам города, где каждый день неизвестный киллер отстреливает мирных жителей; от того, что скоро, буквально через несколько секунд, им, видимо, придется расстаться. Но больше всего он испугался того, что мог никогда не встретиться с ней. Мог полениться и не пойти устраиваться на работу в экспедиторскую фирму, не согласиться на предложение Рябушкина переночевать у него, мог, наконец, просто-напросто не напиться и не отправиться утром в магазин за бутылкой.

Романов вытер выступившую испарину со лба. Ему пришла в голову мысль о том, что не повстречай он сегодня Ларису Георгиевну, его Ларису Георгиевну, захотелось добавить ему, он никогда бы не пожалел об этом. Не пожалел, потому что никогда бы так и не узнал о том, как много лет назад, одним ничем не примечательным теплым октябрьским утром, сделав что-то не так, прошел в двух шагах от своего счастья.

– Мы с вами еще обязательно встретимся. Обещайте мне это.

Романов произнес эти слова таким тоном, будто был заранее уверен в том, что Лариса Георгиевна обязательно обманет его.

Лариса Георгиевна смущенно улыбнулась. Протянула визитку с домашним адресом и тихо произнесла:

– Обещаю. А теперь, – добавила она, – если вы не против, я, пожалуй, пойду… Хорошо?

Не дождавшись от Романова ни возражения, ни согласия, улыбнулась. Поправила выбившуюся из-под платка прядь светлых волос и медленно, то и дело оглядываясь, направилась в сторону двух мужчин, каждый из которых был выше Романова чуть ли не на целую голову.

***

Купив бутылку портвейна, Романов сидел, развалившись, на скамейке в усыпанном желтою листвою сквере и, слегка сощурив глаза, смотрел себе под ноги.

«Мне скоро сорок один, – думал он. – И все эти годы, подобно Пигмалиону, я скрупулезно создавал в своем воображении идеал женщины… И что? Стал ли я счастливее оттого, что достиг своей цели? Вряд ли… Стал ли несчастливей? Пожалуй, что стал… А почему? А потому, что, создав идеал и воочию увидев его, понял: все мои старания, труды, надежды оказались тщетными! Я не достоин своей Галатеи!»

Романову нестерпимо захотелось выпить. Он покосился на лежащую рядом бутылку вина, завернутую в полиэтиленовый пакет, взял в руки, подержал на весу несколько секунд и положил обратно.

– Нельзя!

«А почему, собственно, нельзя?» – спросил самого себя.

«Да потому, – дал себе ответ, – что вечером с работы придет Санек, и ему тоже захочется выпить!»

Романов улыбнулся. Этот спор двух «я» он называл конфликтом правого полушария головного мозга, которое, как он вычитал из какой-то газеты, отвечает за эмоции, и левого, отвечающего, по версии все той же газеты, за логику.

«А может, не захочет?» – предположило правое полушарие.

«Захочет, захочет! Я его знаю!»

Правое полушарие Рябушкина тоже знало и потому решило не спорить.

«Хорошо, – согласилось оно. – Однако, как мне кажется, Санек не из тех хозяев, кто встречает гостей пустым чаем. Уверен: он сам принесет выпивку».

«Дело не в выпивке! – возразило левое полушарие. – Санек может обидеться на то, что я начал пить без него… Надо потерпеть».

«Сколько?»

«Сколько потребуется!»

Не зная, что возразить, правое полушарие помолчало несколько секунд, потом предложило аккуратно откупорить бутылку, чуть-чуть отпить из нее и так же аккуратно вставить пробку на место.

«Никто ничего даже не заметит!» – заверило оно.

Левое полушарие в деталях представило себе каждое из вышеперечисленных действий и согласилось.

«Ну, если аккуратно и чуть-чуть, то тогда, пожалуй, можно».

Романов схватил бутылку. Открыл ее и с огромным наслаждением отхлебнул из горлышка.

«Всё, хватит!» – предупредило левое полушарие.

– Хватит, так хватит, – Романов вытер внешней стороной ладони губы. Икнул и, небрежно закупорив бутылку, снова развалился на скамейке.

Удовлетворенно выдохнул:

– Хорошо!

Однако хорошо было недолго. Минут через пять, отреагировав на ухудшение состояния, правое полушарие заныло:

«Мало, надо еще».

«Достаточно! Санек просил не напиваться!»

«А кто тут собирается напиваться? Поправлю здоровье, и всё: больше ни-ни».

Рассудив, что напиться и поправить здоровье действительно не одно и тоже, левое полушарие, отвечающее за логику, согласилось.

Рейтинг@Mail.ru