Николай Викторович Тюрин
Антонов. Последний пожар
Павел Петрович первым делом опросил кассира и свидетелей, составив для себя картину преступления. Удобно расположившись в кабинете полицейского участка и попросив стакан крепкого чая, он стал обдумывать это дело. Что-то тут было знакомое. Павел Петрович начал перебирать в уме похожие преступления в регионе.
– Да- да, вполне может быть, – задумчиво пробормотал Дурново, вертя в руках странную записку, оставленную преступниками.
– Что вы сказали? – спросил его помощник, сидевший напротив и ожидавший указаний.
– Видите ли, голубчик, обычный уголовник никогда бы не оставил подобную улику.
– А вдруг это ложный след? – предположил помощник.
– Не будем и это сбрасывать со счетов. Но только вот совсем недавно был в Тамбове похожий случай. Взяли там контору купцов Федотовых. Весьма дерзкое преступление.
– Как же, слышал-с, – произнёс помощник.
– Весьма похоже, – продолжил Дурново. – Там по подозрению проходит некто Антонов по кличке «Шурка». Опасный тип. Ушёл от наших в облаве. Стрелял подлец.
– Об этом Шурке, ваше благородие, по городу легенды ходят. Прямо героем кличут.
– Доиграется этот герой, – Павел Петрович зло хлопнул рукой по столу. – Ты вот что. Пошли в Тамбов в управление за Шуркиной карточкой. Чую, он это.
– Слушаюсь, ваше благородие, – ответил помощник и вышел из кабинета.
А Павел Петрович откинулся на спинку стула, прикрыл глаза и погрузился в размышления. Он представлял, как государь вручит ему ещё один орден за поимку особо опасного преступника. В успехе он не сомневался.
На следующий день из Тамбова привезли фотокарточку Антонова, хранящуюся в уголовном деле.
– Он! Он это, разбойник, – причитал кассир станции, рассматривая предъявленную ему карточку. Старик всё ещё боялся, что украденные деньги повесят на него.
Остальные свидетели также уверенно опознали Антонова и описали двоих его подельников. На обратной стороне карточки была надпись, сделанная рукой Шурки. Сверив эту надпись и записку, Дурново пришёл к заключению, что они написаны одним почерком.
– Преступник установлен, господа, – громко оповестил полицейских Павел Петрович. – Антонов Александр Степанович, он же Шурка, он же Румяный, он же Фартовый. Член партии социалистов-революционеров, матёрый опасный преступник. Он родом из Кирсанова. Надо там пошерстить, вдруг объявится у родственников. Ещё проверьте Мучкап. Сестра у него там живёт, Анна. Подозрительная личность. Ещё в Пензе сестра есть. Отправьте туда ориентировку.
– Будет сделано, ваше благородие, – ответил помощник.
– Установите за ними наблюдение на всякий случай, – приказал Дурново. – И ещё: не мог он это провернуть без местных бандюков. В темноте ведь и заплутать легко. Опять же лошади, где они их взяли? Приехали на них? По описаниям проверьте шантрапу в округе. А там и к Шурке ниточка потянется.
Закрутилась полицейская машина. Через некоторое время Павлу Петровичу доложили, что напали на след преступников. По словесному портрету задержаны были братья Фирсовы, у которых при обыске нашли лишь незначительную часть денег. На допросе они признались, что участвовали в налёте, но подельников выдавать не стали. Лишь прижатые к стенке уликами они подтвердили, что руководил ими Антонов. Позже полиция напала на след Большакова, но тот успел скрыться и задержать его не удалось. В доме его при обыске нашли двести восемьдесят рублей и наган. Про Ишина полиция даже не подозревала. В Красивке нашли коня, оставленного Антоновым, но самого Александра там никто не видел.
– Опять, сволочь, ушёл, – думал сыщик Дурново, досадуя, что придётся на время отложить награждение. И государь, и орден растаяли в его сознании. – Ничего. Всё равно поймаю.
В Саратов Антонов прибыл на поезде. Взяв извозчика, он с вокзала отправился по известному ему адресу. Оказалось, что на той квартире уже живут незнакомые ему люди. Необходимо было срочно найти новое жильё. Александр поехал ещё по одному адресу, но и там хозяина не оказалось.
– Что-то здесь не так, – подумал Антонов. В городе у него было мало знакомых, а уже опускались сумерки. Нужен был ночлег.
Лишь по третьему адресу Шурка застал едва знакомого ему члена партии Бирюкова Ивана, который не принимал участия в боевых операциях, а работал с подпольной литературой. Но выбора у Шурки не было. От Бирюкова Антонов узнал, что, пока он отсутствовал, в Саратове были арестованы многие его однопартийцы. Кто-то выдал всё руководство Поволжского комитета эсеров. И, конечно, Антонов никак не мог подозревать, что человек, любезно приютивший его у себя, является тайным осведомителем полиции. Уже на другой день начальник Саратовского охранного отделения ротмистр Александр Павлович Мартынов читал докладную записку агента Бирюкова. Он сразу понял, что в сети попала крупная рыба, что «Осиновый» вновь объявился.
За подозреваемым установили наблюдение, стали прощупывать его связи. Требовалось установить личность Осинового. Спустя несколько дней из Тамбова пришла ориентировка. Всё указывало на то, что преступником является Антонов Александр Степанович, проходивший в Тамбове под кличками «Шурка» и «Румяный».
Мартынов отправил в Тамбов телеграмму об установлении местонахождения Шурки и приказал усилить наблюдение за ним. Ничего не подозревавший Антонов в это время нащупывал подходы к генералу Сандецкому, искал нужных людей. Он был твёрдо уверен, что выполнит поставленное задание и не подведёт партию. Аресты соратников его не остановили. Наоборот, он хотел доказать, что и сам может справиться с таким непростым делом. Даже о Софье он теперь вспоминал редко. Уверенный в девушке, Александр думал, что любовь может и подождать. Дело превыше всего. Но мог ли он тогда представить, что ждать им придётся мучительно долго?
Начальник Тамбовского полицейского управления Павел Петрович Дурново, получив телеграмму от Мартынова, сразу же выехал в Саратов, чтобы принять личное участие в поимке преступника. На вокзале его ожидал сам Мартынов. Они были старыми друзьями, когда-то вместе начинавшими полицейскую карьеру.
– Как доехал, Павел Петрович? – спросил ротмистр, тепло обнимая своего коллегу. – Рад встрече!
– Спасибо, Александр Павлович, взаимно, – церемонно ответил Дурново. – Дорога великолепная. Отдохнул немного.
– Прошу в экипаж, – показал рукой направление Мартынов.
– Если позволите, Александр Павлович, давайте начнём с дела, а потом пообедаем.
– Как скажете, Павел Петрович, – согласился Мартынов. – У нас всё готово.
Они покинули вокзальную суету и направились в полицейский участок. Потом Мартынов приказал извозчику отвезти вещи гостя к себе домой, и коллеги прошли в помещение. В просторном кабинете было уютно. Посередине стоял большой массивный стол из тёмного дерева, который украшала искуссная лампа. Вдоль стен располагались шкафы с многочисленными книгами. На стене висел портрет государя императора в золочёной раме.
Мартынов докладом открыл совещание. Он сказал, что партия эсеров в Саратове практически разгромлена, многие руководители арестованы. В последнее время замечена активность боевой группы, выявлено несколько её участников. В среду эсеров внедрён агент охранки, который передаёт важные сведения. Тут Мартынов показал Дурново последнюю записку агента Бирюкова.
– Я полагаю, – заключил свой доклад Мартынов, – ждать далее нельзя. Иначе может случиться непоправимое. А тогда и наши головы полетят.
– Согласен с вами, Александр Павлович, – поддержал его Дурново. – У вас есть конкретный план?
– Да, Павел Петрович. Предварительные наброски мы сделали, – ответил Мартынов и обратился он к одному из присутствующих здесь полицейских: – Подайте карту.
Ротмистр продолжил, со знанием дела оперируя картой:
– Вот адреса, где проживают известные нам граждане. Везде дежурят надёжные извозчики, которые докладывают об обстановке.
– А дворники? – спросил Дурново.
– Не все сотрудничают с нами. Наши предупреждены, что если жильцы съедут, то проследить и доложить, – ответил другой офицер.
– Хорошо, – произнёс Дурново и обратился к Мартынову: – Когда думаете начинать?
– Я полагаю, Павел Петрович, брать будем завтра ночью одновременно по всем адресам, чтобы не предупредили. Сил у нас достаточно.
– Прошу вас, Александр Павлович, разрешить мне лично возглавить поимку Антонова.
– О, я буду этому только рад.
Обговорив ещё некоторые важные детали предстоящей облавы, друзья отправились обедать в домашней обстановке ротмистра Мартынова.
Утром Дурново вызвал на секретную квартиру агента Бирюкова и расспросил его о Шурке.
– Ваше благородие, вижу его мало. Уходит рано утром. Часто на весь день. Скрытен, неразговорчив, – докладывал Бирюков.
– Оружие у него есть? – спросил Павел Петрович.
– Так точно. С наганом всегда ходит.
– Девки? Вино? – продолжил расспросы полицейский.
– Девок не водит, а винцо иногда попивает, – ответил Бирюков.
– Ты вот что, любезный, поставь-ка ему графинчик сегодня. Скажи, что праздник у тебя. Сам немного посиди, вдруг он без компании пить не станет. А как уснёт – дай сигнал. Тут мы его и возьмём, – Дурново был мастером подобных арестов.
– А вдруг пить не станет? – засомневался Бирюков.
– Не станет, просто жди. Пьяного, конечно, легче брать, но мы и так справимся. Вот тебе на водку, – Дурново дал агенту денег.
– Всё понял, ваше благородие, – сказал Бирюков, убирая в карман деньги.
– Смотри, сам не напейся! Шкуру спущу! – пригрозил Павел Петрович.
– Никак нет-с, ваше благородие, не сомневайтесь, – ответил Бирюков и, пятясь, вышел из кабинета.
Вечером Дурново проинструктировал предоставленных ему полицейских, и они, расположившись недалеко от известного дома, стали ждать. Стемнело быстро. Стоял мягкий февраль одна тысяча девятьсот девятого года. Во дворах и на улице было много снега. Часть полицейских, переодетых дворниками, большими лопатами сгребали его в кучи. Через какое-то непродолжительное время они зафиксировали, что Антонов проследовал в свою квартиру.
Часа через два в одном из окон квартиры замигала лампа. Это Бирюков подал условный знак.
– Вперёд! – коротко скомандовал Дурново.
Полицейские быстро вошли в дом и через заранее открытую Бирюковым дверь проникли в квартиру.
– Там он, – тихо указал Бирюков на комнату. – Спит.
Трое полицейских резко вбежали в помещение и скрутили спящего Шурку. Тот даже не успел выхватить из-под подушки наган.
– Ааааааа, – хрипел Антонов, не понимая происходящего и тщетно пытаясь вырваться.
В комнату вошёл Дурново, и один из полицейских протянул ему паспорт, изъятый у Шурки.
– Карпухин Пётр Афанасьевич, – вслух прочитал Дурново, а потом неожиданно добавил: – Ну, здравствуй, Шурка.
Только тут Антонов понял, что попался основательно, и всё пропало. Это была его первая неудача, что его сильно взбесило.
– Иуда, – зло выговорил он жавшемуся в углу Бирюкову. – Сдал, падаль. Ничего. Я тебя ещё достану.
– Теперь, Шурка, ты никого не достанешь. Расстрел тебе светит, – сказал ему Дурново. Вид у него был довольный. Он вновь ясно видел новенький сияющий орден и похвалы государя. А там и повышение по службе будет. Хороша жизнь!
Через месяц Антонова этапировали в Тамбовскую губернскую тюрьму для осуществления следственных действий.
6
Следствие над Антоновым и его подельниками было не очень долгим. Практически все обстоятельства дела полиции были известны, участники ограбления арестованы и дали чистосердечное признание. Банду проверили на причастность к другим аналогичным преступлениям, но доказать больше ничего не смогли. Сыщики предприняли всё возможное для розыска оставшейся суммы денег, но найти их так и не удалось. Павел Петрович Дурново, конечно, предполагал, что должны быть ещё сообщники, но арестованные божились в обратном. На вопрос же «где деньги?» – просто разводили руками. Поэтому Иван Ишин благополучно избежал наказания. Во время ограбления он не находился в здании вокзала, и свидетели о нём даже не подозревали, а случайные ночные прохожие опознать его вряд ли могли.
Дурново был человеком пытливого ума, ему было любопытно раскрывать в подследственных первопричины их поступков. Ведь те факторы, которые толкают людей на преступные деяния, часто лежат в подсознательной плоскости. Живёт себе добропорядочный с виду человек, вежливо раскланивается с соседями, приветлив и учтив на работе. Слова худого про него никто не скажет. И вдруг он оказывается отъявленным преступником: маньяком или убийцей. Павел Петрович любил философствовать, но диспуты он проводил не с профессорами университетов, а с бандитами. Уравновешивал в себе добро и зло, ибо все мы грешны. Состоялся у него разговор и с Антоновым.
Арестованный Шурка, как ни странно, не выглядел удручённым. Он злился на неудачу, на невыполненную миссию, но не был подавлен. На гладко выбритом лице, в подтянутой фигуре читались решительность и скрытая сила. Надзиратели докладывали, что Антонов в камере ежедневно делает физические упражнения.
– Садись, Антонов, – сказал Павел Петрович вошедшему Шурке и отпустил конвойного.
– Благодарствую, – ответил Александр, прошёл через кабинет, гремя кандалами, и опустился на стул.
– Ну что, Шурка, плохо твоё дело, – утвердительно произнёс полицейский, разглядывая узника.
– Бросьте вы, ваше благородие, эту песню. Что надо, я уже сказал. Сам признался, виноват. А больше ничего от меня не услышите. Хоть убивайте, – твёрдо сказал Антонов, глядя в глаза жандарму.
– И убьют ведь, Шурка, – ответил ему Дурново. – А за что? Для чего старался? Для кого?
– Известно для кого, господин начальник. Присосались дармоеды к рабочему классу. Пьют кровь и никак не лопнут. Крестьянин под сохой стонет, а его – по морде, по морде…
– Это ты, что ли, рабочий класс? – со смехом спросил Павел Петрович.
– А хоть бы и я. Жизнь моя началась в мастерских. Человеком себя почувствовал…
– Врёшь ты, Сашка! Жизнь твоя – это налёты и грабежи, – перебил Антонова полицейский. – В этом ваша борьба заключается? Можно ли делать хорошее дело грязными руками?
– Это благородная грязь. От неё разбитые произволом руки заживают, – ответил Шурка.
– Когда ты стреляешь в отца троих детей, героя, георгиевского кавалера и честного служаку – это благородство? Когда вы, господа социал-революционеры, изымаете деньги, которые были предназначены для домов презрения и богаделен – это ваше благородство? Так вы служите народу? – Дурново несколько разгорячился, встал из-за стола и начал расхаживать по кабинету. – Вы, призывающие к равноправию, отказываете другим в этом праве. Под маской ваших лозунгов скрывается ложь и лицемерие.
– Вы, господин начальник, никогда нас не поймёте. Потому как вы есть слуга эксплуататоров и сам эксплуататор, – Антонов, напротив, был спокоен и уверен в себе. – Вы норовите нас просто передушить, закрыть рот правде. Но нас много, а будет ещё больше.
– Какой правде, Шурка? Сермяжной? – рассмеялся Павел Петрович. – Ты сам-то в неё веришь? Баламутите вы людей, и некоторые неразумные вам верят.
– Нашу правду скоро все узнают. Вот сейчас у вас шашка, вы и правы. А когда народ возьмёт оружие, то и правда изменится, и господа поменяются, – искренно ответил Антонов.
– Вон ты о чём! В господа метишь, а говоришь, что за мужика тужишь. Чужие вы мужику. Только свои интересы лелеете.
– Время покажет…
– Покажет, голубчик, покажет. А пока иди-ка ты в камеру и думай. Молод ты ещё. Бардак из головы выбивать надо, – сказал Павел Петрович. Антонов ему стал неинтересен.
«Уголовник, маскирующийся под идейного», – подумал Дурново и вызвал караульного.
– Увести, – скомандовал полицейский.
Когда Шурку увели, Павел Петрович вызвал своего заместителя и приказал, чтобы с Антонова не спускали глаз.
– Дерзок очень, непримирим, может совершить побег, – охарактеризовал он заключённого.
Опытный жандарм не ошибался: Антонов не хотел подчиняться незавидной арестантской доле. Его Софья, любящая и верная своему герою, узнала, что Александр находится в тюрьме и добилась свидания. Это были печальные и счастливые одновременно, очень короткие сорок минут встречи. Столько нужно было всего сказать друг другу, но губы не слушались. На глазах у Софьи стояли слёзы.
– Милый, милый, – шептала девушка, вглядываясь в его родное лицо. – Ну, зачем это всё?
У Антонова как-то предательски сжалось сердце. В тюремной мрачной обстановке мучительно хотелось чего-то светлого, нежного и чистого. Он был благодарен Софье за её любовь и верность.
– Я выйду, Соня. Ты жди, – уверенно сказал Александр, чтобы подбодрить девушку. И добавил: – Всё будет хорошо!
Они обнялись, и Шурка шепнул на ухо Софье:
– Сообщи нашим.
– Довольно, – грозно крикнул надзиратель, не спускавший с них глаз. – Свидание окончено.
Под безутешные рыдания Софьи Александра увели. Девушка, покинув здание тюрьмы, сразу же направила весточку Баженову в Кирсанов. Кирсановские революционеры собрали значительную сумму денег и попытались устроить Антонову побег через подкуп надзирателей. Но из этой затеи ничего не вышло, так как за Шуркой было усиленное наблюдение.
Пятнадцатого марта одна тысяча девятьсот десятого года состоялся военный суд по делу об ограблении железнодорожной кассы на станции Инжавино. Антонова, Большакова и Лёньку Фирсова приговорили к смертной казни, а Лёнькиному брату дали пятнадцать лет каторги. Горько рыдала Софья в зале суда, а немного бледный Шурка гордо смотрел в зал и чуть заметно улыбался своим мыслям.
Вот так в юном возрасте мог погибнуть великий авантюрист, но судьба распорядилась иначе. В те далёкие времена среди высоких государственных чинов было модно играть в благородство. На счастье Антонова, командующий войсками Московского военного округа генерал Плеве послал телеграмму министру внутренних дел Петру Столыпину о замене смертной казни каторжными пожизненными работами осужденным Антонову, Большакову и Фирсову, принимая во внимание отсутствие жертв и чистосердечное признание преступников. А просила об этом одолжении генерала Плеве его любимая жена, которой необходимо было рассказать в салонах душещипательную историю о спасении ею несчастных узников. Да и доброе дело перед богом авось зачтётся.
Министр Столыпин – вот она, ирония судьбы! – ответил согласием, и приговор в апреле одна тысяча девятьсот десятого года вступил в силу. Всего через полтора года Пётр Аркадьевич Столыпин погибнет от руки соратника Антонова по партии.
Шурка Антонов не собирался покоряться выпавшей ему доле и просидеть остаток жизни в тюрьме. В Тамбове, сидя в карцере за неподчинение надзирателям, он сумел разобрать потолок и оказался в тюремной церкви. Там его, к своему великому ужасу, обнаружил на утро поп и поднял крик. Шурку скрутили подоспевшие охранники и сильно избили. Решено было перевести Антонова как особо опасного преступника, склонного к побегам, в знаменитый Владимирский централ. Там Шурка и просидел до одна тысяча девятьсот семнадцатого года. Половину срока с Антонова не снимали кандалы, частенько подвергали жестоким наказаниям.
Многое передумал Шурка за это время по совету полицейского Дурново. Только ужаснулся бы Павел Петрович, узнай он теперь Шуркины мысли. Ненависть разрывала его сердце. Ох, с какой лёгкостью он убивал бы своих мучителей, как тяжела была бы их смерть.
– Ничего. Выберусь. Ждите, суки! – скрежетал он зубами по ночам.
Удивительным образом судьба благоволила Антонову. После февральской революции временным правительством России была провозглашена амнистия, и Шурка очутился на свободе.
– А вот теперь мы посмотрим, чья правда пришла, – радостно думал Шурка. Путь его лежал в родной Тамбов, принёсший ему столько радостей и страданий.
Домой он ехал поездом. В вагоне Антонов не спал всю ночь. Так пьянил его запах свободы! Как же долго он не видел людей! И вот сейчас на каждой станции он жадно вглядывался в чужие лица, наслаждался царившей вокруг суетой. Повсюду мелькали солдатские шинели, бабы радостным плачем встречали мужей с германского фронта, сновали вездесущие карманники. Слышались крики:
– Стой! Держи вора!
– Папиросы! Кто забыл купить папиросы?
– Картошка, огурчики! Подходи-налетай!
– Вот она, свобода, – думал Александр. – Теперь всё будет по-новому. Пришло наше время. Посмотрим, кто кого. А в тюрьму больше не вернусь. Никогда.
Антонов содрогнулся от нахлынувших воспоминаний. А за окном мелькали речки, озёра, мосты и рощи, мелькала его, когда-то счастливая, жизнь. И этот пейзаж явно вселял в него оптимизм.
– Да здравствует свобода! – радостно произнёс Антонов, выходя на перрон Тамбовского вокзала.
У поезда его встречал брат Дмитрий. Он повзрослел, раздался в плечах, под носом чернели небольшие усики, а одет был в милицейскую форму.
– Братуха, привет! – Дмитрий сгрёб Шурку в охапку и расцеловал. – Сашка! Наконец-то вернулся!
– Но-но, без нежностей. Не барышня, чай, – притворно отстранился Шурка. А сам был доволен, глаза блестели.
– Как доехал? – спросил Дмитрий.
– Народу сейчас много. Весело доехал, – ответил Александр. – А ты что, в жандармы подался?
Антонова несколько коробил Димкин мундир, он себя чувствовал неуютно и не мог расслабиться.
– Сейчас, Саша, так надо. Теперь это милицией называется. Кого у нас только нет! Даже вчерашние конокрады есть. И наших эсеров много. Власть у нас, значит можно дела вершить.
– Да, этого мы и добивались. Ничего, привыкну.
– А ты давай тоже к нам. Баженов поможет. Он после революции в Кирсанове советами командует, – сказал Дмитрий, с любовью рассматривая брата. – Будешь законно оружие носить. Сам себе власть.
– Подумаю. Мысль неплохая, – ответил Шурка. – Куда сейчас?
– Давай пока ко мне. Здесь недалеко. Поешь, отоспишься на белых простынях. Вон глаза какие красные.
– Поехали.
Дорогой Александр стал расспрашивать Дмитрия о Софье.
– Видел её на днях. Ждёт она тебя. Как сказал, что телеграмма от тебя пришла, так вся сразу и засветилась. Не терпится, поди? – Димка озорно толкнул брата локтем в бок.
– Мал ещё такие вопросы задавать, – сказал Шурка, и братья рассмеялись.
Дома у Дмитрия было тихо, и Александр с наслаждением выспался в мягкой постели. Потом побрился, оделся в заботливо приготовленный братом костюм и отправился к Софье.
Девушка его ждала, и, как только он стукнул в дверь, выбежала навстречу.
– Саша! – ласково промолвила Софья и повисла у него на шее. Шурка нежно гладил её плечи и целовал душистые волосы.
– Я пришёл, Соня. Навсегда!
– Я ждала.
– Знаю. Ты – молодец!
– Боже, как же я тебя ждала!
– Всё позади.
– Не уходи больше, Саша. Ты мне нужен.
Потом они долго гуляли по городу, смотрели друг на друга и всё никак не могли наглядеться. И столько всего хотелось сказать. Уже ночью они пришли к Димке на квартиру. Он находился на дежурстве, поэтому жилище было в распоряжении влюблённых. О, как они любили друг друга в эту ночь! Даже звёзды дрожали от страсти.
7
Старинное село Калугино расположилось на правом берегу небольшой речушки Сухая Панда, что в Тамбовской губернии. В далёкие времена оно называлось Козьмодемьянским, по наименованию местной каменной церкви Козьмы и Демьяна, построенной в одна тысяча восемьсот шестидесятом году. Село было большое, около семисот дворов и более трех тысяч человек населения. Если смотреть на село с горы со стороны Курдюков, то путникам открывается чудесный вид убегающей вдаль змеёй извивающейся речки, за которой, не отставая, бегут разномастные дома. Попадались и с соломенными крышами, но с железными было больше. Чувствовался на селе достаток. На пригорке стояла большая ветряная мельница, где после уборки хлеба наступала горячая пора. Мололи селяне хлеб, а муку возили продавать на базары в Инжавино и Кирсанов. На горе, изрезанной поперёк громадными оврагами, рос достаточно большой лиственный лес, в котором водилось мелкое зверьё, лисы и волки. В лесу богато было орехами и ягодами, поэтому летом здесь частенько слышались крестьянские голоса. А зимой сельчане приезжали сюда на санях за дровами. Речка Панда, хоть и неглубокая, но родниковая и чистая, щедро одаривала калугинцев рыбой: щукой, плотвой, окунем, налимом. Да и раков здесь можно было наловить на любой праздник.
Высоко на горе стоял красивый двухэтажный дом помещицы Натальи Ланской. От дома к реке сбегала вымощенная камнем тропинка, обсаженная высокими елями.
Ланская была доброй помещицей. Строгая в хозяйственных делах, она проявляла справедливость и участие к крестьянам, часто помогая им в трудную минуту. После смерти своего мужа помещица решила перестроить в Калугино церковь, что в скорости и исполнила, потратив на это значительную сумму денег. На возвышенном участке возле сельского кладбища гордо заблистала золочёным крестом красивая церковь Козьмы и Демьяна, созывая прихожан к молитве серебристым звоном колоколов.
В Калугино проживал молодой крестьянин Иван Егорович Ишин, известный сельский бунтарь и баламут. Иван был образованным сыном зажиточных крестьян. Глядя на ежедневный нелёгкий труд своих родителей, этот парень не проникся любовью к земле.
– Несправедливо, что одни работают, а другие едят, – ещё в юности рассуждал он в кругу друзей. Этими другими, по его мнению, были все, кто стоял у власти.
Иван частенько сначала с родителями, а потом и один, по семейным торговым делам бывал в Кирсанове и Тамбове. Там он сблизился с такими же мятежными товарищами, искавшими повсюду справедливость, и вступил в партию социалистов-революционеров. Партия эта в начале двадцатого века обладала большим влиянием на Тамбовщине среди крестьянской массы населения.
Снабжённый литературой, подготовленный теоретически в долгих беседах со своими идейными учителями, Ишин открыл в Калугино партийную ячейку и стал вести разъяснительную работу среди крестьян. Частенько собрания проходили в доме калугинского учителя Белугина, тоже эсера. Поговорить и послушать Ишина, а он уже в молодости умел складно излагать свои мысли, сюда приходило много односельчан. Среди прочих бывали братья Голомазовы Михаил и Алексей, братья Кутуковы, Юмашев, Акимов, Латышев и другие.
Однажды полиция арестовала Ишина за антиправительственную агитацию. Но политическую литературу Иван ловко прятал, и прямых улик против него не было. А власть ругали тогда многие. Ведь у крестьян после проведения столыпинской земельной реформы наделы уменьшились, и они еле-еле сводили концы с концами. Поэтому Ишин, отсидев под следствием четыре месяца, вышел на свободу и вернулся в село. Собрания продолжились.
Бывало, рассядутся мужики на лавках в большой горнице, закурят, и начинает Ишин свою политинформацию. Говорил он плавно, обстоятельно, слова вставлял учёные, поэтому не только молодые, но и мужики постарше приходили к Белугину.
– Власть у нас не от бога. Антихристы! Только богом прикрываются, чтобы нас дурачить. Мужик тёмный, он всё проглотит. Узурпаторы у руля страны нашей, великой России. Неправильно это, что мужик должен спину гнуть от зари до темна. Эксплуататоры-дармоеды карман набивают, а мужик стонет. Везде один обман. И у царя правды не сыскать. Царь заодно с помещиками, одним миром мазаны. Но скоро пробьёт наше время, мужики. Сметём мы этих господ и сами станем властью, – воодушевлённый всеобщим вниманием ораторствовал Ишин.
– А кто же спину гнуть тогда будет? – пытался кто-то из мужиков сбить Ивана.
– Барыню в соху запряжём, – сострил другой мужик, и изба сотряслась от хохота.
Но разве Ваньку этим смутишь? Он уже грамотный, не одну книжку прочитал. Учителя хорошие были.
– Мужик и будет работать, – отвечал Ишин, немного досадуя на непонятливость сельчан. – Только земля у него будет, чтобы семье вдоволь хлеба хватало. И цены справедливые на хлеб нужны. А власть выбирать из мужиков, чтобы знали ваши нужды и чаяния.
– Складно брешешь, Ванька, – мужики никак не хотели поверить в такую милость.
Но у Ишина в селе уже были единомышленники, которые могли поддержать его в принципиальном споре. Кроме грамотного Белугина, которого в Калугино уважали за учёность, надёжным другом Ивана всегда выступал Михаил Голомазов, бывший лишь немногим старше. Он не умел так красноречиво говорить, но земляки знали его как трудягу-бедняка, который вместе с родителями рвал жилы, чтобы выбраться из нужды.
– Дело говорит Иван, – встал с места Голомазов, и мужики немного поутихли. Знали они, что немногословный Мишка зря молоть не будет. – Если так и будем зубы скалить, то ничего не добьёмся. Власть силой надо брать. В Москве, Рязани пролетариат бьётся, поднимется и наш мужик. Смелее надо действовать.
– Да здравствует свобода! Землю крестьянам! – подхватил Ишин.
Качали мужики головами, задумчиво чесали затылки и, огорошенные таким напором, расходились по домам. Крепкую думу думали. И кто-то, видимо, придумал. В одна тысяча девятьсот шестом году полыхнули однажды ночью амбары помещицы Ланской, всё зерно сгорело. Плакала барыня, не понимая такой неблагодарности от своих крестьян. Она ведь им зерно под урожай одалживала. А теперь что есть будут, дураки?
Дознавалась по этому делу полиция, но следов не нашли. Пожар все улики слизал. Поговаривали в Калугино, что Ванькиных с Мишкой это рук дело. Да как докажешь? Никто не видел.
Ишин с Голомазовым тогда крепко дружили. Ещё мальцами вместе ходили в ночное, вместе мечтали у костра о красивой жизни. Потом вместе начали с девчатами заигрывать у деревенской околицы.
Иван Ишин только начал тогда дружить с Алёной Кутуковой, стройной высокой девушкой с русой косой до пояса. Видная девушка, настоящая русская красавица. Любил её Иван сильно и берёг до свадьбы, не обижал. Близился желанный день, но тут и позвал его Антонов на дело. Разве мог подвести Иван своих товарищей? Не колеблясь ни секунды, Ишин ответил согласием и принял участие в ограблении инжавинской станции.
После удачного дела Иван вернулся на рассвете в Калугино и объявил родителям, что уезжает на заработки в Поволжье. На самом деле он боялся ареста и решил на время уехать из Тамбовской губернии, затеряться в огромных просторах страны. Иван собрался быстро, попрощался с родителями, а потом заехал к Алёне.
– Я ненадолго, – сказал он девушке, стоя на ступеньках крыльца. – Ты жди меня. Вернусь и поженимся.
Девушка плакала и от волнения не могла говорить, а только шептала:
– Ваня, Ваня, как же я без тебя? Не уезжай.
– Вернусь я. Не реви. Да смотри… Узнаю что – спуску не будет.
– О чём ты, Ваня? Тебя только люблю.
Неподалёку загремело ведро в колодце, кто-то из соседей с интересом разглядывал молодых людей. Иван быстро поцеловал Алёну, вскочил на лошадь и отправился в далёкий путь.
Только летом одна тысяча девятьсот десятого года Ишин вернулся в родное Калугино. К тому времени уже состоялся суд над Антоновым и его подельниками по ограблению кассы на станции Инжавино, и Иван был уверен, что про его участие полиция ничего не знает. Прошло полтора года, как он уехал из села. Помотало его. Скрывался он в разных местах, побродил по матушке России, посмотрел, как живёт российский люд. Но как можно забыть Тамбовские раздольные поля, где прошло счастливое босоногое детство? Тосковал Иван по родине. Но ещё сильнее он тосковал по своей Алёне. Всё представлял их встречу, и в груди жгло нестерпимым огнём.
