Николай Николаевич Наседкин
Литлабиринты
Вообще-то, пояснила она с некоторым удивлением (кто ж этого не знает?!), на приём к главе администрации надо записываться заранее.
– А что же делать? – спросил я.
Добросердечную женщину, видно, тронула моя искренняя растерянность (ну лопушок ещё в кабинетных делах):
– Пока присядьте, когда Олег Иванович освободится – я спрошу, сможет ли он вас принять.
Я присел в мягкое кресло, поглядел внимательно на дверь в высокий кабинет: да-а-а, такую пинком открыть труднёхонько. Тем более, что она наружу открывается…
И тут эта самая массивная дверь открылась, вышел губернатор с двумя людьми и собрался вместе с ними уходить. Ей-Богу, мне бы и в голову не пришло вскакивать и преграждать ему путь, но он сам, увидев меня, поздоровался и спросил:
– Ко мне?
– К вам, – поднялся я.
– Ну заходи. Минут пять есть – хватит?
– Вполне.
В кабинете в пять минут всё и решилось. Вскоре писательской организации выделили деньги на стипендии-гранты и на издание сборника «Тамбовский писатель-2004». Правда, меньше, чем просилось-ожидалось, но всё же – начало было положено, первый поход с протянутой рукой не оказался провальным, и это весьма таки ободрило меня, прибавило сил и уверенности на будущее. И ещё с этого первого похода с протянутой рукой обозначились и вскоре отточились-сформировались два фундаментальных правила общения с этим в общем-то чужим чиновничьим миром:
1) Если хочешь добиться результата – пробивайся только к высшему начальнику, лично ему в руки вручай свою бумагу-прошение.
2) Проси всегда больше, чем требуется – обязательно дадут меньше просимого.
Сколько раз потом убеждался: пробьёшься с проблемой к губернатору, председателю Думы, мэру города, начальнику управления – вопрос более-менее решится и весьма быстро; попробуешь дело сделать с замом или, не дай Бог, завотделом – только время потеряешь…
Вообще скажу, общение с чиновниками – самый тяжкий груз для интеллигентного человека. Нет, встречались среди них и вполне нормальные, с человеческим взглядом, с которыми общаться и дела решать было одно удовольствие (вроде упоминаемого уже начальника областного управления культуры А. Н. Кузнецова – жаль, «ушли» его вскоре, понадобилось это место для пухлого чиновника), но в большинстве своём представители чиновничьего племени имели глаза стеклянные, взгляд сановный, мину при общении с посетителем-просителем брезгливую, мол, я дела государственной важности решаю, бюджет пилю, а ты тут со своими мелкими докуками…
Но не будем в эти дебри забредать и повторяться – со времён Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина мало что изменилось.
А общение с чиновниками становилось всё интенсивнее день ото дня. Ибо круг моих обязанностей и должностей, в силу обстоятельств, всё расширялся. Даже перечислить страшно: председатель Тамбовской писательской организации, секретарь Правления Союза писателей России, председатель правления регионального отделения Литфонда России, главный редактор «Тамбовского альманаха», директор, главный редактор, макетировщик и художественный редактор издательства Тамбовского отделения Литфонда, дизайнер, администратор писательского веб-сайта (который сам, своими руками и создал-построил), бухгалтер, курьер и даже – уборщик!.. Да, чтобы не тратиться на уборщицу долгое время сам ежедневно подметал и раз в неделю мыл шваброй пол в писательском офисе. Само собой, запираясь при этом на ключ, дабы престиж председательский не губить…
И ведь не от жадности всё это взваливал на себя (эх, если б за каждую лямку хоть по минималке платили!) – по безжалостной необходимости, вынуждено. Ну вот, взять, к примеру, историю с Литфондом. Решили мы восстановить-зарегистрировать исчезнувшее в годы перестройки региональное отделение Литературного фонда, дабы через него решать все финансовые вопросы писательской организации. Один поэт попробовал себя в качестве председателя Литфонда, другой – ну не идут дела. В Москве, в правлении, мне подсказали: во многих областях председатели писательских организаций возглавляют и отделения Литфонда – не бойся, впрягайся, главное, найти толкового директора и бухгалтера, а ты будешь только координировать. И выделили на становление тридцать тысяч рублей. Решился, впрягся и даже директора нашёл-взял – пенсионера, бывшего преподавателя вуза, которого мне рекомендовали как делового мужика и который за мизерную (пока!) зарплату согласился возглавить наш Литфонд, дабы вскоре уже озолотить писательскую организацию и себя самого. Бухгалтерию согласилась вести тоже пока на полставки бухгалтерша одной из газет Дома печати. Сладкая парочка тут же открыла в коммерческом банке зачем-то два счёта (а за открытие надо заплатить полторы тысячи и потом ежемесячно за обслуживание каждого отстёгивать по четыреста рублей!), начали они зарплату себе выписывать и получать. Ну ладно, бухгалтерша хотя бы отчёты в налоговые составляла и с банком дела вела, а пенсионер-директор ходил с важным видом и всё обещал: вот-вот чего-нибудь и придумаем. Через полгода сели мы с ним за стол, подвели итоги: в кассе кой-какие денежки появились, но только те, что я заработал в созданном мной издательстве, доходов от деятельности директора оказалось нуль, одни расходы на зарплату… Пришлось уволить со скандалом – ещё не хотел уходить, клялся, что исправится. Ну а с первой бухгалтершей и вовсе конфуз вышел. Уехал я как-то из города дней на десять, возвращаюсь, а меня типография за горло берёт: почему, дескать, оставшиеся десять тысяч за готовый альманах не платите? Я в непонятках: да как же, бухгалтер должна была неделю назад перевести вам на счёт, я её предупреждал! Кликнул финансистку нашу полуставочную, пытать начал, что и как да почему? Смотрит девушка на меня голубыми глазищами и, не моргнув ими, поясняет: мол, последние эти десять тысяч из кассы себе взяла в качестве зарплаты – ей ведь уже задержали выплату за два месяца, да вперёд за два решила взять, чтобы в отпуск было с чем ехать…
Ну как с такой дальше было работать?
Следующая бухгалтерша, которую нашёл по объявлению в газете, была надомницей. Приезжала раз в неделю, забирала какие надо документы, дома с ними работала, потом привозила готовые результаты. Не очень удобно, но деваться некуда. Однако ж и эта бухгалтерская особь учудила: взяла и через три месяца исчезла. Буквально. На звонки отвечать перестала, а адреса её мы и не знали. Может, и случилось с ней чего, или уехала внезапно – не знаю, только с нею пропала целая кипа бухгалтерских документов, кои пришлось потом с муками и скрежетом зубовным восстанавливать.
В итоге я в очередной раз пришёл к здравому выводу: лучше всё делать самому, ни на кого не надеясь и ни от кого не завися. Пошёл в банк, один ненужный счёт закрыл, оформил на себя право подписи банковских операций, наведался в налоговые службы, проконсультировался насчёт отчётов, со скрипом, с переделками и не с первого раз сдал один отчёт, второй, третий…
И Боже ж ты мой, сколько отчётов надо было готовить-сдавать, сколько бумаги, времени, компьютерных ресурсов и собственных сил на это тратить. За каждый выделенный или заработанный рубль надо было сдать отчёты в управление культуры, управление финансов, управление юстиции, налоговые органы, банк, ревизионную комиссию Литфонда, Пенсионный фонд, Фонд социального страхования, кроме того, отчитаться перед правлением своей организации и перед общим собранием… Мы с моим домашним компом, на котором я первые годы всё это делал, чуть с ума не сошли.
Это был тихий ужас!
* * *
Кто-то из читателей удивится: а когда же о творчестве речь пойдёт? Организация-то всё же творческая. Да, занимались мы и творчеством – писали и выпускали книги, издавали альманах, устраивали презентации, литературные вечера, отмечали юбилеи, встречались с читателями, проводили фестивали книги и чтения… Но вот запомнилось больше то, что как раз мешало всему этому творческому началу в работе, отнимало силы, время, буквально последние гроши. И, помимо чиновников с их скаредностью и давящей бумажно-отчётной волокитой, в ещё большей, может быть, степени – так называемая оппозиция, попросту говоря, обиженные, считающие, что председатель писательской организации их обделяет, принижает, недооценивает и мало воздаёт им почестей и наград. Причём, как те, так и другие зачастую привлекали для мщения, давления, порчи настроения лично председателю и вставления палок в колёса всей организации угнетающую судебную систему.
Признаться, настроение этим они здорово портили. У меня есть повесть «Иск», где описал я, как пять лет таскался по судам, пытаясь добиться справедливости по одному пустяшному бытовому делу, но в итоге полной победы так и не добился. Эта нервомотательная судебная пятилетняя эпопея закончилась летом 2003-го, я прочистил лёгкие от спёртого судебного воздуха и, забыв пословицу про суму да тюрьму, взял и легкомысленно зарёкся: всё, больше никогда и ни с кем судиться не буду!
Ха-ха, смешно вспомнить… В октябре того же 2003-го избрали меня ответственным за писательские дела в области и – понеслось. Сначала по судам начали таскать меня бессовестные чиновники – то отчёт какой-то вовремя не сдал, то налог не доплатил, то какой-то закон об общественных организациях нарушил… Напрасно пытался я размягчить покрытые панцирем чиновничьи сердца, объяснить и разжалобить: мол, я не волшебник, я только учусь, простите на первый раз! Бесполезно – тащили в суд, а там уж всё по букве, всё автоматически: нарушил – плати штраф! Нечем – имущество опишем! Последние буквально гроши могли забрать…
Осталась копия характерного документа того времени – моя попытка оспорить совсем уж нелепый иск потерявших совесть чиновников:
ВОЗРАЖЕНИЯ
на иск Комитета по управлению имуществом Тамбовской области
к Тамбовскому отделению Союза писателей России
о взыскании 42992 руб. 32 коп. «долга и пени» за 2004-2005 гг.
1. В 2004-2005 гг. финансирование писательской организации осуществлялось из областного бюджета через Управление культуры. Согласно их сведениям, средства на оплату за аренду помещения писательской организации в Доме печати за данный период арендодателю перечислены в полном объёме. (Справка прилагается.)
Видимо, в данном случае Комитету по управлению имуществом и Управлению культуры и архивного дела надо разбираться (судиться) между собой – кто кому и сколько должен.
2. С 2006 г. общественная творческая организация Тамбовское отделение Союза писателей России снята с финансирования, тем более, не занимается коммерцией, у неё нет даже счёта в банке. Войдя в положение, областная Дума с 2006 года освободила писательскую организацию от платы за аренду комнаты в Доме печати площадью 23 м2, которой писатели владеют уже более 30 лет.
Почему вдруг Комитет по управлению имуществом в конце прошлого года (Года поддержки русского языка, литературы, писателей!) начал требовать с писательской организации этот по существу чужой долг за 2004-2005 гг. – совершенно необъяснимо. Получается, депутатам Думы понятно, что писателям даже за аренду платить нечем, а г-ну Чулкову это непонятно, и он собирается отсудить у нищих тамбовских писателей в счёт мифического долга три старых книжных шкафа, столы-стулья и две пишущих машинки – других «ценностей» просто нет.
Н. Н. НАСЕДКИН,
председатель правления
Тамбовской писательской организации,
секретарь правления Союза писателей России.
К слову, при личной встрече с этим самым главой Комитета по управлению имуществом Чулковым, ещё пытаясь отговорить его от подачи позорного иска на нищих писателей, я привёл, как мне казалось, убийственный аргумент:
– Вот, – говорю, – как раз сегодня утром в новостях сообщили, что Россия простила очередной долг какой-то Уганде или Танзании в семнадцать миллиардов долларов. Семнадцать миллиардов чужим африканским неграм! А вы родным тамбовским писателям не хотите списать дурацкий долг в полторы тыщи баксов…
Как об стену горох:
– От меня не зависит, не я решаю…
Если от тебя не зависит и ты не решаешь – какого хрена сидишь в этом кресле и приличную зарплату с премиальными огребаешь?!
Ну да хватит о чиновниках, пора вернуться к проблемам внутри писательской организации. Признаться, в моих ранних произведениях и даже позже, когда был уже принят в Союз писателей, но ещё пребывал в статусе, так сказать, рядового бойца, образы литоднополчан рисовались у меня почему-то весьма комическими и даже сатирическими красками. Вот хотя бы кусочек из повести «Казнить нельзя помиловать» (1989):
– Во-о-он те вон, мил-человек, с животами, это – писатели, наши самые крупные прозаики: Карасин, Алевтинин и Савченко. Очень маститые! А животики, мил-человек, это у них профессиональное – для солидности. А в стороне от них, во-о-он тот вон, косится и весь пиджак в орденах, – это самый главный барановский поэт Сидор Бучин. Его поэмы, мил-человек, покойный Валентин Васильевич Фирсов с колёс в «Комсомольском вымпеле» печатал. Последнюю так перед самой своей нелепой кончиной тиснул, «Дерзай, комсомольское племя!» – название такое… Не имели счастия прочесть?..
Или вот фрагмент романа «Алкаш» (1996):
Впрочем, надо признать, писатели барановские в целом и общем люди неплохие. Они писали и пишут книжки, учат читателей жить и любить друг друга. Есть среди них свои герои соцреалистического труда, свои гении местного масштаба и свои графоманы чистой воды, есть детские писатели и взрослые, есть деревенщики и детективщики, поэты-философы и поэты-сатирики, есть, наконец, свои алкоголики и свои сумасшедшие…
Добавлю ещё, что с разгаром перестройки появились в барановской писательской организации и свои коммуняки и свои дерьмократы. Короче, всё как у людей – в Москве, Питере, Воронеже… И недостатки у барановских сочинителей тоже были неоригинальные. Неискренность в творчестве, к примеру, робость. Так, многих барановских прозаиков можно было сравнить с… Хемингуэем. В том смысле, в каком сказал однажды о соотечественнике и сопернике в литературе Фолкнер: мол, Хемингуэй робок в работе со словом – боится употребить его в необычном значении или контексте…
И каждому местному литератору-профи какой-нибудь существенный изъян мешал стать настоящим писателем: к примеру, Алевтинин владел словом, но совершенно не имел творческой фантазии и тянул из книги в книгу утомительно-воспоминательную тягомотину о босоногом деревенском детстве; Савченко, напротив, умел ловко фантазировать, но кропал-писал совершенно суконным языком и газетным стилем; а вот Заскорузлычев имел и фантазию, и чувство языка, но каким-то чудом умудрялся писать тяжело, совершенно нечитабельно, заскорузло…
Ещё у барановских сочинителей поголовно проявлялась странная черта: они не читали друг друга. Никогда и ни под каким соусом! Я же, наоборот, прилежно просматривал всё, что выходило из-под перьев местных исаевых и проскуриных, убивая при этом двух зайцев: я подзарабатывал на рецензиях и учился одновременно – как не надо писать. И, увы, я убеждался зачастую, что барановские наши литераторы пренебрегают мудрой истиной: быть интересным – первая обязанность малоизвестного автора; право быть скучным принадлежит только писателям, которые уже прославились…
Ну и не могу не привести весьма характерный отрывок из повести «Завтра обязательно наступит» (1999):
В областной писательской организации, в затрапезном кабинете на 6-м этаже, встретили его радушно. Впрочем, как он потом подметил, там всех встречали радушно, особенно если посетитель уже имел в портфеле или кармане эликсир вдохновения или по первому же намёку бежал за ним в ближайший комок. Лохов раз сбегал, второй, а потом уже на равных с другими и скидывался, и угощался от даров других посетителей писательского штаба. Здесь, если продолжить сравнение, толклись-кучковались одни и те же четыре-пять профлитераторов, словно штабные офицеры, да двое-трое вестовых из литактива, а остальную армию барановских членов Союза писателей (человек двадцать) Иван так никогда и не увидел: то ли, как и положено, сидели по домам и писали, то ли, наоборот, писательство совершенно забросили, то ли, наконец, по причине возраста и болезней напрочь забыли пить-опохмеляться.
Конечно, поэтического и романтического в этих почти ежедневных пьянках-попойках было маловато. Какое там шампанское, какая там знаменитая пушкинская жжёнка! Чернозёмные пииты и эпики употребляли только дешёвую водку и преимущественно без закуски – не из бахвальства, разумеется, а из экономических соображений в пользу лишней бутылочки…
Однажды, как обычно, сидели в писательской берлоге на 6-м этаже, пили. У Лохова раскалывалась голова, крепко прихватило желудок, разыгрался геморрой. Иван ёрзал на стуле, кривился, никак не мог словить кайф от выпиваемого, да и не пил почти. Говорили, по обыкновению, о водке, бабах, бабках, но пришла-таки очередь и литературы. Обсудили и пришли к выводу, что никакой Солженицын не писатель, а Юрий Кузнецов и вовсе не поэт…
Потом самый шумливый и шебутной, как пацан, несмотря на свои шестьдесят пропитых лет, Аркадий Телятников закричал свои свежепридуманные стихи:
Встанет колос здесь по пояс
Иль поднимется трава…
Человек идёт по полю
От машинного двора…
И вдруг Лохов не выдержал, чего никогда с ним не случалось, оборвал без всяких извинений, сжимая кулаками свои виски, взмолился:
– Аркадий! Арка-а-ади-и-ий! Ты мне друг, но истина дороже: нельзя так, нельзя! «Пояс – полю»… «трава – двора»… Это даже не недостаточные рифмы и даже не банальные или приблизительные, это совсем не рифмы…
И вот какая чудная и чудная метаморфоза приключилась со мной сразу после того, как возглавил я писательскую организацию. Я, можно сказать, возлюбил сразу и безоговорочно всех своих собратьев по перу. Ну, может, про «возлюбил» – это слишком категорично и громко, но факт: с первого дня председательства я сам себе сказал и другим потом пытался внушить и словом и делом, что для меня нет в нашей организации ни эллина ни иудея, ни гения ни графомана, ни любимчика ни изгоя – все равны. Вот именно, – как перед Богом. Я сразу начал твёрдо пресекать любые попытки в разговоре со мной обсудить за спиною и тем более осудить творчество того или иного собрата по перу. По моему предложению Правила приёма в СП были дополнены пунктом, по которому председатель не имел права давать рекомендации желающим вступить в союз. И на первом же собрании я этот свой постулат озвучил: для меня все члены нашей организации абсолютно равны. Если мы решили, к примеру, что каждому юбиляру будем издавать к дате книгу, то именно каждый юбиляр, независимо от степени заслуг и таланта, а также от того, нравится он и его творчество мне лично, такой подарок получит. Если удастся пробить гранты-стипендии для писателей, их должны получать все в нашей организации…
Я, конечно, прекрасно сознавал, что не червонец и тем более не бакс-доллар – всем и каждому нравиться не могу: и восемь, проголосовавших против меня, и кто-то из не принимавших участия в голосовании могут меня не любить – это их право. А моё право, вернее, обязанность, пока я возглавляю организацию, – опекать всех и каждого, делать всё для их блага и процветания. Звучит пафосно, но ведь и наивным я тогда человеком, вернее, писпредседателем был, что ж поделать. Я готов был в глотку вцепиться, на дуэль вызвать любого, кто говорил при мне плохое о тамбовской писательской организации вообще и каждом из её поэтов и прозаиков в частности. И вцеплялся, и вызывал – образно, конечно, говоря.
И, к слову, это ведь совсем не трудно, потому что как бы я ни иронизировал в прозе своей над сотоварищами по перу, не подсмеивался, но в глубине души, в своих основных мировоззренческих принципах я всегда знал, что любой самый завалящий, самый затрапезный писателишка всегда выше и значимее для мира, страны, своего региона и города любого самого сановного чиновника, любого доморощенного бизнесмена и тем более офисного планктона. Так что все дискуссии на темы нужны ли писатели городу (региону, стране) в таком количестве, столь ли уж необходима писательская организация и не разорит ли она бюджет города (области, страны) – кажутся мне подловатыми и недостойными участия в них…
Несмотря однако ж на мой общепримирительный, уравнительный и доброжелательный ко всем и каждому из писателей и членам литактива настрой с первых же дней не очень большая, но весьма агрессивная кучка оппозиционеров домашней выпечки сплотилась вокруг добрейшего Александра Михайловича, который, увы, никак не мог пережить такой внезапной потери председательского «трона». Тут следует, вероятно, чуть углубиться в историю Тамбовской писательской организации. Образована она была официально в 1960 году, и я стал шестым по счёту её руководителем. Первый ответственный секретарь (так тогда это называлось) прозаик Александр Стрыгин был у руля 8 лет и ушёл, по слухам, не по своей воле – место писательского вождя пришлось освободить для московской поэтессы М. Румянцевой, переехавшей на ПМЖ в Тамбов. Стрыгин вскоре даже уехал из родных мест в далёкий Краснодар, а Майя Александровна правила (и очень успешно) писорганизацией целых 12 лет (пока это рекорд), вплоть до смертельной болезни. В 1980-м к рулю встал её заместитель поэт Иван Кучин, руководивший организацией 8 лет и мирно ушедший на заслуженный отдых по болезни. Прозаик Виктор Герасин, избранный следующим, самый молодой (49 лет) и энергичный, казалось, пришёл руководить и проворачивать громадьё писательских дел всерьёз и надолго, но всего через пять лет, в 1993 году, добровольно сложил с себя обязанности вождя писательской организации, всё более хиреющей во времена буржуазно-криминального переворота в России, и ушёл на твёрдый оклад редактора городской газеты. И вот после него два срока правил писательской общиной Александр Акулинин. Худо-бедно костерок в печи писательского дома поддерживал и намерен был делать это и впредь до конца дней своих. Это, между прочим, вполне в духе времени: в иных соседних областях писвожди сидят в своих креслах по двадцать и более лет (тот же Владимир Молчанов в Белгороде уже четверть века!)…
Надо сказать, что иные из примкнувших к оппозиции в самом начале, априори, потом, спустя какое-то время, увидев и ощутив начавшиеся перемены в жизни писорганизации, вредничать перестали, но на смену им появлялись новые недовольные или обиженные, привечаемые на так называемых «Литературных пятницах» в доме милейшего Александра Михайловича.
На что же обижались? Да вот, к примеру, как упоминал уже, на стипендии выделили нам сумму меньшую, чем просили. Получилось всего 19 грантов по 500 рублей, а писателей-то 33. Как делить? Была создана комиссия при администрации области, которая и выбирала по результатам конкурса самых достойных кандидатов на стипендию. То есть пишешь, публикуешься, участвуешь активно в жизни писательской организации – все шансы есть получить грант. Какие обиды начались, какой шум поднялся, особенно со стороны тех, кто год был стипендиатом, а на другой выпал из счастливого списка. У-у-у, гад председатель, ты за что меня стипендии лишил?! Полетели кляузы в администрацию, Думу, управление культуры. Да это не я решаю, пытался оправдываться, комиссия из пяти человек во главе с вице-губернатором… Бесполезно.
