Морозно. Дорога бела и гладка, Ни тучи на всем небосклоне… Обмерзли усы, борода ямщика, Дрожит он в своем балахоне. Спина его, плечи и шапка в снегу, Хрипит он, коней понукая, И кашляют кони его на бегу, Глубоко и трудно вздыхая… Обычные виды: былая краса Пустынного русского края, Угрюмо шумят строевые леса, Гигантские тени бросая; Равнины покрыты алмазным ковром, Деревни в снегу потонули, Мелькнул на пригорке помещичий дом, Церковные главы блеснули… Обычные встречи: обоз без конца, Толпа богомолок старушек, Гремящая почта, фигура купца На груде перин и подушек; Казенная фура! с десяток подвод: Навалены ружья и ранцы. Солдатики! Жидкий, безусый народ: Должно быть, еще новобранцы; Сынков провожают отцы-мужики Да матери, сестры и жены: Уводят сердечных в полки!? — Доносятся горькие стоны… Подняв кулаки над спиной ямщика, Неистово мчится фельдъегерь. На самой дороге догнав русака, Усатый помещичий егерь Махнул через ров на проворном коне, Добычу у псов отбивает. Со всей своей свитой стоит в стороне Помещик – борзых подзывает… Обычные сцены: на станциях ад — Ругаются, спорят, толкутся. Ну, трогай!? Из окон ребята глядят, Попы у харчевен дерутся; У кузницы бьется лошадка в станке, Выходит, весь сажей покрытый Кузнец с раскаленной подковой в руке: Эй, парень, держи ей копыты!..? В Казани я сделала первый привал, На жестком диване уснула; Из окон гостиницы видела бал И, каюсь, глубоко вздохнула! Я вспомнила: час или два с небольшим Осталось до нового года. Счастливые люди! как весело им! У них и покой, и свобода, Танцуют, смеются!.. а мне не знавать Веселья… я еду на муки!..? Не надо бы мыслей таких допускать, Да молодость, молодость, внуки! Здесь снова пугали меня Трубецкой, Что будто ее воротили: Но я не боюсь – позволенье со мной!? Часы уже десять пробили, Пора! я оделась. «Готов ли ямщик»? – Княгиня, вам лучше дождаться Рассвета, – заметил смотритель-старик. — Метель начала подыматься! — Ах! то ли придется еще испытать! Поеду. Скорей, ради бога!..? Звенит колокольчик, ни зги не видать, Что дальше, то хуже дорога, Поталкивать начало сильно в бока, Какими-то едем грядами, Не вижу я даже спины ямщика: Бугор намело между нами. Чуть-чуть не упала кибитка моя, Шарахнулась тройка и стала. Ямщик мой заохал: «Докладывал я: Пождать бы! дорога пропала!..» Послала дорогу искать ямщика, Кибитку рогожей закрыла, Подумала: верно, уж полночь близка, Пружинку часов подавила: Двенадцать ударило! Кончился год, И новый успел народиться! Откинув циновку, гляжу я вперед — По-прежнему вьюга крутится. Какое ей дело до наших скорбей, До нашего нового года? И я равнодушна к тревоге твоей И к стонам твоим, непогода! Своя у меня роковая тоска, И с ней я борюсь одиноко… Поздравила я моего ямщика. Зимовка тут есть недалеко, — Сказал он, – рассвета дождемся мы в ней!? Подъехали мы, разбудили Каких-то убогих лесных сторожей, Их дымную печь затопили. Рассказывал ужасы житель лесной, Да я его сказки забыла… Согрелись мы чаем. Пора на покой! Метель всё ужаснее выла. Лесник покрестился, ночник погасил И с помощью пасынка Феди Огромных два камня к дверям привалил. Зачем?? – Одолели медведи! — Потом он улегся на голом полу, Всё скоро уснуло в сторожке, Я думала, думала… лежа в углу На мерзлой и жесткой рогожке… Сначала веселые были мечты: Я вспомнила праздники наши, Огнями горящую залу, цветы, Подарки, заздравные чаши, И шумные речи, и ласки… кругом Всё милое, всё дорогое — Но где же Сергей?.. И, подумав о нем, Забыла я всё остальное! Я живо вскочила, как только ямщик Продрогший в окно постучался. Чуть свет на дорогу нас вывел лесник, Но деньги принять отказался. Не надо, родная! Бог вас защити, Дороги-то дальше опасны!? Крепчали морозы по мере пути И сделались скоро ужасны. Совсем я закрыла кибитку мою — И темно, и страшная скука. Что делать? Стихи вспоминаю, пою, Когда-нибудь кончится мука! Пусть сердце рыдает, пусть ветер ревет И путь мой заносят метели, А всё-таки я подвигаюсь вперед! Так ехала я три недели… Однажды, заслышав какой-то содом, Циновку мою я открыла, Взглянула: мы едем обширным селом, Мне сразу глаза ослепило: Пылали костры по дороге моей… Тут были крестьяне, крестьянки, Солдаты – и целый табун лошадей… Здесь станция: ждут серебрянки,* — Сказал мой ямщик. – Мы увидим ее, Она, чай, идет недалече…? Сибирь высылала богатство свое, Я рада была этой встрече: Дождусь серебрянки! Авось что-нибудь О муже, о наших узнаю. При ней офицер, из Нерчинска их путь…? В харчевне сижу, поджидаю… Вошел молодой офицер; он курил, Он мне не кивнул головою, Он как-то надменно глядел и ходил, И вот я сказала с тоскою: Вы видели, верно… известны ли вам Те… жертвы декабрьского дела… Здоровы они? Каково-то им там? О муже я знать бы хотела…? Нахально ко мне повернул он лицо — Черты были злы и суровы — И, выпустив изо рту дыму кольцо, Сказал: – Несомненно здоровы, Но я их не знаю – и знать не хочу, Я мало ли каторжных видел!.. — Как больно мне было, родные! Молчу… Несчастный! меня же обидел!.. Я бросила только презрительный взгляд, С достоинством юноша вышел… У печки тут грелся какой-то солдат, Проклятье мое он услышал И доброе слово – не варварский смех — Нашел в своем сердце солдатском: – Здоровы! – сказал он, – я видел их всех, Живут в руднике Благодатском!.. — Но тут возвратился надменный герой, Поспешно ушла я в кибитку. Спасибо, солдатик! спасибо, родной! Недаром я вынесла пытку! Поутру на белые степи гляжу, Послышался звон колокольный, Тихонько в убогую церковь вхожу, Смешалась с толпой богомольной. Отслушав обедню, к попу подошла, Молебен служить попросила… Все было спокойно – толпа не ушла… Совсем меня горе сломило! За что мы обижены столько, Христос? За что поруганьем покрыты? И реки давно накопившихся слез Упали на жесткие плиты! Казалось, народ мою грусть разделял, Молясь молчаливо и строго, И голос священника скорбью звучал, Прося об изгнанниках бога… Убогий, в пустыне затерянный храм! В нем плакать мне было не стыдно, Участье страдальцев, молящихся там, Убитой душе не обидно… (Отец Иоанн, что молебен служил И так непритворно молился, Потом в каземате священником был И с нами душой породнился.) А ночью ямщик не сдержал лошадей, Гора была страшно крутая, И я полетела с кибиткой моей С высокой вершины Алтая! В Иркутске проделали то же со мной, Чем там Трубецкую терзали… Байкал. Переправа – и холод такой, Что слезы в глазах замерзали. Потом я рассталась с кибиткой моей (Пропала санная дорога). Мне жаль ее было: я плакала в ней И думала, думала много! Дорога без снегу – в телеге! Сперва Телега меня занимала, Но вскоре потом, ни жива ни мертва, Я прелесть телеги узнала. Узнала и голод на этом пути, К несчастию, мне не сказали, Что тут ничего невозможно найти, Тут почту бурята держали. Говядину вялят на солнце они Да греются чаем кирпичным, И тот еще с салом! Господь сохрани Попробовать вам, непривычным! Зато под Нерчинском мне задали бал: Какой-то купец тороватый В Иркутске заметил меня, обогнал И в честь мою праздник богатый Устроил… Спасибо! я рада была И вкусным пельменям и бане… А праздник, как мертвая, весь проспала В гостиной его на диване… Не знала я, что впереди меня ждет! Я утром в Нерчинск прискакала, Не верю глазам, – Трубецкая идет! Догнала тебя я, догнала!? – Они в Благодатске! – Я бросилась к ней, Счастливые слезы роняя… В двенадцати только верстах мой Сергей, И Катя со мной Трубецкая!
ГЛАВА VI
Кто знал одиночество в дальнем пути, Чьи спутники – горе да вьюга, Кому провиденьем дано обрести В пустыне негаданно друга, Тот нашу взаимную радость поймет… – Устала, устала я, Маша! Не плачь, моя бедная Катя! Спасет Нас дружба и молодость наша! Нас жребий один неразрывно связал, Судьба нас равно обманула, И тот же поток твое счастье умчал, В котором мое потонуло. Пойдем же мы об руку трудным путем, Как шли зеленеющим лугом. И обе достойно свой крест понесем И будем мы сильны друг другом. Что мы потеряли? подумай, сестра! Игрушки тщеславья… Не много! Теперь перед нами дорога добра, Дорога избранников бога! Найдем мы униженных, скорбных мужей, Но будем мы им утешеньем, Мы кротостью нашей смягчим палачей, Страданье осилим терпеньем. Опорою гибнущим, слабым, больным Мы будем в тюрьме ненавистной И рук не положим, пока не свершим Обета любви бескорыстной!.. Чиста наша жертва – мы всё отдаем Избранникам нашим и богу. И верю я: мы невредимо пройдем Всю трудную нашу дорогу…? Природа устала с собой воевать — День ясный, морозный и тихий. Снега под Нерчинском явились опять, В санях покатили мы лихо… О ссыльных рассказывал русский ямщик (Он знал их фамилии даже): – На этих конях я возил их в рудник, Да только в другом экипаже. Должно быть, дорога легка им была: Шутили, смешили друг дружку; На завтрак ватрушку мне мать испекла, Так я подарил им ватрушку, Двугривенный дали – я брать не хотел: ,Возьми, паренек, пригодится…» — Болтая, он живо в село прилетел: – Ну, барыни! где становиться» — Вези нас к начальнику прямо в острог?. – Эй, други, не дайте в обиду! — Начальник был тучен и, кажется, строг, Спросил: по какому мы виду? В Иркутске читали инструкцию нам И выслать в Нерчинск обещали…? – Застряла, застряла, голубушка, там! — Вот копия, нам ее дали…? – Что копия? с ней попадешься впросак! — Вот царское вам позволенье!? Не знал по-французски упрямый чудак, Не верил нам, – смех и мученье! Вы видите подпись царя: Николай?? До подписи нет ему дела, Ему из Нерчинска бумагу подай! Поехать за ней я хотела, Но он объявил, что отправится сам И к утру бумагу добудет. Да точно ли?..? – Честное слово! А вам Полезнее выспаться будет!.. — И мы добрались до какой-то избы, О завтрашнем утре мечтая; С оконцем из слюды, низка, без трубы, Была наша хата такая, Что я головою касалась стены, А в дверь упиралась ногами; Но мелочи эти нам были смешны, Не то уж случалося с нами. Мы вместе! теперь бы легко я снесла И самые трудные муки… Проснулась я рано, а Катя спала. Пошла по деревне от скуки: Избушки такие ж, как наша, числом До сотни, в овраге торчали, А вот и кирпичный с решетками дом! При нем часовые стояли. Не здесь ли преступники?? – Здесь, да ушли. — Куда?? – На работу, вестимо! — Какие-то дети меня повели… Бежали мы все – нестерпимо Хотелось мне мужа увидеть скорей; Он близко! Он шел тут недавно! Вы видите их?? – я спросила детей. – Да, видим! Поют они славно! Вон дверца… гляди же! Пойдем мы теперь, Прощай!.. – Убежали ребята… И словно под землю ведущую дверь Увидела я – и солдата. Сурово смотрел часовой, – наголо В руке его сабля сверкала. Не золото, внуки, и здесь помогло, Хоть золото я предлагала! Быть может, вам хочется дальше читать, Да просится слово из груди! Помедлим немного. Хочу я сказать Спасибо вам, русские люди! В дороге, в изгнанье, где я ни была, Всё трудное каторги время, Народ! я бодрее с тобою несла Мое непосильное бремя. Пусть много скорбей тебе пало на часть, Ты делишь чужие печали, И где мои слезы готовы упасть, Твои уж давно там упали!.. Ты любишь несчастного, русский народ! Страдания нас породнили… Вас в каторге самый закон не спасет!? — На родине мне говорили; Но добрых людей я встречала и там, На крайней ступени паденья, Умели по-своему выразить нам Преступники дань уваженья; Меня с неразлучною Катей моей Довольной улыбкой встречали: Вы – ангелы наши!? За наших мужей Уроки они исполняли. Не раз мне украдкой давал из полы Картофель колодник клейменый: Покушай! горячий, сейчас из золы!? Хорош был картофель печеный, Но грудь и теперь занывает с тоски, Когда я о нем вспоминаю… Примите мой низкий поклон, бедняки! Спасибо вам всем посылаю! Спасибо!.. Считали свой труд ни во что Для нас эти люди простые, Но горечи в чашу не подлил никто, Никто – из народа, родные!.. Рыданьям моим часовой уступил. Как бога его я просила! Светильник (род факела) он засветил, В какой-то подвал я вступила И долго спускалась все ниже; потом Пошла я глухим коридором, Уступами шел он: темно было в нем И душно; где плесень узором Лежала; где тихо струилась вода И лужами книзу стекала. Я слышала шорох; земля иногда Комками со стен упадала; Я видела страшные ямы в стенах; Казалось, такие ж дороги От них начинались. Забыла я страх, Проворно несли меня ноги! И вдруг я услышала крики: «Куда, Куда вы» Убиться хотите? Ходить не позволено дамам туда! Вернитесь скорей! Погодите!? Беда моя! видно, дежурный пришел (Его часовой так боялся), Кричал он так грозно, так голос был зол, Шум скорых шагов приближался… Что делать? Я факел задула. Вперед Впотьмах наугад побежала… Господь, коли хочет, везде проведет! Не знаю, как я не упала, Как голову я не оставила там! Судьба берегла меня. Мимо Ужасных расселин, провалов и ям Бог вывел меня невредимо: Я скоро увидела свет впереди, Там звездочка словно светилась… И вылетел радостный крик из груди: Огонь!? Я крестом осенилась… Я сбросила шубу… Бегу на огонь, Как бог уберег во мне душу! Попавший в трясину испуганный конь Так рвется, завидевши сушу… И стало, родные, светлей и светлей! Увидела я возвышенье: Какая-то площадь… и тени на ней… Чу… молот! работа, движенье… Там люди! Увидят ли только они? Фигуры отчетливей стали… Вот ближе, сильней замелькали огни. Должно быть, меня увидали… И кто-то, стоявший на самом краю, Воскликнул: «Не ангел ли божий» Смотрите, смотрите!? – Ведь мы не в раю: Проклятая шахта похожей На ад! – говорили другие, смеясь, И быстро на край выбегали, И я приближалась поспешно. Дивясь, Недвижно они ожидали. Волконская!? – вдруг закричал Трубецкой (Узнала я голос). Спустили Мне лестницу; я поднялася стрелой! Всё люди знакомые были: Сергей Трубецкой, Артамон Муравьев, Борисовы, князь Оболенский… Потоком сердечных, восторженных слов, Похвал моей дерзости женской Была я осыпана; слезы текли По лицам их, полным участья… Но где же Сергей мой? «За ним уж пошли, Не умер бы только от счастья! Кончает урок: по три пуда руды Мы в день достаем для России, Как видите, нас не убили труды!» Веселые были такие, Шутили, но я под веселостью их Печальную повесть читала (Мне новостью были оковы на них, Что их закуют – я не знала)… Известьем о Кате, о милой жене, Утешила я Трубецкого; Все письма, по счастию, были при мне, С приветом из края родного Спешила я их передать. Между тем Внизу офицер горячился: Кто лестницу принял? Куда и зачем Смотритель работ отлучился? Сударыня! Вспомните слово мое, Убьетесь!.. Эй, лестницу, черти! Живей!.. (Но никто не подставил ее…) Убьетесь, убьетесь до смерти! Извольте спуститься! да что ж вы?..? Но мы Всё вглубь уходили… Отвсюду Бежали к нам мрачные дети тюрьмы, Дивясь небывалому чуду. Они пролагали мне путь впереди, Носилки свои предлагали… Орудья подземных работ на пути, Провалы, бугры мы встречали. Работа кипела под звуки оков, Под песни, – работа над бездной! Стучались в упругую грудь рудников И заступ и молот железный. Там с ношею узник шагал по бревну, Невольно кричала я: «Тише!» Там новую мину вели в глубину, Там люди карабкались выше По шатким подпоркам… Какие труды! Какая отвага!.. Сверкали Местами добытые глыбы руды И щедрую дань обещали… Вдруг кто-то воскликнул: «Идет он! идет!» Окинув пространство глазами, Я чуть не упала, рванувшись вперед, — Канава была перед нами. Потише, потише! Ужели затем Вы тысячи верст пролетели, — Сказал Трубецкой, – чтоб на горе нам всем В канаве погибнуть – у цели?? И за руку крепко меня он держал: Что б было, когда б вы упали?? Сергей торопился, но тихо шагал. Оковы уныло звучали. Да, цепи! Палач не забыл ничего (О, мстительный трус и мучитель!), — Но кроток он был, как избравший его Орудьем своим искупитель. Пред ним расступались, молчанье храня, Рабочие люди и стража… И вот он увидел, увидел меня! И руки простер ко мне: «Маша!» И стал, обессиленный словно, вдали… Два ссыльных его поддержали. По бледным щекам его слезы текли, Простертые руки дрожали… Душе моей милого голоса звук Мгновенно послал обновленье, Отраду, надежду, забвение мук, Отцовской угрозы забвенье! И с криком: «Иду!» я бежала бегом, Рванув неожиданно руку, По узкой доске над зияющим рвом Навстречу призывному звуку… Иду!..? Посылало мне ласку свою Улыбкой лицо испитое… И я подбежала… И душу мою Наполнило чувство святое. Я только теперь, в руднике роковом, Услышав ужасные звуки, Увидев оковы на муже моем, Вполне поняла его муки, И силу его… и готовность страдать!.. Невольно пред ним я склонила Колени – и, прежде чем мужа обнять, Оковы к губам приложила!.. И тихого ангела бог ниспослал В подземные копи – в мгновенье И говор, и грохот работ замолчал, И замерло словно движенье, Чужие, свои – со слезами в глазах, Взволнованы, бледны, суровы — Стояли кругом. На недвижных ногах Не издали звука оковы, И в воздухе поднятый молот застыл… Всё тихо – ни песни, ни речи… Казалось, что каждый здесь с нами делил И горечь, и счастие встречи! Святая, святая была тишина! Какой-то высокой печали, Какой-то торжественной думы полна. Да где же вы все запропали?? — Вдруг снизу донесся неистовый крик. Смотритель работ появился. Уйдите! – сказал со слезами старик. — Нарочно я, барыня, скрылся, Теперь уходите. Пора! Забранят! Начальники люди крутые…? И словно из рая спустилась я в ад… И только… и только, родные! По-русски меня офицер обругал, Внизу ожидавший в тревоге, А сверху мне муж по-французски сказал: Увидимся, Маша, – в остроге!..?
СТИХОТВОРЕНИЯ
СМЕРТИ
Не приходи в часы волнений, Сердечных бурь и мятежей, Когда душа огнем мучений Сгорает в пламени страстей.
Не приходи в часы раздумья, Когда наводит демон зла, Вливая в сердце яд безумья, На нечестивые дела;
Когда внушеньям духа злого, Как низкий раб, послушен ум, И ничего в нем нет святого, И много, много грешных дум.
Закон озлобленного рока, Смерть, надо мной останови И в черном рубище порока Меня на небо не зови!
Не приходи тогда накинуть Оков тяжелых на меня: Мне будет жалко мир покинуть, И робко небо встречу я…
Приди ко мне в часы забвенья И о страстях и о земле, Когда святое вдохновенье Горит в груди и на челе;
Когда я, дум высоких полный Безгрешен сердцем и душой,
И бурной суетности волны Меня от жизни неземной Увлечь не в силах за собой;
Когда я мыслью улетаю В обитель к горнему царю, Когда пою, когда мечтаю, Когда молитву говорю.
Я близок к небу – смерти время! Нетруден будет переход; Душа, покинув жизни бремя, Без страха в небо перейдет…
СМУГЛЯНКЕ
Черны, черны тени ночи, Но черней твоя коса И твои живые очи, Ненаглядная краса. Если вестниками бури, Кроя свет дневных лучей, Ходят тучи по лазури — Это тень твоих очей! Если вспыхнут метеоры Над поверхностью земли — Их твои, о дева, взоры Огнеметные зажгли! Если молнья ярким блеском На мгновенье вспыхнет там И промчится с гордым треском Гром по мрачным высотам, Эта молнья – жар дыханья Томных уст твоих, краса; Гул отзвучный их лобзанья — Разъяренная гроза. Вся ты – искры бурной Этны Да чудесный черный цвет; Нет ни бледности бесцветной, Ни румянца в тебе нет. Лишь меняет буря гнева Да любовь твои черты. Черноогненная дева, Счастлив, кем пленилась ты! Как люблю я, как пылаю! Но как часто за тобой Взор ревнивый устремляю.
Ах, ужель?.. нет, боже мой! Страшно мыслить!., прочь сомненье! Ты верна. Но, о судьба! Если вдруг души влеченье… Страсть… безумие… борьба?
Ах! молю – когда измену Ты замыслишь, приходи, Вольной страсти перемену Расскажи мне на груди: Обниму тебя, тоскуя, Загорюсь от поцалуя И, страдания тая, Перед смертию скажу я: «За Ленору умер я!»
НАШ ВЕК
Свет похож на торг, где вечно, Надувать других любя, Человек бесчеловечно Надувает сам себя. Все помешаны формально. Помешался сей на том, Что, потея, лист журнальный Растянуть не мог на том; Тот за устрицу с лимоном Рад отдать и жизнь и честь; Бредит тот Наполеоном И успел всем надоесть. Тот под пресс кладет картофель, Тот закладывает дом, Тот, как новый Мефистофель, Щеголяет злым пером. Тот надут боярской спесью, Тот надут своей женой; Тот чинам, тот рифмобесью Предан телом и душой. У того карман толстеет Оттого, что тонок сам, Что журнал его худеет Не по дням, а по часам. Тот у всей литературы Снял на откуп задний двор, С журналистом шуры-муры Свел – и ну печатать вздор. Тот мудрец, тот тонет в грезах, Тот состряпал экипаж И со славой на колесах Трехсаженных марш, марш, марш! От паров весь свет в угаре, Всё пошло от них вверх дном; Нынче всякому на паре Ездить стало нипочем. Ум по всем концам Европы К изобретеньям прилип, Телеграфы, микроскопы, Газ, асфальт, дагерротип, Светописные эстампы, Переносный сжатый газ, Гальванические лампы, Каучуковый атлас, Паровозы, пароходы, Переносные дома, Летоходы, весоходы, Страховых компаний тьма! Пневматические трубы, Стеарин и спермацет, Металлические зубы Сбили с толку белый свет. Доктора свои находки Сыплют щедрою рукой, Лечат солью от чахотки И водой от водяной; В бога здравья тянут воду, Воду всем тянуть велят И, того гляди, природу От сухотки уморят; Водяная медицина Наводнила целый свет, Пациентам же от сплина В кошельке – лекарства нет… С быстротою паровоза Совершенствуется век; Ни пожара, ни мороза Не боится человек. Что для нас потоп, засухи?! Есть такие лихачи, Из воды – выходят сухи, Из огня – не горячи. В деле разные языки, Руки, ноги, голова; Все мы мудры, все велики, Всё нам стало трын-трава. Нет для нас уж тайны в море: Были на его мы дне; Кто же знает? Может, вскоре Побываем на луне. А потом, как знать! с терпеньем Где не будет человек?.. Малый с толком, с просвещеньем Далеко пойдет наш век!..
