bannerbannerbanner
полная версияБез слов

Николай Кетов
Без слов

– Ну что ж… – опять начал он. – Я думаю, что Вы связаны с оружием. Поэтому вы здесь.

Это весьма неплохая идея с точки зрения триггеров – вокруг меня целый музей техники. И если мысль за что-либо уцепится, то легко будет по ней пройти и понять кто же я. Но, увы, знаю я про технику не так много.

– Но ведь на ЗАСЛОНЕ есть отделы, занимающиеся военными разработками?

Даже не знаю, как на это реагировать. У каждой хоть немного уважающей себя компании есть разные отделы. Есть и бухгалтерия, и отдел производства, и отдел разработок. А если компания серьезная, то отдел разработок занят не чем-то одним, а множеством проектов. Проекты нужны разным заказчикам. Если бы у вас был стекольный завод, то, наверное, окна бы у вас покупали в основном гражданские лица, а вот линзы покупали бы учёные и военные.

И если бы у вас был отдел, разрабатывающий окна, то он бы ориентировался, в первую очередь, на потребность гражданских.

В технике то же самое. В России сейчас откровенно плохие гражданские (цифровые) процессоры, а вот аналоговые процессоры в России лучшие в мире. Вопрос о задачах. Если в бытовом плане важна скорость выполнения операций, то в военном плане нужна надежность: чтобы ракета, управляемая при помощи вычислений с процессора, имела три-четые-пять степеней проверки.

– Разве гражданский человек будет обладать такими знаниями? – довольно хмыкнул мужчина и перекинул ногу на ногу. Хотя было заметно, что он слегка нервничает.

– Возможно, Ваша ценность как заложника сейчас выросла в разы. А может и упала. Вы как думаете? – спросил он. Кто-то из его окружения (молодых парней в форме) поддерживающе хмыкнул вслед за начальником.

Капля, ударившая по носу, упала на пол. Она проскользила, как пуля, и разбилась. Следом упала еще одна.

Взглянув наверх, ничего увидеть было нельзя. Потолка не было видно во тьме. Тёплые капли периодически падали на головы.

Серьезности разговора это мешало. Окружающие переглядывались. Что им делать? Идти в другое место? Или стоять тут? Вдруг течь, которую дала крыша, готовится прорваться? Умереть придавленным штукатуркой не хотелось никому. Но и действовать невпопад было бы глупо.

Облизнув губы, на которые упала одна из капель, могу утверждать, что известковый вкус присутствует.

Общее молчание прерывает взрыв, от которого я падаю на пол (хорошо, что нет наручников и могу выставить руки), и стрекотание автоматных очередей, сопровождающееся взрывам вокруг.

Крики людей на разных языках. Свист и щелчки пуль.

Некоторые пули находят свою цель и жадно хлюпают. Тот звук, с которым еще живая плоть поражается пулей, не забыть. Если стрелять по мертвой туше, звук будет совсем другим.

Попадая в живое, частички свинца словно с чавкающим хлюпаньем забирают частички жизни из тела. Свинец очень жаден. Если найдет добычу, то постарается не отпустить.

А люди рядом быстро превращаются в тела. Они, конечно, пытаются защищаться, отстреливаться, вызывать подмогу, возможно, кого-то забирают в ответ. Но в итоге становятся кормом для свинца.

От происходящего хочется сжаться, спрятаться, чтобы сражаться речи даже не идёт. В любой момент тебя могут убить не одни, так другие.

Бежать – тоже привлекать к себе лишнее внимание.

Кого-то страх активизирует, а кого-то парализует. Чтобы прятаться, нужно тоже проявить волю. Не вскрикнуть в момент, не шелохнуться, притвориться мертвым.

И в этом сужающемся кольце ужаса есть нечто философское и неотвратимо-прекрасное. Как при взгляде на вырывающийся столб магмы из вулкана: когда стихия может тебя забрать, можно попытаться насладиться последним моментом, прочувствовать его.

Возможно, это твой последний момент, а в буйстве стихии присутствует истинное величие, вызывающее уважение и трепет.

Война во многом такая же стихия. Она учит ценить жизнь и момент. Ты мог дружить с человеком, знать его с детства, а сейчас раз – и его нет. Или еще хуже, если он неотвратимо умирает, истекая кровью.

В моменты, когда спасение невозможно, хочется поверить в загробную жизнь, хочется, чтобы всё не заканчивалось, а только начиналось. Столько несделанных дел, несказанных слов, не пережитых чувств. Так жаль это всё упускать и понимать, что никогда больше этого не будет.

Верховная сновидица Фоа Сян из одной запретной восточной секты говорила, что во снах можно встретить образы многих ушедших. Но что с того? Это ведь лишь фантомы в голове спящего. Ты не можешь продолжить жить после смерти.

Те, кто думает, что, внеся свой вклад в науку, культуру или историю, сделают себя бессмертным, так же заблуждаются. Это сладкий самообман, которым тешат себя люди.

– Ты кто? Это свой! – дергают меня за плечо и отрывают от пола два человека в форме. – Идём скорее!

Повинуясь внутреннему чувство, бегу рядом с ними, пока они отстреливаются от окружающих. Российские шевроны на бронекостюме дают некоторую уверенность.

– Ранен? Говорить можешь? – спрашивает один.

Открываю рот и показываю на отсутствующий язык.

– Вот чёрт! Долго тебя держали? Пытали?

Забегаем в маленький лифт, пока второй отдает команды по рации. На плацу, где еще идёт война, всё в дыму, огнях и телах. Там же тело «лысеющего», в его черепе огромная чёрная дыра.

От взрыва дергает лифт, моргает свет, но он продолжает движение.

На крыше горы, куда он нас вывозит, уже стоит вертолёт. Нас встречают другие военные.

Гул винтов мешает говорить, и все перекрикиваются.

Наш вертолёт взлетает, следом поднимаются еще два сопровождающих.

На удаляющейся внизу площадке остались люди, держащие оборону и ждущие прилёта следующих рейсов.

– Ну что ты, с какого отдела? – сняв шлем, спрашивает здоровяк и протягивает планшет и ручку.

Российские шевроны во время такой операции. Бронекостюм ликвидного типа, не пластинчатый. В него залита неньютоновская жидкость, и её вязкость, по сути прочность, зависит от градиента скорости. Если трогать – мягкая, как тесто, и не сковывает движение. А если попытаться выстрелить, то твёрдая, как камень.

И знание языка тут не поможет. Не могу я притворяться и думать, что всё случайно.

Щелчок снотворного пистолета я слышу даже в вертолете.

Часть 4. Мы

Никакого дождя, никакой просачивающейся крыши ангара. Только жидкая тьма моей капсулы.

А попытка была неплохая. Создать иллюзию моей эвакуации. Того, что меня пришли спасать «наши». Правда, пришли спасать только меня и при этом не знают, кто я и откуда.

С точки зрения психологических триггеров накал ситуации был действительно сильный, масштабный. Но недостаточно продуманный.

Даже то, что я сейчас думаю, помогает им совершенствоваться в своих играх. Это не страшно. Мне, по крайней мере, будет веселее. Однообразные допросы надоели, теперь что-то новенькое.

Но когда ты захватываешь огромную военную базу, последнее, что тебя должно интересовать, – это человек в халате на полу.

Я даже думаю, что военных на той базе не понарошку убили. То есть они, сами того не зная, играли роль триггеров. Их жизнь закончилась ради того, чтобы я что-то рассказал. Но им не повезло и умерли они зря.

Интересно, а если человек умер зря, можно ли сказать, что он жил зря?

Наверное, те солдаты, которые меня эвакуировали, уйдут со службы. Потому что понимают и своими глазами (руками и автоматами) убедились, что их могут точно так же пустить на убой.

Просто кому-то другому отдадут приказ. А они будут пытаться прожить лишние минуты.

Но отсутствие военной службы их от этого не спасёт. На гражданке они точно так же могут стать мясом ради чьих -то амбиций.

Лепить российские шевроны во время операции… Еще бы бутылку водки и балалайку взяли.

Но при этом современный польский бронекостюм. В них стреляли тоже по-настоящему. И ради чего? Ради чего они служат? Просто ради денег?

В этот раз после «душа» мне выдали не только халат, но и тапочки. Как сказать «выдали» – вставили ноги в резиновые шлёпки.

Интересно, а те, кто меня ведет, знают о том, что произошло с теми, «кто меня вёл в тот раз»?

Были у тебя коллеги, охранники-конвоиры. Но начальство их решило слить. Как тебе работается после этого? Скучаешь ли по коллегам? Боишься ли за свою жизнь?

Тёплый летний воздух наполнил лёгкие, как только мы вышли на улицу. Могу с уверенностью сказать, что это вечерний воздух. Ароматы затухают к вечеру, пройдя пик своего буйства.

Земля под ногами (пусть и в резиновых тапочках) ощущается совсем по-другому. Даже не то, что травинки щекочут ногу, а то, как поверхность пружинит. Нога не проваливается, как в трясину. Почва лишь слегка проминается.

Рейтинг@Mail.ru