Николай Иванович Голобоков
Встречи с ненаглядными
Медвежий патриарх
Дом моего деда, в котором жил отец сохранился целым и невредимым. Большой пятистенок, из которого потом, большевики устроили клуб и с другой стороны, магазин для нашего села… Так говорил мне мой дедушка, которого мне посчастливилось увидеть.
На обратную дорогу я всё-таки у геологов заработал. Прибыли в село Борщёвка. Горы, почти как в Крыму, где я родился и временами жил потом. И здесь, встретили нас – по свойски. На берегу красавицы, великой реки Иртыш устроили стол, накрыли зелёную травку-муравку огромным покрывалом. Всё, что можно было есть, пить, загрызать, занюхивать и закусывать было разложено на эту скатерть-самобранку. Первый тост, конечно, провозгласил дедушка.
Это был огромного роста мужик с такими глубокими и обильными морщинами, что трудно даже было представить его, каким же он был в молодости, но я ещё никогда не видел такого чуда, что бы лицо так светилось радостью и спокойствием. Они совершенно не портили лицо, чем-то дряблым старческим. Я не мог понять, почему была в нём такая, симпатия и сила. То ли кровь родная, или нежданная встреча с такой далёкой страной – почти дальний восток. Ощущение было, будто шумят уже океанские волны. Это и было тогда, в далёком детстве, почти Чёрное море моё, чёрное море моё…
Он поднял стопку, казалось к самому синему, почти крымскому небу, сказал тост и сообщил мягко, без трагедии в голосе, что вообще не пьёт, но ради такого гостя…
Теперь нам хотелось увидеть какие же мы живьём, родные, хотя проживающим так далеко. Потекли рассказы о наших и ваших, дальних и близких.
Он рассказал, что была у него онкология. Медведи вылечили. Ушёл в тайгу, встретил там годовалого, попросил у него печёнку и потом лечился ею, его желчью, потому и нужно было жить в тайге… Процедура жёсткая, боль непереносимая вот и вопил как бык на корриде, когда его там донимают безмозглые… так и мне приходилось, вроде бы и легче было переносить. А в деревне что? Людей пугать. Вот. Теперь видишь, живой и на охоту хожу, но медведя больше не трогаю. Спас меня их собрат. Недоросль. Годовичёк…
Рассказы шли весело и радостно. Потом вошли в дом и он, дедушка, показал медведя, вернее, не самого мишку, а его одёжку, которая служила ему верой и правдой, в его жизни и зимней поре.
… Это была огромная медвежья шуба, и не только по его мнению,– охотника, медвежатника, он, этот, был в этих краях царь, хозяин. Бед от него не было, но все охотники считали за честь и удачу – взять такого! Уже не один, бывшие, так и не смогли рассказать нам о встрече с Ним. Уж больно силён и могуч был.
Теперь уже был.
Шкура этого великана давно лежала в огромных сенцах. В доме, светлице, она не вмещалась, а здесь вот, на всю ширину дома, потом дверь в дом, а там, чердак, сеновал и всякое хозяйское: сухие соцветия лечебных трав и просто сеновал, где часто кто-нибудь спал.
И вот эта шкура была на все эти безразмерные сенцы, а медвежьи лапы с когтями как лемех у плуга, красовались уже не один год… А когти – страшные, грозные. Потом дедушка показал мне нож. На нём было много зарубок-насечек. Каждая говорила… это один мишка, которого брал сам в рукопашную, завтра расскажет, как это делается.
Он, радостно, солнечно улыбнулся и сказал, как будто спел, частушку… – глядишь и тебе пригодится. Вот и последняя зарубка, это тот, который подарил мне лекарство, правда не сразу согласился, пришлось ему показать, что такое медвежья болезнь, и у них такое бывает. Ну, это завтра, а то ночь будет тяжёлой у тебя…
Спи спокойно.
Устал, такой маршрут был у тебя.
Ты дома.
*
Утро.
… – Сейчас медвежатников мало осталось. Медведей не стало меньше, чем нужно, это ювелирная работа. Ошибок не бывает. Всё просто, ты, или он, пляшет на шкуре. А такой охоты как Дмитрий тебе пытался показать, это игрушки. У вас не было выхода. Дожди, связи нет, а есть всем хочется отряд всё-таки, а не хата, в которой всегда есть Н.З.
– Здесь не говорят, что моя хата с краю я ничего не знаю…
– Вот тебе шпаргалка, что такое охота…
– У нас тоже юмористы иногда говорят «охота это, когда тебе и ей охота» да, конечно смешно, но не для медведей. У них юмор не в коротких штанишках, как у людей. Они просто так зубы не скалят в сердечной, загадочной, женской улыбке… Это не знаменитая,…Джиоконда.
– Так вот…
– Самое главное найти медведя, желательно не медведицу с малышом. Шансов будет меньше или совсем не будет… Дааа… А медведя желательно встретить тебе, а не наоборот. Если он тебя обнимет первый, у тебя шансов на охоту не останется… Собачки должны быть очень живые, не перекормленные, но и не голодные…они тебе и покажут, где мишка, сидит и совсем не ждёт никого в гости. У него реакция и навыков больше, чем у любого охотника, даже медвежатника…
– Дааа…
Ну, а дальше всё просто. Собачки наседают на него со спины, сзади, он их пытается отогнать и поворачивает свою лохматую головушку на твоих лаек. И как только ты увидел, что уже с одной собачки он лёгким, быстрым движением сделал две собачки…стоп…старт! Секунды летят быстрее, чем в мультфильмах и следующий взмах его милых лап с когтями как лемех плуга…. он зацепит ненароком и тебя… А тебе нужно было всего то ничего…
В тот момент, когда он нечаянно погладил, твою любимую собачку держа в руках, как ты, держишь свой карабин крепкими руками, судорожными руками, вот этот нож с зарубками. Держи покрепче. И, если не развесил уши, увидел около его горла, чуть пониже, светлый галстучек… Светлое пятнышко… Воот, туда и нужно тебе со всей своей страшной силой… туда его… по самую рукоятку и молниеносно сесть.
Всё.
Вот так просто, ты вскрыл ему прямую мышцу живота, от галстука, до, до самых до окраин, всего брюха и он на секунду бессилен, а ты в это время бегом от него, но бежать то некуда.
– Чрез него не перепрыгнешь.
– Один ход, ему между ног, но больше двух секунд, он не устоит на ногах, а после того как ты пощекотал ему его животик, он вернее не он, а сама она, его выхлопная труба срабатывает и то, что мишка, проглотил за последние дни, вылетает всё, всё наружу из него, охотнику, от макушки до пяток, если в эти пятки ненароком не спряталась уже твоя душа… На всякий случай. От греха подальше…
– Как с ассенизационного шланга, вся эта красота оседает на счастливого и пока живого, медвежатника.
– Эту штуку и назвали юмористы «медвежьей болезнью», но и тут есть шанс получить ещё одну медвежью болезнь от охотника. Я тебе говорил, что он, стоит на ногах всего две секунды.
– Никто, правда, не засекал это время, тут не до секундомера. Опоздание смерти подобно. Ну, скажем, всё ты сделал правильно, а проскочить через малые хоккейные ворота между хвостом мишки и твердью земной, трудновато. Миша сядет на твоё бренное охотничье тело и, и… тогда счёт три – ноль… Медведь готов… Собачка, лайка, тоже пополам, уже не дышит, а охотник не успеет даже крикнуть ма ма. Рядом бегают ещё две лаечки и льют слёзки от радости такой охоты.
Вот теперь и подумай и скажи всем, что охота, это когда мне и ещё кому то охота…
Ну, сынок наш дорогой, расскажи своим, пусть приезжают, я им подарю, прочту инструкцию бывшего медвежатника, глядишь, в нашем роду ещё появится один…
Медвежья болезнь
А и было это в те далёкие годы, когда и вода и хлеб и воздух, дышали ароматом райской жизни, а солнышко улыбалось.
Трудности. Их просто не было, они воспринимались как обычное. Просто. Надо и всё.
Так мне, студенту художественно-промышленного училища, захотелось побывать в далёкой дали, за три моря, а точнее я лишал себя этой поездкой, самого натурального синего моря. И море Чёрное, песок да пляж, там жизнь привольная… но не для нас. Это осталось там, дома.
И вот сидим в купе плацкартного вагона, а мимо, а мимо, пролетают поезда, проносятся просторы нашей драгоценной Родины с бескрайними лесами и полями. Колёса стучат ле са, по ля… бо ло тааа. Болота, болотааа… Сотни километров, ан и признаков пребывания домиков или любого жилья не ту ти.
Сначала таращим глаза на то, что никогда не видели, а потом просто вспоминали студенческую жизнь. Ребята, однокурсники радовались, что скоро будут дома, а двое детдомовских, обзывали меня чем-то вроде придурка, не поехал домой, на Кубань, где тогда жили все мои родные и близкие. Там сейчас уже абрикосы сияли на солнышке, дразнили своим ароматом, и уже пожелтевшие, блестящие на солнышке тыквы, казалось, что эти гиганты страны Гулливеров прикатились из страны великанов, их специально катали на один квадратный метр так, что покрыли, заполнили весь бугорочек своими крутыми сияющими боками.
С детства помнился этот запах медовый, огромных оранжевых цветов, а сейчас они всплыли в самых тонких фибрах Души, дразнили, шептали, и куда тебя нелёгкая понесла. Дома, сад, виноградная беседка, мама уже два года держит вино. Оно набирает аромат изабеллы и ждёт, а ты, а ты… и, куда тебя, куда, сказала бы курочка своим кут, куда… Так шептали и рельсы, постукивая на стыках.
Встречный состав прогрохотал навстречу, на Москву. И вот они, заснеженные крыши вагонов, а я…туда, на север, в холод и снег, грусть-тоска матушка. И, защемиило сердечко.
А, и, всё-таки, это была не праздная прогулка, ехали на практику в знаменитый город Тобольск, где работали великие мастера – косторезы. Мечта поучиться целых тридцать дней, там, где они из бивня мамонта ваяют оленьи упряжки и даже отправляют за границу…Мечта уже теперь не за горами. Вот тебе уже и Уральские горы с дождями и туманами, за окнами нашего вагона.
А за границу, в те времена было несбыточной мечтой… – верх мечтаний, сделать работу из бивня мамонта, чтоб её отправили по Свету,– Белу свету, путешествовать и удивлять целые народы и народности… Вот это мастера!
Была ещё заветная мечта, побывать на родине отца. И слова звучали как сказка, как песня. Сибирь! Чита, Шилка и Аргунь, деревня Шивки, Борщёвка, – селение, деревушка, где родился и жил мой отец, родные отца и мои братья. Эта великая, мечта всегда, была загадочной – встретиться и увидеть, все эти годы – казалась, несбыточной. Цель, которую я так и не смог бы осуществить раньше, да и потом, – никогда.
Далековато. Дорого.
Командировка. Родная страна помогла.
А колёса стучали.
Отстучали.
Потом допотопный, теплоход. И. Тюмень – Тобольск, по бескрайним разлившимся половодьем великих Российских рек Тобол – Иртыш…И сбывается моя мечта.
Воот они, чудеса…мамонтов.
*
… Теперь.
… На диком бреге Иртыша…
Нет, не видно, что – то Ермака, объятого думой…
– Крутой обрыв.
И…
Стена высотой с небоскрёб, почти как наш, тогда – М.Г.У.
– А
В слое глины…
Над моей головой…
Встретился, взглядом…
– С, С…
С чудом этих мест…
Живой, настоящий, бивень. Бивень, Мамонта!
Сказочных размеров
Красовался, сиял, таам, здесь, высоко, почти под облаками.
*
Побежал, с этюдником и большим зонтом, для живописи… полетел на крыльях. Ходил, искал верёвки и альпинистов…
Нашёл.
Привёл.
… Пришли. Увидели…
Посмотрели.
Поработали и, унесли.
Увы…
Не мы.
Чуть опоздали.
Бивня уже не было…
*
Вот.
А, сейчас.
Сижу в тайге в отряде геологов, моего брата Дмитрия и чешу затылок. Нет, не от жалости и жадности, потери бивня, жаба меня не давила и не терзала. Им, великим мастерам такого высокого полёта он, бивень мамонта, очень нужен.
А меня.
И…
Налетели чёрные вороны. Почти. Живого. Атаковали и терзали лесные, дикие пчёлы или шершни, мне уже было всё равно, кто меня так и не, не додегустировал… До костей.
В красивой, далёкой Африке, дикари жрут своих собратьев, но они целиком, а не так, как хохлы. Не съем, так много, так хоть попиднадкусую. Вот и они, эти жужжащие, с крылышками, попробовали, понадгрызали со всех сторон, моё, совсем не Аполлоновское тело и выплюнули…
Боль жуткая, жгучая, с зудом, донимали уже, третий день. Геологи поддержали мой дух, хвалили. Ты, говорят, молодец. Терпеливый. Наши, геологи, от семи укусов этих людоедов с крылышками попадали в дурку… Правда, у нас тогда был вертолет и его туда. В город, в скорую. Спасли.
А ты молодец. Терпел. Сибиряка корни. Вот. Дмитрий твой брат, тоже геолог, и терпеливый. Крепкая порода сибиряков.
А за окном, дождь. А за окном, то дождь, то снег, и спать пора, но никак не уснуть. Тогда я не смог спеть эту песенку. Но было так. И ливень и пурга водяная, вот уже несколько дней и ночей. Тракт размыло, продукты кончились. Грибы с червячками, белыми, когда тушили и варили, а это не все жевали и желали есть, если даже закрывали глаза, ночью, чтоб не видеть эту африканскую деликатесину…
… В нашем отряде геологов, была лицензия, разрешение, на отстрел медведя. Одного. И вот все решили, а все, это мой брат и я. Брат был руководитель Пешковской экспедиции. Я, правда, просто капушильщиком, со студентом практикантом, будущим геологом, Лёня звали его. А остальные геологи – курящие. Их в такое серьёзное, ювелирное мероприятие, никак. Опасно. Медведь. Он, красавец, и всеяден и вегетарианец, но чутьё и запахи… просто видит и чует за километры. Почти, как у бикфута, ну по – нашему, снежный человек…
Ох.
Вечер.
Пора бы.
… Ой.
Солнышко скоро спрячется, мы пошли на тропу, где обычно медведь ходит по своим каким-то серьёзным делам. Два наших семизарядных карабина, так они называли оружие, которое было положено по технике безопасности. Такую тяжелую игрушку таскали на своих, далеко не богатырских плечах, носили, ежедневно, на маршруте, весь световой рабочий день. Работали днём, искали серебро и золото, но я и не знал, не ведал, как это оружие применять, когда появляются перед твоим носом званые гости или дичь.
… В народе говорят, что в жизни всё бывает, и на а, бывает, и на б бывает.… Но у нас, в отряде ещё вот такое, не поверил бы, но было. Бывааает…
*
… Молодой парень, был в отряде. Так он, медведя, огромного как мамонт, встретил, однажды. Потом ещё попозже, чесал, щекотал ему ахиллесовы пятки, другой медведь. Вот везунчик.
Остался, таки с нами, живой. И крыша не поехала…не задрал его Мишка, и от страху не улетел в Райские края.
Один был на маршруте, хотя ходить в одиночку категорически запрещено было, по технике безопасности, а ему, видите ли, захотелось малинки, говорят зубы, цингу, хорошо лечит. Ой, нет, укрепляет. Цингу, как рукой снимет. Зубы потом вырастают большие и крепкие, как у бобра, клыки, даже загнутые, как у дикого вепря, вырастут… Бываает.
Сам Миша, был неизвестной породы – национальности. Мама русская, а папа, он, как и она, тоже не докопались до истины, то ли чукча, то ли беглый каторжанин, непонятной национальности. Они-то виделись в тайге маловато – всего одну ноченьку. Мама так и не разглядела его хорошо, темно было. Ночь всё-таки. Пожалела мужика неизвестных краёв, и заблудившегося во времени, принесенного попутным ветром в эти таёжные дебри. И вот плод этой встречи-импровизации…родился ровно через год. Видимо запоздавший, перезревший был плод этот Миша-самородок, для его мамы. Она уже и не надеялась хотя бы, когда-нибудь, кого ни будь, иметь, как все люди, мужа и сына… хотя бы какого. Разговаривал невнятно, да и речь была какая – то перезревшая.
И, и лицом не вышел.
Это, конечно, не совсем брак, но… Мужественный, загорелый, мужчина, парень, где только можно таак загорать?… Азиатское плосковатое и, огромный нос, как у обезьяны с острова Комодо, он сам так говорил. Какой-то злой юморист-студент, биофак, так пошутил. Так вот это чудо, было в отряде и выполняло туже работу, за такие же рублики, как и мы, студент геологического института и студент, почти созревший художник, живописец и косторез. Работали на равных, рыли в вечной мерзлоте ямки – капуши, промывали грунт, выковыривали оттуда самородки серебра да золота, по крайней мере, надеялись, тем более в документах написано, серебро и золото. Жила. Но эту самую жилочку, да ещё вперемежку с землёй, нужно было найти, докопаться до неё в этой вечной мерзлоте – комариного царства и их сородичей. Родня такая: оводы, гнус, осы, шершни и ещё много видов и подвидов,– их родных и близких, готовых грызть, кусать, жалить.
Так вот, этот Миша, далеко от лагеря нашего, чмокал, своими губам, не срывая ягоды малины. Слышал, как-то, что медведи, губами срывают ягоду малины, сосут как дети пустышку. И чмокают губами, как крымские мужики пробуют «Изабеллу»– душистое крымское вино. Так балдеют и медведи, у них пальцев нет, а тесть наш про таких умельцев говорил «пальцами не умеешь работать, значит сам пальцем делатый». Но миша, который медведь, хоть пальцев не имел, но не крашеными маникюрами и педикюрами хорошо и быстро снимал скальпы с головы нерасторопных медвежатников… Видимо, и наш Миша тоже руками не хотел ягоды рвать, колется. Не прав был дед наш и юмор жестяной какой-то.
Так Миша ходил и забрёл далеко от нашего домика-времянки, где работали и проживали геологи. Миша так увлёкся малиной, что ему почудилось…кто-то, ещё его передразнивает и также громко причмокивает. Интересно стало, да кто же этот шутник? Раздвинул, ветки… а тааммммм… он даже, потом, спустя месяц, интенсивной реабилитации, – маршрут, кайло, лопата, по пересечённой местности, рассказывал, а у него губы прилипали так, что только мог мычать, чётко, чистым, ясным, смешанным, русскобурятсконенецким наречием, без акцента, сказал:
«Миша, уходи», так громко прошептал, что миша, который в лохматой одёжке, отпустил ветку малины, правда уже, без малины и листьев-амортизаторов, но с кучей колючек, которые обожгли всё лицо, шею и уши, он-то тянул ветку с медвежьей силой, вот она и отрезвила Мишу от смертельного шока с оцепенением… всех органов и членов его, далеко не спартанского тела… и они, оба, как по команде генерала Топтыгина сделали шаг назад, глядя в ясные улыбающиеся глаза, друг друга, тот, который без шубы Миша, тоже шагнул назад и как испорченная пластинка тридцатых годов в патефоне, повторял – ми ша аа, …уходи, ми шша, уходи…
Прибежал в наш бивуак и всё продолжал шептать и убеждать своего тёзку…ретироваться. Шептал много. Много, много, много раз…
Прибежал, прилетел почти нагишом.
Одежду его, правда не из брезента, была штурмовка и брюки, он оставил на колючих кустах малинника, а клочья каких-то тряпочек болтались там, куда не доставала карающая рука шиповника, малины, сухих веток, которые смеясь, срывали с него, когда нёсся на последней скорости уважаемого тогда автомобиля З.И.С, 5, который на фронт возил прекрасных девушек-«Катюши» их величали ласково…
Бывалые геологи сразу сообразили и поставили точный, его, Мишкин диагноз. Влили ему в рот дозу разбавленного спирта.
Заснул, почти вечным сном. Спал двое суток. Встал, ходил спиной вперёд и всё пел медведю свои романсы, не надеясь на крутые шансы, не перепутал и слова, а коллеги ржали как кони, говорили, да он, стервец, поёт, ему романсы, на своём языке, наверное, миша, косолапый, приходит и во сне…
После этого случая, увидели своими носами и глазами, что такое медвежья болезнь Миши. Нашего Миши. Да, ещё одно неудобство было. У нас… ручей, где мы брали воду для супов перловых, а потом стирали свои походные и парадные костюмы, был далеко. Очень далеко.
Мишу, так и не смогли убедить, что бы он сходил туда. Советовали, настаивали, уговаривали, а он, всё ждал медведя. А мы хотели только одного, помыться, ему, и прополоскать свой далеко не парадный костюм – обрывки, на всякий случай…
… А чуть позже, мне предстояло идти на него, медведя.
Всё бы хорошо, но вторую встречу, наш Миша, устроил с ещё более грозным медведем, почти мамонтом, как потом рассказал нам, сам, этот шедевр чудес дяди Гинеса, когда он создавал таких таёжников, как наш Миша. Вот она эта встреча.
… Он должен был проверить те капуши с серебром и золотом, с которых мы так и не смогли собрать хотя бы карман в штурмовке, как надеялись, а они, геологи, до нас умудрились углубиться во чрево земное, – колодец. Всё было по всем правилам. Колодец – шурф. Несколько метров глубины. Понятно, не чернозёмная зона средней полосы России – великой страны. Колодец как колодец. Слой землицы, и вечной мерзлоты, а потом вообще сплошная ледниковая оболочка – километры, почти до ядра Земли – шара земного, не дотянули, силёнки не хватило. Но, мучились, рыли. Долбили. И, вот Мише нужно там, во глубине сибирских руд, не сохранив гордое терпенье, надо было в документах с натуры описать в отчёте, как и сколько там самородков золота и серебра, которые возят целыми грузовиками, на переработку, заводик небольшой, и потом, из целого грузовика собирают, соскребают россыпью добытое, – крохи серебра, без признаков золота.
Так вот. Миша прибыл на это место встречи, которое конечно, изменить нельзя, и быстро, почти шустро, так бегают только крымские улитки после дождя, вошёл ножками в этот самый шурф – колодец. И, и, вдруг его, совершенно выспавшегося хорошо, трезвого, – нас не баловали там ни Изабелой ни Портвейном.
Миша по лесенке, самодельной, из кривых перекладин, – ступенек, поставил свою ногу, по месту назначения, на одну перекладинку, во чрево земное,– вырытое ими, многодневными стараниями. И, и, вдруг рычание медведя – и его лапки с коготками без маникюра и педикюра уцепились за его совершенно новый сапог, которые выдали им как спецодежду, под расписку.
Лесенка. Лестница хорошо, была сделана, из сучков, задоринок и кривых веточек. Привязывали веточки, как малышу пипеточки, с каплями от насморка. Они и обломились от такой нагрузки, а тут и Миша, наш таинственный самородок. И, и, и пошло. …Гладил миша, нашего Мишу по камболовидным мышцам. А, а там и сапог снял, содрал своими не крашеными маникюрами. Потом штаны, потом. Потом Миша уже не помнил, что было потом.
Пробка вылетает и бежит от шампанского в новый год, как заяц от огня. А тут ни нового и не старого. Миша почти подумал – последний год, последние дни, нет, день и час его наступает,…настал, наступил, уцепился за самые пятки. А сердечко его, было там. Почти и совсем не почти, самые Ахиллесовы, две пятки… а, Миша, быстрее той от шампанского пробки, ушёл в небеса. Приземлился – приводнился не так далеко. Мягкая посадка. На заболоченной траве мураве.
Прошли три дня и три ночи. Потоом, конечно, рассказывал как он этого медведя уложил первым выстрелом, прямо в раскрытую пасть, которая по словам очевидца, ой, нет участника, самого теперь медвежатника, была больше, чем у хорошего, любимого аллигатора. А Миша тогда прискакал в лагерь, наш бивуак, и трудно, но рассказал, что на него из – за угла – дерева, набросился огромный медведь. Он, как учили медвежатники, сразу, не мешкая, вспомнил…промедление смерти подобно, как любил говорить мой брат. Так вот. Миша, с первого выстрела уложил его, и, спокойно, на всякий случай определил его, мишку в шурф, чтоб не удрал. Они иногда, по словам Миши чудят, притворяются дохлыми, как он пренебрежительно, выразился об этих, братьях наших, не совсем меньших братьев. Про сапоги он потом ещё много рассказывал, как в той сказке тысяча и одна последняя ноченька.
Но самое интересное было потом, чуть позже. Ох, и трудная правда – кривда…
Медвежонка, не медведя, конечно, забрали, сняли с него одёжку лохматенькую, обработали солью, хотя это был дефицит, в полевых условиях. Снайпера, уложившего такого, тааакоого, мишку, осмеяли. Шкуру развесили для просушки. А таам. А там было пять отметин, куда вошли и не вышли пули, от которых он, миша и сдался, без спора, без драки и, сопротивления, своему тёзке. Смех без причины, признак не хороший. Но все геологи, потом присвоили ему звание, стрелок охотник за вражескими самолётами. Такой, теперь уж точно, стрелок, профессионал снимет белку только в глаз, чтоб шкурку не испортить. Миша доказал это. Правда, обратное – мазило.
И не жаль было тебе, такому…такую шубку портить?!
*
Урок, конечно хороший, но пора брат пора. Тайга тайгой, а медведь хозяин. Что тут попишешь. И нам теперь с братиком предстоит встреча.
Все геологи знали Дмитрия как хорошего медвежатника. Столько лет, после института летом, в поле, как они называли эти свои экспедиции.
Тайга. Неизвестность. Испытания. Риск.
… Постоянно.
В отряде геологов не спорят и не торгуются. Надо. И точка… Больше желающих и не было – от них шёл запах табака, а медведи его не уважают и чуют за километры.
Я же надеялся только на своего бывалого таёжника-брата. Он вырос и окреп в трудных командировках нашего великого Союза.
Бывало…
Ходили и на медведя…
*
А, вот и мы.
Пришли.
Залегли.
А кто вас тут ждал?
… Чай не к тёще на пироги…
Время ему, нашему, пора бы идти к нам на свидание, а его, красавчика, нет да нет.
Потом, сменили простую лёжку на боевую, и винтовки-карабины взяли на изготовку. Прошло ещё много томительных минут. И вот до наших настороженных ушей донёсся какой-то непонятный шум, грохот. Как по команде, сделали своими макушками … нале – во!!! И то, что увидели, поразило, даже его, бывалого таёжника…Я расхохотался, но братик, дай ему Боже, что и мне тоже, здоровья, – таак молниеносно врезал затрещину, и показал рукой, пальчиком как нужно молчать. А миша, наш будущий ужин, который мы уже чуяли – шкварчит свежатинка – медвежатинка…на сияющих углях, нашего таёжного мангала.
Потом я никогда больше не верил и не называл его, медведя, косолапым,– он так шустро носился по площадке на горе, пыхтел, видели как такие огромные каменюки, обрывки скал, сталкивал вниз, стоял, повернув голову одним ухом ближе, к тропе и внимательно выслушивал, прослушивал, как в музыкальной школе, на экзаменах.
А, чтой то там, внизу деется, и на кого надеяться? Размышлял, видимо он.
Братик мой мило улыбался, позже, дома, рассказывал, что это, так распугивают охотников. И говорят, разбегайся народ… хозяин идёт!
После такой артподготовки, и, правда… бывало, разбегались все и всё, куда глаза не всегда видят от страха, глядят. И он, хозяин, пошёл по тропе, которую, изучил основательно. Иногда пропадал в кустах зелени. А в лесу уже заметно наступила романтическая полутемнота.
Ожидание, неизвестность, азарт охотника-всё смешалось в одно – всплывали в памяти всякие истории, как он ломал охотникам, и лошадям позвоночники, снимал скальпы с буйных головушек, и, прочая чёрная радуга страхов. А миша, дорогой, драгоценный шашлык, приближался к нашему огневому рубежу с двумя стволами. И вот мы уже слышим, как потрескивают веточки под его милыми лапками, которыми он может и наши спины погладить, под аккомпонимент ксилофона, хрустящих позвоночников.
Оружие, которое охотники направляют в его яблочко, это единственное место, Ахиллесова пята.
Пуля валит его благородие, и он готов, но это ещё нужно умудриться упросить его, чтобы встал на задние лапки и развёл свои руки в стороны, как девушка-красавица, в своём клубе невинности, и произнёс с большим чувством, как я рада, как я рада, что мы все из Ленинграда, будто он всю жизнь ждал этой встречи, рад и готов обнять, объять, и облобызать нас как, как всегда радовал нас Леонид Ильи, встречая таких дорогих гостей со всех стран, лобызая, как красавиц.
Так вот яблочко. Пуля не прошьёт его прекрасную шубу. И, нужно это сделать раньше, наам, что бы он не успел взять, на время, конечно, из ваших дрожащих рук и не сломал вашу пушку о вашу же голову. Тут, в такой суматохе могут помочь только лайки, а где они? …И вот мы уже слышим ЕГО шаги. Дышим вместе с ним. Вот уже и дышать перестали… Ну, нажать на курок… Чего Дмитрий тянет? А мне строго-настрого приказал стрелять только после него… И вот, мишка повернул свою симпатичную мордуленцию, нет, своё лицо и мне показалось, что улыбается нам…И чего это он вылупил свои глазища на нашу боевую батарею из двух стволов?…И, чего он это так лыбится, говаривали мы раньше в ремесле, в молодые годы, такая хитрая улыбочка, как у любимой тёщи в день зарплаты?
Это, видимо, перед боевой стойкой.
Ну, миша, уходиии… Ну, Мишенька, иди к своим деткам и драгоценной своей половине, или вообще, катись, тты… к своей или другой мматтерииии! Дорогой наш, несостоявшийся, бегающий без дела, шашлык.
А он, стервец, испытывал-пытал, наши нервы. Сопел. Чистил нос лапой, прочищая нюхательные рецепторы и, видимо, никак не мог по запаху определить… достойны ли мы… быть, его ужином и кто, из нас двоих, сегодня, будет его первой закуской… Мы, не дышали уже пол часа, а, а, он всё нюхал. И тут только я учуял какой – то смердящий запах, это скорее не было похоже на медвежью болезнь, не тот букет.
… Дмитрий тоже не шевелился, а запах скорее шёл с подветренной стороны и не похож на специфически нежный, симпатяги Скунса… Что? Прилетел его дух и материализовался? Он ведь живёт, поживает и живот набивает, таам, где-то на той стороне Земного нашего шарика. А может наши Ангелы-Хранители устроили такое чудесное спасение?! Скунсово воплощение???
Наконец…
Наконец, он стал на все четыре свои лапы, мотнул головой, чихнул, видимо на нас, со своей высокой колокольни, как мужик после принятия порции перцовки без закуски, и, и, поплёлся дальше, по прямой, почти по Питерской…– Лесной. По своим медвежьим делам, а может и к той матери, к которой я его страхом своим и мысленно, своею, силой мысли, отправил, туды его в качель, куды и царь пешком ходит…
Всё-таки, подумали, медведь вёл себя как бы, по всем признакам от скунсовой атаки и глаза щипало и нос сдюрдился, много того о чём и говорить тошно. Спасибо скунс. А то даже от медвежьей болезни коробит, когда в речке вымываешь плоды этой, встречи и таакой хвори. Видимо его наградили этой защитой, перепутали пузырьки с раствором, нужно было сотворить ему, как зайчику или козочке. Такие орешки, как фундучки лесные.
У них, зверюшек из под хвоста, где выхлопная трубочка, как у «Запорожца», тоже – смердючая, там бы орешки сыпались-чисто и красиво. Красота. А после дождичка в четверг… ещё и удобрение, цветочкам-василёчкам…
Не судите строго, за такие предложения, пожелания.
После такого, и не такое в голову влезет. Пережить такое.
………….. Кто, кого, и чем, кем и зачем, и будет ли закусывать?!
Мы ещё потом долго, в позе засыпающего быка, после поцелуя варана, как в Африке, валялись, в своей боевой позиции, меняя позу с бока на бок, отлёживались, молча, не проронив ни слова. Точно. Признаки, скорее диагноз – отравление паралитическим газом, нашего спасителя, скунса. Бык после такого поцелуя превращался в диетическое блюдо варана, но мы выжили. И, и радовались тихо, молча, про себя и, в себе – внутренней сердешной улыбке.
Тихо.
Тихо, мирно,
Сам с собою,
Я веду беседу.
Пел и радовался.
***
Домой шли, как с большого бодуна.
В лагере уже горел костёр.
Нас ждали.
Надеялись.
А шашлык, не состоявшийся, бродил себе по горам-долам и радовался такому красивому душистому вечеру.
