Любовь их душ родилась возле моря, В священных рощах девственных наяд, Чьи песни вечно-радостно звучат, С напевом струн, с игрою ветра споря.
Великий жрец… Страннее и суровей Едва ль была людская красота, Спокойный взгляд, сомкнутые уста И на кудрях повязка цвета крови.
Когда вставал туман над водной степью, Великий жрец творил святой обряд, И танцы гибких, трепетных наяд По берегу вились жемчужной цепью.
Средь них одной, пленительней, чем сказка, Великий жрец оказывал почёт. Он позабыл, что красота влечёт, Что опьяняет красная повязка.
И звёзды предрассветные мерцали, Когда забыл великий жрец обет, Её уста не говорили «нет», Её глаза ему не отказали.
И, преданы клеймящему злословью, Они ушли из тьмы священных рощ Туда, где их сердец исчезла мощь, Где их сердца живут одной любовью.
<Ноябрь 1907>, Париж
Заклинание
Юный маг в пурпуровом хитоне Говорил нездешние слова, Перед ней, царицей беззаконий, Расточал рубины волшебства.
Аромат сжигаемых растений Открывал пространства без границ, Где носились сумрачные тени, То на рыб похожи, то на птиц.
Плакали невидимые струны, Огненные плавали столбы, Гордые военные трибуны Опускали взоры, как рабы.
А царица, тайное тревожа, Мировой играла крутизной, И её атласистая кожа Опьяняла снежной белизной.
Отданный во власть её причуде, Юный маг забыл про всё вокруг, Он смотрел на маленькие груди, На браслеты вытянутых рук.
Юный маг в пурпуровом хитоне Говорил, как мёртвый, не дыша, Отдал всё царице беззаконий, Чем была жива его душа.
А когда на изумрудах Нила Месяц закачался и поблек, Бледная царица уронила Для него алеющий цветок.
<Июль 1907>, Париж
Корабль
«Что ты видишь во взоре моём, В этом бледно-мерцающем взоре?» «Я в нём вижу глубокое море С потонувшим большим кораблем.
Тот корабль… Величавей, смелее Не видали над бездной морской. Колыхались высокие реи, Трепетала вода за кормой.
И летучие странные рыбы Покидали подводный предел И бросали на воздух изгибы Изумрудно-блистающих тел.
Ты стояла на дальнем утесе, Ты смотрела, звала и ждала, Ты в последнем весёлом матросе Огневое стремленье зажгла.
И никто никогда не узнает О безумной, предсмертной борьбе И о том, где теперь отдыхает Тот корабль, что стремился к тебе.
И зачем эти тонкие руки Жемчугами прорезали тьму, Точно ласточки с песней разлуки, Точно сны, улетая к нему.
Только тот, кто с тобою, царица, Только тот вспоминает о нём, И его голубая гробница В затуманенном взоре твоём».
<Август 1907>, Париж
Ягуар
Странный сон увидел я сегодня: Снилось мне, что я сверкал на небе, Но что жизнь, чудовищная сводня, Выкинула мне недобрый жребий.
Превращен внезапно в ягуара, Я сгорал от бешеных желаний, В сердце – пламя грозного пожара, В мускулах – безумье содроганий.
И к людскому крался я жилищу По пустому сумрачному полю Добывать полуночную пищу, Богом мне назначенную долю.
Но нежданно в тёмном перелеске Я увидел нежный образ девы И запомнил яркие подвески, Поступь лани, взоры королевы.
«Призрак Счастья, Белая Невеста»… Думал я, дрожащий и смущённый, А она промолвила: «Ни с места!» И смотрела тихо и влюблённо.
Я молчал, её покорный кличу, Я лежал, её окован знаком, И достался, как шакал, в добычу Набежавшим яростным собакам.
А она прошла за перелеском Тихими и лёгкими шагами, Лунный луч кружился по подвескам, Звёзды говорили с жемчугами.
<Июль 1907>, Париж
За гробом
Под землёй есть тайная пещера, Там стоят высокие гробницы, Огненные грёзы Люцифера, Там блуждают стройные блудницы.
Ты умрёшь бесславно иль со славой, Но придёт и властно глянет в очи Смерть, старик угрюмый и костлявый, Нудный и медлительный рабочий.
Понесёт тебя по коридорам, Понесёт от башни и до башни. Со стеклянным, выпученным взором, Ты поймешь, что это сон всегдашний.
И когда, упав в твою гробницу, Ты загрезишь о небесном храме, Ты увидишь пред собой блудницу С острыми жемчужными зубами.
Сладко будет ей к тебе приникнуть, Целовать со злобой бесконечной. Ты не сможешь двинуться и крикнуть… Это всё. И это будет вечно.
<Сентябрь 1907>, Париж
Сады души
Сады моей души всегда узорны, В них ветры так свежи и тиховейны, В них золотой песок и мрамор чёрный, Глубокие, прозрачные бассейны.
Растенья в них, как сны, необычайны, Как воды утром, розовеют птицы, И – кто поймет намёк старинной тайны? — В них девушка в венке великой жрицы.
Глаза, как отблеск чистой серой стали, Изящный лоб, белей восточных лилий, Уста, что никого не целовали И никогда ни с кем не говорили.
И щёки – розоватый жемчуг юга, Сокровище немыслимых фантазий, И руки, что ласкали лишь друг друга, Переплетясь в молитвенном экстазе.
У ног её – две чёрные пантеры С отливом металлическим на шкуре. Взлетев от роз таинственной пещеры, Её фламинго плавает в лазури.
Я не смотрю на мир бегущих линий, Мои мечты лишь вечному покорны. Пускай сирокко бесится в пустыне, Сады моей души всегда узорны.
<Ноябрь 1907>, Париж
Жираф
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далёко, далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана, И шкуру его украшает волшебный узор, С которым равняться осмелится только луна, Дробясь и качаясь на влаге широких озёр.
Вдали он подобен цветным парусам корабля, И бег его плавен, как радостный птичий полёт. Я знаю, что много чудесного видит земля, Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю весёлые сказки таинственных стран Про чёрную деву, про страсть молодого вождя, Но ты слишком долго вдыхала тяжёлый туман, Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад, Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав. Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
