По узкой тропинке Я шел, упоённый мечтою своей, И в каждой былинке Горело сияние чьих-то очей.
Сплеталися травы И медленно пели и млели цветы, Дыханьем отравы Зелёной, осенней светло залиты.
И в счастье обмана Последних холодных и властных лучей Звенел хохот Пана И слышался говор нездешних речей.
И девы-дриады, С кристаллами слёз о лазурной весне, Вкусили отраду, Забывшись в осеннем, божественном сне.
Я знаю измену, Сегодня я Пана ликующий брат, А завтра одену Из снежных цветов прихотливый наряд.
И грусть ледяная Расскажет утихшим волненьем в крови О счастье без рая, Глазах без улыбки и снах без любви.
«Иногда я бываю печален…»
Иногда я бываю печален, Я забытый, покинутый бог, Созидающий, в груде развалин Старых храмов, грядущий чертог.
Трудно храмы воздвигнуть из пепла, И бескровные шепчут уста, Не навек ли сгорела, ослепла Вековая, Святая Мечта.
И тогда надо мною, неясно, Где-то там в высоте голубой, Чей-то голос порывисто-страстный Говорит о борьбе мировой.
«Брат усталый и бледный, трудися! Принеси себя в жертву земле, Если хочешь, чтоб горные выси Загорелись в полуночной мгле.
Если хочешь ты яркие дали Развернуть пред больными людьми, Дни безмолвной и жгучей печали В свое мощное сердце возьми.
Жертвой будь голубой, предрассветной… В тёмных безднах беззвучно сгори… …И ты будешь Звездою Обетной, Возвещающей близость зари».
<Осень 1905>
Из сборника «Романтические цветы»
Сонет (Как конквиста́дор в панцире железном…)
Как конквиста́дор в панцире железном, Я вышел в путь и весело иду, То отдыхая в радостном саду, То наклоняясь к пропастям и безднам.
Порою в небе смутном и беззвёздном Растёт туман… но я смеюсь и жду, И верю, как всегда, в мою звезду, Я, конквиста́дор в панцыре железном.
И если в этом мире не дано Нам расковать последнее звено, Пусть смерть приходит, я зову любую!
Я с нею буду биться до конца И, может быть, рукою мертвеца Я лилию добуду голубую.
Крыса
Вздрагивает огонёк лампадки, В полутёмной детской тихо, жутко, В кружевной и розовой кроватке Притаилась робкая малютка.
Что там? Будто кашель домового? Там живёт он, маленький и лысый… Горе! Из-за шкафа платяного Медленно выходит злая крыса.
В красноватом отблеске лампадки, Поводя колючими усами, Смотрит, есть ли девочка в кроватке, Девочка с огромными глазами.
– Мама, мама! – Но у мамы гости, В кухне хохот няни Василисы, И горят от радости и злости, Словно уголечки, глазки крысы.
Страшно ждать, но встать ещё страшнее. Где он, где он, ангел светлокрылый? – Милый ангел, приходи скорее, Защити от крысы и помилуй!
Между 1903 и 1907
Рассвет
Змей взглянул, и огненные звенья Потянулись, медленно бледнея, Но горели яркие каменья На груди властительного Змея.
Как он дивно светел, дивно страшен! Но Павлин и строг, и непонятен, Золотистый хвост его украшен Тысячею многоцветных пятен.
Молчаливо ждали у преддверья; Только ангел шевельнул крылами, И посыпались из рая перья Лёгкими сквозными облаками.
Сколько их насыпалось, белея, Словно снег над неокрепшей нивой! И погасли изумруды Змея И Павлина веерное диво.
Что нам в бледном утреннем обмане? И Павлин, и Змей – чужие людям. Вот они растаяли в тумане, И мы больше видеть их не будем.
Мы дрожим, как маленькие дети, Нас пугают времени налёты, Мы пойдём молиться на рассвете В ласковые мраморные гроты.
<1907>
Смерть
Нежной, бледной, в пепельной одежде Ты явилась с ласкою очей. Не такой тебя встречал я прежде В трубном вое, в лязганье мечей.
Ты казалась золотисто-пьяной, Обнажив сверкающую грудь. Ты среди кровавого тумана К небесам прорезывала путь.
Как у вечно жаждущей Астреи, Взоры были дивно глубоки, И неслась по жилам кровь быстрее, И крепчали мускулы руки.
Но тебя, хоть ты теперь иная, Я мечтою прежней узнаю. Ты меня манила песней рая, И с тобой мы встретимся в раю.
<Осень 1905>
Думы
Зачем они ко мне собрались, думы, Как воры ночью в тихий мрак предместий? Как коршуны, зловещи и угрюмы, Зачем жестокой требовали мести?
Ушла надежда, и мечты бежали, Глаза мои открылись от волненья, И я читал на призрачной скрижали Свои слова, дела и помышленья.
За то, что я спокойными очами Смотрел на уплывающих к победам, За то, что я горячими губами Касался губ, которым грех неведом,
За то, что эти руки, эти пальцы Не знали плуга, были слишком тонки, За то, что песни, вечные скитальцы, Томили только, горестны и звонки,
За всё теперь настало время мести. Обманный, нежный храм слепцы разрушат, И думы, воры в тишине предместий, Как нищего во тьме, меня задушат.
<Октябрь 1906>, Париж
Крест
Так долго лгала мне за картою карта, Что я уж не мог опьяниться вином. Холодные звёзды тревожного марта Бледнели одна за другой за окном.
В холодном безумье, в тревожном азарте Я чувствовал, будто игра эта – сон. «Весь банк, – закричал, – покрываю я в карте!» И карта убита, и я побеждён.
Я вышел на воздух. Рассветные тени Бродили так нежно по нежным снегам. Не помню я сам, как я пал на колени, Мой крест золотой прижимая к губам.
«Стать вольным и чистым, как звёздное небо, Твой посох принять, о, Сестра Нищета, Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба, Людей заклиная святыней креста!»
Мгновенье… и в зале весёлой и шумной Все стихли и встали испуганно с мест, Когда я вошел, воспалённый, безумный, И молча на карту поставил мой крест.
<Июнь 1906>
Маскарад
В глухих коридорах и в залах пустынных Сегодня собрались весёлые маски, Сегодня в увитых цветами гостиных Прошли ураганом безумные пляски.
Бродили с драконами под руку луны, Китайские вазы метались меж ними, Был факел горящий и лютня, где струны Твердили одно непонятное имя.
Мазурки стремительный зов раздавался, И я танцевал с куртизанкой Содома, О чем-то грустил я, чему-то смеялся, И что-то казалось мне странно знакомо.
Молил я подругу: «Сними эту маску, Ужели во мне не узнала ты брата? Ты так мне напомнила древнюю сказку, Которую раз я услышал когда-то.
Для всех ты останешься вечно чужою И лишь для меня бесконечно знакома, И верь, от людей и от масок я скрою, Что знаю тебя я, царица Содома».
Под маской мне слышался смех её юный, Но взоры её не встречались с моими, Бродили с драконами под руку луны, Китайские вазы метались меж ними.
Как вдруг под окном, где угрозой пустою Темнело лицо проплывающей ночи, Она от меня ускользнула змеёю, И сдёрнула маску, и глянула в очи.
Я вспомнил, я вспомнил – такие же песни, Такую же дикую дрожь сладострастья И ласковый, вкрадчивый шёпот: «Воскресни, Воскресни для жизни, для боли и счастья!»
Я многое понял в тот миг сокровенный, Но страшную клятву мою не нарушу. Царица, царица, ты видишь, я пленный, Возьми моё тело, возьми мою душу!
