Солнце катится, кудри мои золотя, Я срываю цветы, с ветерком говорю. Почему же не счастлив я, словно дитя, Почему не спокоен, подобно царю?
На испытанном луке дрожит тетива, И всё шепчет и шепчет сверкающий меч. Он, безумный, ещё не забыл острова, Голубые моря нескончаемых сеч.
Для кого же теперь вы готовите смерть, Сильный меч и далёко стреляющий лук? Иль не знаете вы – завоёвана твердь, К нам склонилась земля, как союзник и друг;
Все моря целовали мои корабли, Мы почтили сраженьями все берега. Неужели за гранью широкой земли И за гранью небес вы узнали врага?
<Июнь 1906>
Выбор
Созидающий башню сорвётся, Будет страшен стремительный лёт, И на дне мирового колодца Он безумье свое проклянёт.
Разрушающий будет раздавлен, Опрокинут обломками плит, И, Всевидящим Богом оставлен, Он о муке своей возопит.
А ушедший в ночные пещеры Или к заводям тихой реки Повстречает свирепой пантеры Наводящие ужас зрачки.
Не спасёшься от доли кровавой, Что земным предназначила твердь. Но молчи: несравненное право — Самому выбирать свою смерть.
<Осень 1906>
Умный дьявол
Мой старый друг, мой верный Дьявол, Пропел мне песенку одну: «Всю ночь моряк в пучине плавал, А на заре пошел ко дну.
Кругом вставали волны-стены, Спадали, вспенивались вновь, Пред ним неслась, белее пены, Его великая любовь.
Он слышал зов, когда он плавал: «О, верь мне, я не обману»… Но помни, – молвил умный Дьявол, — Он на заре пошел ко дну».
<Июнь 1906>
Отказ
Царица – иль, может быть, только печальный ребёнок, Она наклонялась над сонно-вздыхающим морем, И стан её, стройный и гибкий, казался так тонок, Он тайно стремился навстречу серебряным взорам.
Сбегающий сумрак. Какая-то крикнула птица, И вот перед ней замелькали на влаге дельфины. Чтоб плыть к бирюзовым владеньям влюблённого принца, Они предлагали свои глянцевитые спины.
Но голос хрустальный казался особенно звонок, Когда он упрямо сказал роковое: «Не надо»… Царица, иль, может быть, только капризный ребёнок, Усталый ребёнок с бессильною мукою взгляда.
<Сентябрь 1907>, Париж
Воспоминание
Над пучиной в полуденный час Пляшут искры, и солнце лучится, И рыдает молчанием глаз Далеко залетевшая птица.
Заманила зелёная сеть И окутала взоры туманом, Ей осталось лететь и лететь До конца над немым океаном.
Прихотливые вихри влекут, Бесполезны мольбы и усилья, И на землю её не вернут Утомленные белые крылья.
И когда я увидел твой взор, Где печальные скрылись зарницы, Я заметил в нём тот же укор, Тот же ужас измученной птицы.
<Август 1907>, Париж
Перчатка
На руке моей перчатка, И её я не сниму, Под перчаткою загадка, О которой вспомнить сладко И которая уводит мысль во тьму.
На руке прикосновенье Тонких пальцев милых рук, И как слух мой помнит пенье, Так хранит их впечатленье Эластичная перчатка, верный друг.
Есть у каждого загадка, Уводящая во тьму, У меня – моя перчатка, И о ней мне вспомнить сладко, И её до новой встречи не сниму.
<1907>
Мне снилось
Мне снилось: мы умерли оба, Лежим с успокоенным взглядом, Два белые, белые гроба Поставлены рядом.
Когда мы сказали: «Довольно»? Давно ли, и что это значит? Hо странно, что сердцу не больно, Что сердце не плачет.
Бессильные чувства так странны, Застывшие мысли так ясны, И губы твои не желанны, Хоть вечно прекрасны.
Свершилось: мы умерли оба, Лежим с успокоенным взглядом, Два белые, белые гроба Поставлены рядом.
<1907>
Сада-Якко
В полутёмном строгом зале Пели скрипки, вы плясали. Группы бабочек и лилий На шелку зеленоватом, Как живые, говорили С электрическим закатом, И ложилась тень акаций На полотна декораций.
Вы казались бонбоньеркой Над изящной этажеркой, И, как беленькие кошки, Как играющие дети, Ваши маленькие ножки Трепетали на паркете, И жуками золотыми Нам сияло ваше имя.
И когда вы говорили, Мы далёкое любили, Вы бросали в нас цветами Незнакомого искусства, Непонятными словами Опьяняя наши чувства, И мы верили, что солнце Только вымысел японца.
<1907>
Самоубийство
Улыбнулась и вздохнула, Догадавшись о покое, И последний раз взглянула На ковры и на обои.
Красный шарик уронила На вино в узорный кубок И капризно помочила В нём кораллы нежных губок.
И живая тень румянца Заменилась тенью белой, И, как в странной позе танца, Искривясь, поникло тело.
И чужие миру звуки Издалёка набегают, И незримый бисер руки, Задрожав, перебирают.
На ковре она трепещет, Словно белая голубка, А отравленная блещет Золотая влага кубка.
<Сентябрь 1907>, Париж
Принцесса
В тёмных покрывалах летней ночи Заблудилась юная принцесса. Плачущей нашел её рабочий, Что работал в самой чаще леса.
Он отвел её в свою избушку, Угостил лепёшкой с горьким салом, Подложил под голову подушку И закутал ноги одеялом.
Сам заснул в углу далёком сладко, Стала тихо тишиной виденья, Пламенем мелькающим лампадка Освещала только часть строенья.
Неужели это только тряпки, Жалкие, ненужные отбросы, Кроличьи засушенные лапки, Брошенные на пол папиросы?
Почему же ей её томленье Кажется мучительно знакомо, И ей шепчут грязные поленья, Что она теперь лишь вправду дома?
…Ранним утром заспанный рабочий Проводил принцессу до опушки, Но не раз потом в глухие ночи Проливались слёзы об избушке.
<Ноябрь 1907>, Париж
Влюблённая в дьявола
Что за бледный и красивый рыцарь Проскакал на вороном коне, И какая сказочная птица Кружилась над ним в вышине?
И какой печальный взгляд он бросил На моё цветное окно, И зачем мне сделался несносен Мир родной и знакомый давно?
И зачем мой старший брат в испуге При дрожащем мерцаньи свечи Вынимал из погребов кольчуги И натачивал копья и мечи?
И зачем сегодня в капелле Все сходились, читали псалмы, И монахи угрюмые пели Заклинанья против мрака и тьмы?
И спускался сумрачный астролог С заклинательной башни в дом, И зачем был так странно долог Его спор с моим старым отцом?
Я не знаю, ничего не знаю, Я ещё так молода, Но я всё же плачу, и рыдаю, И мечтаю всегда.
