Николай Гарин-Михайловский
Бурлаки
Но татары не удостаивали ответом.
– Так же неделю проболтаетесь… Вишь, зелена: раздумали приказчики брать.
– Ашать надо, – убеждал другой крестьянин в высокой поярковой шляпе, клином бородка.
– Ну, три с полтиной! – немного погодя кричал все тот же крестьянин не обращавшему на них внимания татарину.
– Пять хочешь?
– Сколько десятин у тебя? – удостоил, наконец, вопросом татарин.
– У меня-то? с десяток наберется.
Татарин пренебрежительно отвернулся.
– У шабров тоже найдется.
Никто ему не ответил.
Положение татар становилось затруднительным: ждать неделю, когда ни хлеба, ни денег нет, – нельзя. А что если придется ждать? милостыню идти собирать? Но и ее теперь даром не будут давать, и за нее придется работать. И работать-то самое жниво, жать ту рожь, которая теперь считается зеленой. Чувствовалась какая-то западня, чем-то более сильным устроенная, чем воля человеческая, против чего даже раздражение бессильно, и ясно было татарам одно, что как-нибудь неделю надо перебиваться.
Стали спрашивать Гамида, где его приказчик? Гамид и сам не знал, где он, ничего не понимал и только оглядывался, вытянув шею, – не увидит ли где на базаре знакомую фигуру приказчика.
Айла, а за ним и другие пристали к Гамиду, чтоб он вел их к его знакомому приказчику. Гамид пошел с своей деревней, но на дороге встретил приказчика уже в плетушке, собиравшегося уезжать.
– На этой неделе жать не будем, – остановил приказчик лошадей, – хозяин отмену прислал. На будущей приходите.
Финогеныч поймал соломинку и грыз ее. Татары думали и смотрели друг на друга. Айла протискался вперед.
– А ты, слышь, нельзя ли как-нибудь?
– Понимаешь: зеленая.
– Что зеленая? Не зеленая.
– По-твоему, не зеленая… Я сам хотел набирать, а вот записка, на, читай.
Приказчик сунул Айле записку.
– Так верим.
– Читай, читай… кто грамотный?
Гамид один считался грамотным, хотя никогда не мог ничего разобрать. Он всегда говорил при этом, что его учили по другим книгам. Он взял записку, долго внимательно смотрел на нее сперва с одной стороны, затем с другой и, возвратив приказчику, проговорил:
– Так точно.
– Ах, беда! чего станешь делать? – качали головой татары, и опять кто-нибудь просил:
– А ты возьми!
– Возьми, пожалуйста возьми! – горячо подхватывали другие.
– Ах, чудак, – нетерпеливо пожал плечами приказчик, – да понимаешь ты, русским тебе языком говорю?
– Этак, этак… Чего делать? И ценой бы уж не стали забиваться. Приказчик ты хороший, хвалит тебя Гамид, к другому и идти не охота нам… Вон русские мужики десять рубля давал… Не охота…
– А у него пять десятин жать? – быстро спросил Финогеныч.
– Много есть… знамо, вразбивку не охота, охота вместе, – знакомый ты, хороший барин, слух далеко идет, – охота у тебя поработать. И ценой не станем забиваться.
– Не станете, – усмехнулся приказчик и, прищурившись, спросил: – двенадцать рублей?
– Давай восемь, все пойдем…
Приказчик только махнул своей короткой мохнатой рукой.
– Трогай.
– Сколько даешь? последняя цена?
Татары жадной толпой окружили плетушку. Последняя надежда исчезала: шутка сказать, без хлеба всю неделю.
– Давай цену!
– Твоя цена, говори!
– Говори, пожалуйста говори!
Наступило молчание.
– Три рубля, – проговорил тихо приказчик.
Сразу стихли и потупились татары.
– Поезжай, – угрюмо махнул кто-то из толпы.
– Пошел, – приказал приказчик.
Лошади не успели тронуться, как опять крикнул кто-то:
– Семь рублей даешь?
Но приказчик рассердился.
– Пошел!
– Шесть?
Лошади тронулись.
– Дай дорогу!
– Сколько даешь?
– Говори последняя цена, – кричали татары, схвативши под уздцы лошадей.
Финогеныч обвел глазами толпу и, встретившись с Гамидом, медленно проговорил:
– Четыре рубля последняя цена…
Финогеныч небрежно провел рукой по лицу.
Гамид узнал условный знак и побледнел. Толпа опять, но уж на этот раз нерешительно, смолкла.
– И то для Гамида делаю… Ну, говори, Гамид, согласны вы?..
У Гамида екнуло сердце, потемнело в глазах, и, собравшись с силами, он крикнул каким-то не своим голосом:
– Согласны…
Поднялся невообразимый крик среди татар. Что-то неуловимое вдруг почувствовалось, появилось сомнение. Но действительность была налицо: бурлаков никто больше не брал, и остальные уже жадной толпой валили с базара, прослышав, что какой-то приказчик соглашается их принять на эту неделю. Уж ни о чем не думали, – надо было хватать хоть то, что есть.
Татары что-то быстро заговорили Гамиду.
– Согласны, – проговорил успокоенный, бледный Гамид, обращаясь к приказчику.
Сделанная цена молнией пронеслась по базару.
– Молодец, Финогеныч, сломал рубль на полтину, – тряхнул весело крестьянин в высокой шляпе.
– А ты? – ударил его в бок другой посевщик из крестьян, – на четвертак сломал, не то что на полтину.
– Эх, ловкач! И где только этакого раздобыли!
Плетушка Финогеныча медленно пробиралась в толпе.
Крестьяне-посевщики встретили его веселой гурьбой.
– Спасибо тебе, Иван Финогеныч, – поклонились ему посевщики-крестьяне, – сломал татар: отдать им пятнадцать рублей, тогда хоть не жни…
– Спасибо? Не могли потерпеть? Десять рублей надавали.
– Кто десять? Вот-те крест, трешную всего и давали. – Ишь, – усмехнулся Финогеныч, – десять, говорят.
Как только Финогеныч нанял, на базар высыпали и остальные приказчики, сидевшие в номерах.
Через полчаса все наличные серпы жнецов были уже разобраны по четыре рубля. То никто не брал, а тут уж не хватило.
Мелкота, оставшаяся без жнецов, стала отбивать нанявшихся, набавляя цену.
– Шесть дают! Слышишь, шесть, – кричали друг другу татары, – не отдавай серпов! Не бери задатка!
Бурлаки спохватились: искусно возведенное Финогенычем здание готово было рухнуть.
– Продали нас свои же собаки! – кричали татары.
– Постой, – закричал Айла, – надо все делать по порядку: ломай цену!
– Ломай цену! – понеслось по базару.
Кадры татар, расстроившиеся уже было, возвращались, отказывались от найма и собирались на свои прежние места.
Гамид нерешительно стоял один у плетушки приказчика.
– Гамид, что ж ты стоишь? Ступай уговаривать, – приказал приказчик.
– Убьют, – уныло ответил Гамид.
– Среди бела дня?! А еще солдат!
Гамид автоматично пошел к своим. Точно во сне мелькали перед ним и базар и бритые головы грязных, волновавшихся татар.
– В другой раз идет продавать! – крикнул Айла подходившему Гамиду.
Гамид растерянно начал было что-то говорить.
– Врешь, не продашь больше! – с закипевшей ненавистью крикнул взбешенный татарин и, замахнувшись, опустил свой тяжелый кулак на голову Гамида.
Это было то, чего ждал Гамид: жена, отец, родная деревня – все яркой картиной встало и пронеслось в последний раз.
Тысячи кулаков поднимались и опускались на голову лицо, плечи, грудь и спину Гамида.
В другом месте базара так же расправлялись с другим заподозренным.
Прибежавшая полиция отняла только одни изуродованные трупы.
Айла успел уже переброситься с Финогенычем, и татары опять отдавали свои серпы, нанявшись по пяти рублей и получая по пятьдесят копеек задатку на серп.
Никому не было больше дела до убитых.
– Собаке собачья смерть, – равнодушно обходили бурлаки их трупы.
Какой-то экипаж остановился возле трупа Гамида.
– Молодой, – тихо, с сожалением заметила дама, выглянув из экипажа.
– Жена? – обратилась она к Мялмуре.
– Жена, – ответила бледная, высокая Мялмуре.
– Красивая какая, – сказала дама своему мужу, и экипаж поехал дальше.
Идут татары спешно, судорожно по дороге с базара. Обгоняет их экипаж.
– Почем? – высовывается к ним господин.
– Пять рубля! – растерянно кричат ему бурлаки.
Господин качает головой:
– Дешево!
На лицах татар отчаянье и слезы:
– Такой хлеб?! Двадцать человек на десятину!! Ай, ай, ай… Неволя гонит!
– Хуже неволи! – кричит другой.
– В неволю идем, господин милостивый… – И еще быстрее, словно убегая от своих мыслей, спешат за исчезающим экипажем бурлаки.
Две недели прошло.
Был тихий вечер.
Пыль улеглась на дороге, и вечерний аромат полей охватывал со всех сторон заброшенную татарскую деревушку.
Старый Амзя сидел у своего шалаша и, помолившись Аллаху, тихо пел стихи из корана.
Несется его монотонное пение, смотрит Амзя на далекий закат и, охваченный миром и тишиной прекрасного вечера, поет свою песню:
Велик Алла!
Алла, Алла – один он!
И так звонко в тиши вечера несется все тот же засыпающий припев:
Алла, Алла – один он!
