Николай Фёдорович Шахмагонов
Фронтовой санбат
Когда всё было готово к приёму раненых, когда всё приведено в полный порядок, можно было прикорнуть на часок-другой. Но какой уж тут сон, когда вся воля в кулак, когда тревога не покидает сердце.
А рассвет всё ближе, и вот уже посветлело на востоке. Ночь не была тихой. Это не самое начало войны, когда немцы позволяли себе воевать по распорядку. Теперь бои не прекращались днём и ночью, просто в тёмное время их накал несколько ослабевал. Но также стрекотали автоматы и пулемёты, так же ухали взрывы, ведь именно ночью всё ещё пробирались через линию фронта редкие уже окруженцы. Это ведь не бесконечные леса Белоруссии, где есть где укрыться, где сплошные реки, речушки, ручьи, болота, где можно оторваться от преследования или задержать преследователей малыми силами в узком дефиле, скрадывающем численный перевес врага.
Может показаться странным, почему место расположения медсанбата выбрано на острове. Ведь если что, эвакуация затруднена. Нужно сначала добраться до восточного берега на каких-то плавсредствах, а уже потом отходить в указанном направлении. Сказать, что здесь, на Дону, удастся остановить врага, можно было вряд ли. Враг добился численного превосходства, поскольку крупные потери понесли наши войска на Юго-Западном фронте, и, хотя размеры этих потерь, в низовом армейском звене точно никто не знал, было и без этих данных понятно, что случилась большая беда.
Но только на острове можно было укрыть медсанбат в сочной зелени деревьев, поскольку кругом лишь бесконечные степи.
Медленно, словно нехотя, со зловещими напоминаниями о себе просыпался фронт. Вот редкие перестуки автоматов и пулеметов дополнились хлопками разрывов гранат, вот они умножились и вскоре усилились громом артиллерийской канонады, вот завыли душераздирающие сирены вражеских юнкерсов, бомбивших переправы, вот затараторили зенитки, а где-то вдали взревели танковые двигатели. И скоро уже нельзя было различить истоки всех этих шумов. Они слились в сплошной, нескончаемый шум, постепенно превратившийся в монотонный, несмолкаемый грохот, накатывающийся с запада.
На рассвете привезли первых раненых. Пока их было немного: стычки с противником минувшим днём носили частный характер, а ночью и вовсе прекратились. Раненые поступили с полковых медицинских пунктов. Работа медслужбы дивизии наладилась. За тот короткий период, пока мчались эшелоны на юг, военврачи подготовились сами и успели подготовить своих подчинённых к работе на переднем крае. Пока части и подразделения были полнокровными, сформированными согласно штатным расписаниям, пока не поредели роты и батальоны, пока целы были и действовали батальонные и полковые медицинские пункты, эвакуация раненых совершалась как по писанному. Первая помощь оказывалась на поле боя ротными санитарами, далее – доврачебная помощь на батальонных медицинских пунктах. Оттуда транспортом полковых медицинских пунктов раненые доставлялись на ПМП, где оказывалась первая врачебная помощь, и затем уже они попадали в отдельный медико-санитарный батальон дивизии, предназначенный для оказания квалифицированной врачебной помощи.
Первым, как и полагалось, встречал раненых военврач третьего ранга Михаил Гулянин. Именно в приёмно-сортировочном взводе принималось решение, кого и куда направлять. Сразу бросилось в глаза, что все раненые, доставленные первыми прибившими в медсанбат машинами, уже побывали в руках медиков. Им уже была оказана не только первая помощь на поле боя, но и первая врачебная на полковых медицинских пунктах.
Едва подошла очередная машина, из неё выскочил и подбежал к Гулянину красноармеец с санитарной сумкой через плечо.
– Товарищ военврач третьего ранга, посмотрите Гришу Осипова. Его сам комиссар до машины провожал и велел мне проследить, чтоб всё в порядке было.
– Это ещё что? Раненые все равны, – сказал Гулянин, несколько даже раздражённо.
Но санинструктор пояснил:
– Он настоящий герой. Отход своих товарищей с позиций боевого охранения прикрывал. Пулемётчик. Много фашистов покосил, страсть как много. Сначала его в правую руку ранило, так он пулемёт к левому плечу приложил и продолжал вести огонь. Ещё несколько раз зацепило, а он продолжал стрелять, пока сознание не потерял.
– Кто ему помощь оказывал? – спросил Гулянин.
– Товарищи. Наложили повязки, а потом вытащили с поля боя на плащ-палатке. Как в полковой медпункт привезли, только повязки поправили и к вам. Операция, сказали, нужна.
– Много крови потерял, – определил Гулянин и распорядился: – Срочно переливание.
– Записываю в сортировочную карточку, – подхватил военврач 3 ранга Михаил Стасин.
Раненого понесли в палатку операционно-перевязочного взвода.
– Запомните его фамилию, – сказал Гулянин. – Первый раненый, которому оказана помощь в нашем медсанбате. Самый первый! А сколько их ещё будет?!
Между тем, машины, которые доставили раненых, ушли в свои полковые медпункты, и других пока видно не было.
«Пора подвести итоги начала работы», – решил Гулянин и попросил Стасина:
– Миша, собери всех наших возле палатки. Поговорить надо.
Собрались, усталые его подчинённые, усталые пока не от работы с ранеными. Просто не успели отдохнуть после марша от полустанка, после тревог в степной балке, а затем ещё и работ по оборудованию палаток взвода уже здесь, на острове.
Михаила Стасина, Петра Красикова Гялянин знал ещё по прежней службе. С Красиковым довелось делать операции в тылу врага, когда выбрасывались в тыл всей бригадой и развёртывали стационарные медицинские пункты. Ребята, старательные, знающие своё дело, а главное храбрые, не жалевшие себя ради своего великого, священного дела.
– Ну что, устали? – сказал Гулянин тепло и проникновенно и прибавил со вздохом, – Ничего не поделаешь – война. Ну а теперь несколько слов о том, как мы начали работать, какие ошибки, недостатки. Начнём с тебя, Миша, – повернулся он к Стасину.
– Своей бригадой я сегодня доволен, – сказал тот. – Вот только Ане Горюновой небольшое замечание. Нужно лучше врачу помогать, активнее. Работать быстро и сноровисто. Сегодня всё нормально, всё успели. Но ведь завтра раненых может быть, увы, побольше, чем сегодня.
Анечка потупилась и слегка покраснела, услышав замечание, и Гулянин поспешил успокоить её:
– Не переживай. Это не в обиду. Мы делаем общее дело и делаем его ради тех, кто получил ранение в бою за нашу с вами Родину, за нас с вами. Нагрузка будет с каждым днём увеличиваться. И тем более уж нам должно быть не до слёз. А ты, Танечка, – обратился он к сестре Ани, – расплакалась, когда нужно было действовать быстро. Не слёзы нужны раненым, а наше с вами мастерство. Ведь от этого зависит жизнь тех, кто попал к нам в руки. Это надо помнить.
– Жалко стало парнишку, – сказала Татьяна. – Такой молодой, а может остаться без руки.
– Афанасий Фёдорович Фокин, ведущий хирург нашего медсанбата сделает всё, чтобы спасти руку. Но речь сейчас не об этом. Запомните, девушки, то, что уже сказал и хочу повторить ещё раз: раненым не слёзы нужны, а помощь, быстрая и надёжная квалифицированная медицинская помощь. Высококвалифицированная! Слёзы не спасут, а только настроение раненому испортят. Руки ваши должны спасать, а вы сами излучать уверенность, что всё хорошо окончится. Лучше улыбнитесь, хоть и через силу, но подбодрите раненого.
Гулянин помолчал, дал время осознать сказанное и закончил уже требовательно:
– А сейчас приказываю всем отдыхать. Повторяю: не разрешаю, а приказываю. Завтра нам предстоит очень трудный день.
На следующий день с рассветом по всей полосе обороны дивизии загрохотало значительно сильнее, чем накануне. Стало ясно, что начались атаки врага.
С острова в излучине были видны кружащиеся стаи стервятников. Несколько «юнкерсов» и «мессершмидтов» пролетели над медсанбатом. Вздрогнула от разрывов авиабомб земля. Но с берега тут же ударили зенитные орудия и пулемёты. Самолёты больше не показывались. Видимо, сочли, что на острове не столь важный объект, чтобы рисковать, атакуя его. Их целью были позиции полков дивизии и переправы.
Ночью отдохнуть почти не удалось: рано утром стали подвозить раненых. Их быстро сортировали, направляли, кого в перевязочную, кого в операционную, кого в эвакуационное отделение.
Уже были заняты все врачи в операционной, когда на стол в приёмно-сортировочном взводе положили молоденького артиллериста. Глаза закрыты, впалые щёки, бескровные губы.
– В операционную, – коротко приказал Гулянин.
– Там нет свободных хирургов, – доложил санитар.
– Готовьте операцию, – решил Гулянин. – Быстро сердечные и морфий. К ногам грелки.
Красиков бросился выполнять распоряжение, сёстры Горюновы начали осторожно раздевать бойца.
«Проникающее ранение в живот, большая потеря крови, – определил Гулянин. – Проверю-ка ещё пульс… Пульс падает».
– Подготовьте переливание крови, – отдал новое распоряжение.
– Какая группа? – спросил Красиков.
– Определять некогда. Посмотрите, есть ли у вас первая? – приказал Гулянин.
Аня Горюнова проверила запасы концентрированной крови, нашла нужную банку. Быстро приготовила всё необходимое для переливания.
Красиков подошёл к столу. Гулякин вопросительно посмотрел на него.
– Пульс улучшается. Дыхание стало ровнее, – сообщил Красиков, держа раненого за руку.
– Ассистенты, к столу, – распорядился Гулянин. – Таня, скальпель!.. Так, теперь кохер… Хорошо, быстро пеан…
Медсестра Таня Горюнова старалась угадывать, что понадобится хирургу и уже до команды держать в руках инструмент, чтобы моментально подать его.
– Следите за пульсом. Посмотрите зрачки, – это распоряжение относилось уже к Пете Красикову, но тот и без напоминаний чётко выполнял всё необходимое.
– Ревизуем кишечник! Вот оно – раневое отверстие, вот ещё одно, ещё… Да здесь словно решето, – пояснял Гулянин свои действия, продолжая работать и одновременно учить подчинённых понимать его действия. – Таня, физиологический раствор… Сейчас мы всё это обработаем.
Движения хирурга точны и аккуратны. Помогли занятия в госпитале под Москвой, в дни перерыва между боями. Учёба у опытных хирургов ох как пригодилась теперь.
И вот, наконец…
– Зашиваем, – скомандовал Гулянин? – Подайте кетгут… Теперь иглодержатель. Салфетки…
Таня Горюнова точно выполняла команды. Подала саморассасывающийся хирургический шовный материал, затем протянула салфетки.
Ещё немного, и Гулянин уверенно заключил:
– Ну вот, кажется, всё. Будет жить!
Сколько раз ему ещё придётся повторять эту фразу!
Неспеша отошёл от стола, снял перчатки, сменил халат на чистый. Он был доволен. Удалось сделать всё, что необходимо и заключить уже с уверенностью: боец будет жить.
– Товарищ военврач третьего ранга, – доложил санитар. – Здесь ещё один тяжёлый…
Снова короткий осмотр и снова команда:
– Готовьте операцию.
И вдруг рёв пикирующих бомбардировщиков, свист падающих авиабомб. Гулянина бросило в сторону, треснули мачты палатки, посыпалась земля.
Выбравшись из-под обломков, Гулянин поспешил к послеоперационному отделению, но на его месте была воронка.
Подбежал Миша Стасин.
– Наши все целы! – сказал он. – Только палатку сорвало. Сейчас восстановим, – и осёкся, взглянув на воронку.
– Здесь и артиллерист, которого я только что оперировал, – тихо сказал Гулянин. – Совсем мальчишка… Э-эх…
Он тут же взял себя в руки и спросил:
– Подготовили тяжелораненого?
Но никто не ответил. Гулянин и сам увидел: там, где стояли носилки, тоже зияла воронка.
Подошли очередные машины, работа продолжилась.
Невдалеке стучали зенитки; шипя, врезались в воду осколки. Иногда бомбы падали совсем близко, но теперь на это никто не обращал внимания. На операционных столах менялись пациенты с самыми различными повреждениями. У некоторых к ранениям, полученным в бою, добавлялись вторичные – после атак «мессершмиттов», охотившихся за санитарными машинами, как за наиболее безопасными целями.
Что поделаешь? На русскую землю пришла «просвещённая Европа», давно уже определившая своими европейскими ценностями варварство, бессовестность и бесчеловечность.
Первые трое суток словно слились в один бесконечный трудовой день без отдыха. Да собственно отдыха была ждать неоткуда. Обстановка осложнялась с каждым часом.
Стойко держалась гвардейская стрелковая дивизия, но кое-где на флангах противник потеснил соседей. Его танковые и моторизованные части вышли на оперативный простор и, несмотря на огромные потери, стали продвигаться к Сталинграду.
К исходу третьего дня остров подвергся артиллерийскому обстрелу. Разведали-таки европейские «сверхчеловеки», что там находится медсанбат. Земля заходила ходуном. Снаряды рвались возле палаток, свистели осколки.
– Раненых в укрытие, – приказал командир медсанбата Кирилов. – Ускорить эвакуацию в госпитали.
И ещё одно распоряжение, непременное для прифронтовых медицинских подразделений и учреждений:
– Дежурным бригадам оставаться на местах. Продолжать работу!
Никто из медиков и не собирался уходить в укрытия, ведь приток раненых не прекращался и во время бомбёжек, и во время артобстрелов. Практически всем, кого привозили, требовалась немедленная помощь.
Огромные двухмачтовые палатки медсанбата местами превращались в решето. На операционные столы всё чаще попадали и медики.
– Помощь оказывать только остро в ней нуждающимся, – распорядился Кирилов, зайдя в палатку приёмно-сортировочного взвода. – Всех, кто подлежит транспортировки, немедленно отправлять в госпитали.
– Но ведь и остронуждающихся много, очень много – сказал Гулянин.
– Вижу, но пока нет указаний на перемещение медсанбата, хотя, конечно, здесь работать больше уже нельзя.
Кирилов ещё раз осмотрел столы с ранеными и медленно пошёл к штабу медсанбата.
Гулянина пригласили к очередному раненому. На сортировочном столе лежал пожилой боец. Повязка намокла. Видимо, хоть и остановили кровотечение в полковом медпункте, но при транспортировке оно возобновилось.
– Все хирурги заняты, – сказал Красиков.
И снова решение:
– Буду оперировать сам.
Такие решения приходилось принимать всё чаще.
Гулянин склонился над раненым, с помощью медсестры снял повязку. Кровь била пульсирующим фонтаном.
– Неужели подвздошные сосуды? – проговорил Гулякин и распорядился: – Быстро пеан… Петя, срочно переливание крови. Давай первую группу.
Осмотрев банки, Красиков растерянно сообщил:
– Первой нет. Будем определять группу?
– У меня первая, – подошёл один из санитаров. – Возьмите мою кровь.
– Переливайте, – кивнул Гулянин.
И в этот момент снова начался артобстрел. Европеизированные нелюди били по медсанбату, по раненым с изуверской жестокостью.
Несмотря на грохот взрывов, работа не прекращалась.
Дрожала под ногами земля. Взрыв, ещё один, снова нарастающий вой снаряда, от которого озноб по коже. И страшный удар. Разрыв где-то совсем рядом. Палатка накренилась. Таня Горюнова рванулась к столу и склонилась над раненым, прикрывая собой обнажённое операционное поле от летящих сверху комьев земли.
Спокойный голос Гулянина вывел всех из оцепенения:
– Санитары, поправить палатку. Таня, работать.
Переливание крови помогло: исчезла мертвенная бледность лица, появился пульс, который практически уже не прощупывался. Но жизнь раненого всё ещё была в опасности: кровотечение в сложной анатомической зоне продолжалось.
Хотелось позвать ведущего хирурга, посоветоваться с ним, однако Гулянин знал, что у того сложная операция и на столе не менее сложный раненый. Значит, нужно рассчитывать только на собственные силы.
– Таня, зажим! Салфетку… Вот он, осколок. Сейчас, сейчас мы его извлечём…
Перчатки и халат хирурга давно уже в крови. Но работа продолжается. Наконец, кровотечение начинает уменьшаться.
Гулянин отдал распоряжение:
– Самый тонкий шёлк… Иглодержатель!
Операция продолжалась уже более часа.
Когда Гулянин вышел из палатки, его поразила необычная тишина. Стемнело. Обстрел прекратился. Весь район расположения медсанбата оказался изрытым воронками. На месте некоторых палаток – глубокие ямы.
«Значит есть жертвы», – с тревогой подумал Гулянин.
Подошёл к одной из воронок. Здесь было эвакуационное отделение. «Неужели?»
Санитар, стоявший в сторонке, тихо сказал:
– Успели всех перенести в укрытие. Не волнуйтесь, товарищ военврач третьего ранга. Все живы.
Однако в других подразделениях медсанбата были потери и среди раненых, и среди личного состава.
Он вышел из ада
Сколько уж времени прошло после страшной трагедии, а до сих пор ещё выходили из котла одиночные бойцы и командиры. Гулянину сообщили, что в палатке госпитального взвода лежит прооперированный танкист, который был в боях с самого начала операции, с 12 мая 1942 года.
– Навещу его, – сказал Гулянин.
Хотелось узнать, что же произошло там, где ожидали большого военного успеха, а получили трагедию.
Пользуясь передышкой. Бои где-то шли, и вдалеке гремела канонада, но на остров опустилась вечерняя тишина, даже снова, как в первую ночь здесь, среди вод Тихого Дона, нет-нет да раздавались всплески рыбы, как память о мирном времени, когда лишь они разрушали ударами хвоста зеркальную гладь воды.
Заметив доктора, танкист – это был совсем ещё молодой сержант – приподнялся на руках и спросил:
– Надолго я у вас, доктор?
– Настолько, насколько это будет необходимо, – спокойно ответил Гулянин. – Что, не терпится в бой?
– Ещё бы… Я ж побывал в том аду, – он не уточнил, в каком, но Гулянину и без слов было понятно, что имел в виду сержант, а он продолжил, – Такая техника у нас была, такая силища… Я ведь на КВ воевал, хотя в танкистах без году неделя.
Гулянин почувствовал, что наболело у сержанта, что хочется поделиться с кем-то этим наболевшим. А с кем это лучше всего сделать как не с врачом. К врачам вообще расположение у людей – дело привычное, ну а на фронте, особенно у раненых, и подавно. Стараясь не сбить этот настрой на откровения, Гулянин присел возле походной койки, на которой лежал сержант, на пустой ящик из-под какого-то военного имущества. Спросил:
– А прежде где воевали? В пехоте?
– Нет, – возразил сержант с некоторым оживлением и с гордостью сообщил, – в авиации. Стрелком-радистом на «пешке».
Он назвал привычное уже на фронте наименование пикирующего бомбардировщика Пе-2.
– Стрелком-радистом был, хотя учился-то на штурмана. Ещё в сороковом сразу после школы в Харьковское авиационное училище, что на «Холодной Горе», поступил. Мечтал то о море, но в военкомате сообщили, что туда разнарядки не было. Вот и предложили авиацию. Готовился стать штурманом «пешки», да всё война поломала. Сначала училище эвакуировали в Таджикистан, Сталинобад. А в марте этого года училище расформировали и получил я направление под Воронеж, в село Подгорное, в ночной бомбардировочный полк на Пе-2. Экипаж бомбардировщика – три человека. Командир экипажа – летчик, штурман и стрелок радист.
– Да мы вот тоже недавно пехотой стали, – сказал Гулянин, чтобы поддержать и проявить некоторую доверительность. – Служили в воздушно-десантных войсках, готовились к высадке, кстати, как раз где-то поблизости от Воронежа, а тут внезапно переформировали и сюда…
– Ну а меня всё трагичнее, – с горечью в голосе сказал сержант. – «Пешка» наша – машина хорошая. Давали врагу прикурить. Моя задача – защита от истребителей. Два пулемёта: вверху – турельный, на 360 градусов бьёт, внизу второй, чтоб враг к брюху не подобрался. Вот так трижды на задания и слетали. Успешно. Сбить никого не сбил, но и не дал «жерикам», истребителям ихним, к нам подобраться. Вроде уже и опыт какой никакой приобрёл. И вдруг прислали к нам лейтенантов молодых, только из училища, да и решил командир полка вроде как обкатать их – послать на задание вместо стрелков. Машин то в полку не хватало. Зря так решил. Нехорошо командира осуждать, тем паче погибшего, но зря. И комэска так считал. Словом, не вернулась наша «пешка» с задания. Сбили её «жерики». Именно «жерики», а не зенитки. Кто знает, что там случилось, только ведь может просто опыта у лейтенанта не хватило, не смог «жериков» отогнать. Ну а дальше. Дальше, уже не знаю, кто решил, только собрали нас, стрелков-радистов, оставшихся безлошадными, и отправили под Харьков. В танкисты определили. Вот я и попал радистом на танк «КВ», причём, командирский танк, комбатовский. Знаете, что это за машина!
– Ещё бы, – услышал Гулянин за спиной голос командира госпитального взвода.
Обернулся, а там ещё несколько человек и даже Людмила Овчарова пришла. Заинтересовалась рассказом танкиста, и чувствовалось, что хочется ей спросить что-то, но не решается прервать рассказ, ведь вот-вот начнётся самое интересное.
– Так и оказался я в танковых войсках, – приободрившись, продолжил рассказ сержант, воодушевлённый тем, что слушают его медики буквально затаив дыхание.
Да ведь как не слушать?! Всех волновал проклятый вопрос: что же случилось и почему десантники вместо дерзких бросков по тылам врага, вынуждены отбивать превосходящие силы противника уже в пехоте.
– А прибыл в батальон десятого мая, как выяснилось за два дня до наступления. Так что едва освоиться успел. Помню, показывает мне командир, что и как надо делать, водит вокруг танка, учит быстро занимать своё место, а над головой благоухание – черёмуха цветёт. Весна споро началось, ну и надеялись мы, что и наступление споро начнётся. Одиннадцатого числа покормили нас пораньше, а уже часов в восемь вечера отбой объявили. Тревожно, конечно, было, но уже наслушался я, что танк наш тяжёлый не по зубам врагу. Нет у них средств для борьбы с ним. А когда рядом с твоим танком и другие такие же стоят в готовности к бою, вроде, как и уверенность появляется в успехе. Да вы и сами помните, какие надежды минувшей весной были! Вперёд пойдём. До Берлина!
Сержант помолчал немного, готовясь к этапу рассказа, самому главному и самому интересному для тех, кто собрался послушать.
Продолжил также неспеша:
– Поспать нам в ту ночь дали аж девять часов, что редко бывает на фронте, а подняли с началом артподготовки. Мы спокойно, без суеты, позавтракали и приготовились к атаке. Атака началась в 7 часов 30 минут. Команда «Вперёд», и двинулся наш командирский танк чуть позади боевого порядка батальона. Наш танковый батальон был придан одному из стрелковых полков дивизии и поддерживал атаку пехоты. Я был сосредоточен на своей задаче – обеспечении связи командира батальона со штабом полка и с командирами рот. Вокруг грохот боя, но я уже привык к тому, что надо сосредоточиваться на главном, только на главном. Ну как в «пешке», когда не до того, чтобы наблюдать за чем-то иным, кроме вражеских истребителей. Ну а здесь связь…
– А снаряды врага в ваш танк попадали? – неожиданно спросила Людмила.
– Попадали! – сказал сержант. – Конечно случалось такое. Но броня у нас был по-настоящему крепка. Она иногда до красна накалялась в месте удара и от неё во все стороны окалина… Рикошет, снаряд дальше улетал, а броня медленно темнела на глазах.
– Началось то, как сообщалось, споро! – сказал командир госпитального взвода.
– Как сказать, – покачал головой сержант, – я, конечно, всей обстановки не знаю. У меня свои дела – радиосвязь. Да только слышал, что командиры недовольны были началом. Думали, что ударим внезапно, а оказалось, что немцы ждали нашего удара, а потому сопротивление было сильным. К полудню мы смогли продвинуться не больше чем на два-три километра. Несколько тридцатьчетвёрок враг подбил, и они сгорели на наших глазах…
– А экипажи? – вырвалось у Людмилы Овчаровой.
– Экипажи? – переспросил сержант, – всяко. Кто-то успел покинуть танк, а кто и.., – он лишь слабо рукой махнул. – Говорю ж, комбат сразу определ, что нас ждали. Вот так. Ну и дальше быстрого продвижения на нашем участке не получилось. И так продолжалось несколько дней. А вот восемнадцатого мая произошло что-то ужасное. С утра над нами буквально повисли вражеские бомбардировщики. Улетали одни – прилетали другие. В перерывах «мессеры» поливали нас пулемётным огнём. Танкам, конечно, пулемёты не страшны, но пехота несла потери. Помню, комбат сказал, что мы в ловушке. И действительно, откуда вдруг появилось превосходство у врага, ведь перед наступлением нам говорили, что наносим внезапный удар и вскоре будем в Харькове. И ещё слышал – проскальзывало в разговорах комбата с ротными – что продолжать идти на Харьков рискованно, что могут отрезать от своих. Мне то, повторяю, суть событий не была ясна. Но вот это «отрезать могут», насторожило. А нас ещё и девятнадцатого числа гнали вперёд. И по-прежнему стояла задача взять Харьков. Налёты врага были опустошительными, наша авиация появлялась редко. Так прошло два дня. А на третий – двадцатого числа – снова началась наша артподготовка и снова нас бросили вперёд. И снова авиация… Тяжелые бомбы выводили из строя тридцатьчетвёрки. Тут и нашим КВ досталось. Прямое попадание – ясно конец. Ну а если рядом, то бывало боекомплекты детонировали. Видел я как менялось настроение наших командиров, как мрачнел комбат. Потери были велики, сопротивление врага нарастало.
Пройдут годы и будут опубликованы самые различные свидетельства о тех страшных дня, а среди них письмо капитана танковых войск вермахта Эрнста-Александра Паулюса, сына в то время генерал-полковника, а впоследствии фельдмаршала Паулюса. Получивший тяжелейшие ранения в тех боях немецкий капитан рассказывал отцу:
«Русское командование совершенно не умеет грамотно использовать танки. Один пленный советский офицер-танкист рассказывал… Когда Тимошенко наблюдал атаку своих танков и видел, что немецкий артогонь буквально рвёт их в куски, он только сказал: «Это ужасно!» Затем повернулся и покинул поле боя».
Конечно, обобщение сделано в духе немчуры. Не всё русское – или на то время правильнее советское командование – не умело использовать танки. Те, кто хотел использовать правильно это грозное оружие, учились этому, а вот факты из сорок первого года, когда на Украине под чутким руководством Жукова в течение недели было утрачено около трёх тысяч танков, или когда под Минском под чутким руководством Павлова погиб мощный 6-й механизированный корпус, в составе которого было свыше тысячи танков, причём более половины уже новых образцов, или опять же под чутким руководством уже Тимошенко под Смоленском были загублены 5 и 7 мехкорпуса, увы, заставляют поверить в то что писал сын фельдмаршала, осознавшего всю низость и мерзость гитлеровского режима и перешедшего на сторону будущей Германии, которую уже в годы тяжелейшей войны планировал воссоздать Сталин, заявлявший: «Гитлеры приходит и уходят, а немецкий народ остаётся!».
Конечно, рядовые красноармейцы, сержанты, да и командиры, состоявшие в званиях, уже через несколько месяцев ставших офицерскими, многое видели, многое понимали, а недоумение по поводу вот этаких жестокосердных наблюдателей, как Тимошенко, пока оставляли при себе. Оставляли размышления на потом и продолжали мужественно сражаться не за Тимошенко и Хрущёвых, а за свою Советскую Родину.
Продолжая свой рассказ, сержант Маломуж вынужден был останавливаться и на эпизодах страшных, эпизодах чудовищных…
– Не помню на какой день, но помню точно, как горько прозвучал приказ на отход и как услышал я впервые страшное слово окружение, – негромко проговорил сержант. – А дальше ещё ужаснее. Полк, которому был придан наш танковый батальон, был назначен в арьергард. Мы обеспечивали отход основных сил дивизии, контратаковали и хотя задачу выполнили, понесли огромные потери. Осталось в батальоне всего девять танков. Да и их пришлось взорвать, потому что не было ни горючего, ни боеприпасов. Танкисты влились в стрелковые подразделения и двинулись на восток. А вокруг – сказать страшно. Горели деревни, колхозные постройки, хлеб на полях. А кругом вперемешку трупы людей и домашнего скота. На дорогах толпы беженцев. Это уже были жители населённых пунктов, испытавших на себе зверства гитлеровцев. Все спешили уйти от опасности. И мало кто знал, что все пути отхода перерезаны. Никто уже нас не кормил, но ладно голод – страшно мучила жажда. Устанавливалась жаркая погода. Кое как добрались бы до берега Дона. Переправу бомбили юнкерсы. Свист, вой, взрывы. А тут ещё приказ: переправляли только штабы, раненых и матерей с детьми. Что делать? Пристал я к небольшой группе командиров и красноармейцев, которая отправилась вверх по течению Дона. Прошли около полутора километров, разделись и поплыли через реку. Я в палатку положил красноармейскую книжку, комсомольский билет, фотографии родных, взял пилотку в зубы и поплыл. Спасло меня то, что я хорошо плавал и почти полуживой доплыл до противоположного берега в районе села Вёшки, где мне помогла выбраться из воды казачка, а многие из моей группы не доплыли. В Вёшках в те дни погибла от бомбы мать писателя Шолохова.
Мне просто чудом удалось переправиться и избежать самого страшного, что могло случиться. И вот на противоположном берегу нас собирали в группы, кое-как одели, кормили и отправляли в сторону Сталинграда. Главное, что я снова был в строю и готов был защищать Отечество. То, что сохранил свою красноармейскую книжку, несмотря на тяжелейшую переправу через Дон, стоившую жизни многим бойцам и командирам, помогло быстро вернуться в строй. Меня и ещё четырех человек вернули в свой танковый полк. Командир батальона при отступлении пропал без вести. Командир 3 роты стал командиром батальона, а меня назначили командиром танка и, как говорят, пеше по танковому, ушли мы на переформирование в Сальские степи за Волгу, ну а потом снова бои, пока вот не получил это ранение.
Сержант замолчал. Некоторое время молчали и все слушатели.
Наконец, Людмила робко спросила:
– Вот вы танкист. Скажите, а не слышали о таком командире танковом, о капитане Теремрине?
– Эх, милая барышня, фронт-то велик, да и я в танкистах, как рассказал до вашего прихода, совсем недавно. Найдётся, коли жив, ваш капитан.
Все промолчали, потому что, как считали: не найдётся, потому как сомнений в гибели жениха Людмилы Овчаровой не было ни у кого, кто знал её горькую историю.
И никто не ведал, что в этот самый час уже не капитан, а майор Теремрин, был доставлен на полковой медицинский пункт гвардейского стрелкового полка, которому был придан его батальон. Ранение было серьёзным. Он часто терял сознание, и на ПМП, оказав первую врачебную помощь, решили рано утром, как только хоть чуточку развиднеется, направить его в медсанбат.
Машина была подготовлена для доставки очередной партии раненых на остров в больший излучине Дона. Теремрину предстоял путь в тот самый медсанбат, передовой отряд которого, он несколько дней назад буквально спас от врага.
