Николай Асанов
Огненная дуга
– Заслужила, заслужила!
Она вырвалась из его рук, отобрала кольцо и снова надела на палец.
– Сейчас же отдай его мне!
– Вот этого я не могу сделать! – спокойно возразила она.
– Почему?
– Откуда я знаю, что светловолосый господин с пустыми очами не поручил кому-нибудь взглядывать ежедневно на это кольцо? И откуда я знаю, что случится с тем из моих друзей, у кого это кольцо найдут, если я его потеряю? Поэтому ты получишь его только с моей рукой! Ты ведь когда-нибудь женишься на мне, Вольедя? – шутливо, но в то же время и жалобно спросила она.
– Да, да, да! – поклялся он, целуя руку, левую, на которой темнело проклятое стальное кольцо. И попросил – Но ты никогда не потеряешь это кольцо, теперь уже не ради светловолосого расиста, а ради меня! И в тот час, когда оно мне понадобится, вручишь его мне! Не как подарок какого-то немца, а как дар твоей души моему народу!
– Ох, Вольедя, сколько ты ставишь условий! А ведь я никогда ни о чем не просила тебя! – она вздохнула устало и грустно, потом улыбнулась через силу, добавила: – Я ведь оберегаю только тебя!
Да, она оберегала его. Но очень может быть, она обережет и тысячи тысяч других русских людей, если только Толубеев успеет доставить этот бесценный дар ее души на родину. А ведь это опять будет бегством от нее, ударом по ее смятенному сердцу, да и по своему сердцу это тоже будет ударом…
2
«Недалеко от гор. Туль (Франция) вольные стрелки совершили нападение на немецкий отряд. В завязавшейся схватке убито и ранено 28 гитлеровцев. В Омикуре французские патриоты взорвали немецкий эшелон с военными материалами».
Совинформбюро. 26 марта 1943 г.
В среду он нетерпеливо ждал звонка из «морской инспекции».
В полдень тот же грубый голос, который он уже слышал однажды, спросил:
– Как дела с вашей лодкой?
Толубеев поспешнее, чем следовало бы, наверно, ответил:
– Лодка готова! Я хотел бы испытать ее как можно скорее!
После паузы голос мрачно сказал:
– Хорошо, я передам главному инспектору вашу просьбу и позвоню к вечеру.
Перед концом рабочего дня позвонил сам Ранссон:
– Господин Толубеев? Я жду вас на восьмом причале в порту…
Толубеев запер комнату, сдал ключ фрекен Сигне и бросился на улицу.
Таксист, чрезвычайно ловко ныряя меж машин, высадил его у шестого причала. Как ни мал был опыт Толубеева в работе разведчика, столько-то он понимал: не обязательно, чтобы таксист знал, куда он спешит. К сожалению, шестой причал был пуст, и таксист даже спросил – не подождать ли господина?
Толубеев отослал его и только после этого заторопился на восьмой. Было крайне неприятно заставлять больного Ранссона ждать.
Осло-фиорд тяжело и медленно накатывал серые волны на серый бетон причала и заградительных бон. Было холодно, резко ветренно, неуютно. Но фиорд все равно дышал удивительной свободой, хотя Толубеев знал, что не так далеко по нему бродят немецкие сторожевики, а в приграничных водах с той же страстью к поиску, ловле и убийству шныряют норвежские таможенные катера, перенявшие немецкую манеру стрелять без вопросов.
Ранссон сидел на холодной каменной причальной тумбе и неспешно курил сигарету. Завидев Толубеева, он встал и пошел, не оборачиваясь, и Толубеев, уже один рассмотрел маленький рыболовный, а при нужде – и прогулочный катерок с золотыми буквами «Сигрид». Почему, черт возьми, все эти принадлежащие грубым рыбакам и контрабандистам лодки, яхты и катера носят такие нежные женские имена? Неужели рыбак, даже и погибая, помнит о жене или дочери, в честь которой названа его опасная посудина?
Он заспешил вдогонку за Ранссоном, который все еще носил левую руку на перевязи и двигался не очень-то уверенно, как будто у него кружилась голова. Но тут Ранссон нырнул в маленькое кафе с пестрыми индюками и фазанами, нарисованными прямо на окнах, и Толубеев, остановившись закурить и оглядеться, шагнул за ним в вертящуюся дверь.
Здесь Ранссон, видно, чувствовал себя в полной безопасности, так как поднял правую руку и приветственно помахал Толубееву.
Толубеев заказал душистого, как видно, совершенно химического рома и кофе и, когда хозяин поставил перед ними все эти блага, торопливо сказал:
– Мне нужно домой и как можно скорее!
– У вас есть здесь друзья, на которых вы можете положиться? Дело в том, что с моей покалеченной рукой один я с лодкой не справлюсь.
– Попрошу тех, что приняли меня…
– А, господа Свенссоны! Что же, это приличные люди, и к тому же отличные мореходы.
Толубеев удивленно взглянул на рыбака. Тот отмахнулся:
– А, мы были обязаны знать каждый ваш шаг. Пока ошибок не было. Главной ошибкой будет, если мы попадем в лапы к нашим таможенникам или к немцам.
– А можно вооружить ваше суденышко?
– После прошлой встречи с немцами я уже подумал об этом. Можно поставить на корму крупнокалиберный пулемет «Бофорс» Дымовые шашки я уже заготовил.
– Пойдут ли на это Свенссоны?
– Они приличные люди, я уже сказал. А это значит, что они храбрые люди. Да и не обязательно попадаться всяким ищейкам.
– Когда?
– Сегодня наш радист испросит рандеву и сообщит, что это очень срочно! Завтра не отлучайтесь никуда из вашей конторы, возможно, кто-нибудь позвонит вам.
Они выпили химическое зелье, и Ранссон ушел. Толубеев посидел еще, попробовал английский, по всей видимости контрабандный, чай и отправился к дядюшке Андреену. Вот еще неожиданная задача: как исчезнуть, не обидев мастера? Он решил написать ему письмо, спрятать в чемодан. Дядюшка Андреен не пойдет в полицию искать своего исчезнувшего жильца, он сначала посмотрит, нет ли записки. И ему будет достаточно нескольких теплых слов.
Распорядившись так всем своим имуществом, Толубеев почувствовал себя спокойнее.
А на следующий день утром знакомый грубый голос произнес:
– Испытание лодки назначено на субботу. Капитан будет ждать вас в Черном фиорде в восемь часов вечера. Свенссоны доставят вас на судно и проводят до места.
Если бы Толубеев увидел этого грубоголосого человека, то, наверно, обнял его и поцеловал.
Но голос исчез, и все эмоции пришлось оставить при себе.
Значит, подводная лодка вышла сразу по получении сигнала. Сейчас она где-то под водой, а ночью опять всплывет и двинется дальше, мимо берегов Норвегии, мимо радаров, мимо сторожевиков и противолодочных кораблей. А ночью в субботу она вынырнет в условной точке пролива Скагеррак и примет на борт советского офицера Толубеева. Так Толубеев снова покинет эту милую страну, и теперь уже надолго…
И чувство жалости и горечи охватило его. При чем здесь Вита? Почему она, едва найдя его, снова должна мучиться разлукой? И, может быть, навсегда!
Тогда, в тридцать восьмом, это налетело на них как пожар, как смерч, как чудо. Они оба пытались честно сопротивляться, но все было против их рассудка и все было за их любовь…
Вита только что окончила русский факультет университета: отец давно понял, что будущее норвежских промышленников – в торговле с Россией и заранее подготовил себе переводчика, который будет защищать его интересы.
Когда молодой советский инженер Толубеев появился в акционерном обществе, Арвид Масон – один из директоров концерна – принял его не только любезно, но и крайне заинтересованно. Толубеев был приглашен на курорт в Телемарке, в виллу господина Масона. Хотя Толубеев и говорил по-норвежски, но запас слов у него поначалу был действительно не больше, чем у лапландца. Масон представил гостю свою дочь и предложил ей взять на себя роль переводчицы при советском инженере. Ожидалось много деловых переговоров, выезды в Нарвик, в Киркенес, затем в Швецию, в Кируну, где находились самые богатые рудники «Трафика», встречи с акционерами, директорами рудников, заводов, владельцами торговых судов…
Девушка смотрела на советского человека так изумленно, как будто он прилетел с Марса. Потом, уже позднее, она говорила, что ожидала увидеть дикаря. А он оказался сильным, мужественным, проницательным человеком, каких в обществе, окружавшем ее, найти было трудно. Все эти молодые люди были детьми или внуками и правнуками миллионеров, как и сама она была дочерью и внучкой самых богатых людей в Норвегии. Но она нашла себе интересную профессию, вдумчивую и умную литературу великих русских писателей, у нее было дело, а у окружавших ее сверстников – безделье, возведенное в принцип…
Впрочем, все эти ее мысли Толубеев узнал значительно позже, когда вел, как выражалась Вита, «подрывную пропаганду», то есть когда они стали подлинными друзьями и могли часами разговаривать со все возрастающей нежностью и откровенностью.
В апреле сорокового года положение в стране внезапно резко изменилось. Гитлер, одним ударом заканчивая «странную войну», обрушился на малые страны. Дания и Норвегия подверглись оккупации. В эти тревожные дни Вита пришла к Толубееву.
Она тщательно охраняла свое счастье от посторонних глаз. Но Арвид Масон, никогда и ни в чем не ограничивавший свою единственную дочь, наблюдал за нею, как выяснилось позже, с пристальной тревогой. Прошлой осенью у него произошел первый разговор с Витой.
Отец настаивал, чтобы Вита уехала в Германию продолжать образование. Вита отказалась. Тогда он прямо спросил:
– Из-за русского инженера?
И Вита так же прямо ответила:
– Да.
Он не решился применить к ней суровые меры: это могло привести к полному разрыву с дочерью. И всю зиму Вита и Толубеев встречались более свободно. Но в апреле началось то самое «дело», о котором Толубеев напомнил Кристиансу, когда ему предложили снова поехать в Норвегию. Тогда он пытался скрыть от Виты, что именно из-за нее ему приказано немедленно покинуть эту страну и вернуться домой. Но любящего человека обмануть невозможно. Она поняла все. И только внезапно нагрянувшая война помогла им пережить то оскорбительное недоверие, с каким отнеслись к их чувствам те, от кого зависело сделать их по-настоящему счастливыми.
Так почему же он опять должен нанести ей этот страшный удар?
Он несколько раз порывался позвонить Вите, но, набрав номер телефона до предпоследней цифры, одумывался и бросал трубку. В один из перерывов между этими несостоявшимися звонками телефон резко и гулко позвонил, и послышался испуганный голос Виты:
– Свенссоны мне только что сказали… – и сдерживаемые слезы перехватили голос.
– Вита, если можешь, поедем в усадьбу. Все равно я больше ничего не могу делать…
– Я тоже, – призналась она, – Выходи к воротам парка, я сейчас подъеду…
Она и на этот раз оказалась мужественной, эта хрупкая голубоглазая девушка. Только щеки побледнели, только в уголках губ прорезались морщинки, только молчаливее стала она. Упрямо склонившись к рулю, она гнала машину вперед, как будто там, за крутолобыми горами, за редкоствольными березовыми рощицами еще надеялась догнать свое счастье.
Прислуга была снова отпущена, только невидимый истопник где-то внизу, в подвале, гремел железной кочергой, разбивая шлак в паровом котле отопления. Опять обедали вдвоем, только этот обед был еще грустнее того, прощального, три года назад, когда она все спрашивала – почему он должен уехать?
Вечером внезапно нагрянули Свенссоны. А может быть, Вита заранее сговорилась с ними? И профессор, и сын его, магистр изящной словесности, были встревожены: они уже поняли, что Толубеев совсем не тот, за кого себя выдавал, а задать главный вопрос они стеснялись или, может быть, просто боялись.
Только после ужина, уже за кофе, Севед Свенссон спросил:
– Куда вы хотите исчезнуть?
И Толубеев коротко ответил:
– Домой. Мне еще долго воевать…
Севед Свенссон сказал:
– Мне всегда казалось, что пленный человек выбывает из игры.
– Эта война совсем не похожа на игру!
Старший Свенссон хмуро сообщил:
– Я слушал сегодня немецкое радио: ваши войска оставили Белгород. Немцы хвастают, что это крупный город в центре России, в одной из самых плодородных областей страны.
– Да, это большой город…
– Немцы говорят, что военное счастье снова на их стороне. По их подсчетам получается, что советские войска потеряли в этих операциях под Харьковом и Белгородом за восемь недель сто шестьдесят дивизий и бригад…
– Бумага все стерпит!
– Как? Как? – не понял Севед Свенссон.
– Русская идиома, – объяснила Вита. – Господин Вольедя говорит, что написать или напечатать можно все, что угодно. Он не верит немецким сводкам…
Свенссоны уехали сразу после ужина. Уже на пороге, прощаясь, старший Свенссон спросил:
– Итак, в субботу вечером?
– Да.
– Хорошо, мы с сыном выполним поручение, хотя я так и не уяснил, что вам было нужно в нашей стране?
– Только немецкий экспорт!
– О, наши промышленники продали немцам всю страну! – с горечью признал Свенссон.
– Но людей продать они не смогли! – ответил Толубеев. – И чем скорее мы разгромим немецкие армии, тем быстрее вы освободитесь от этой рабской зависимости…
– Боюсь, что эта война превратится в Тридцатилетнюю! – вымолвил Свенссон.
– Ее конец уже предрешен, и напрасно немцы похваляются своими мнимыми победами!
– Да будет так! – торжественно подхватил старший Свенссон, и Севед молча склонил голову, присоединяясь к нему.
3
«Датские патриоты за последнее время усилили борьбу против немецких оккупантов. В первой половине марта в Копенгагене взорвано три цеха на одном крупном заводе. 26 марта произошел взрыв на другом машиностроительном заводе, выпускающем продукцию для немецкой армии. На днях группа патриотов ночью подожгла казарму, в которой находились немецкие солдаты».
Совинформбюро. 31 марта 1943 г.
В пятницу они ненадолго съездили в город. Толубеев позвонил мастеру Андреену на завод, сказал, что отправится на неделю в Киркенес по делам концерна, заехал в его домик и взял из чемодана самое необходимое, оставив в нем прощальную записку, в которой обещал встретиться «в шесть часов вечера после войны». Вита поехала за письмами отца.
Когда он сел в машину возле ворот парка, ему бросились в глаза крупные свертки в упаковке с магазинным клеймом. Дома Вита торжественно преподнесла ему один из свертков:
– Пожалуйста, надень это, я хочу посмотреть, как ты будешь выглядеть?
У него не хватило духу обижать ее отказом. Поднявшись к себе, он распаковал сверток. В нем оказался рыбацкий костюм из какой-то плотной материи, подбитый гагачьим пухом: и куртка, и брюки, и высокие сапоги с ремнями под коленом и на щиколотке, «скифские», – как называли эту обувь заядлые яхтсмены, – шерстяные толстые чулки. Когда он надел все это обмундирование и подошел к зеркалу, он и сам себе показался настоящим «морским волком».
Выйдя в этом наряде в столовую, он остановился пораженный. На Вите был точно такой же наряд, правда, более изящный, но на Вите все выглядело изящно.
– Тебе-то это зачем? – изумленно спросил он и вдруг ощутил холодок в груди. Она, кажется, решила идти в море вместе с Свенссонами!
– Я буду с тобой до последнего мгновения! – твердо сказала она.
Возражать он не мог.
Полюбовавшись на себя в зеркало, она ушла к себе и сменила этот маскарадный костюм на обычное платье. Он тоже переоделся, но легче от этого не стало. Все думалось: долгие проводы – лишние слезы.
Весь этот вечер и весь субботний день она была необычно тиха, послушна, ухаживала за ним, как за больным. Из дома они не выходили, да и Толубеев остерегался: теперь, когда все было готово для возвращения, надо было притаиться, замереть. И Вита как будто поняла это его желание…
Он сидел в верхнем холле, перелистывал газеты, прислушивался к движениям Виты, собиравшей на стол внизу: сегодня она не пела, лишь звенела столовыми приборами. Но когда она пригласила его к столу, удивился: обед был необычайно пышный, праздничный. Заметив его удивление, грустно пошутила:
– У нас же не было ни помолвки, ни свадьбы! Пусть будет хоть прощанье!
Долго сидели за столом, выпили бутылку белого мозельского вина, но он не почувствовал ни вкуса, ни запаха. Все его чувства и ощущения как будто перегорели, осталась зола. Во всяком случае, весь мир казался серым, как зола.
В шесть часов вечера приехали Свенссоны. Оба были в грубой рыбацкой робе. Костюм Толубеева, в который он переоделся к вечеру, похвалили, Виту попытались отговорить от поездки, но безуспешно… В туристско-рыбацком своем костюме она была холодна, как настоящий викинг. Свенссон-старший сказал наконец:
– Я еще не знавал ни одного мужчину, начиная со времен Адама, который мог бы уговорить женщину не делать глупостей, но мир как будто не пострадал от этого. Оставьте ее, молодые люди!
В машине она сидела рядом с Толубеевым, такая же тихая, грустная. Он все время чувствовал ее плечо и руку, и это было похоже на прощальное объятие.
В полной темноте они спрятали машину за стеной старого хутора, где она стояла и в прошлый раз. Опять появились два человека, один – рослый и плотный, похожий на Свенссона-старшего, другой – худой, длинный. Их лодка стояла на мостках, над морем. Ее скатили на воду, рыбаки, стоя в воде, держали ее за борта, Свенссон-старший сгреб Толубеева и перенес по воде в лодку, Севед Свенссон взял на руки Виту и усадил рядом с Толубеевым. Потом они влезли сами, за ними – рыбаки, и лодка тихо поползла по черной воде фиорда.
Оглянувшись, Толубеев снова увидел тонкий лучик света, пробивавшийся откуда-то, как из зашторенного окна. А взглянув по направлению луча вперед, заметил лежавший в дрейфе катерок. Это было судно Ранссона «Сигрид».
Пересаживались тихо, здоровались шепотом. Виту сразу провели в каютку на носу, доставившая их лодка беззвучно исчезла, Ранссон поднял косой парус, и весенний, хотя и холодный ветер с берега толкнул суденышко. Сразу исчез направляющий луч, каменные громады фиорда словно раздвинулись, и суденышко вышло в залив. Ранссон включил мотор.
Рокот мотора тревожил, возбуждал. Казалось, что его слышно на обоих берегах залива. Поэтому Ранссон прижимал суденышко ближе к скалам.
Но едва появлялись огоньки прибрежных городков, как Ранссон уводил суденышко мористее, по-видимому, опасался нечаянной встречи. Около десяти часов вечера миновали Арендаль, распластавшийся глубоко по берегу. В это время Вита выглянула из каюты, увидела этот тающий и расплывающийся свет и что-то сказала в сторону города. Толубеев изумленно посмотрел на нее, ему показалось, что она произнесла что-то похожее на «Прощай!».
Они были на выходе в пролив Скагеррак, когда из берегового укрытия наперерез им ринулся длинный, похожий на хищную рыбу катер береговой охраны. Он был освещен топовыми огнями и сильным прожектором, установленным на носу. Катер несся, казалось, бесшумно, потому что Ранссон попытался форсировать свой мотор, едва завидел это светящееся привидение. Но скорости были несравнимы. «Сигрид» как будто стояла на месте, а таможенный катер резал темноту и пространство, как брошенный сильной рукой стальной нож.
С катера прострочила предупреждающая очередь пулемета. Ранссон крикнул:
– Дымовые шашки!
Отец и сын Свенссоны бросились на корму, где на борту были разложены дымовые шашки. Отец зажигал запальные шнуры, а сын швырял эти дымящиеся гранаты одну за другой, С катера дали вторую очередь, теперь там целились по носу «Сигрид». Толубеев заставил Виту лечь между сложенными сетями, а сам кинулся к Ранссону:
– Где пулемет?
– На корме под брезентом! – буркнул тот, измеряя взглядом расстояние между «Сигрид» и таможенным катером. Оно все сокращалось.
Толубеев выдернул из ножен рыбацкий нож и бросился на корму.
Он полоснул по веревкам и брезенту и открыл тело пулемета.
Это был «Бофорс», неизвестный ему пулемет, с колесиками и рукоятками для прицеливания. Но разглядывать устройство было некогда. Толубеев развернул пулемет руками, целясь в прожектор, и дал резкую сильную очередь. Прожектор погас, и в тот же момент Ранссон выключил мотор. Катер вошел в облако дыма.
В следующий миг, под брань и крики таможенников, их катер тоже скрылся в дыму. И тогда с их палубы дал очередь спаренный пулемет. Толубеева ударило в плечо и отбросило к борту. Он еще вскочил сгоряча и тут же рухнул навзничь.
Вита вскрикнула, но Ранссон так властно прошипел: – «Тихо!» – что она замолчала. Катера разошлись в дыму, брань таможенников стала еле слышна. Тогда Ранссон шепотом приказал:
– Фрекен, перевяжите русского! Бинты в аптечном ящике в каюте.
Севед Свенссон приподнял раненого, пытаясь остановить кровотечение. Подоспела Вита. Она сняла куртку с Толубеева, разорвала шерстяное белье и принялась бинтовать вялое непослушное тело. Катер таможенников исчез где-то в темноте, и Ранссон снова включил мотор.
Как видно, Ранссон не напрасно выводил свой катер в море по ночам. Никто так и не понял, каким образом ему удалось выйти в точку рандеву. Но перед ними выплыл из темноты борт подводной лодки, послышался осторожный оклик.
– Помогите поднять раненого русского! – властно приказала Вита.
С лодки сбросили в катер штормтрап, молодой моряк спрыгнул на борт катера и помог Севеду Свенссону поднять обмякшее тело. Вслед за Толубеевым на подводную лодку поднялась Вита.
– Я ухожу с вами! – резко, отвергая все возражения, сказала она. – Все данные у меня! А жизнь вашего офицера в опасности, и я должна быть при нем. Я его жена!
Команда «Сигрид», не понимающая русского языка, с удивлением слушала страстную речь девушки. Но вот она обернулась к ним, сказала:
– Я остаюсь с господином Толубеевым. Передайте отцу, мы вернемся, когда наступит мир.
Матросы вносили раненого в лодку. За ними решительно спустилась девушка. И человек, отвечавший за рандеву, молча пожал плечами.
