Николай Александрович Игнатов
Случай с Григорием Антоновичем
Сильно затянувшись, аж до покалывания в груди (всё-таки сердце-то пошаливает), Григорий Антонович снова задрал голову к испещренному древними искрами потолку планеты. Луна была сегодня яркой, почти полной, но свет звезд почти не заглушала.
Звёзды. Что в них? Он уже лет двадцать старается вовсе не смотреть на эти точки, и не замечать, что они есть, но получается это не всегда. Как магнитом его взгляд притягивается к чертовым огонькам наверху, и впадает тогда Григорий Антонович в оцепенение. Может простоять так пока шея не заноет, или пока кто-нибудь не хлопнет по спине – живой, мол, Гриша?
Он выпустил изо рта клуб табачного дыма и даже попытался пустить кольцо, прицелившись прямо на сиявший безмятежной древностью бледный диск луны. Кольца из дыма у него почти никогда не получались – стажу маловато, а в этот раз, глядите-ка, кольцо удалось. Да ещё какое! Ровное, большое, полетело оно прямо к светилу, разрастаясь, становясь плотнее. Григорий Антонович удивился кольцу, и подметил, глядя сквозь него, что было сейчас очень похоже, как если б он смотрел в ночное небо со дна колодца и видел бы только одну жирную яркую Гекатову личину.
Так и оказалось. Он чуть не вскрикнул от испуга, вовремя вспомнив про своих, спящих в доме, когда обнаружил себя не мирно курящим на балконе, а сидящим на дне неглубокого, но узкого колодца. Сверху, заполнив почти весь колодезный диаметр, глядела с укором на Григория Антоновича луна. Больное сердце его внезапно дало о себе знать, видимо выкурил-то многовато, а ему и совсем ведь нельзя. Закололо слева в груди несильно, но протяжно. Григорий Антонович зажмурился и наклонил голову, успев заметить зеленоватую слизь на стенках. Дыхание его участилось, а на горячем лбу выступили крупные капли. «Вот и галлюцинации пошли, – панически вздыбливались мысли в пульсирующем мозгу. – Вот тебе и сердечный приступ! Хана, Гриша! Говорили же – не кури, дубина, не пей! Нельзя тебе!».
Чудилось ему, что и не луну это он видит из колодца, а тот самый свет в конце тоннеля, о котором так много болтают. «Помираю… эх, Настенька рассердится» – пронеслось в голове перед тем, как боль вдруг прошла. Свет луны вовсе не собирался становиться предтечей панихиды и горестных лиц родственников, друзей (Геннадьича, собственно) и сослуживцев «ушедшего в расцвете сил» – как сказали бы о нем, Григория Антоновича. Бледный диск просто начал тускнеть и обретать черты лица. И лица, сказать по правде, до боли знакомого. Большой горбатый нос, тусклые, видавшие всякое, глаза, толстая нижняя губа, вечно в не по возрасту яркой помаде, морщины, морщины, опять морщины, и пуделевые неопрятные седые кудряшки. Точно, Ильинична! Это бухгалтерша с работы, довольно вредная пожилая женщина, у которой всегда плохо пахло изо рта, и которая постоянно гнусаво бормочет себе под нос, когда водит ногтем по цифрам в ведомостях. Ильинична… Но как? И какого хрена?
Лицо её было прикрыто капюшоном темного цвета. Она стояла в каком-то черном (уж не кожаном ли?!) плаще на балконе рядом с обомлевшим Григорием Антоновичем и глядела в небо.
– Давно скучаешь по ним? – спросила она.
Григорий Антонович так вздрогнул, что пепел слетел с сигареты. Седоватая окантовка на его голове буквально зашевелилась, до того ему стало жутко. Голос был явно не Ильиничны, да и не она это была, разве похожа немного. Григорий Антонович почувствовал, что дрожит. В его оцепеневшем мозгу быстренько проносились панические мысли, вроде: «…сбежать! Грабители! Мне бы хоть нож какой… Чем же я?! Как же? А если б и нож был, чего бы я?! Ничего…».
Справа, где обозначилась внезапная фигура, повеяло теплом, и на душе его стало чуть спокойнее. Григорий Антонович закрыл глаза и досчитал до пяти, в надежде, что видение исчезнет. Открыв их снова, он чуть не вскрикнул – теперь справа от него располагался силуэт из чистого пламени. Сердце несчастного логиста снова ушло в пятки, он опять сильно зажмурился на несколько секунд. Мысль о пришедшей смерти вновь лихо пронеслась в голове, запряженная в карету, в которой восседали все его скудные представления о вестниках гибели, демонах и прочей мистической нечисти, что так или иначе имеет отношение к трагическому концу. Эхом за каретой пролетело даже невесть откуда когда-то почерпнутое «Азраил».
Открыв глаза, Григорий Антонович обнаружил, что фигура по-прежнему стояла рядом, только теперь никаким пламенем она объята не была, а облачена была банально в длинный плащ, и с Ильиничной действительно сходства теперь имела ничтожно мало. Страх куда-то улетучился, дрожь прошла, сердце больше не ныло. Григорий Антонович окончательно уверился, что умирает, и это придавало ему твёрдости в возможном диалоге с таинственным посланником по его душу.
Кольцо дыма, пущенное им в луну, так и висело в воздухе; всё застыло вокруг, и само время остановилось. Наверное – чтобы не мешать Грише спокойно помереть.
– Давно скучаешь по ним? – спросила фигура как будто в первый раз.
– Да всю жизнь. Покоя не дают, проклятые. Как засмотришься, так и глаз отвести не можно, – отвечал Григорий Антонович спокойным голосом, снова подняв голову.
Он провалился в мягкую липкую тьму, и ему казалось, что он просто сейчас видит сон, в котором на балконе старенькой сталинки беседуют две пылающие огнём фигуры. И беседа эта происходит без посредства слов, фигуры просто чуть касаются друг друга тонкими протуберанцами. Однако Григорий Антонович слова, всё же, слышал.
– Ты узнал меня, Мьорр?
– Узнал. Ты – Кдахна, командир четвертого отряда Воителей Гнева. Постой, как ты назвала меня? Мьорр? Как давно я позабыл это имя…
– Немудрено, Могучий. Новая жизнь, новый мир…
– Расскажи, что произошло. Ничего почти не помню с последней битвы на том спутнике…на Галосе. Почему я здесь? И где это мы?
Фигура почему-то не спешила отвечать на вопрос Григория Антоновича, который, как выяснилось, был по совместительству еще и неким Мьорром. На него будто силилось снизойти благодатное озарение, отвергая все тревоги его жизни, все вопросы и нелепые мысли.
«Значит, не умер, всё-таки», – подумал он и повернул голову к Кдахне. Она отвела взгляд от неба и тоже посмотрела на Мьорра. Всё стало на свои места. Кдахна Разящая явилась к старому товарищу по оружию и остановила течение времени. Точнее, она извлекла из этого течения их обоих, чтобы спокойно побеседовать.
Фигуры лобызали друг друга тонкими, длинными языками пламени, делясь воспоминаниями.
– В битве на Галосе мы одержали победу, – ответила-таки Кдахна, – рассеяв в пыль всех до единого Ангелов Тишины. Но потом нас предали, все Воители Гнева оказались в плену.
– Как это возможно?! Немыслимо. Кто предал?
– Вождь Сагутарх.
– Мерзавец! Гниль нашего рода! – глаза Григория Антоновича пылали яростью, а лысина его, казалось, исходила дымом.
– Это малые выражения, слабые, чтоб описать его сущность.
– Нет, Кдахна… Если б я столь долго не знал тебя, не поверил бы! Но ты… зачем тебе лгать?! Сагутарх… Скажи, как же он мог?!
«Вот дела… Так вот оно всё это откуда! А я же знал – неспроста всё это!» – размышлял Григорий Антонович на дне своего колодца, слушая беседу Мьорра и Кдахны, что происходила где-то наверху. Со дна он видел только гостью в черном, но там, под самым верхом колодца был кто-то еще, кто видел ее ближе и лучше. Раз на раз не приходилось – порой поглядит он вниз и узрит, что тот второй, Мьорр, сам сидит на дне, а он, Григорий то есть Антонович, пылающий огнем, стоит на своем балконе и беседует с огненной Ильиничной.
Волнение стало усиливаться, грозя перейти в настоящее расстройство. И дело было даже не столько в том, какое потрясение произвела на нашего логиста весть о том, что непобедимых Воителей Гнева предал их собственный командир, Верховный вождь, оплот чести и величия, а в том, скорее, как сильно накурено на балконе. «Это ж ужас, – принюхиваясь, думал Григорий Антонович, – сейчас Настенька проснётся, учует ведь, вот мне влетит!».
Голос Кдахны казался тягучим, неровным и низким. Сам себе удивляясь, Григорий Антонович понимал всё, о чём она вела речь, вспоминая невероятные вещи из чего-то далёкого и невозможного. Он вспоминал и свои сны, что с детства не давали толком высыпаться. Сны о другой жизни. Он каждый раз забывал детали грёз по пробуждении, зная только в общих чертах, что снилась какая-то немыслимая ерунда. А теперь всё вспомнились сразу, в деталях. И оказалось, что вовсе это были не сны, а воспоминания. Оказалось, что он прекрасно помнил Тысячелетнюю войну, да так, как если б сам в ней участвовал. Непрекращающийся много поколений конфликт между его расой – Сиянием Звёздной пыли и извечным врагом – Радужным Ковчегом.
