Никита Фроловский
Место на серой треуголке
Маленький Л. держал в руке зеркальце и пустил зайчика в глаза женщине. Та зажмурилась.
– Ой, простите я не хотел, простите, пожалуйста, – сказал Л.
– Ну что ты, – сказала она, – знаешь, я ужасно люблю глянуть иногда на солнце, я начинаю видеть такое удивительное сочетание красок. Страшно хаотичное, но при этом складывающееся в такой гармоничный узор. Но вообще-то это вредно, смотреть на солнце, только иногда можно себе позволить, слышишь?
Л. кивнул и поднял голову к солнцу. Оно ослепило его. Поплыли круги совершенно неописуемых красок, вспыхивая иногда бриллиантовыми точками.
Шум моря пропал и Л. старался всеми чувствами уловить многоцветный обморок, но тут же пришел в себя и поднялся с парапета. Море и пляж тоже стали вспыхивать точечками. Он отдаленно услышал, как сквозь его глухоту прорывается радио, объявляя, что пропал ребенок.
Л. вышел из здания Пулковского аэропорта. Было темно и шел дождь. Л., помахивая небольшой в виде баула сумкой, сел в автобус. У него сильно выгорели волосы и загорело лицо.
Скоро он сидел на кухне и пил чай с какими-то девушками.
– Ты откуда приехал? из Москвы?
– Нет, – сказал он.
– А где ты был столько времени?
– На юге был.
– Заметно. А где на юге? На море?
– На море, на море, не все ли равно?
Он спал на диване, лежавшем прямо на полу, без ножек. Открыл глаза. Одна из девушек сказала, стоя над ним:
– Ключ на телевизоре.
– Ты куда?
– На работу.
– А-а, – сказал он.
– У нас тут сосед немного буйный завелся, но ты не обращай внимания.
– Не буду.
Л. полусидел на своем диване, завернув ноги в порванное ватное одеяло. Рядом стояла бутылка красного вина, лежали на полу магнитофон и пепельница. В дверях стоял немолодой, небольшого роста человек в грязном пиджаке.
– Ты кто? – сказал он.
– Кто надо.
– Я тут живу, вопросы есть?
– В этой комнате?
– В соседней.
– Ну, иди к себе и живи.
– Ты в моей квартире будешь командовать?
– Буду, – зло сказал Л., – пошел отсюда.
– А что злой-то такой?
– Уродился так неудачно.
– Может я пройду и сяду?
– Пройди, сядь.
Тот сел напротив дивана на детский стульчик.
– Может ты мне нальешь? – сказал он важно.
– Стакан принеси.
Через некоторое время Л. говорил ожесточенно:
– Я, дядя Миша, или как там тебя, людей терпеть не могу, твари, такие твари!
– А я?
– И ты тварь. Тебя ненавижу.
– Что же ты выпиваешь со мной?
– Все равно делать нечего, – сказал Л. и вдруг закричал: за что вас любить-то скотов, сволочи, все пропили, все. Всю Россию пропили, гады. За стаканчик вонючего вина, – сказал он проникновенно, – все продали! Россию, нашу родную землю, взяли и продали.
– Я-то тут причем?
– Как причем? Как причем? – причитал Л., – тебе сколько лет?
– Пятьдесят два.
– Я младше тебя на тридцать лет, на тридцать лет, а уже такой же алкоголик, как и ты, абсолютно такой же, если не хуже. Это все ты виноват. Ты. Ты лично все пропил и продал, гад. Какой же ты все-таки гад!
– Ты что, сдурел что-ли?
– Я не сдурел, – сказал Л. задумчиво, – сходи, дядя Миша, купи еще винца.
– Да не Миша я.
– Это не очень важно, сходи купи, а?
– Денег у меня нет.
Л. протянул ему деньги:
– А милиция тебя не арестует?
– Когда торпедный катер идет на задание, товарищ командир может не беспокоится, – сказал дядя Миша.
– Дверь не закрывай.
Пришел дядя Миша, принес вина.
– Хочешь, я тебе стихи почитаю? – спросил Л.
– Почитай.
– Если устали глаза быть широкими,
Если согласны на имя "браток",
Я синеокий, клянуся -
Высоко держать вашей жизни цветок. – читал Л.
Входную дверь открыли, дядя Миша вышел в коридор. Л. тоже вышел. Там стояла немолодая женщина.
– О, Гутя! – сказал дядя Миша.
– Так, – сказала Гутя, – пьян.
– Пьян, – подтвердил Л.
– И не стыдно тебе его спаивать?
– Не стыдно, – грустно сказал Л.
– Ну ты что, Гутя, что ты прицепилась к нему? Он из Москвы приехал, – сказал дядя Миша.
– Из Москвы.
– Правда, – сказал Л., – из Москвы.
– Ну и что приехал?
– Ленинград посмотреть, – сказал Л.
– Ну-ка иди в свою комнату, – сказала Гутя дяде Мише, – ребенок приехал Ленинград посмотреть, а ты ему показался тут, бессовестный.
Она затолкала его в комнату. Л. ушел в свою. Зазвонил телефон.
– Да, – сказал Л., – о, ты в Ленинграде? Здорово. А где ты? Да, ты что? Только здесь надо говорить у парадного. Давай, подымайся.
Он снова лег на диван, замотал ноги. В дверь позвонили.
– Да, – крикнул Л.
Вошел его приятель, огляделся. Они поцеловались. Л. не привстал с дивана.
– Мне тут надо сходить в одно место поблизости, сходим?
– Пойдем сходим, – стал вставать Л.
– Да не сейчас еще, попозже.
– Пойдем сейчас, выпьем пива по дороге.
– Пойдем.
Они шли по улице, зашли в подвальную дверь, на которой мелко было написано "Пивной бар".
– Ну, куда лезете? – сказал здоровенный парень, закрывая дорогу, – сказано же: "нет пива!"
– Мы на секундочку, – сказал Л., – в туалет зайдем.
Тот смотрел неприятно. Когда они вышли из туалета, парень сказал:
– Дверь вон там.
– Пьют же люди пиво? – сказал приятель.
– Кончилось.
– Ну, ладно, не шуми, – сказал ему Л., – мы из Москвы приехали, порядков не знаем. А ты, что тут – сторожишь?
– Сторожу.
– Ну и молодец, а ты что – мастер спорта?
– Нет.
– Может, ты спецназ?
– Афганец, – сказал парень и улыбнулся, не разжимая губ.
– Я сам афганец, – сказал Л.
– Афганец? – переспросил тот, – а где ты был?
– В Кандагаре, – сказал Л.
– В Кандагаре, говоришь? – сказал тот и взял Л. за отвороты куртки, – в каком месте в Кандагаре?
– А это уже не твоя забота, детка, – сказал Л., – руки убери.
– В каком году? – тот не убирал руки.
– Я же сказал – не твоя забота.
– Отвечаешь за Кандагар?
– Отвечаю, – Л. попробовал оторвать руки, но тот держал крепко.
– Что такое, Шурик? – к ним подошли три человека, а потом еще люди.
– О, сколько тут твоих, – сказал Л., – а нас всего двое, давай выйдем на улицу поговорим.
– Давай.
Они вышли на улицу. Рядом стоял строительный вагончик.
– Ну, так отвечаешь за Кандагар, – парень снова взял его за куртку и прижал к вагончику. Неожиданно ударил головой в лицо и сразу же кулаком. Л. вырвался, тоже ударил, но попал куда-то в грудь. Из двери бара выскочил его приятель и друзья Шурика. Вся нижняя часть лица была у Л. в крови.
– Идем отсюда, быстро, – сказал он.
– Как? – сказал приятель.
– Мы с ним еще встретимся, – сказал Л.
Они быстро пошли, оглядываясь, люди у бара смотрели на них.
Дома Л. пошел в ванную и крикнул оттуда, умываясь:
– Глянь в коридоре пару дрынов, подлиннее и потяжелее.
Когда он вышел, приятель сунул ему в руки железный прут с кольцом на конце. У него самого тоже была в руках большая железка. Вышел из своей комнаты дядя Миша:
– Вы куда, ребята?
– Обидели меня в вашем городе, – сказал Л.
Тот побежал в комнату, вышел, засовывая в карман большой гаечный ключ:
– Я с вами пойду.
Они засмеялись.
– Да мы справимся, – сказал Л., – ты не волнуйся.
Они спрятались в подъезде, напротив бара.
– Надо раскроить ему башку, – сказал приятель.
– И его дружкам тоже.
– Мы ему устроим Кандагар, такой Кандагар покажем.
– Паскудная рожа, – тихонько ругался Л.
На следующий день Л. шел по противоположной стороне улице и внимательно смотрел на дверь бара. Никого не было. Л. дошел до угла и стал издали смотреть. Скоро тот вышел на улицу. Достал из кармана папиросу. Л. сразу же пошел к нему. Афганец обрадовался и ухватил его за куртку. Но на этот раз Л. вырвался и сильно ударил ногой в живот. Потом еще. Афганец схватился за живот руками. Л. отошел, и с разбегу, подпрыгнув, ударил ногой в лицо. Тот упал, а Л. стал бить его ногами, потом повернулся, побежал. За ним никто не гнался.
Л. смотрел в окно, навалившись животом на подоконник, и разговаривал с приятелем, который высовывался из соседнего окошка. Была осень, но было тепло.
– Он гомосек, – говорил приятель.
– Ну и что?
– Да ладно – гомосек, это я еще могу понять, но он валютный, представляешь, какая мерзость – валютный гомосек.
– Какой кошмар, – сказал Л.
Он поигрывал бельевой веревкой, повязанной на шее.
– Да еще и не талантливый, – продолжал приятель, – совсем не талантливый, я таких терпеть не могу.
– Я тоже.
– Люблю Цоюшку, "Волшебную гору" люблю, признания авантюриста, а таких ненавижу.
– Да, – вяло согласился Л., – Цоюшка красавец. И Томас тоже.
На балконе, наискосок от них, толстая тетка поливала цветы и посматривала в их сторону.
– Слушай, – сказал Л., – может мне репортажи писать, эссе?
– Ты и веревочку, я смотрю, припас.
– Ага.
За спиной в квартире пел Розенбаум:
И вот сыграли аврал,
И командир встал на мостик.
"Славянка" с берега гремит,
И флагман вышел на рейд.
Мы в кильватерном гордом строю…
– Вот складно звонит, болван, – заметил Л.
– Ну, – согласился приятель, сходил и выключил.
Высунулся опять в свое окошко и плюнул.
– Вот кайф, – сказал он, – плюнул и смотришь как она летит. Слюна.
– Да, – сказал Л., – а представляешь, на небоскребе сидишь, плюешь и смотришь. Бесконечность. Вся вселенная тут тебе.
– Ага, – сказал приятель, – так и жизнь можно скоротать.
Л. разглядывал рисунок, висевший на стене. На рисунке был изображен то ли леший, то ли упырь. Очень подлый и уродливый упырь. Подпись под рисунком была такая: "Я тебя любила, а ты вон какой".
– Отомстил? – спросил Л. человека, лежавшего на кровати.
– Ага, нравится?
– Нет, – сказал Л., – не нравится.
– Жаль, – сказал человек.
– Разве можно так с девушками обращаться?
– Не знаю, наверное, можно.
– Но ты все-таки перестарался.
– Немножко, – сказал тот, – но зато сколько удовольствия.
Л. стоял у каких-то афиш, спрашивал у проходящих время, курил. Подошел старый человек, в зеленом пальто и шапке-ушанке. Пристально посмотрел на Л. и сказал грозно-развязно:
– Что написано-то?
Л. взглянул на него. Ничего не ответил.
– Что смотришь, как Ленин на вошь?
– Отъебись, – сказал Л.
– Ах, сука, – сказал старик укоризненно, – чтоб таким, как ты, тут жилось, я там, – он показал за спину, – кровь лил, да, что там ты, за жидов сражались, какую жизнь жидам устроили. – Старик все больше распалялся. Прохожие оглядывались на них. – Жиды проклятые, кругом жиды, куда ни плюнь, жиды и жиды. – Старик уже кричал, брызгая слюной, – всех бы стрелял, как сучий Гитлер!
