Никита Фроловский
Место на серой треуголке
За столом сидела небольшая компания. Рядом стоял таз с водой. В нем лежали золотистые банки с пивом "Туборг". У всех сидящих, кроме одного, было в руках по баночке. На столе стояла пирамида пустых.
– Марк, ты в Нью-Йорке был? – спросил Л.
– Был.
– А где тебе больше нравится, в Москве или в Нью-Йорке?
– В Москве.
Все засмеялись, кроме того, что не пил пива.
– Я в Нью-Йорке все время в напряжении. В Москве мне спокойней.
– Это потому, что ты иностранец, – сказал кто-то.
– Да, я иностранец, – сказал Марк.
– Эндрю, вай донт ю дринк бир? – спросил Л.
Тот что-то ответил длинно, никто ничего не понял.
– Марк, что он сказал?
– Какая разница, – сказал Марк.
– Марк, тебе какие ругательства больше нравятся, наши или ваши?
– Ваши, – сказал Марк, и со значением добавил, – в ваших больше смысла. И… глубина.
Эндрю засобирался, стал прощаться.
– Эндрю, иф ю виш ту кам ту ми, ю кэн ду ит эни тайм, айл би глэд ту си ю. Ю а вэлкам.
Эндрю пожал всем руки и ушел.
– Марк, чего он ушел?
– Он ссыт экзамена, – сказал Марк, – у нас завтра экзамен, он ничего не знает, двоечник.
– А ты?
– Я все знаю. Как надо говорить, когда мне надо ненадолго уйти в туалет?
– Я пошел в туалет.
– А еще?
– Пошел поссать.
– Так можно при девушке?
– Не стоит.
– А как при девушке?
– Пошел в туалет.
– А еще не при девушке.
– Пойду отолью.
– О! – сказал Марк и радостно засмеялся.
– Марк, у тебя жена есть?
– Нет.
– Почему?
– Я хочу жениться на русской девушке, говорят, что я обязан жениться и спасти ее.
– От чего спасти?
– От этой страны я должен, жениться и спасти ее, – он пожал плечами, – вот ты хочешь в Америку?
– Мне все равно, – сказал Л., – и здесь то плохо.
– Молодец, – сказал Марк, – мне тоже все равно. Какая разница. Здесь веселей.
– Потому что ты иностранец, – опять сказал кто-то.
– Да, я иностранец, – согласился Марк.
– Марк, а что у вас вообще не курят?
– Курят, но мало. Я вообще не курю. У нас в группе шестнадцать человек, курят только две девушки.
– Марк, а марихуану у вас курят?
– Я не курю.
– Марк, а сколько ты выпиваешь таких баночек и уже пьян?
– Когда пью много, то восемь и уже пьян, а когда как сейчас, то четыре и уже пьян.
Он встал и пошел к двери.
– Ты куда, Марк?
– Пойду отолью.
Л. сидел в большом, светлом врачебном кабинете напротив стола, за которым сидела женщина-врач.
– Ну, – сказала она, – рассказывайте как ваши дела.
– Нормально, – сказал Л., – с делами у меня все в порядке, я по другому поводу пришел.
– Я слушаю.
– Понимаете, я не как к врачу, просто мне надо с кем-то поговорить, посоветоваться, а вы тем более специалист.
– Я слушаю, слушаю.
– У меня беда, – сказал Л.
– Что случилось?
– Беда вот какая, понимаете, я все время испытываю чувство вины, и никак не могу от него избавиться.
– За что, чувство вины?
– В том-то и дело, что ни за что, то есть ни за что конкретное, у меня это чувство абстрактное, я считаю, что я виноват, когда другие поступают плохо, я виноват, если кому-нибудь что-то не удается, то есть я кругом виноват, уже не говорю про свои собственные поступки. Я понимаю, что это глупо, но ничего поделать с собой не могу, причем, чувство это увеличивается с каждым днем.
Врач что-то записала в карточку и сказала:
– А спите как?
– Совершенно ужасно, сплю часа два в сутки, хочу спать, а уснуть не могу, мучаюсь, что вот я такой подлый, всех предал, подвел. У меня с нервами что-то не в порядке?
– Это не просто с нервами, – сказала врач, – вы знаете, хорошо, что вы вовремя пришли. Видите ли, в чем дело, у вас запросто может развиться маниакально-депрессивный психоз. Пока у вас просто нервное истощение, авитаминоз и так далее, но если вы не будете лечиться, то добром это не кончится.
– Я буду лечиться, – сказал Л.
– Я выпишу вам одно лекарство, пейте его аккуратно, месяц, а как только придет лето, поезжайте отдыхать.
– Хорошо, – сказал Л., – а вы меня пока не снимаете с учета?
– Пока рано, надо еще годик потерпеть.
– Я потерплю, – понуро сказал Л.
Он забрал рецепт, попрощался и вышел. На улице он заулыбался, порвал на мелкие кусочки рецепт, позвонил из автомата и радостно сказал:
– Все нормально, с учета меня не снимают, лекарства выписывают, полкарточки исписали, не знаю, что там она написала, главное много, а сейчас к вам приеду.
Он пошел к трамвайной остановке, напевая: "Шире шаг от рекорда к рекорду".
Л. толкнул дверь ногой, она была не заперта и распахнулась. Он не проходил. Из комнаты закричали:
– О, вот и наш пацифист!
Все вышли в прихожую. Заиграла музыка.
– Как-то раз пошла гулять я с иностранцем, – пели из магнитофона.
– Он меня до дому провожал, – запела вся прихожая.
Л. стал приплясывать, стукнувшись ладошкой с каким-то парнем, тот тоже стал приплясывать.
– Он уехал в Копенгаген, я осталась, – пели они вместе с магнитофоном, – вот как с иностранцами гулять!
Л. взял под руку девочку, которая не танцевала, и они, заложив свободные руки за головы, стали кружиться. Всем все очень нравилось.
– Минздрав СССР предупреждает, – сказал Л. сурово, – СПИД – чума ХХ века!
Магнитофон повторил за ним эти слова.
Л. ходил вокруг человека, стоявшего за мольбертом. По комнате были разбросаны подрамники, холсты, какие-то доски.
– Слушай, какую я фразу написал, контаминацию, – сказал Л., вытащил из кармана листок и стал читать:
– Он, устроившись в каком-нибудь уголке, где прямо в живот прискачут смутьяны и есериархи, учит смыслу сумбурной переклички своего старого папашу, которому нет дела до перестройства церквей, для декларации государственной коммунистической молитвы, урегулированной советом мировой революции.
– Что, что? -сказал тот. – Ну-ка еще раз.
Л. прочитал еще раз.
– Дай-ка! – сказал художник, присел на брезентовый стул и стал читать.
– Ну и что? – сказал он.
– Что, что, за одну фразу можно Нобелевскую премию дать.
– А кто "он"?
– Да какая разница?
– Вечно ты какую-нибудь дрянь напишешь, ходишь, работать мешаешь.
– Сам ты козел, – обиделся Л., – забрал листок и стал его читать про себя.
Л. спал. Ему снился сон. Он сидел в кожаном кресле. Рядом в таком же кресле сидел журналист с диктофоном в майке с надписью "Огонек".
– Л. Гениусович, -говорил журналист, – Ваша слава уже превосходит все достижения в этой области, причем не только в писательской, а вы становитесь кумиром, звездой. Вы затмеваете славу "Битлз", футбольных или актерских звезд, политических деятелей. Недавно программу "Время" заменили прямой трансляцией Вашего второго визита в США, там даже "Боинг", на котором Вы прилетели разломали на сувениры. Для такой, в общем-то, малозаметной профессии как мульти-литератор, это небывалый успех, да и для любой другой тоже. Как Вы относитесь ко всему этому шуму?
– Все это замечательно, но я несколько уже утомился, знаете, хочется уюта, спокойствия. Приходится отключать телефон, недавно мне заменили дверь на другую, шумонепроницаемую. Звонок, конечно, пришлось снять. И это все, несмотря на то, что у подъезда всегда дежурит наряд милиции, и по первому их зову прибывают целые подразделения внутренних войск. Нормально чувствую себя только в ванной, запираюсь там и включаю воду, чтобы не слышать рев толпы под окнами, который не прекращается ни днем, ни ночью.
– Ничего, скоро привыкнете.
– К этому очень трудно привыкнуть.
– А как к этому относятся Ваши близкие, знакомые?
– Им тоже несладко приходится, даже мою бабушку буквально затерроризировали журналисты и мои поклонники, пришлось и ей нанять охрану. Ну, а знакомые просто не заикаются обо мне, а то и их разорвут на части. Ну разве что в тихом домашнем кругу, они вспоминают какие-то давние истории, да и то с большими предосторожностями.
– Вам не мешает все это работать?
– Нет, потому что я все равно не работаю.
– Ну а какие дальнейшие планы?
– Никаких планов, давайте говорить на другие темы.
– Вам нравится наш журнал?
– Нет не нравится, у вас довольно пошлый журнал, та демократия, за которую вы так ратуете, дискредитирует духовность, духовную личность, потому что подлинные достижения вы подменяете сенсационными дешевками, немало спекулируя при этом и подлинным. Вы подменяете демократию духа, демократией буржуазной, я не ругаю Запад, нет, ни в коем случае, я беру все человеческое общество в целом. Я, конечно, читаю ваш журнал, но как журнал порнографический, я не имею в виду конъюнктурный, сейчас трудно быть конъюнктурным, но порнография вечна и заманчива и вы доказываете это каждым своим номером, и подтверждаете это своим существованием.
– Что же Вам нравится? "Наш современник"?
– На "Наш современник" мне вообще наплевать.
– Мы просто стараемся быть в центре общественной жизни.
– Врете, врете, вы хотите создать из себя центр общественной жизни. Вы и ко мне пришли, чтобы поднять авторитет вашего журнала. Но это ваше дело.
– А как Вам прошедший Съезд народных депутатов?
– Никак. Видите ли, чем отличается наше буржуазное общество от западного. Там люди занимаются промышленностью и творчеством, у нас же все занимаются политикой. А я хочу заниматься только собой.
– Вы очень примитивно все изобразили.
– Не мое дело вдаваться в это глубоко.
– А почему Вы отказались от звания Героя Социалистического Труда?
– Я не буду сейчас говорить о том, как это звание себя скомпрометировало. Просто я вообще не понимаю, как можно быть героем труда. Ты работаешь больше других, получай больше других, но при чем тут героизм. Героизм на фронте, в экстремальных условиях. А в труде надо не награждать тех, кто преодолевает экстремальные условия, а наказывать тех, кто их создает.
– Но ведь "Битлз" получали ордена Британской империи.
– Я не "Битлз", а орден Британской империи не звание Героя Соцтруда, тем более, в моем случае говорить о труде вообще не приходится, такого бездельника, как я, редко можно встретить.
– А кого из мульти-литераторов Вы считаете близким себе?
– Из нынешних никого.
