Ник Аппель
Море Хард
ИНТЕРМЕДИЯ 13 – 1 \\ ЭКСПЛУАТАТОР
«Да всё понятно, я вижу и так. Что ты как колонист, как эксплуататор, приехал сюда вырвать свою цифровую ренту у дикарей, ободрать их снова, даже не задумываясь о вреде. Только для того, чтобы самому получить шанс вырваться из сансары вечно тупой постыдной работы цифрового шута на потеху площадному люду. Но ты не вырвешься, тебя обманывают. Это ещё один круг твоей… Слышь, ты, рожа китайская, руки убери свои…»
\\ Какой-то злой мужик на катере по пути в Обезбольск.
ИНТЕРМЕДИЯ 13 – 2 \\ ЧВК ЕРМАКА
«Тянется через Урал рука.
Залита кровью наша река.
На багровых волнах плывёт ЧВК.
ЧВК, ЧВК – чувака Ермака»
\\ Из песни АО СЯО
ИНТЕРМЕДИЯ 13-3 \\ ЛЮДИ ДЛЯ ЗЕМЛИ
«Тут за Уралом, да и вообще по всей бывшей России, не земля для людей. Вообще ничего для людей. Зато люди тут для земли, для дел, для службы и подвигов. Всегда для чего-то. А не просто так, не для счастья и спокойной жизни. Поэтому из сибиряков и будут лучшие покорители Луны и Марса, самые крепкие поселенцы. Ведь что сейчас на другую планету перелететь, что пять веков назад в Сибирь перебраться, всё одно».
\\ Разговор на рейсовом катере по пути в Обезбольск
ИНТЕРМЕДИЯ 13-4 \\ ПАМЯТНИКИ В ЗОЛОТЕ
«Братишка один из дальнего прихода, не буду называть имени, недавно словил очень неприятный инсайт. Я бы сказал, что белочка или крыша поехала – но он не пьёт и обычно нормальный. Впервые, пожалуй, я не нашёлся, что ответить. Он говорит, мол, что внезапно понял, увидел, как современная корпоративная религия, то есть это и мы тоже, просто паразитирует на человеческом страхе смерти, небытия. И храмы это в каком-то смысле памятники смерти – то есть напоминания, возбуждение в памяти той мысли, что ты не вечен, прах к праху. И мол, кстати, есть шанс спасти свою бессмертную душу при соблюдении контракта из десяти пунктов и нескольких томов разъяснений…».
\\ Из разговора одного священника с другим в порту Обезбольска
14. ПИСАТЕЛЬ
Прибывали поздно. Я страшно устал. Начиная от той пьяной старухи, которую мы докинули до райцентра, и потом какой-то унылый кисель, серая апатия кругом. Река тоже расползалась всё шире и шире, сама как размазня.
Глядя на мелкие речные волны и близкий берег, вечером я увидел странный сон или видение. Мне мерещилось, будто бы я никуда не плыву, а застрял на одном месте, будто вкопанный, а сама река огибает меня медленным бесконечным левиафаном, вместе с водой и однообразными берегами, будто пытаясь впечатлить своими колоссальными размерами. Но для чего ей – такому гигантскому существу – требовалось удивлять такую букашку как я – не очень ясно.
Когда на горизонте мы, наконец, увидели белые острые стены Тобольского Кремля в ночной иллюминации – я слегка встрепенулся. Очень кинематографично, сразу начал мыслить яркой картинкой.
Считалось, что примерно с Обезбольска и начинается один из заливов моря Хард, здесь прежде проходило слияние рек Тура и Иртыша, на высоком берегу 400 с лишним лет назад был заложен город. Он служил столицей Сибири много веков.
Дел здесь было много, картинка интересная, встречи важные и нескучные. Так хотелось верить.
В городе людно. Даже глубоким вечером. Много женщин в платках, мужчин с бородами.
– Город себя позиционирует как столицу настоящего русского православия. Последнее истинное лекарство от душевных страданий – потому и Обезбольск. Хотя скорей то изначально было лишь ответом на бранный вариант – Больск. Как видишь здесь много паломников и просто любопытных туристов, которым интересно посмотреть на экзотичные религии, – объяснял мне Чокан, пока наш катер подходил к причалу. Я тогда больше переживал, что посудина не перевернулась, потому слушал не очень внимательно. И очень хотел отдохнуть.
К счастью, места были забронированы. Скитаться по ночи после такого дня я бы уже не смог.
Первый день пребывания после ночёвки мы решили потратить на отдых – никаких съёмок. Здесь у меня кроме прочего ожидалась встреча с Вергилиным, которую я хотел провести один на один, без съёмок и лишних свидетелей.
Гостиница, вещи, душ, сон. Наконец-то. Проснулся я только к обеду.
И по пути вдруг решил наудачу, безо всяких ожиданий и планов повидать местную легенду, единственную живую достопримечательность, не связанную с православием. Писателя Григория Валентинова. В сети я прочитал, что он работает в торговом центре «Сибирь», туда и направился, благо город небольшой.
Молл средней руки, полный милых провинциальных черт, которые роднили его с рынком. В стороне от основных потоков у входа в книжный магазин (что само по себе чудо) сидел полностью седой старик – подтянутый, с мокрыми, постоянно моргающими глазами. Очень фактурная кожа на лице, будто сотканная из морщин, строгий серый костюм идеально покроя, в руках книга… Он наблюдал за людьми, иногда переключаясь на текст. Одним левым глазом. Второй был пуст, вместо зрачка – белизна. Давным-давно ещё болезнь съела.
Рядом с ним стоял пустой стульчик – как раз для посетителей. Он увидел мой взгляд и сразу открытой ладонью показал – присаживайтесь, мол. Мы не были знакомы. Точней – я-то знал его. А вот он меня – нет.
В сети писали, что он отказывался от пенсий, от мемориальных табличек и прочих знаков живого памятника, он открещивался от реальных и виртуальных коробок для донатов, мол, непрестижно для моего поколения попрошайничать. Он отказывался переезжать в другие города, переселяться в дом престарелых. Говорил – просто дайте мне работать. Я, мол, хочу быть охранником. В юности работал на зоне охранником, потом охранял какое-то секретное производство. Потом трудился рядовым охранником в супермаркете.
В тюрьме он к жизни только присматривался. На тайном заводе – уже целенаправленно изучал людей. А в супермаркете, наконец, понял их. Так он сам говорил. И продолжал наслаждаться открытием, держать всё своё внимание погружённым в людской поток.
Критики говорили, что это великий автор рубежа веков. Один из живых классиков литературы. Несправедливо обделённый Нобелевской премией. Но что вообще осталось от той литературы. Некогда великая и могучая часть искусства и культуры стало затопленным и ненужным островком в бескрайнем океане цифровых и электронных коммуникаций.
Одна из книг Григория Валентинова была посвящена морю Хард. Она рассказывала историю поселения, которое поднимавшаяся вода затопила. Не документальная хроника реального места, но синтез многих и многих деревень и сёл. Всё там было грустно и символично. Одни жители цеплялись за прошлое, другие азартно форсировали будущее. А безостановочный поток равнодушно менял одну эпоху на другую, превращал сушу в дно, землю – в море Хард. «Великий поток» книга называется.
– Да, я был ребёнком, подростком, когда началось затопление. Но плохо помню жизнь до неё – ведь я жил не у реки. Но потом она подступила к нам. И стало морем – морем Хард. – медленно изрекал он мне, оперши обе руки на стоячую трость.
Он говорил как радио, как участник подкаста – мало обращая на меня внимание, на слушателя. Хотя и понимал мою реакцию. Ему будто хватало и периферийного зрения, чтобы видеть меня насквозь. Реакция не такая мгновенная, живая, как у молодёжи или человека средних лет. Я, признаться, не так часто со общаюсь с настолько глубокими стариками. И куда реже с писателями. Он просто говорит или уже что-то сочиняет, пробуя собирать слова при тебе во фразы?
– У вас такой странный говор. Я плохо вижу. Но мне кажется и ваш внешний вид тоже достаточно необычный для этих мест, и даже для бывающих здесь паломников. – он резко переключился на меня.
Я рассказал ему про себя – откуда родом, про семью, про своё дело и желание добраться до плотины, про Распутина и своё родство с ним. На удивление больше всего его заинтересовала часть моего рассказа про новую социальную сеть – Нестру.
– Да, люди всегда хотели общаться друг с другом, но всегда этого боялись. Самый главный страх диалога – что ты никому не нужен, никому не интересен. Интернет помог, там можно общаться круглые сутки, там есть беседы на любой вкус. Социальная интеракция стала новым богом. Но это в вашем большом мире, у нас пока здесь прежний мир – наш бог это торговля, шопинг. Потребительство. Потребляство, как его окрестили в презренной манере.
Как так, спрашиваю, это ж Обезбольск, столица русского православия, а вы тут про шопинг.
– Да они знают, что я атеист, что смеюсь над их ветхозаветными сказками. И новозаветными тоже. Всё это не скрываю. Всё написано много раз. Помоложе был – и драки затевал, настолько яростно спорил. Сейчас-то кто старика колотить будет. А я-то ещё могу палкой огреть, – засмеялся он, сжимая трость. – Видишь ли, люди сами выдумывают себе богов. Не так выдумывают – как мы книги, долго, детально, сознательно. А так – как дети выдумывают свои страхи. Они перерастают из одних в другие. Православный бог – старый, он скучный. Но он хороший, он полезный, он учит людей уважать друг друга, не обижать без надобности, он пытается немного усмирить звериное нутро, которое нам в довесок к мозгу идёт. Но делает это через страх смерти. То есть тоже через звериное по большому счету. Ещё был красный бог – очень недолго, он отрицал любую метафизику, но при этом требовал всю жизнь посвящать абсурдным ритуалам в свою честь. И брал налог твоим телом, твоим же мясом. У него тоже были хорошие черты, но… это был злой бог, лукавый, он прятался за лицами реальных вождей, ломал старое, а новое не успевал возводить, поэтому люди не успевали за ним. Разрушали они куда быстрей, чем сами успевали созидать что-то взамен… Это был бог войны, хотя сам говорил, что он бог будущего, бог прогресса.
Он медленно перевёл на меня взгляд.
– А потом к нам пришел новый бог – роскошь и нега, безудержное потребление, любому доступное, хотя бы в фантазиях. Торговые центры стали новыми храмами. После месива улиц, суеты и вони, дерьма собак и грязных брызг от машин, где человек ощущает себя лишним и ничтожным существом – он попадает в чистое и одухотворённое место, где всё посвящено таинству шопинга. Как крестьянин в средних веках приходил из своей тёмной и дымной избушки в храм с бесконечно возвышенными потолками – каменное здание с картинами на стенах и дурманящим запахом – сама атмосфера его тянула в иное измерение, доказывала, что потусторонний мир существует. Так и тут – торговый центр создает особое место силы. Вместо жертвоприношений – тут сжигается молодая энергия юных аниматоров, промоутеров и торговцев, которым бы веселиться беспечно, но приходится маяться на алтаре и ждать, пока ты не ссохнешься от грусти, не превратишься в седой кусок умирающего сала. Здесь смотрят кино, потребляют священную картошку фри, трогают пальцами дары заморские – высокотехнологичные иконы с диагональю в 100 дюймов. В супермаркетах можно посетить своим языком и желудком весь мир. Свою жизненную энергию ты сначала пережигаешь на проклинаемой работе в деньги, в числа, а их уже сам бросаешь следом на алтарь потребления. И так – круг за кругом, пока жив. Великое чудо!
Старик поднял трость и медленно обвёл её краем перед собой, будто показывая – «вот это всё».
– И именно здесь – я ведь не одно десятилетие провёл здесь – именно здесь человек раскрывается похлеще, чем на исповеди. Его видно насквозь, как бы он ни маскировался под личину занятого бездельника, молодящейся бабули, стареющего авантюриста. Видно и маску, и тебя под ней. Но тут маска становится прозрачной. Сколько у тебя денег, как ты их тратишь, как ты достаешь карточку, суетно или спокойно, смотришь ли на цену товара, откладываешь дорогое или берешь только его не глядя, ругаешься на жену или клянчишь у мамки мороженое – каждая деталь рисует тебя выпукло и чётко. Твои пристрастия в йогурте или хлебе говорят о тебе больше, чем ты сам можешь поведать за час пересказа своей жизни на смертном одре, стоптаны ли ботинки, какого цвета носки, часто ли ты стремительно подковыриваешь ноздрю и якобы тайком поправляешь трусы, брезгливо ли проходишь рядом с бедняками… Всё мне было видно, а меня не замечал почти никто.
Валентинов достал платок, обмакнул мокрые глаза, которые у него просто слезились, но выглядело то скорей как проявление мировой скорби.
– Простой охранник он подобен однозадачному роботу – чтоб не украли. Для него весь мир уже давно поделен, он смотрит лишь по внешним признакам, пара-тройка стереотипов, обмани их – и ты можешь стащить хоть пуд овощей под курткой. Я же видел людей насквозь, и хочу сказать, что воруют немногие. Их было бы больше – но они боятся. Даже не наказания, а позора, клейма ворюги. А кто не боится клейма – тот и ворует. Или от скуки – такое тоже бывает. Редко и от голода. Кто от голода – я таких старался не трогать. Отводил в сторонку, денег давал. Просил не воровать без надобности, а ко мне приходить сразу за едой…
Дед, видимо, начал повторять одну из своих книг.
Я, правда, ни одной не читал. Может, когда-то давно пробовал, не помню. Но понял, что не могу.
Мне они казались страшно длинными, затянутыми, с кучей ненужных подробностей, цвет ногтей, фактура котлеты, длина макарон, цвет кубиков в детстве, хруст свежевыпавшего январского снега под ногами и под колёсами. Ещё хуже – разные сложные детали, сквозные символические образы, которые торчат посреди истории, но твоих знаний не хватает, чтобы понять – зачем. А убери эти узоры – останутся простые и жизненные истории. Не слишком мудреные, не особо остросюжетные, но именно что из жизни. Это я даже не в «Шорте» читал, а в одном из видеообзоров глядел. В нынешнем мире они переводят с языка древних на современный. И экономят кучу времени.
Да, я знаю, что любой перевод хромает. Перескажите мне тут «Евгения Онегина», убрав глубину и лаконичность, ссылки на эпоху и энциклопедичность, получится просто байка про горячую молодую кровь и понты в антураже раннего стимпанка, и с однозарядными пистолетами. Но разве мы также не выжигаем суть из других старых книг, из той же Библии, «Божественной комедии», «Энеиды», «Одиссеи», «Беовульфа» и приключений Гильгамеша? Мы разве знаем контекст эпохи, владеем исходным языком настолько, чтобы понимать нюансы языка и отсылки? Но многослойная фильтрация всё же не мешает ценить пересказанных текстов. Не стесняюсь признать – но это тоже не моя мысль, она всё от того же обзорщика.
Я не вижу в переводах и пересказах ничего плохого. Даже сейчас – любое новое произведение ты создаешь с оглядкой на то, что каждая знакомая сцена или какая-то отсылка будут запускать в голове читателя механизм по краткому пересказу. Бендер и храм спаса на картошке. Видите! Тварь я дрожащая… Как ныне сбирается вещий Олег… Но разве мимолетный, подобный пуле, пролет сюжета – не является ли он и тут неким пересказом, точней кодом для его запуска?
Валентинов закончил говорить, видимо, заметив, что я погрузился в свои раздумья.
– Вы сказали, что кого-то искали. Не своего ли друга часом, Марка Антоновича?
Я похолодел. Про Вергилина старику-писателю я ничего не говорил. Но тайная встреча была именно с ним.
– Да, ищу. Только приехал, правда, с минуты на минуту должны увидеться. Вы знакомы?
– Был знаком. К сожалению, молодой человек, наш друг уже покоится с миром.
– То есть как? Что вы имеете в виду? – странное, сюрреалистичное ощущение, будто бы писатель дернул ниточку моей жизни и вплёл в свою историю, в какую-то новую книгу, которая только пишется.
– Его нет в живых, – спокойно констатировал Валентинов.
– Да не может… Откуда вы знаете? – я встал.
– Утром в новостях по радио говорили. Убил его кто-то утром. Прямо на территории нашего Кремля. Скверная история.
Во рту у меня резко пересохло. Пространство из скучно-мягкого и бесконечно комфортного стало резким, стеклянным, острым и опасным. Из интеллектуальной атмосферы тонких смыслов я перенёсся в место, где за каждым углом мерещился убийца с холодной сталью в руке. И собирался проверить её остроту на твоей шее.
ИНТЕРМЕДИЯ 14 – 1 \\ АСТРОНОМИЧЕСКИЙ АБСУРД
«Десятое посадочное место после восьмого – это не абсурд. У меня своеобразное восприятие чисел… Напоминает одну историю.
Был такой учёный, по фамилии Козырев, другие планеты изучал. Его арестовали. А потом и других астрономов арестовывали. В 30-х ещё. Почти сто лет назад. Обвиняли в троцкизме, связях с западом, подготовках терактов. Самого Козырева заодно обвинили в том, чтобы он хотел реку Волгу пусть на запад. Козырев смеялся над таким бредом.
Дали без шуток десять лет лет, отправили в Норильлаг – это ещё дальше на север отсюда. И когда там после войны случился бунт, всё разрушили, друг друга перебили, то он тоже там под горячую руку попал…
Мораль? Морали нет. Тебе кажется абсурдным наш мир. А мне кажется абсурдным тот, где децимацию устраивают для профилактики».
\\ Пожилой мужчина рядом с кассой речпорта.
ИНТЕРМЕДИЯ 14 – 2 \\ РЕЧНЫЕ СТРАХИ
«Вариантов было несколько, я все и не знаю. В итоге выбрали тот, где одна супер-плотина. Её хоть и дороже строить, но зато легче контролировать.
Другой был вариант, даже целая пачка вариантов, это каскад – и дальше по Оби, и на притоках типа Иртыша и Ваха. Там плотины поменьше, зоны затопления тоже, и выработка суммарно больше. Вплоть до… как он там сейчас называется… до Новотатищевска воду собирались поднять. Чтобы его сделать портовым городом и соединиться с волжским бассейном… Проблема была не только в деньгах. Но и в том, что получалось на сотни километров разбросанное хозяйство. А крепкого государства нет, как тут всё контролировать?
Решили, что пусть будет всего одна, но большая плотина. А там при желании можно и достроить выше по течению ещё парочку. И даже избыток воды в Среднюю Азию отправлять.
Чего тут до сих пор и боятся – что понижения, что повышения уровня. Всё беда будет, говорят. Ну, и слухи эти, конечно, что как японцы забрали и загадили Байкал под производство водорода, так и китайцы хотят море Хард слить туда, на юг, где у них суховеи»
\\ Некто с разговоре с автором на теплоходе по пути в Обезбольск
ИНТЕРМЕДИЯ 14 – 3 \\ САМОЛЁТ И ДУША
«Это не история из жизни, не моя история. Придуманный пример. Просто, чтобы ты понял. Как война приходит в жизнь.
Война – это когда ты сидишь себе восьмилетним пацаном, хуже взрослого фильма ужасов, лихорадки и ободранных коленок ничего не видел в своей жизни. Сидишь себе между лесом и полем, развлекаешься, жизнь бесконечна как небо над головой, мастеришь рогатку, лупишь по шишкам.
И тут рядом падает самолёт. Хорошо, если тебя не задевает. Но – поле перепахано, комбайн раскурочен, куски плоти разбросаны, керосиновая вонь кругом, жар горячего металла. И у тебя появляется вечный страх, огромный страх навсегда. Что теперь любая прогулка вдали от дома или даже внутри дома, да вообще где бы то ни было – в любой момент времени и пространства теперь могут превратиться в огненно-стонущий ад. Рухнувший внезапно с небес.
И ты хоть остался без царапины – но уже в своей душе ты инвалид, покалеченный человек».
\\ Чокан в разговоре с автором между Ленинотуринском и Обезбольском
ИНТЕРМЕДИЯ 14 – 4 \\ ПРОЯВИВШИЙСЯ УЗОР
«Меня самого иногда интересует – почему я избрал такой путь, стал писателем? Что движет мной, откуда такой интерес? Нет, это не одно только тщеславие. Всё моё творчество – не плевок в вечность, не для славы я складываю слова в истории. Они – лишь форма тех же фигур, что задумчиво рисуют дети, только чуть более хитроумная. Как линии на песке, следы на снегу, круги на воде. Их все-все-все когда-то бесследно сотрёт время. Через секунды или века. И я сложил всю свою жизнь в крохотный узор слов. И моя жизнь – небольшой завиток реальности, крохотная изморозь на стекле вечности, проявившаяся на несколько моментов и снова исчезнувшая».
\\ Из какого-то эссе Валентинова, первая всплывшяя цитата в поиске.
15. КИБЕР-ПАСТЫРИ
Моё недоумение длилось совсем недолго.
– Вы родственник, друг, коллега? – услышал я за спиной. – Господину Вергилину кем приходитесь?
Поворачиваюсь – стоят ребята в рясах. Двое. С крестами. Русобородые. Страшно похожие. Один повыше и постарше, другой пониже и помладше. Успокаивать будут?
– Коллега. – секунду размыслив, ответил я. – У меня с ним встреча должна была состояться.
– А по какому поводу встреча? Простите нас за излишнее усердие в вопросах… – спрашивает низкий.
– Вы кто? Что вам нужно? – спрашиваю.
– Мы… следим за православным правопорядком.
– Право… право… Полиция?
– Нет, полиция – это у мирских граждан. Мы же в силу своих скромных… – мнётся тот, что меньше.
– Да, полиция, полиция! – говорит второй. – Вы должны пойти с нами.
– Это арест? – начинаю я слегка сопротивляться.
– Нет, попытка защитить вас.
– Григорий, это настоящие… полицейские или всё-таки ряженые? – я обратился к безучастному писателю.
– Эти? Монахи настоящие, давно их знаю. Они хорошие ребята. – дед ненадолго вынырнул из своего безмятежного мира, чтобы снова туда вернуться, созерцая редких прохожих с большим интересом, чем происходящий перед его глазами… беспредел?
Дальше последовал тупой и короткий диалог из которого стало ясно, что никто и ничего не понимает, но на всякий случай лучше запереться в их кибер-келье. И найти убийцу. Кибер-келья, кстати, в том же торговом центре оказалась.
Пока шли – присоединились ещё двое в рясах, рыжебородый и чернобородый. Эта пара новых лиц осталась в коридоре у входа. Если бородатых монахов в рясах будет становиться всё больше – то я уже начну путаться. Особенно в том, как их называть про себя. С людьми в униформе постоянно такая беда.
– Убийцу будем искать в запертой комнате? – спрашиваю первых двух, когда мы зашли в помещение.
Шутку они не поняли. Или не услышали. Пустая комнатка – пара скамей, да вешалка на стене. Даже окон нет, только еле заметное окошко вентиляции. Потолок красиво и равномерно светится. Необычно.
– Погнали. – сказал старший, – Вы, кстати, можете всё снимать на видео, это приветствуется.
Стены преобразились – и стали огромными мониторами.
– Вы – вне подозрений. Мы знаем, что вы всё утро провели в гостинице. Начнём. – говорит монах повыше.
Они сели на скамьи и начали, гипнотически перешептываясь и размахивая руками в огментированных перчатках, просеивать огромные массивы информации. Таблицы. Логи. Видео с наружных камер. Файлы, цифры, буквы, данные, данные, поток, водопад данных.
– Убийство на территории храма. Три ножевых в спину. Удары грамотные, два в артерию, один в сердце. Все три – смертельные. Очень быстро. Место и подходы камерами не просматриваются. В ближайшей отслеживаемой зоне – точней зонах – почти тысяча подозреваемых за полчаса. Возможно, убийца вышел и позже. – пока ведёт старший.
Жонглирование данными превратилось в импровизированный хореографический номер.
– Следы. Отпечатков нет. ДНК-образцов нет. Коммуникаторы убитого пусты. Ценности не тронуты. Документов при себе нет. – старший продолжал говорить в воздух.
– Мотивы какие могут быть? – поворачивается младший ко мне с вопросом.
– Я… не знаю, – теряюсь. Так ляпнешь лишнее, и мозги выгорят тут же. – Он был что-то вроде проводника. Обещал мне устроить выход… маршрут к плотине.
– К плотине? Зачем?
– Это тот видеоблогер, я тебе говорил. – не глядя на меня комментирует старший
– Тогда ясно. Сложно с мотивами. Посмотри пока возможные зацепки на месте, я его пробью.
Минутная тишина. Махи руками. На экранах мельтешение.
– Судя по всему, Вергилин работал на ребят, которые были связаны с людьми плотины. Но это очень косвенно и не очень… официально. След весьма слабый. Но есть. Дальше. Разведён. 49 лет. Речные туры. Историческая деятельность. Видеоблог. Мелкая торговля. Следов контрабандистской активности нет. Воевал, имеет ранения. Внутренних огментов нет. Православный. – перечислял младший. Эта часть мне показалась несколько наигранной, явно ведь заранее информацию собрали.
И потом повисла пауза. Они оба уставились на меня.
– Что такое? – спрашиваю.
– Нам нужна подсказка, наводка, улика, намёк. – сказал младший. – От вас.
– Вы про него за минуту больше рассказали раз в десятб больше, чем я вообще про него знал, – говорю, – Я его только как историка-блогера воспринимал. Хотя… Он же не был православным. Как учёный – он был агностиком, может атеистом. Но точно не православным. Почему вы так решили?
– Стоп! Стоп! У него был кибер-крест. Я лично фотографировал среди личных вещей. – вышел из задумчивости старший.
– Да. Но он его купил утром того же дня и не успел ещё активировать. Значит, не православный, возможно. Точно! – поддержал младший.
Старший сказал громко «ха!» и хлопнул в ладоши.
– Что тут хорошего? – спросил я. Я достал маленькую кулачковую тревел-камеру как раз для таких суетных случаев – и снимал происходящее. Может и пригодится.
– Неактивированный крест кеширует все голоса вокруг в ожидании нужного вокального слепка, они по кругу пишутся и стираются.
– Да, программы привязки. Гениально! – сказал младший.
– Крест? Кеширует?
– Ну да, он же считает молитвы, сбрасывает рекомендации по их выбору на приложение, следит за трапезами во время поста, учит носителя избегать опасных и злачных мест. – будто по буклету зачитал старший.
– Это мастхэв для всех истинно православных! – у младшего были свои буклеты.
– Сырые данные есть. На момент убийства…
Раздался какой-то полустон-полурык. На экране запульсировала частотная диаграмма.
– Есть слепок голоса.
– Запускаю протокол поиска по другим крестам.
Младший откинулся и растёр глаза, цифры бежали по экрану.
– Если убийца в течение часа до или после использовал свой голос не дальше чем в трёх метрах от креста – данные фиксируются. В рамках оперативного антикриминального протокола мы можем их использовать для поиска подозреваемого. – он повернулся ко мне и объяснял, пока система сканировала данные.
– Зачем вы мне это рассказываете?
– Вы же блогер… – и тут же переключился обратно, – Ох ты! Пять меток.
На карте монастырского комплекса появились метки с таймингом. Мелкие картинки с камер наблюдения, где нейросеть выкидывала из подозреваемых людей, опознавая их лица и помечая зелёным. Появился красный, на другом экране, на третьем. Картинка увеличилась. Это был рыжебородый. Тот самый монах, который присоединился к нам по пути сюда, и который сейчас стоял снаружи. Только на экране – в гражданской одежде, тёмных очках, так сразу и не признать.
– Чёрт побери! – сказал младший и на секунду осёкся. – Прости, господи. Но как так?
Он был в ступоре.
– Ребят, я вам тут зачем нужен? – спросил я.
Старший обернулся, и долго-долго, будто сквозь меня, уставился куда-то между горлом и солнечным сплетением. Потом поднял глаза и будто вернулся обратно в кибер-келью. Медленно, медленно заговорил, будто продолжая думать о чём-то своём.
– Вы блогер. Почти журналист. Мы хотели показать свою открытость. Убийство – это очень плохо для нашего города, плохо для дел, плохо для репутации. Как бы цинично не звучало – но только поток прибыли от туризма позволяет нам оплачивать берегоукрепительные работы. Когда вода поднялась – то Кремль оказался под угрозой. Так совпало, что все наши верования и намерения имеют как рациональную, так и духовную цель… Кстати!
Он отвернулся и снова начал разбрасывать по стенам десятки окон с разной информацией. Младший вышел из ступора.
– Язычник. Обманул нас. Втёрся в доверие. Но убил зачем? Слишком хладнокровно для импульсивного поведения…
Они подняли досье на рыжебородого подозреваемого. Славослав Миромир – так его звали. Родился здесь, потом уехал учиться в Северную Европу, ведению рыбохозяйства. За два года стал язычником, примкнул к полукриминальным нео-викингам в околохакерских кругах. Попал в тюрьму за мелкую кражу данных, год отсидел в Великоскандинавии, после чего был экстрадирован обратно в Обезбольск. Несколько месяцев не проявлял активности. Судя по кэшам соцсетей (позже посты удалены) – много пил, находился в депрессии, безуспешно искал работу в Зергуте, набирался храбрости утопиться. Потом прибился к одному из монастырей в окрестностях Абалака, вошёл в чёрное монашество, по спортивной линии вошёл в число гард-монахов, что-то вроде местной туристической полиции. Следил за порядком. Ничем себя не порочил с того момента, как переступил порог монастыря. С убитым не был знаком. Ближайшие связи в пределах полного незнакомства – через четыре рукопожатия. Причём достаточно холодные.
– Мотив неясный. Но нет и алиби. И сомнений тоже нет.
Они выключили экраны, кибер-келья снова стала средневековой тесной комнаткой. Открыли тяжёлую дверь.
– Где Славослав? – спрашивают второго.
– До ветру…
Какой же я идиот, дебил и придурок!..
…Его поймали на берегу, когда он пытался завести лодочный мотор. Достал нож. Обездвижили. Арестовали. Огромный камень и верёвка на борту. Больше ничего.
По окончании бешеного марафона я присел на траву, прямо на берегу. Мокрый от пота, проверил свою камеру, с которой бегал последний час. Карты памяти в ней не было. Вся моя возня оказалась пустой. Никакого постороннего зла – только собственная невнимательность.
Поэтому я её и записываю сюда. Чтобы стыд саднил сильней. Какой футаж пропал!