Нейтан Баллингруд
Странность
6
Тем вечером закусочная «Матушка Земля» снова открыла свои двери. Но клиентов почти не было. С одной стороны, это стало облегчением; мне не хотелось отвечать на их расспросы, а брошенное Дотти обвинение заставило меня гадать, сколько еще жителей Нью-Галвестона скрывают те же самые подозрения. Но, с другой стороны, мне было больно видеть, как мало людей пришло нас поддержать. Я всегда была неколебимо уверена в том, что сильное чувство причастности к коллективу служило фундаментом нашей жизни на Марсе. В особенности после начала Тишины. Мы ведь вполне могли оказаться последними выжившими людьми. Хоть в то время я и не смогла бы выразить это словами, я ощущала, что люди отходят от идеи общности и закрываются в своих личных мирках.
Меня преследовали слова мистера Шенка:
«Вам придется привыкнуть к разочарованию, юная мисс Крисп».
Пустая «Матушка Земля» казалась мне знаком моральной победы мистера Шенка. Как будто весь город встал на его сторону, а не на мою.
Но кое-кто из постоянных клиентов к нам все же заглянул, и не только они. Пришла вдова Кесслер и заняла столик в углу. Она жила в Дигтауне; путь оттуда был для пожилой женщины непростым, особенно после наступления темноты, но у вдовы была лошадь и куртка с обогревом, поэтому она справлялась. Агата Кесслер была женой Захарии Кесслера, партнера в «Горнопромышленной компании Теллера». Они входили в число первых официальных граждан Нью-Галвестона, хоть и жили в Дигтауне, контролируя его развитие и добычу Странности. Захария погиб при обрушении шахты несколько лет назад, и Агата осталась комендантом шахты, хотя должность ее была, по сути, церемониальной. Теперь ее называли вдовой, очевидно по ее собственному желанию. Тело Захарии так и не нашли, и ходили слухи, что она держит его у себя в подвале, рядом с грибной фермой, и каждую ночь спускается туда, чтобы с ним разговаривать. Ее глаза точно так же светились зеленым, как и у всех жителей Дигтауна, но, что бы там ни мололи злые языки, мы видели ее так часто, что это казалось нам просто интересной особенностью, а не чем-то зловещим.
Вдова любила сидеть за этим столиком с горячим чаем и лимонными дольками и смотреть, как наступает марсианский вечер и высокое розовое небо приобретает цвет кровоподтека. Она следила, как зажигались огни в окружавших нас модулях, и однажды призналась мне, что наслаждается неоновым мерцанием нашей вывески, моргавшей розовым и синим в гаснущем свете. Сияние Нью-Галвестона в огромной пустыне было очень слабым, и ночь, распускавшаяся над нами, была темнее всего, что кто-либо видел на Земле. Если что-то и поможет нашей закусочной, думала я, так это лелеемое нами ощущение общего человеческого тепла. Никто не был лучшим подтверждением тоски по нему, чем вдова Кесслер, которая редко вступала в беседы, но при этом, похоже, все равно в нас нуждалась.
Еще одним постоянным клиентом был Артур Льюис, отец Бренды. Этого высокого и угловатого чернокожего мужчину любили за его непринужденную манеру общения и потому, что он работал возчиком, перевозил товары между Нью-Галвестоном, Дигтауном и Броулис-Кроссингом. Видимо, так он и накапливал самую разную информацию и сплетни, часть которых разносил по городу, а часть пересказывал только своей жене, когда думал, что Бренда крепко спит.
Мистеру Льюису, как и многим беднякам, прилетевшим на Марс, не выделили собственного модуля, поэтому он с семьей поселился в стремительно растущем массиве маленьких, построенных вручную домов, возникшем с южной стороны города, где почва была непригодна для земледелия и выпаса скота. Те из нас, кто продолжал жить в серебристых модулях, называли этот район Корнями, и это имя было одобрено правительством как знак того, что Нью-Галвестон все сильнее укрепляется на планете. Это было что-то вроде нашего собственного миниатюрного Дигтауна.
Тем вечером мистер Льюис заговорил со мной, когда я поставила перед ним тарелку:
– Ты как, Анабель?
– Нормально, – ответила я. И подумала, не рассказала ли ему Бренда, как я сбежала из школы, и не пожалуется ли он папе.
– Бывает очень страшно, когда в тебя целятся из револьвера.
– Я не боялась, – сказала я.
– Правда?
– Это весь остальной город боится. – Я вспомнила, что Бренда назвала мне имя женщины, сопровождавшей Сайласа. Салли Милквуд. Мне хотелось бросить это имя на стол перед мистером Льюисом и посмотреть, как он отреагирует. Но я придержала язык.
Он поворошил вилкой капусту и сказал:
– Что ж, может быть, ты и права. Но, возможно, боится он не того, о чем ты думаешь.
– Как скажете, мистер Льюис, – ответила я и оставила его наедине с едой. У меня не было настроения слушать демагогию взрослого мира. Никто не умеет придумывать оправдания собственной несостоятельности быстрее взрослых. Я поклялась себе никогда не попадаться в эту ловушку.
А еще к нам заглянули шахтеры из Дигтауна. Тем вечером их было трое. Они заняли столик у окна, их голоса были грубыми и громкими. Шахтеры стали в закусочной редкими гостями с тех пор, как прекратились рейсы на Землю. Так скоро после ограбления, которое слухи связывали с Дигтауном, их присутствие казалось зловещим.
Других клиентов было хорошо если полдюжины. Дела шли вяло. Папа тихо трудился за стойкой вместе с Ватсоном, неловко поддерживал беседу, если ее заводили клиенты, но по большей части молчал. От него словно бы исходил запах обреченности; может быть, поэтому в тот вечер люди к нам и не заглядывали. Они избегали «Матушку Землю», как избегают смертельно больных.
Пока папа обжаривал лук на гридле, я рассказала ему о том, что прогуляла половину уроков; мне хотелось, чтобы он услышал об этом от меня, а не от мистера Льюиса или какого-нибудь другого сплетника.
– Мне не понравилось, о чем болтали Бренда и Дотти. Бренда говорит, что женщину, которая к нам вломилась, зовут Салли Милквуд. Говорит, она возчица, как отец Бренды, но ездит дальше, чем он. Я думала, дальше ничего и нет. Это правда?
Он ничего не ответил.
– Если мы знаем, как ее зовут, почему шериф не поедет и не арестует ее?
– Все не так просто, милая.
– Нет, просто. Он – шериф, она – преступница. Ничего проще и быть не может!
Папа продолжил молча переворачивать лук на гридле.
– Это еще не все. Дотти говорит, ее родители считают, что мы врем. Якобы нас и не ограбили вовсе, а мы просто так сказали, чтобы спрятать еду. Почему они так говорят?
Он опять ничего не ответил.
– Поэтому я и сбежала.
– Откуда сбежала?
– Из школы. Из-за этого я сбежала из школы.
– Что ты сделала? – он уставился на меня в очевидном замешательстве.
– Ты что, меня не слушаешь?
Папа отложил лопатку. Вокруг него колыхался дымок от жарящегося лука.
– Расскажи мне еще раз.
– Забудь. – Я вышла из-за стойки. Я ждала, что он велит мне вернуться, но не дождалась. Вместо этого я снова услышала, как лопатка скребет по металлу, а потом громкий треск, когда папа бросил что-то во фритюрницу.
Я спорила сама с собой о том, стоит ли рассказывать ему о моем настоящем проступке. Если бы он спросил меня, куда я сбежала, я бы, наверное, призналась. Я не могла объяснить, почему мне захотелось побывать на корабле Джо Райли или что я вынесла из этого опыта. Я провела в наблюдательном зале все оставшееся время уроков, просто глядя на то, как ветер гоняет песок по пустыне. Это был тот же самый скучный кусок земли, на который я смотрела с пяти лет, с тем же самым громадным кратером, но из этого окна он выглядел иначе. Я смогла увидеть его таким, каким, должно быть, видели его мои родители, таким, каким я не могла его увидеть, когда мы сюда прилетели, потому что была слишком мала: местом, полным величия, местом, полным тайн. Мама говорила мне, что раньше Марс становился местом действия экстравагантных литературных фантазий, что люди с разгоряченным воображением выдумывали существовавшие здесь инопланетные культуры и погибшие цивилизации. Я знала, что хочу прочитать эти книги, и, возможно, именно тогда впервые задумалась о том, чтобы написать свою. Глядя в это окно, я почти видела тот Марс. Я до сих пор хотела увидеть тот Марс вместо уродливого и злобного, на котором была вынуждена жить.
– Девочка!
Один из шахтеров поднял чашку. Он сидел с парой своих приятелей, и глаза их сверкали той пугающей зеленью, которая появляется под воздействием Странности. Красная пыль навечно въелась в морщины их лиц и складки их одежды. Сколько бы они ни отряхивались перед тем, как войти в закусочную, после них все равно оставалась грязь. Некоторые сиденья навсегда поменяли цвет из-за того, что на них сидели шахтеры.
Я подошла к нему с кофейником и наполнила чашку.
– Когда он закончится?
Я взглянула на кофейник, который был полон на три четверти.
– Осталось еще много, – ответила я.
– Нет, девочка. Я имею в виду совсем. Как скоро мы не сможем пить кофе?
Его вопрос показался мне нелепым.
– Мы растим кофе в теплице. Он не кончится.
Шахтер выпил половину чашки одним глотком, отставил ее и жестом велел мне долить еще.
– Но он не такой, как земной кофе. Его не растят на земной почве под жарким солнцем маленькие коричневые человечки. Сдается мне, скоро он будет стоить очень дорого. Но не сомневаюсь, что у тебя с твоим папашей он не закончится. Готов поспорить, те «грабители» забрали с собой солидный запас, да? Умные, наверное. – Его взгляд – всего на мгновение – перескочил с меня на дверь нашей подсобки. А потом снова вернулся ко мне. – Давай, девочка, доливай.
Я подчинилась, охваченная внезапным страхом.
«Он с ними заодно, – подумала я. – Они вернулись, чтобы ограбить нас снова, и насмехаются над нами».
Мне хотелось выплеснуть кофе шахтеру в лицо и разбить кофейник ему об голову. Когда я наполняла его чашку, мои руки дрожали и я пролила несколько капель на стол.
Шахтер провел по ним пальцем и засунул его в рот. Взглянул на меня и улыбнулся.
– Осторожнее, девочка. Не трать его попусту.
– Хотите еще чего-нибудь? – Я ненавидела себя за этот вопрос. Мне казалось, будто, задавая его, я предлагаю шахтеру закусочную, собственного отца, себя саму. Как будто он ввалился сюда и плюнул на пол, а я предложила ему плюнуть еще и на стойку.
Но шахтер со мной закончил. Он повернулся к своим приятелям.
– Нет. Можешь идти.
– У нас есть винтовка, – сказала я. Адреналин у меня крови зашкаливал, все тело тряслось. В щеках и позади глаз нарастал жар.
Это привлекло его внимание. Он снова посмотрел на меня и спросил:
– И зачем же ты мне об этом рассказываешь?
– Чтобы вы знали, – ответила я. Услышала дрожь в своем голосе и придушила ее.
– Ну ладно, – сказал он. – Теперь я знаю. А сейчас уходи и оставь меня в покое, пока я не велел твоему папочке надрать твой маленький зад.
Один из его друзей наконец-то подал голос:
– Чарли, перестань. Полегче.
– Не указывай мне.
– Надеюсь, ты к нам еще зайдешь, – сказала я. Моим голосом словно говорил кто-то другой. Я была над ним не властна. – Подонок. Надеюсь, ты к нам еще зайдешь, чтобы я могла всадить пулю меж твоих уродских зубов.
Он рванулся ко мне и попытался схватить – зубы оскалены, лицо искажено яростью. Я развернулась и бросилась прочь. Не помню, кричала ли я. Наверное, да. Но точно помню, как закусочная взорвалась воплями, помню шум борьбы. Я обернулась у стойки, за которой стоял в грязном фартуке мой отец, разинув рот и сжимая в руке лопатку, словно странное подношение какому-то богу, и увидела, как трое мужчин повалили Чарли на пол. С двумя из них он сидел за столиком; третьим оказался Артур Льюис.
Другие несколько посетителей «Матушки Земли» остались сидеть где сидели в потрясенном молчании. Только вдова Кесслер как ни в чем не бывало продолжала есть, и звон ее вилки был безумным контрапунктом обычной жизни к шуму схватки.
Наконец шахтеру позволили подняться на ноги; приятели подхватили его под руки и повели к двери. Артур отошел в сторону, его грудь тяжело вздымалась.
– Вам надо задать этой девчонке хорошенькую взбучку! – крикнул шахтер.
– Заткни пасть, – ответил ему Артур.
– Подожди-ка, шеф, – заговорил другой шахтер. – Девчонка нахамила Чарли.
– Верно! Оскорбила меня прямо в лицо. Застрелить меня грозилась, черт подери! Она психованная.
– Уведите его отсюда, ребята, – велел Артур.
Тогда-то я это и сказала. Они могли просто уйти, и тогда всего остального не случилось бы. История завершилась бы этой неприятной кодой. Но Сайлас не расплатился. Он только отобрал. А теперь и эти люди хотели что-то у нас отобрать. Я не могла этого допустить. Снова.
– Он еще должен нам деньги за свой ужин! Вы все должны!
Я почувствовала на плече папину руку.
– Анабель, – сказал он. В его голосе слышался гнев.
Я в отчаянии обернулась к нему.
– Но…
– Замолчи.
Он обошел меня, направившись к шахтерам, и встал между нами.
Приятели отпустили Чарли, и он устроил спектакль, поправляя куртку и приводя в порядок свою попранную честь. Пыль окутала его, как облако удушливого газа.
– Хочешь получить свои деньги – приходи в Дигтаун, – заявил он, глядя на папу. – Я покажу тебе, что такое настоящая взбучка. Может быть, ты принесешь этот урок домой.
– Хочешь поговорить об уроках? – спросил папа. Лишь теперь я заметила чугунную сковороду, которую он держал в опущенной правой руке, прижимая к боку, словно стыдился того, что она у него есть, и только теперь набрался смелости в этом признаться. – Вот тебе урок.
Он неловко замахнулся сковородой, и Чарли вскинул руку, чтобы отразить удар. Сковорода переломила его лучевую кость, точно большую палку. Это изменило траекторию удара, и папа потерял равновесие; сковорода выскользнула из его пальцев и полетела через зал. Она приземлилась с жутким грохотом у ног клиентки, которая в последний момент с перепуганным визгом отдернула носки туфель с ее пути.
На мгновение вся Вселенная словно застыла: Чарли с раззявленным ртом уставился на руку, изогнутую под едва заметным, но жутким новым углом; папа балансировал на одной ноге, вытянув вторую назад и раскинув руки, чтобы не упасть, и мышцы его лица складывались в гримасу гнева или страха; все прочие расположились вокруг нас в позах комического безразличия или преувеличенного испуга, словно нарисованные зрители боксерского матча.
А потом это мгновение обрушилось в хаос.
Чарли завопил. Это был долгий, безумный звук: чистейшая несдержанная боль. Он отшатнулся, и один из приятелей ухватил его за плечо. Второй бросился на папу, который теперь упирался в пол кончиками пальцев, пытаясь удержаться на ногах. Он скалил зубы, и я не узнавала того, кем он стал в этот момент. Папа завершил свое падение, ударившись лицом об пол.
Я не думала. Я ударила бегущего к папе шахтера кофейником в лицо, разбив стекло об его нос и окатив его горячим потоком исходящего паром кофе. Он не издал ни звука. Просто упал на колени, прижав дрожащую скрюченную руку к дымящемуся лицу. Другой рукой он потянулся ко мне и вцепился в юбку.
Но папа уже успел подобрать сковородку и с силой и уверенностью бейсболиста обрушил ее на голову шахтера; тот повалился на пол и отпустил меня. Я смотрела на него, ожидая, когда он снова зашевелится. Он не шевелился.
Я услышала раздающиеся вокруг меня голоса, как будто они вторглись в мой сон. Те несколько клиентов, что у нас остались, не вставали с мест, слишком упрямые или слишком напуганные, чтобы двигаться. Артур попытался скрутить третьего шахтера, но тот оттолкнул его и уронил, потом схватил Чарли, все еще баюкающего сломанную руку, и выволок его за дверь, в ночь. Кто-то всхлипнул. Я не знаю кто.
Мой отец так и стоял над распростертым шахтером. И смотрел на него, сжимая в руке сковороду, готовую продолжить свою ужасную работу.
– Папа? – сказала я.
Он на меня не смотрел. А когда заговорил, то обратился к Ватсону, все еще стоявшему у гридля, от которого исходила вонь горящих перцев и лука.
– Уведи ее отсюда, – приказал он.
7
Ватсон вывел меня из закусочной. Я была слишком поражена, чтобы противиться: переступая через шахтера, я едва не поскользнулась на растекавшейся под ним крови. По пути к двери моя туфля оставила на линолеуме цепочку кровавых следов.
Я шла за Ватсоном посередине дороги, ветер трепал мне волосы, ночь вырастала над нами высокими сугробами, полными звезд. Фобос истекал светом. В окне мастерской Джеремайи Шенка горела лампа. Мне подумалось, что его, возможно, порадует известие о новом бедствии.
Мы прошли мимо мастерской и направились по узкой дорожке к своему модулю. У самой двери я остановилась.
– Мы должны вернуться.
– Мисс Крисп, указание вашего отца было весьма недвусмысленным.
– А если он в беде?
– Я так не думаю. С ним мистер Льюис. Те молодые люди сбежали, а шериф наверняка уже оповещен. Опасность миновала.
Я неуверенно стояла у входа в модуль. Ватсон поднял руку и нажал на панель. Тяжелая дверь распахнулась, и автоматически включившаяся лампа пролила свое белое сияние на ржавую землю. Маме не нравился этот резкий свет; она всегда сразу же выключала его, предпочитая мягкое свечение внутренних ламп. Но с тех пор, как мама улетела, мы к ней привыкли. Теперь она казалась нам не холоднее любого фонаря. Мир внутри модуля был маленьким, и тесным, и таким, каким мы его сделали. Там была моя кровать, моя книжная полка. Неожиданно на меня навалилась такая усталость, что от одной только мысли о возвращении в закусочную на глаза навернулись слезы.
– Проходите внутрь, мисс Крисп. Вы, должно быть, замерзли.
Но что-то во мне взбунтовалось, не желая возвращаться домой без папы. Мне и так приходилось нелегко после того, как улетела мама. Вероятность, что этой ночью мне придется спать в одиночестве, ужасала меня. Мне казалось, что переступить порог – значит смириться с той ржавчиной, которая разъедает мою жизнь.
– Нет, – сказала я. – Я туда не пойду.
Ватсон, благородное создание, протестовать не стал, хотя я уверена, что все его искрящие предохранители пришли в замешательство. Он только сказал:
– Куда же мы тогда пойдем, мисс Крисп?
– Не знаю. – Я закрыла дверь и отвернулась от нее. Мы снова прошли по дорожке и повернули влево, прочь от закусочной и от самого города.
Я осознала, что возвращаюсь к посадочной площадке. Оставить Нью-Галвестон позади было словно сбросить тяжелую шубу. В ночном небе высился неосвещенный купол «Эвридики» – тьма на фоне бездны. Рядом источала теплый свет хижина мистера Райли; вместе они были последним оплотом перед пустыней, ее огромными и тихими равнинами, которые вихрились и шептали.
Ватсон не отставал от меня. Он никогда прежде не был на посадочной площадке, и мне стало интересно, почему он меня о ней не расспрашивает. Вместо этого он просто ковылял рядом, запрокинув голову и уставившись на корабль глазами, озаренными светом ламп.
Я постучалась в дверь хижины, и вскоре мистер Райли ее открыл. Я с радостью отметила, что он успел привести себя в порядок: его рубашка была чиста и заправлена в штаны, он прошелся по волосам расческой, а лицо его выглядело свежеумытым. Увидев меня, он покачал головой, но, похоже, не удивился.
– Я знал, что совершаю ошибку, – сказал он.
– Можно я сегодня переночую в блюдце?
Он уставился на меня с неподдающимся истолкованию выражением лица. Это выражение было не из тех, которые я привыкла видеть на лицах взрослых: не жалость, снисхождение или нетерпение. Он словно решал печальную и трудную задачу. Вместо ответа он сказал:
– Я как раз собирался пойти перекусить.
– У вас не получится. Закусочная закрыта.
– До сих пор?
– По другой причине. Там была драка. Мой папа ввязался в драку.
– Что? – Он перевел взгляд с меня на Ватсона, возможно, лишь теперь задавшись вопросом, почему меня сопровождает кухонный Автомат. – Что стряслось? Ты в порядке?
Я ощутила, как слезы давят мне на глаза. И вступила с ними в яростную схватку, стиснув зубы во внезапном приступе чудовищной злости. Я пыталась ответить ему, но вместо этого только стояла, безгласная, стиснув кулаки и тяжело дыша. Мистер Райли протянул руку к моему плечу, но я отшатнулась от него.
Немного подумав, он коснулся какого-то устройства на двери и опустил погрузочную рампу корабля. Внутри блюдца включился свет и прорезал синюю ночь ярким лучом.
– Заходи внутрь, – сказал мистер Райли. – Ничего там не трогай.
Мы с Ватсоном взошли по рампе. Когда мы одолели половину подъема, мистер Райли сказал:
– Ляжешь спать в одной из кают. Больше никуда не заходи. Поняла?
Я кивнула.
– Я закрою за тобой люк. Захочешь выйти – просто нажми большую оранжевую кнопку сверху. Ее не проглядишь.
– Хорошо.
– А твой папа знает, что ты здесь, Анабель?
Я помотала головой.
– Я сейчас схожу туда, хорошо? Я должен ему сказать. У меня в этом городе и так куча проблем. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь решил, что я тебя похитил.
Я только кивнула. Я не знала, как на это ответить. В тот момент мне было трудно думать о чужих проблемах.
– Если та кнопка тебе понадобится – она под маленькой клеткой. Ее просто нужно поднять.
– Я не дурочка.
Он слабо улыбнулся мне.
– Да. Я знаю.
Когда мы вошли в блюдце, рампа заскрипела, застучала и поднялась. Через несколько секунд мы уже были заперты в корабле. Это было приятное ощущение: заперты, в безопасности, в недосягаемости. Даже если бы весь Марс обратился против меня, в «Эвридике» я была бы защищена, укрыта от вреда, и под рукой у меня были бы средства для триумфального возвращения домой.
– Ты помнишь, как летал на таком, Ватсон?
– Мой личностный цилиндр перевозили в ящике. Меня активировали уже после сборки в Нью-Галвестоне. Я никогда прежде не был в блюдце.
– И как оно тебе?
Он медленно зашагал по коридору, и я последовала за ним в обшитый деревянными панелями пассажирский отсек.
– Выглядит чистым и функциональным, – сказал Ватсон. Я увидела в этом высшую похвалу – комплимент одной машины другой. И задумалась, способен ли он на зависть.
Мы прошли мимо открытой двери – с утра она была закрыта, – которая, судя по всему, вела в машинный зал. Он был просторным и грязным, воздух в нем пах маслом и химическим топливом. Большая часть механизмов оказалась разобрана: незнакомые мне детали были разбросаны по всему полу, незакрепленные провода свободно болтались, инструменты валялись в лужах масла и смазки, словно их бросили там посреди работы вместо того, чтобы почистить и убрать на место. Я ничего не знала о машинных залах летающих блюдец, но мы с папой мыли свои кухонные приборы и рабочие места, когда заканчивали готовить, и я не могла поверить, что с машинным залом положено обращаться как-то иначе. Для меня это стало очередным доказательством безалаберности Джо.
«Он прямо как папа, – подумала я. – Он сдался».
Мы задержались в театре, где от маленькой сцены в центре зала веером расходились столики. Я представила себе поющую на этой сцене женщину и ее голос, стелющийся по залу подобно дыму, представила лица глядящих на нее людей. Мне стало интересно, сидела ли мама в похожем театре по пути домой, слушала ли она земные песни, представляя себе места, которые посетит, когда прилетит туда, и вещи, которые не видела раньше, но увидит теперь.
– Тебе здесь нравится, Ватсон? Может быть, ты хотел бы повидать другие места? Землю, например?
– Мне было бы интересно взглянуть на Землю, – ответил Ватсон, и этого оказалось достаточно, чтобы оправдать клубившуюся у меня внутри боль, ту, что не имела никакого отношения к папе и шахтерам.
– Иди за мной, – сказала я. И повела его обратно тем же путем, так что в конце концов мы оказались возле уходящего вверх бокового коридора, на другой стороне которого я заметила кабину пилота. На этот раз дальняя дверь была закрыта. Мы остановились у входа в коридор, глядя на эту закрытую дверь, словно она была порталом в иной, более опасный мир.
– Вот откуда управляют кораблем, – сказала я.
– Мы должны держаться оттуда подальше.
– Я хочу заглянуть внутрь.
– Мистер Райли сказал ничего не трогать. И не заходить никуда, кроме каюты.
– Ох, только не начинай говорить как они, Ватсон. Я же не собираюсь никуда на нем улетать.
– В любом случае я с вами пойти не смогу. Я туда не помещусь. – Я готова была поклясться, что расслышала нотку досады в голосе Ватсона. Коридор и вправду был для него слишком узок; Ватсона проектировали для промышленных работ. А эта часть корабля предназначалась для людей или грациозных космических Автоматов, таких же стройных и хрупких на вид, как цветы из фольги.
Я самодовольно улыбнулась и помахала ему пальцами.
– Значит, останешься тут, – сказала я и направилась к двери. Я шла быстро, чтобы доказать Ватсону, что меня не переубедить, и вместе с тем – чтобы обогнать собственные сомнения. Его успокаивающее гудение удалялось, и к двери я подошла в тишине. Мне нравилось, что мистер Райли доверяет мне и пускает на корабль, и я не хотела провоцировать его гнев. Но я должна была увидеть кабину. Должна была увидеть единственное на Марсе место, где скрывался способ вернуться домой; где, нажав в нужном порядке кнопки и переключив тумблеры, я могла бы отправиться к маме.
Я толкнула дверь, ожидая, что та будет заперта. Она легко распахнулась.
Кабина оказалась маленькой. В ней было два мягких удобных кресла. Одно располагалось у покрытого щербинами и царапинами обзорного иллюминатора, в котором я увидела окраину Нью-Галвестона, неярко светящуюся в ночи. Другое было повернуто вправо, к обескураживающей панели управления, похожей на стену пещеры, за долгие века покрывшуюся каким-то мерцающим налетом. Казалось невероятным, что один человек может обладать всеми знаниями, необходимыми, чтобы работать с таким устрашающим количеством приборов. Глядя на них, я ощутила острый укол отчаяния. Может быть, мистер Райли не хотел возвращаться домой на корабле, потому что не знал, как. Или потому, что не мог сделать это в одиночку. Это была глупая мысль – он ведь уже прилетел на нем сюда, – но в тот момент она казалась мне вполне правдоподобной.
Я села в кресло пилота, принявшее меня с поразительной мягкостью, и запрокинула голову так, чтобы видеть ночное небо и следующие по своему маршруту луны. Фобос все еще пылал в вышине, а Деймос бледно висел с краю. Если бы не свечение города, создавалось бы впечатление, что я в космосе, тихо скольжу сквозь его чистую пустоту.
Я ненадолго задремала.
Потом что-то на периферии взгляда разбудило меня. Я выпрямилась в кресле. Одинокий огонек вспыхнул где-то в пустыне, совсем недалеко от блюдца. В стороне кратера. И немедленно погас. Я прижалась к иллюминатору так близко, как только смогла, пытаясь разобрать очертания или движение.
Должно быть, я издала какой-то негромкий звук, потому что из коридора донесся голос Ватсона:
– С вами все в порядке, мисс Крисп? Я думал, вы заснули.
– Так и было, – сказала я. И продолжила смотреть в иллюминатор. Внутри у меня что-то трепыхалось и прыгало. Я слышала, как в голове пульсирует кровь.
Огонек снова зажегся, и теперь, когда я этого ждала, я узнала в нем фонарь, хотя трудно было понять, где именно он находится. Недалеко. Он горел две или три секунды, а потом снова погас.
– Там кто-то есть, Ватсон.
– Должно быть, это мистер Райли.
– Нет. Он подает сигналы из пустыни.
Мне хотелось сказать что-то еще – но что? Что на нас готовятся напасть культисты? Что мы должны уходить с корабля? Что мы должны позвать шерифа, который в эту самую секунду, возможно, стоял в зале «Матушки Земли», решая судьбу моего отца? Но прежде, чем я смогла хоть что-то выговорить, из-под блюдца, почти из-под того самого места, где я стояла, показался Джо Райли и напугал меня так сильно, что я вскрикнула и отскочила. Он меня не услышал. Он отошел от блюдца на несколько футов и остановился; в левой руке у него висел фонарь, закрытый и темный. Джо поднял его и открыл заслонку, направив луч света прочь от города, к кратеру. Через несколько секунд он снова его закрыл и поставил у ног.
– Мисс Крисп?
– Заткнись, Ватсон.
Наконец я заметила в пустыне движение. Показались двое людей. Они стянули с лиц обогревающие маски, и я их разглядела. И зажала рот рукой. Моя кожа покрылась мурашками от страха.
Это был Сайлас со своей спутницей – той, которую, если верить Бренде, звали Салли Милквуд. Он с непринужденной самоуверенностью подошел к Джо Райли и пожал ему руку. Салли остановилась в нескольких шагах позади, скрестив руки на груди; ее взгляд прошелся по высившемуся над ними блюдцу и – я готова была в этом поклясться – по моему лицу, побледневшему и холодному, как могильная плита.
Слишком перепуганная, чтобы сбежать, я спряталась в глубине корабля. Улеглась на одну из детских коек в каюте холодных пастельных тонов, где на стене был нарисован яркий пейзаж с идеализированной марсианской фермой, за которой уходили в небо грандиозные шпили Нью-Галвестона. Это был город мечты, город серебряных башен и летающих машин, совсем не похожий на тот маленький, неказистый городишко, который я знала. Ватсона я оставила у двери.
– Никого не впускай, – приказала я.
– Я защищу вас, мисс Крисп.
Я поверила ему.
Рампа опустилась в бледно-розовый утренний свет. Сначала я отправила вниз Ватсона. Он осмотрел площадку и заверил меня, что она пуста. Я медленно спустилась, не сводя глаз с хижины Джо Райли. Занавески в ней были задернуты, дверь заперта. Ее окружал почти абсолютный покой; даже ветер не шумел. Единственные звуки доносились со стороны Нью-Галвестона, собиравшегося с силами для рабочего дня: лязг старых Автоматов, приступающих к делу, ржание лошадей, тихий шум человеческой деятельности. Но хижина и пустынный простор за ней могли с тем же успехом быть нарисованными – такими они казались безжизненными.
Мне хотелось только одного – вернуться домой к папе. Мир кренился, все соскальзывало с места. Я должна была вернуться домой и защитить то, что у меня осталось, пока еще могла его узнать.
Мы успели пройти всего несколько ярдов по направлению к городу – топот Ватсона перемалывал ровную тишину, точно камнедробилка, – когда у меня за спиной раздался крик Джо Райли.
– Анабель! Постой!
– Быстрее, Ватсон.
– Подожди минутку! Мне нужно с тобой поговорить!
Я остановилась, сама того не желая, и обернулась. Джо выскочил из хижины и несся к нам в своем обычном расхристанном виде – волосы встрепаны, грязная одежда измята. Его рубашка была расстегнута – постыдное пренебрежение приличиями. Из-за этого я возненавидела его еще сильнее, если это вообще было возможно. В нем не было ничего хорошего или заслуживающего уважения. Теперь я боялась его, теперь я ожидала, что из-за двери за его спиной вот-вот покажется Сайлас Мундт или Салли Милквуд, и от этого во мне разгорелась убийственная злоба.
Я завопила на него: бессловесная, беспомощная пуля ненависти. Это был бессильный звук. Однажды, поклялась я себе, я научусь придавать своей ненависти силу.