Нелли Хейл
Царица ночи
Он уже не проснется. Ты осталась одна.
Фая закричала громче, желая заглушить голос, и из ее глаз брызнули первые слезы, окропившие траву и шею Матвея. Теперь ее, казалось, тянули во все стороны, били по бокам, и его рубашка начала трещать. Фая со всхлипом ухватилась за нее крепче, зная, что если отпустит, то боль захлестнет ее целиком и она уже не сможет сопротивляться. Она не знала, сколько времени провела так, из последних сил цепляясь за Матвея, пока не почувствовала сильный удар в затылок и перед глазами посреди хаоса из криков не вспыхнула болью белизна. Всего на мгновение ее предательские пальцы разжались, и Фая поняла, что ее тащат за волосы и рубаху куда-то прочь. Затекшие ноги отказывались слушаться, и, пока перед глазами плясали разноцветные точки, она брыкалась и вслепую махала руками, надеясь освободиться.
Щеку и губы вдруг обожгла боль, и Фая захлебнулась от крика, ударив кулаком в ответ, но промахнулась. Она не понимала, где находится, далеко ли от реки, но слабый запах тины подсказал ей, что берег был совсем рядом. Чьи-то ногти впились ей в голову, заставляя поднять взгляд, и она вдруг неожиданно четко увидела перед собой залитое слезами и искаженное яростью лицо Варвары.
– Змеиное отродье, проклятая ведьма, – шипела она. В ее карих глазах не было и следа тепла, которым отличался Матвей. – Искала невинные души для своих черных дел. Приворожила моего сына, чтобы забрать его жизнь.
Фая попыталась покачать головой, но в затылке тут же вспыхнула боль.
– Думала обмануть нас, притворяясь человеком?
– Небось и собственную мать так же убила, дрянь, – рявкнул кто-то справа. – Оттуда и веснушки.
За спиной Варвары собрались жители деревни, многие из которых еще этим утром улыбались и приветливо кивали Фае. Сейчас на их лицах были написаны ужас и отвращение. Марфы нигде не было видно.
– Что там? – громко спросила Варвара, глядя куда-то ей за спину. Ее грубый голос изменился: теперь в нем звучала надежда. Матвей. Фая тоже попыталась обернуться, но Варвара держала ее слишком крепко. На запястье под рукавом чего-то не хватало, и с новой волной боли она осознала, что потеряла в траве подаренного им конька.
Когда ответа не последовало, по лицу женщины покатились новые слезы. Фая невольно вскрикнула, почувствовав, что ногти оцарапали ей кожу до крови, и ее глаза защипало.
– Не смей! – рявкнула ей в лицо Варвара, брызгая слюной. – У тебя нет права оплакивать Матвея.
Эти слова были хуже любого удара, лишив ее возможности дышать, говорить, даже подумать о чем-то, кроме наполнившей ее боли. Почувствовав теплую влагу на щеках, Фая услышала негодующие возгласы; кто-то приказал принести топор. Варвара силой наклонила ее к земле, другие руки схватили ее запястья. Мокрая трава щекотала Фае губы, лезла в глаза, но она не пыталась высвободиться и не кричала, обессилев от горя.
За ее спиной раздались шаги, затем короткий свист топора, и голову с резкой болью дернуло назад. Фая поняла, что ей только что отсекли косу. Волосы были главным символом красоты и гордостью любой женщины, и потерять их было невообразимым позором. Для ведьмы это к тому же значило лишиться своих сил.
Сами того не зная, сейчас эти люди спасли ее от еще большей муки: всякий раз, заплетая волосы, она бы вспоминала моменты, когда это делал для нее Матвей, и какое удовольствие ему доставляло распускать их, когда они оставались наедине. Губы Фаи изогнулись в слабой улыбке.
– Еще и улыбается, мерзавка! – воскликнул старший брат Матвея. По ногам пришелся сильный пинок, и Фая инстинктивно прижала колени к груди, сворачиваясь в клубок. Криво отрубленные волосы упали ей на щеку.
Другой удар был по локтю, и всю руку пронзила судорога, заставившая ее зажмуриться. «Не открывай глаза, – твердила про себя Фая, находя в этих трех словах убежище от боли, сопровождавшей остальные удары. – Не открывай глаза. Это ничего не исправит».
Боги, но терпеть становилось все сложнее.
– Остановитесь, безумцы! – закричал задыхающийся голос Марфы совсем рядом. – Почто губите девочку? Не знаете, что ли, на что способны эти звери? Окропили меч перед поединком ядом, тот и отравил Матвея!
– Что же, теперь и другие из нас погибнут? – прогремел рядом воевода. – Не говори чепухи, Марфа, мы молились три дня кряду, а жрецы принесли пленников в жертву. Боги очистили нас от скверны.
– Не ты ли говорил, что Матвея во время поединка осыпали проклятиями? – не сдавалась Марфа. – Кто знает, на какую сделку со своими черными богами они пошли?
Сделка.
Шок от внезапной потери Матвея на какое-то время вытеснил из разума Фаи мысль о Марене. Та приняла ее жертву и обещала, что благословение потеряет силу, только если Фая не будет первой женщиной, которая его коснется. Условие было выполнено. Матвей даже сказал, что чувствовал ее прикосновение еще в шатре.
Лишь глаза были другими, золотистыми.
Голос Матвея соединился с воспоминанием о ритуале в лесу, и Фая вздрогнула всем телом, будто снова ощутила холод ночи. Но вместо ужаса, овладевшего ею в тот момент, сейчас она чувствовала, как внутри клокочет ярость. Она наполнила колотящееся сердце, которому стало тесно в груди, и вернула измученному телу силу. Пинки на какое-то время прекратились – люди внимательно слушали спор Марфы и воеводы, – и забытая всеми Фая медленно повернула голову.
Между ногами собравшихся рядом людей ей был виден вход в лагерь. Двое мужчин уносили тело Матвея к ожидавшей их лошади, чтобы вернуть в деревню и подготовить к похоронам. На месте его смерти, как огромная ворона, застыла закутанная в черные одежды фигура. Фая знала, что ее взгляд был устремлен на нее, – и когда всего на мгновение уродливая старуха преобразилась в ее ухмыляющегося двойника с янтарными глазами, поняла всю глубину ее обмана.
– Верни его, – одними губами произнесла она.
Марена открыла рот, и показалось, что она стояла совсем рядом, склонившись над Фаей и шепча ей на ухо без тени сожаления:
– Тебе больше нечего за него дать. И я говорила, что он может вернуться лишь раз.
Взгляды и улыбки во время их прошлого разговора обрели новый смысл. Марена не собиралась спасать Матвея; она решила забрать его себе, позволив Фае получить то, о чем она просила, – но всего на несколько мгновений. Фая наивно полагала, что времена, когда могущественные боги и духи опускались до игр со смертными людьми, как дети с потешками[8], давно остались в прошлом. Могли ли они, после всех молитв и подношений, испытывать хоть немного сострадания к существам, которые никогда не обретут ни подобной силы, ни бессмертия?
Нет, не могли, решила она, чувствуя на языке металлический привкус.
Марена, для которой сильные чувства делали души краше, обманула ее и пришла посмотреть на последствия. Прежде чем она могла снова исчезнуть, Фая сплюнула кровь и сказала, глядя ей в глаза и не сомневаясь, что она сможет услышать шепот:
– Проклинаю тебя.
Злорадно наблюдая, как ухмылка сползла с ее лица, она повторила это еще раз. Выступившие на щеках слезы сделали голос только сильнее.
– Проклинаю тебя!
Вокруг нее воцарилась мертвая тишина. Фая встала на колени, смутно отметив, насколько легче было теперь держать голову, когда концы волос только щекотали шею. Горло саднило от криков, но сейчас это лишь разжигало ее ярость.
– Фаина, замолчи, – в ужасе сказала Марфа, но осталась неуслышанной и не осмелилась приблизиться к девушке. После того, что случилось, та уже обрекла себя на смерть, и теперь женщина могла лишь наблюдать, как написанное рунами воплощается в жизнь.
– Ты коварная душегубка, мерзкое создание ночи, – пошатываясь, Фая поднялась на ноги и снова отыскала дух взглядом. Она с трудом узнавала собственный хриплый голос. – Проклинаю тебя за все, чего ты нас лишила. Мы ни в чем перед тобой не провинились. Ты недостойна никаких даров и почтения. Ты черный дух!
Земля под ее ногами содрогнулась, в небе мелькнула молния, и оскалившаяся Марена исчезла. Быстро обернувшись к капищу, Фая увидела попятившихся прочь людей и расхохоталась, когда сосед попытался прицелиться в нее из лука. Он так дрожал, что стрела ушла в землю у ее ног. Марфа качала головой, глядя на нее со слезами на глазах, но она уже не могла остановиться. В ее сердце не осталось ни страха, ни почтения к высшим силам. Проклятия и ругательства обрушились на головы идолов богов – надменных, слепых, несправедливых, глупых, не спасших их от беды и врагов. И если Марену никто из жителей деревни увидеть не смог, то сейчас всем было ясно, к кому были обращены яростные слова едва стоявшей на ногах Фаи. Даже скорбь по умершему у нее на коленях юноше не могла служить ей оправданием.
Воевода сильно ударил ее по голове со спины, заставляя замолчать на полуслове, и Фая со вскриком рухнула на землю. В другой день она была бы забита прямо на месте и сожжена без всяких церемоний. Сейчас люди колебались. Воины провели несколько дней, разрывая связь со смертью, и совершать новое убийство так скоро было не положено.
Верховный жрец предложил провести казнь на следующее утро и посвятить нынешний день усердным молитвам Перуну.
Марфа, ближе которой у Фаи не было, обязалась принести самые богатые дары. Она клялась, что ничего не знала о делах девушки, и настаивала, что не учила ее, как проклясть Матвея, ведь никто не владел подобной силой. Но ведь он видел богохульницу в своем шатре, возражали в ответ, и умер именно после ее прикосновения. Вина Фаи была очевидна. Что касалось Марфы, семья Матвея имела полное право требовать мести, и лишь заступничество других жителей – все-таки они не были родней по крови – спасло бы ее от смерти.
В суматохе никто из жителей не заметил, как окружавшие солнце облака становились все темнее. Лишь когда, подгоняемые холодным ветром, они закрыли его целиком, стало ясно, что проклятия Фаи достигли ушей богов. Небо приобрело серый, как в зимнее утро, цвет. Клубящаяся над неподвижным телом девушки туча казалась почти черной.
Воздух стал тяжелым, давил на грудь и пригибал к земле, не оставляя возможности убежать. Как один, все люди упали на колени, уповая на милость к невинным со стороны бога-громовержца, умоляя не карать их за безумие одной-единственной ведьмы. Детские голоса, растерянные и напуганные, вторили отчаянным взрослым. Казалось, что во всем мире больше не осталось ни единого луча солнечного света, и даже птицы покинули его, спасаясь от надвигающейся грозы. Воцарившаяся тишина предвещала появление чего-то более страшного.
Первая молния ударила в воду недалеко от берега, с грохотом разорвав небо. Послышались крики и плач. Веки Фаи дрогнули и медленно открылись. В первое мгновение она решила, что настала ночь. Оглушительная вторая молния, опередившая первую почти на сажень, заставила ее дернуться и открыть рот в беззвучном крике от накатившей боли. По привычке она попыталась нащупать под запястьем конька, прежде чем вспомнила, что потеряла его, и тихо всхлипнула. Они с Матвеем обещали, что ни один из них больше не будет чувствовать себя одиноким, но именно это и произошло. Он оставил ее, пусть и не по своей воле, и Фая могла лишь надеяться, что там, где он оказался, он сможет видеться со своим дорогим отцом и что воспоминания об их счастье не причинят ему боли. Если, конечно, их не уничтожили.
Фая даже не сумела закричать, когда молния пронзила ее грудь в первый раз: слишком ужасным был грохот, заполнивший уши, и слишком ярким белое сияние перед глазами. Ее тело не почувствовало боли, но полностью оцепенело, словно ей одновременно сломали все до единой кости. Когда наступила тишина, она вдруг вспомнила, как смотрела на спящего Матвея в ночь перед битвой. Портрет перед ее глазами был невероятно четким и ярким. Вот бы увидеть, каким он проснулся тем утром.
Фая закрыла глаза за мгновение до того, как почувствовала новый удар. Она думала только о своем суженом.
И все исчезло.
* * *
Фая растаяла в воздухе, не оставив и следа. Люди видели своими глазами, как боги забрали оскорбившую их ведьму, и появилась надежда, что теперь им даруют прощение и гроза прекратится. Они ошибались. Всего несколько минут спустя из туч хлынул ледяной ливень. Он не прекращался весь день, нарушив все праздничные планы, а молнии оставили на дорогах глубокие трещины. Лишь молитвы уберегли дома от разрушения. Дети, хорошо знавшие Фаю, уверяли взрослых, что слышали ее плач в шуме ветра, но им строго запретили даже упоминать ее имя. Оно должно было кануть в забвение, словно девушки никогда и не существовало на свете.
Несколько недель после похорон Матвея жители деревни верили, что боги получили желанное отмщение. Животные продолжали жить, деревья давали плоды, и остаток года обещал быть урожайным. Однако в конце лета кочевники совершили новый набег, собрав еще более сильное войско – и на этот раз людям пришлось оставить деревню, чтобы спасти свои жизни, и укрыться за стенами соседей. Слух о случившемся с ныне безымянной ведьмой быстро распространился по округе, и люди поверили, что она все-таки нашла способ отомстить своим убийцам. Недаром на этот раз воевода Рокотов не сумел вернуться из боя живым. В конце концов с помощью князя территория выжженной деревни была отбита у кочевников, но ни один из жителей не пожелал туда возвращаться.
К тому моменту как капища были разрушены, а деревянные идолы под ударами палок и камней уступили место новой религии, название той деревни уже было забыто. Жившие там дети успели состариться, их праправнуки не знали другого дома. Последней, кто помнил Фаю и где все случилось, была Марфа. Ее невиновность после случившегося с Матвеем доказал верховный жрец, погадав на рунах, а боги послали необычайно долгую жизнь. Ледяной свиток исчез из ее сундука в день, когда пропала Фаина. Вместо него на дне лежала горстка пепла.
* * *
Оказавшись перед узким, лишенным украшений Калиновым мостом, больше всего на свете Матвей желал несбыточного – вернуться обратно. Но ноги отказывались ему повиноваться; после смерти он мог идти лишь вперед, не задерживаясь ради скорби или сожалений. Отныне они будут его вечными спутниками в наблюдении за миром, где продолжит жить его семья. И его милая Фая. Она была сильной духом, прекрасной ликом и душой и заслуживала долгой, счастливой жизни. Он надеялся, что до того момента, как им суждено снова встретиться под огромной, больше солнца черной луной, боги будут к ней благосклонны. Пусть его сердце больше не билось, его чувства к ней не ослабнут, сколько бы времени им ни пришлось провести порознь.
Матвей всхлипнул и вытер щеки рукавом. Он и не знал, что сохранил способность плакать.
Под его ногами раздался низкий рык. Оказалось, жившее в черной реке Смородине чудовище все же не было плодом воображения верховного жреца, когда-то рассказавшего ему о загробном мире. Увидеть три головы на длинных чешуйчатых шеях Матвей не смог, хотя черная луна давала удивительно много света, зато ощутил запах пепла из пастей. Чудовище грозило спалить душу каждого, кто попытается сбежать обратно к живым. Что с ней случалось после этого, не знал даже верховный жрец. Возможно, ее путь лежал в огненную пустыню Пекла, к грешникам и убийцам. Страх поставить под угрозу свою вечность с Фаей был единственным, что останавливало Матвея от попыток найти путь обратно.
Чего он не ожидал, так это того, что на другой стороне длинного моста, у тихого и мрачного хвойного леса его будет ждать девочка. Волосы у нее были белые, глаза черные, а белоснежную чистую рубаху украшали узоры, изображавшие облака и волны. Острые черты немного напоминали Матвею птичьи. Она была на несколько лет младше Фаи.
Остановившись перед девочкой, он поздоровался и спросил:
– Кто ты, раз пришла меня встретить? Уж не властительница ли Марена меняет свой облик?
– Мое имя Лебедь, – звонким голосом ответила она. – Я служу владыке Перуну и несу его волю богам и духам. Случается бывать и в мире живых, оставаясь невидимой. Кто ты, Матвей Рокотов, я знаю. Боги сочувствуют твоей печали.
Матвей посмотрел на нее с удивлением, гадая, как он мог привлечь внимание божественной вестницы. Неужто она наблюдала за битвой против кочевников и видела его поединок?
– Я знаю также, что в другом мире осталась та, что была твоим единственным счастьем. И что она сделала, чтобы спасти тебя и вернуть домой.
Глаза девочки опустились к его шее. Все его обереги исчезли, за исключением одного – деревянной секиры Перуна, которую Фая дала ему перед битвой. Матвей неожиданно понял, что больше она не была такой тяжелой, как раньше.
– Ты хочешь однажды встретиться с ней снова?
Юноша недоуменно нахмурил брови. Коли Лебедь знала о нем и Фае, ответ ей уже должен был быть известен.
– Больше всего на свете.
Лебедь подняла взгляд на черную луну, словно надеялась прочитать там какое-то послание. Внезапно она шагнула вперед и сдернула оберег с его шеи.
– Что ты делаешь? – возмущенно воскликнул Матвей, даже не почувствовав боли на шее от разорвавшейся нити. Он двинулся вперед, и девочка спрятала руку за спину, качая головой. – Это дар моей Фаи, верни его!
– Послушай-ка. – Лебедь вдруг заговорила быстрее, оглянувшись по сторонам. Вокруг них не было ни души, но она выглядела встревоженной. – На земле мертвых нет места таким оберегам. Он остался у тебя, потому что так желало твое сердце, но здесь он принесет тебе беду. Поэтому я заберу его.
Матвей прищурился. Ее слова не были лишены смысла. Власть Перуна, как известно, простиралась на небесах, где царствовали солнце и белая луна. Повелительницей смерти была Марена. Ему бы не хотелось оскорблять ее. И Фая была бы на него не в обиде. Когда они встретятся, он наконец-то сможет отдать ей, что обещал, и загладит вину.
– Будь по-твоему, – сказал Матвей Лебеди.
– За этим лесом начинается Ирий, где живут души умерших и никогда не заканчивается лето. Солнце там соседствует с черной луной. Видишь гору прямо под ней? – Лебедь показала ему на острый пик за верхушками деревьев. – Там вы с ней и сможете встретиться.
Лебедь увела его от бегущей через лес дороги и пошла вдоль берега реки по узкой тропинке, держась подальше от черных вод. Матвей вглядывался в чащу, но не заметил ни диковинных растений с золотыми листьями, о которых рассказывал жрец, ни птиц с глазами-самоцветами. На первый взгляд этот лес был точно таким же, как в мире живых. Он был готов поклясться, что слышал мышиный шорох в сухих иголках и видел во мраке желтые совиные глаза. Не знай он, что был мертв, решил бы, что просто заблудился во сне.
– Иди по этой дороге и не сворачивай в чащу, как бы любопытно тебе ни было узнать, что в ней скрывается. Даже если свет угаснет, а в глубине леса зажгутся огни. Услышишь крик ворона – остановись и подожди, пока не затихнет, иначе собьешься с пути. Обойдя лес, ты увидишь дорогу, которая выведет тебя к горе. У начала дороги уже ждет тебя отец.
– Отец? – с радостью повторил Матвей, предвкушая встречу. Ему о многом нужно было рассказать. – Спасибо тебе за помощь и доброту, Лебедь, – искренне сказал он. – Да пошлют тебе боги благо.
– Иди. И никогда не забывай ту, кто однажды придет к тебе провести вместе вечность, – напутствовала его Лебедь.
– Как бы я мог? Ее имя Фаина. Фая, – улыбнулся Матвей, чувствуя, как его остановившееся сердце переполняет нежность. Перед его глазами появилось воспоминание, как она танцевала в лесу – на том же месте, где в первый раз, только теперь он и не думал скрывать своего присутствия, а она не сводила с него сияющих глаз.
Лебедь стояла и смотрела ему вслед, пока он не пересек невидимую границу и не пропал из виду. Тогда она тихо сказала:
– Не держи на меня зла за ложь, Матвей Рокотов.
Она размахнулась и бросила оберег в воды Смородины. Затем подняла руки и, обратившись в белую птицу, полетела вдоль берега вверх к беззвездному небу.
Перун находился в своих палатах между небом и землей. Оттуда ему нравилось наблюдать за сражениями и чувствовать дым священных костров, перед которыми в его честь приносили жертвы. Здесь же он вершил суд и наказывал грешников, случись ему услышать гневные речи в свой адрес.
На этот раз здесь с ним была его сестра Марена, на чьем молодом прекрасном лице воцарилось торжество, и Макошь, богиня судьбы, сосланная несколько веков назад с небес на землю. Ее присутствие в его палатах было редкостью, характерной лишь для пышных празднеств. Смертные могли иметь множество любовных связей одновременно и вступать в брак сколько угодно раз; но вот измену собственной жены верховный бог воспринял очень серьезно.
Лебедь вернула себе человеческий облик и низко поклонилась, а затем опустились на колени перед дубовым троном. Гроза, разразившаяся по его воле, не коснулась ее, но невольно заставила пожалеть испуганных жителей деревни.
– Что увидела, что услышала? О чем поведаешь? – обратился к ней бог. – Не осмелятся больше люди порочить имя мое и других богов?
– Нет, владыка. Они познали силу твоего гнева и не подумают сомневаться в твоем могуществе, – ответила Лебедь. – Но еще я пришла поведать о горе.
– И ты тоже? Моя сестра как раз рассказывала мне историю о девчонке, нанесшей нам оскорбление в ответ на доброту и уже получившей кару. Хотя кое-кто считает, что я поспешил.
Он бросил в сторону бывшей супруги недобрый взгляд.
– Прошу тебя не гневаться и позволить мне все рассказать, – почтительным тоном ответила Лебедь. – Речь пойдет об одном из твоих потомков, что живут среди людей. Не сочти это дерзостью, мудрый владыка.
– Ты прежде никогда ни о чем не просила, – подтвердил Перун. – И истории о моих детях мне по нраву. Среди них много выдающихся воинов, храбрых и чистых сердцем.
Лебедь бросила взгляд на Макошь, чьи огромные синие глаза были полны печали. Она знала, что богиня, разглядевшая родственные души Матвея и Фаины, была потрясена случившимся сегодня горем. Именно она тайком отправила Лебедь в царство мертвых, чтобы спасти юношу от участи раба Марены. Девочка не могла нарушить приказ, да и не желала этого делать – ей понравилось наблюдать за тем, как между Матвеем и Фаиной разгорались чувства. Душа отца Матвея сразу согласилась помочь.
– Мне придется начать с грустной вести, владыка. Госпожа Марена забрала себе воина из твоего рода, вынудив его суженую продать свою душу. Она обманула их обоих.
Марена подалась вперед, но Перун поднял ладонь, вынуждая ее замереть на месте.
– Забрала раньше времени? – Он медленно повернул голову, говоря без гнева, но с удивлением. – Снова? Я припоминаю, мы уже имели подобные разговоры в прошлом. Опять соблазнилась человеческим теплом, сестра?
– Тебе-то оно хорошо известно, – последовал вкрадчивый ответ. – Вот и мне захотелось. А что из твоего рода, так то случайность.
Перун перевел взгляд на Лебедь и кивнул, разрешая продолжить.
– О каком обмане ты говоришь? Отвечай без утайки.
Лебедь рассказала, что видела, когда наведывалась в деревню, начиная с первой встречи двух смертных в лесу и заканчивая моментом, когда Марена забрала себе облик Фаины, чтобы та никак не смогла выполнить ею же предложенные условия сделки. Макошь не сводила с духа царства мертвых осуждающего взгляда, но Марена смотрела только на Лебедь.
– Юноша сопротивлялся, – напоследок добавила девочка. – Он не хотел оставлять свою милую. Она всегда с почтением относилась к богам и духам и не понимала, за что была наказана, коли сделала так, как ей велели. Я видела все, владыка: между ними была очень сильная связь, которая не разорвется даже после смерти.
– Я согласна со словами Лебеди, – добавила Макошь. Перун не удостоил ее взглядом.
– Это мы еще посмотрим, – довольно пробормотала Марена. – А девчонке пришлось поделом за дерзость. Я уже лишила ее памяти, владыка, а в царстве мертвых ее никто не узнает и не вспомнит. Отправлю в Пекло, пусть погорит вместе с другими грешниками. После сделаю постельничей для меня с мальчишкой.
– Ты решила обмануть их! – в гневе воскликнула Макошь, глядя на нее с противоположной стороны трона. – Их судьба была бы совсем иной, если бы не твое вмешательство – кое я презирала и буду презирать всегда. Такая сила чувств, как у нее, достойна лишь восхищения.
– Что тебе до нее, сестра? Я дала ей то, о чем она просила. Она научилась древнему ритуалу и возомнила, что может повелевать смертью.
– Неправда! Она отдала тебе душу, потому что верила в твою честность. Порой ты забирала людей со смертного одра раньше срока, но никогда не решалась на такую подлость, как сейчас. Это преступление против самой судьбы. Когда-то я сочувствовала твоей одинокой участи. Но теперь вижу, что девочка права. Ты недостойна никакого почтения.
– А ты, оказывается, готова терпеть оскорбления от тех, кто так охотно принимает наши благословения? Считаешь, ни ты, ни наш владыка, ни Велес тоже недостойны почтения? – бросила в ответ Марена.
– Довольно! – прогрохотал Перун, вставая с места. Лебедь сжалась в комок, предчувствуя начало новой грозы. Бывали времена, когда слышать имя нынешнего супруга Макоши верховному богу было невыносимо.
– Приведи сюда девчонку, – приказал Перун сестре. – Хочу посмотреть. Как ее бишь…
– Фаина, мой владыка, – подсказала Лебедь.
Марена щелкнула пальцами, не убирая с лица недовольного выражения. Рядом с Лебедью появилась бледная тень той девушки, которую она видела на праздниках в деревне и у лагеря в ожидании воинов. Ее рубаха была порвана и испачкана пылью и травой, на разбитой нижней губе засохла кровь. Отрезанные волосы обрамляли лицо неровными космами. Лебедь знала, что обычно после смерти души принимали угодный для себя, чистый и опрятный облик, но, очевидно, Фаине такой возможности не дали. А может, ей и не было до того дела.
Сильнее всего поражала пустота в ее потухших глазах, безучастно смотревших на Перуна. Их выражение не изменилось, даже когда верховный бог медленно выпрямился во весь свой огромный рост. Его кольчуга излучала сияние, отражавшееся на ее бледных щеках, а эфес длинного, шириной в три человеческие ладони меча с громовым колесом, украшенным красными самоцветами, сверкал, точно свежая кровь. Даже у Лебеди перехватило дух, а ведь посланница видела его бесчисленное множество раз. Она знала, что лишь любопытство к чарам сестры удерживало Перуна, привыкшего вызывать ужас и благоговение, от того, чтобы не уничтожить грешницу на месте.
– Видишь теперь, кого пыталась опорочить? На чью голову призывала кары? – сурово спрашивал он молчавшую Фаину, положив руку на рукоять меча. – Что же теперь? Будешь продолжать? Али склонишься передо мной, Фаина?
– На колени, – рявкнула Марена.
Фаина повиновалась, по-прежнему оставаясь бесстрастной.
– Впечатляет, – спустя время прервал молчание Перун, не отрывая от нее глаз. – Помнит лишь, что имеет чувства, а к кому испытывает их, не знает. Хорошо ты порезвилась, сестра. А ну-ка. – Он разжал кулак, и на его ладони оказался потертый деревянный конек, покрытый цветочной резьбой, с уздечкой-веревкой, чтобы надеть на тонкую руку. Лебедь упоминала его в своем рассказе. – Посмотри на меня. Что это?
Фаина долго разглядывала свой оберег, но не проявила ни малейших признаков узнавания. Тогда Перун расхохотался и бросил конька через плечо. Тот растаял в воздухе. Девушка даже не шелохнулась.
– Ну а имя Матвей ты помнишь, про́клятая богохульница?
И тут Фаина не издала ни звука, и бог, качая головой, сел на трон. Его смех не смолкал. Лебедь заметила, что губы девушки слегка приоткрылись, будто попытались выговорить имя вслед за Перуном, но сжались прежде, чем он снова повернулся к ней.
– Вот, оказывается, какими могут быть люди в мое правление. Насчет связи ты сказала правду, – сообщил Перун Лебеди. – Я чувствую ее отпечаток у нее в душе даже после смерти. Сильные чувства и правда большая редкость, тем более у такого жалкого существа. Прямо-таки диковинка. Возникла у меня одна затея… но погоди. Посмотреть бы теперь на нее и на мальчишку вместе.
– Как угодно, владыка, – охотно согласилась Марена и щелкнула пальцами. Глаза Лебеди метнулись к Макоши, и богиня едва заметно улыбнулась ей, будто успокаивая.
– Он красив и полон сил. Душа светлая, добрая, – говорила Марена с хищной улыбкой. – Владеть такой мне всегда за счастье.
Когда ничего не произошло, Перун спросил с насмешкой:
– Ну? Где же твой мо́лодец?
Марена застыла, глядя прямо перед собой невидящим взглядом – мысленно она вернулась в свое царство. Лебедь наблюдала, как замешательство на ее лице сменилось удивлением, а затем злостью.
– Он… получил отцовское благословение. Отправился по пути, с которого ему уже не свернуть.
– Не свернуть? То путь перерождения души, не иначе, – уточнил Перун, и палаты в очередной раз огласил его хохот. – Единственный, над которым ты не имеешь власти! Похоже, правду говорят люди, сестра, – насильно мил не будешь. Что же ты и его сразу памяти не лишила? Думала, как увидит твою красоту, сам забудет суженую?
Перуну было известно, что его сестра старела, лишь оказываясь в мире живых весной и летом.
– Я дала девчонке оберег, который привел бы его в мой терем, – сказала Марена, но прозвучало это не так твердо, как задумывалось. – Там он бы сразу забыл про нее. И принадлежал бы только мне душой и телом.
Дух оглянулся на Фаину и зарычал:
– Ты вмешалась в мой ритуал. Что ты за создание такое?
Лебедь опустила голову, подавив улыбку.
– Что ж! – Перун хлопнул в ладоши. – Путь тот неблизкий. Вот что я решил. Девчонка обещала провести вечность, служа в царстве мертвых, – так тому и быть. Память ей возвращать не будем. Но! Говоришь, живущая в людях сила достойна восхищения? – спросил он Макошь и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Я подумываю о празднике в ее честь – и нашу, разумеется. Таком, какого покойники всех царств, что создали мои отец и дед, еще не видали.
Дух, богиня и посланница небес смотрели на него во все глаза, не пропуская ни единого слова. Фаина не отрывала взгляда от подножия трона, безразличная к своей судьбе. Голос Перуна, наслаждавшегося каждым словом, наливался силой.
– Гостями на празднике станут те из смертных, кто оказался способен на столь же сильные чувства и сохранил их после смерти. – Он махнул в сторону Фаины. – Ты, сестра, разумеется, будешь его царицей. В цари к себе выбирай из мира живых того, кто хорош положением по крови. Здесь уж нет и не будет никого выше моих детей. Пусть составляют тебе компанию на одну ночь в год, когда луна красивее всего, а потом забывают обо всем, дабы о празднике знали только мертвые. Так будет честно, не то разведется самоубийц. Тебе понадобится помощь. Лебедь я тебе отдать не смогу, не взыщи. Хорошо она мне служит и все приказы исполняет исправно.
