Нелли Хейл
Царица ночи
© Хейл Н., 2023
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
* * *
Пролог
Этой деревни не было ни на одной из известных карт Древней Руси. А те, кто помнил ее название, не произносили его вслух, опасаясь гнева богов.
Капище, где некогда, подобно непоколебимым грозным стражам, стояли идолы, лишилось своих почитателей, а затем и вовсе ушло под речную воду. Исчезли сторожевые башни и ворота, рассыпались в пыль опустевшие избы, стерев все следы жизни, заглушая отголоски былых радостей и горя. Трещины от ударов молний, бежавшие по дорогам, ветры занесли песком. А сухие лепестки сереборинника[1], некогда ставшие свидетелями прекрасной любви, были навеки похоронены под жесткими еловыми корнями. Густой и мрачный лес, возникший на месте деревни, долгое время считался проклятым местом, обителью ведьм и мар[2], и лишь посланники новой веры развеяли этот миф. Сейчас и от леса не осталось следа.
Давным-давно
Из-за плотных белых облаков выглянуло весеннее солнце, словно ему, как и другим жителям деревни, не терпелось услышать новости. Несмотря на теплый ветер со стороны реки, Фая ежилась, крепче прижимая к груди платок. Ее глаза не отрывались от дальнего конца пыльной дороги, по которой утром мужчины ушли на совет. Всего несколько часов назад гонец принес весть, что к границе княжества, на которой и располагалась деревня, приближалось войско кочевников, известных своей невиданной жестокостью и свирепостью в битвах. Прошло несколько лет с тех пор, как воинам Древней Руси приходилось отражать их атаки, и до сих пор они не решались двигаться на север.
Мальчишки, пытавшиеся подслушать, вернулись домой понурые, потирая ушибленные затылки. Фая очень жалела, что волшебные зеркальца из бабушкиных сказок, позволяющие героям общаться даже в разлуке, не существовали на самом деле. Она бы многое отдала, чтобы узнать, что сейчас делает один юноша. Но даже бабушкино гадание сейчас было бессильно.
– Как ни спроси, битва грядет страшная, – задумчиво ворчала Марфа, перемешивая на столе кусочки костей с вырезанными на них символами. – Вижу, что исход решит поединок. Смерть готова к встрече… А больше и ничего. Руны больше не хотят говорить. Попробую еще раз позже.
Но и позже их ответ не изменился. Игнорируя расспросы и мольбы внучки, Марфа спрятала кости в мешочек, а его завязала за пояс. С тех пор желание Фаи стащить его и выбросить в реку лишь усилилось.
– Работать на сегодня закончила? – окликнула ее Марфа, выйдя на крыльцо. – Али курятник сам себя подмел? Оттого, что ты стоишь у забора как вкопанная, время не побежит быстрее. Фаина, ты слышишь меня? – сказала она уже настойчивее, не получив ответа.
В своей ворчливой манере бабушка пыталась отвлечь Фаю от тревоги, но заниматься привычными делами не поднимались руки. Сердце то принималось стучать так, что было тяжело дышать, то замедлялось в страхе перед неизвестностью. Пока она снова не увидит Матвея, вся деревня могла погрязнуть в перьях и помете. Прикусив язык, чтобы не сказать этого вслух, Фая вздохнула и направилась к курятнику, завязывая платок узлом на груди.
Марфа тем временем вернулась в избу, насупив брови и чувствуя, как горят на поясе руны. Со дна большого сундука, где хранили чистое белье, она вытащила другой, поменьше, и поставила его на лавку. Она была не в силах сдержать дрожь, когда сняла с шеи ключ и вставила его в замок, и пальцы свободной руки сами потянулись к потускневшей от времени луннице[3] на шее.
От отца-волхва ей достались пожелтевшие гадательные кости, никогда не утаивавшие правду, и несколько драгоценных свитков бересты с молитвами, описаниями целебных трав и ритуалов, а также историями о богах и чудесах, которые те творили для смертных. Один из них не видела ни одна живая душа, кроме нее, и обращаться к нему наказали только в тот момент, когда другого пути к спасению от беды не оставалось.
И Марфа понимала, что время пришло. Еще никогда она не испытывала столь ужасного чувства беспомощности, как сегодня во время гадания. Тревога, страх и гнев стоявшей рядом Фаины передались и ей, и когда после нескольких бесплодных попыток она получила ответ, то сразу заговорила вслух, не желая медлить. И самое страшное было произнесено и услышано.
За долгую жизнь в деревне Марфе пришлось пройти и через засухи, и неурожаи, и нападения соседних поселений, с которыми теперь был заключен мир. Ей случалось получать от рун ответы, которых она совсем не желала. Но могла ли она представить, что Фаина, которой до сих пор не сулили ничего, кроме счастья, вместе с ними была обречена на столь страшное будущее? Словно сами боги не сразу смогли увидеть ее судьбу, а после ужаснулись.
То, что предначертано, было сложно изменить, но она все же хотела попытаться.
Самый маленький хрупкий свиток, перевязанный веревкой с крепким узлом еще до рождения Марфы, всегда был холоднее льда. Однако сейчас узел был развязан, словно написанное внутри само желало быть прочитанным. Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы разобраться в старых молитвах, и тогда, попросив прощения у отца, она встала и проковыляла к печи. Золу выгребли еще вчера, чтобы они с Фаей могли помыться, но на глине все равно оставались черные следы копоти. Береста на их фоне выглядела белой как снег.
Не отрывая глаз от свитка, Марфа прочитала несколько многословных молитв, обращенных к богу Перуну, сильнейшему из всех, покровителю жизни в подлунном мире. Облегчением ей служила мысль, что она ни разу не оскорбила его непочтительностью или грубостью, как и оказавшаяся под ее опекой девочка. Марфа не была Фаине родней по крови, но по-своему дорожила ею и не могла обречь на вечные муки.
Закончив молитву, она окружила бересту стебельками полыни и боярышника, не без радости вспомнив, что темные силы не переносят их запаха, и подожгла. Вспыхнувшие рыжим языки пламени тут же окрасились в кроваво-красный, и пожираемый ими свиток почернел и съежился.
«И пусть мое дитя получит все, чего заслуживает», – подумала напоследок Марфа.
Пламя на мгновение вспыхнуло, словно в ответ, и погасло, не оставив даже искры. Береста с описанием древнего ритуала рассыпалась черной блестящей пылью, при виде которой с плеч Марфы словно сняли тяжелую ношу. Она сгребла пепел в мешок, добавила туда сухого чертополоха и поспешила наружу, закопать его у кореньев березы и молить светлые силы, которые та олицетворяла, о спасении для них всех.
Когда Марфа закрывала дверь, в сени незаметно проник сквозняк. Бесшумный, словно ядовитая змея, он коснулся маленького сундука, который она оставила незапертым, и проник в замочную скважину. Изнутри раздался шорох – словно кто-то невидимый развернул свитки. Или положил новый.
Ближе к вечеру по деревне пронесся слух: кочевники окажутся здесь утром через три дня – слишком скоро, чтобы на выручку поспела княжеская дружина, зато соседние поселения обещали помощь. Возглавит оборону старый воевода Борис Рокотов; а если силы окажутся равны и перед битвой будет решено устроить поединок, все его племянники вызовутся добровольцами. Последнее известие ни для кого не стало неожиданностью, но в глазах Фаи на мгновение потемнело, и она крепче сжала в кулаке кончики платка, не обращая внимания на царапавшую кожу жесткую шерсть.
Отдать жизнь в битве, чтобы защитить свою землю и семью, всегда считалось в этих землях почетным. Как и совершение боевых подвигов во имя богов, что сотворили для людей целый мир столетия назад и продолжали управлять им до сих пор, милостиво принимая подношения в свою честь. О величии жертв во имя победы с именем Перуна на устах слагали песни и легенды, место которым было на капище и во время боевых ритуалов. Но все это вовсе не значило, что отпускать мужчин на войну было легко.
Матвей пришел, когда переполошенные жители разошлись по домам. По отцовской линии он унаследовал высокий рост и крепкие плечи, от матери – карие глаза, по цвету напоминавшие мед. В его густых темных волосах удивительно хорошо смотрелись луговые незабудки, но об этом не было известно ни одной живой душе, кроме него и Фаи. Она взяла его за руку и повела к их излюбленному месту – мимо ромашек, лилий-саранок и васильков к заменяющему скамейку стволу дерева у зарослей шиповника. Они были достаточно густы, чтобы спрятаться от посторонних глаз. Фая ухаживала за садом сама и очень им гордилась. Матвей усадил девушку рядом с собой и поцеловал в лоб, перебирая пальцами каштановые пряди толстой косы. Фая опустила голову ему на плечо и прикрыла глаза, хотя бы на несколько мгновений позволив себе спрятаться от остального мира, желающего забрать его у нее.
– Я посвящу победу тебе, душа моя, – сказал Матвей с улыбкой. Его голос был низким, как у дяди; ходили легенды, что прозвище Рокотов их предкам дали как раз из-за него. – Заявлю об этом во всеуслышание. Глядишь, и братья на радостях найдут себе невест, и сразу сыграем свадьбу.
– Жаль, что они не сделали этого раньше, – прошептала Фая, не открывая глаз. Его слова были прекрасны, и не было ничего хуже, чем думать о том, что они никогда не станут явью.
Братьев у него было два, и, будучи младшим, Матвей не мог объявить о помолвке раньше них. Судя по тому, как смотрела на Фаю его родня, они надеялись, что однажды он передумает и выберет более подходящую невесту. Рокотовы жили в соседней деревне, но после пожара этой весной, который оставил их без дома и главы семьи, все перебрались к Борису. У того имелись большая изба и просторный двор, где держали коров, стадо овец и десяток свиней. У Фаи же не было ни отца, ни матери, которые оставили бы приданое, а Марфа жила скромно. Мяса, молока и шерсти у них никогда не бывало слишком много.
Была и еще одна причина, почему семья Матвея не проявляла к их союзу благосклонности. Бездетной Фае минуло восемнадцать, и она пересекла опасную черту, после которой девушка теряла надежду выйти замуж, уступая более юным невестам. В детстве Марфа нагадала ей обрести великое, невероятное счастье, но годы шли, а Фая оставалась одинока. Было очевидно, что боги сыграли с ней злую шутку. Горечь, которую она чувствовала поначалу, со временем исчезла, оставив после себя смирение. Ее бабушка была одинока и являлась живым доказательством того, что, вопреки всем унизительным прозвищам и пословицам, жизнь без брака могла быть вполне сносной – если не лениться и правильно вести хозяйство. По крайней мере, Фае не было уготовано жить с уродливым стариком или любителем поколачивать жен. Под строгим надзором Марфы она научилась всему, что должна была знать женщина, не имея поддержки мужа, и в ее речах не было робости, которую могли ожидать от сироты суровые свахи и сватьи. Дважды переговоры о помолвке закончились ничем, получившие отказ юноши в один миг забыли о ее существовании. И быстро нашли себе других жен, одна из которых уже была беременна.
Вот же гордячка! А ведь была бы недурна, шептались старухи, имея в виду румянец и зеленые глаза девушки, если бы пополнела и избавилась от веснушек на лице. Их не могла вывести даже сильнодействующая мазь из сорочьих яиц. То была верная примета, что совесть у нее нечиста, а в душе есть место недоброму лукавству. Однако девятнадцатилетний юноша из семейства Рокотовых в такие вещи явно не верил. Батюшка, как-то раз обронил он, встречал в своих путешествиях много хороших людей, которые делили с ним пищу и кров и ни разу не пытались обокрасть. У некоторых были веснушки. Нельзя по ним судить о душе человека.
Матвей провел костяшками пальцев по шее Фаи над воротом рубахи, заставляя затаить дыхание. Никому в деревне не удавалось победить его в кулачных боях, но, касаясь ее, он всегда был ласков. Рассказы других девушек нередко изобиловали грубыми подробностями близости с мужчинами, ее собственный краткий опыт оказался не менее болезненным, и Фая была счастлива узнать, что бывает и по-другому. Обещание большего в его глазах и поцелуях делало ожидание свадьбы более сносным.
– Не все такие счастливчики, как я. Я понял, что принадлежу тебе, в тот же миг, как впервые увидел.
– И ушел, ничего не сказав, – пожурила она его в который раз за последние месяцы.
– Ты спросила бы, отчего я стою и смотрю, как ты танцуешь, а я бы и не вымолвил ни слова. Никогда такого не бывало, что я не мог разгадать собственное сердце. А оно уже было в твоих руках. – Его обычно спокойный голос дрогнул. – В ночь Ивана Купалы я уже знал, что ты станешь моей женой. Единственной женой, других мне не надо. Как же ты была красива в лунном свете.
Фая крепко зажмурилась, не позволяя себе заглянуть ему в глаза, – обычно они говорили куда красноречивее слов, и тогда она бы точно не сдержала слез. Только он звал ее неполным именем, и оно всегда звучало ласково, заменяя собой все нежные слова.
– Знаешь, я ведь сегодня видел сон.
– Какой же? Хороший? – с надеждой спросила она.
– Конечно. Там была ты. И дом, в котором мы будем жить.
Отец Матвея был купцом и в детстве много рассказывал ему о диковинных орнаментах, которые ему удалось увидеть в дальних землях. Он был уверен, что сможет повторить их собственными руками, хотя порой невообразимые по красоте описания напоминали Фае сказки. Думал Матвей и о том, что однажды сам станет купцом, а поскольку расставаться с женой он не имел ни малейшего желания, то они уедут из деревни вместе – вот же неслыханно! – и отправятся в путешествие. За море, где есть роскошные дворцы, чьи крыши касаются облаков, и сады прекраснее, чем в любых легендах. Оттуда они привезут мягкие перины, шелк и фруктовые деревья, и цветы для сада Фаи. Их жилище будет самым красивым во всей деревне. Место на дворе Рокотовых, где к избе могла быть пристроена клеть[4] для молодой семьи, будущий муж уже присмотрел.
Фая знала, что последует за Матвеем куда угодно, – ее счастье было заключено в нем одном, и неважно, где они окажутся. Сейчас она была готова пожертвовать всеми дворцами на свете, лишь бы приближающиеся кочевники рассыпались в прах.
– Уж лучше бы сегодняшний день был сном, – глухо ответила она. – Матвей, правда ли, что сказывают… что они рубят врагам головы, а потом пируют их останками, что вороны? И делают себе из костей княжеские венцы? Сжигают дома и поля на потеху своим проклятым черным богам?
Матвей отпустил ее волосы и взял за руку, поглаживая маленькую ладонь.
– Не смешивай сказки и явь, – уклончиво ответил он. – Я тоже целюсь в голову, ибо тогда смерть наступает наверняка. Мой дядя уже сражался с ними раньше и знает, чего ждать. Они еще пожалеют, что решили напасть на нас.
Фая вспомнила, что сказали бабушке сегодня руны, и по ее телу пробежала дрожь.
– Ты можешь выйти на поединок, – что значило страшную смерть в случае его поражения и – почти наверняка – в случае победы: он должен был продолжать битву ослабевшим.
– Да, коли так укажет жребий. Но не забывай, я учился драться на мечах с семи лет.
Его голос был совершенно спокоен, будто Матвей не чувствовал страха. Но по едва заметной дрожи в пальцах, по тому, как он прижал ее к себе еще крепче, Фая понимала, чего он боится – прежде всего того, что не сможет защитить будущее, которого они так ждали. Она ответила тихой лаской, запуская руку в его волосы и поглаживая густые пряди, пока его плечи не расслабились. Матвей был куда выше и сильнее, и то, как легко он покорялся ей, заставляло ее сердце трепетать подобно пойманной в силок птице.
– Побудь со мной, мой свет. Хотя бы до заката, – попросила она, мягко целуя его в губы. Ее бабушка ушла к соседке, чтобы помочь с отелившейся коровой, и долго еще не вернется.
Матвей кивнул. Улегшись на бок, он положил голову ей на колени и закрыл глаза, улыбнувшись сквозь бороду, когда она снова коснулась его волос. Он часто звал ее красавицей, но и Фая подолгу любовалась его лицом в те моменты, которые им удавалось провести наедине.
Как только соседки могли говорить, что, в отличие от братьев, он был не так уж хорош собой? Ни у одного из их женихов не было таких густых ресниц и мягких губ. Резкость его черт уравновешивалась теплым цветом глаз. Лицо его, над которым потешалась одна девица, пока не получила от Фаи оплеуху, было благородным и честным. Фая порой шутила, как пошел бы Матвею княжеский венец; в ее воображении князья выглядели именно так.
Над их головами кружили первые пестрые бабочки. Вдалеке из чащи леса вынырнул и метнулся обратно вниз ястреб. Ничто не нарушало окружавшую их тишину; даже птицы, казалось, решили нарушить свои привычки и не прилетать сегодня вечером в сад. Чем дольше Фая смотрела на умиротворенное лицо Матвея, тем крепче становилась ее решимость. Она не отдаст свое счастье на милость жребия.
* * *
До той памятной ночи Ивана Купалы Фая изредка видела его в деревне. Матвей работал много, но тихо, редко подпевая другим мужчинам, если они заводили песни. Он вообще не отличался разговорчивостью; его братья шутили, что его мысли с детства были заняты резьбой по дереву, а теперь их матушка захотела украсить терем деверя в знак признательности за гостеприимство и поручила это младшему сыну. Некоторые соседи, у кого были на выданье дочери, разом захотели попросить у него совета, но время шло, а невесту юноша себе так и не выбрал. Другие Рокотовы тоже с этим не спешили, но если их часто видели с разными девушками на реке и в поле, то Матвея Фая встречала выходящим из леса, с топором на поясе и срубленными деревцами на плечах; что-то шло на дрова и веники для бани, а из остатков он мастерил игрушки для детей и посуду. Ножик в его сильных руках казался крохотным, и все диву давались тому, до чего ловко он с ним управляется. Он притягивал взгляд Фаи, куда бы та ни пошла, но любовалась она на него украдкой, не желая слышать насмешки от более удачливых в сердечных делах девушек.
Перемолвиться с Матвеем словом ей довелось в начале лета. Выйдя как-то утром из курятника, она с удивлением обнаружила на дороге соседских детей. Одни задорно улыбались и хихикали, другие стирали со щек следы слез. Некоторые держали в руках жмурившихся на солнце котят. А в центре необычной группы, как медведь в окружении зайцев, стоял, переминаясь с ноги на ногу, Матвей. Рукав его рубашки был порван и испачкан кровью.
– Фаина, Фаина! – заголосили дети, едва ее увидев. Некоторых она нянчила еще младенцами, получая за это от их родителей отрезы ткани для игрушек, шерсть и еду. Теперь они прибегали к ней за яблоками и цветами для своих игр. – Что тут случилось, ты не поверишь!
– Что с вами приключилось? – удивленно воскликнула Фая, стряхивая с юбки перья.
Дети громко заговорили все разом, но она смогла уловить суть. Они убегали от собак, ускользнувших со двора местного рыбака, когда на помощь им пришел возвращавшийся из леса Матвей. Он отогнал свору и помог снять с деревьев испуганных котят. А затем, возбужденно добавил мальчик с самым крупным котенком на руках, подрался с хозяином своры, который явился посмотреть на переполох и, по своему обыкновению, был зол на весь мир. Не подраться было нельзя, подхватила девочка, – он угрожал скормить собакам их всех, а заодно и Фаю, которую назвал… а это и повторять не стоит, торопливо добавил другой мальчик, покосившись на Матвея. Тот одобрительно кивнул.
Фая устало прикрыла глаза. В прошлом году Марфа отказалась обсуждать помолвку с этим самым рыбаком, памятуя старую обиду, и тот пустил слух, что Фая была ведьмой. Лишь когда в ночь Ивана Купалы она перепрыгнула через священный костер и осталась невредима, люди окончательно поверили, что в нем говорит оскорбленная гордость. К его проклятиям в ее адрес давно уже привыкли.
И мальчики, и девочки тем временем благодарили Матвея, восхищаясь его ростом, силой и храбростью. Сразу несколько рук обняли его за ноги, кто-то уговаривал котенка лизнуть его руку, и Фая, к своему изумлению, заметила, что щеки юноши порозовели. Мускулы у него были что камень, а вот сердце оказалось нежным.
– Пальцами пошевелить можешь? Выглядит скверно, – нахмурилась она, указывая на глубокие царапины на его руках. – Это сделал он или собаки?
Имя рыбака вслух она произносить не желала. Матвей согнул и разогнул пальцы, даже не поморщившись от боли.
– Он и драться-то не умеет. Собаки только пару раз прикусили. – Он пожал плечами, не желая пугать стоявших рядом детей. – А вот они, – кивок в сторону котят, – явно не собирались сдаваться без боя. Чую, через пару лет можно будет брать их на медвежью охоту.
Дети довольно захихикали. Фая покачала головой, пряча улыбку.
– Беды бы тебе не было после такого боя. Соседка говорила, кошка так оцарапать может, что рука опухнет, будто дубина. Пойдем-ка, коли мастерство свое потерять не хочешь.
Оставив детей спорить, кто уложит котят спать в колыбель, Фая подвела Матвея к бочке с едва теплой дождевой водой. Набрала в ведро и помогла ему смыть с рук кровь. Затем, поколебавшись мгновение, предложила мазь, которой бабушка лечила ее царапины. В конце концов, не гонять же Матвея на другой конец деревни к знахарю, который мог и уйти по своим делам.
Матвей последовал за ней в избу, сгорбившись, чтобы не задеть головой низкий потолок. Когда он сел за стол, подставив ей руки, горница стала казаться Фае еще меньше, но его присутствие не было подавляющим и не вызвало у нее тревоги. Пару лет назад они с Марфой наконец-то раздобыли бычий пузырь, чтобы натянуть на окна, но света в хижине все равно было мало. Она зажгла лучину и принесла горшочек с мазью, а затем села рядом с Матвеем.
– Я дам тебе немного с собой. Наноси на рассвете и на закате, и скоро боль должна исчезнуть, – сообщила она, осматривая побагровевшую кожу на его костяшках и царапины повыше запястья. – А пока побереги себя от драк. Я знаю того рыбака, он от тебя не отступит.
– Не тревожься, Фаина, – отозвался Матвей, помедлив перед тем, как произнести ее имя, словно собираясь с духом. Затем его голос посуровел: – Он отступит, если не захочет, чтобы его поганый язык скормили его же собакам. И знай, что ты больше не услышишь от него ни одного грубого слова.
Фая почувствовала, как к щекам приливает жар. Никто никогда не дрался, чтобы защитить ее честь; в детстве она и сама могла пустить в ход кулаки и метлу, если кто-то говорил плохо об их с Марфой жилище. Совладав с волнением, она ответила, на мгновение подняв взгляд:
– Спасибо.
Ее мозолистые пальцы снова коснулись его рук, мягко втирая мазь. Матвей тихо вздохнул, не сводя глаз с ее сосредоточенного лица. Не так он представлял себе их первый разговор наедине. А думал он о нем уже несколько дней – с того раннего утра, когда увидел Фаю на лесной поляне.
Она собирала цветы, двигаясь в солнечном свете, будто танцуя под слышимую ей одной мелодию. Движения ее были легкими и тихими, стан – гибким, и на какой-то миг ему показалось, что перед ним не просто деревенская девушка, но сам дух лета – необыкновенная красавица, чья улыбка озаряла все вокруг. Конечно, он много раз проходил мимо маленькой избы, видел подопечную сварливой Марфы в поле и у реки, но как так вышло, что лишь сейчас он по-настоящему разглядел ее?
Матвей успел сделать крохотный шаг в сторону поляны, прежде чем царивший вокруг покой нарушил тонкий птичий щебет. Внутри него что-то как будто оборвалось: на память пришли старые насмешки его братьев, снисходительные взгляды на праздниках и смех. Он ушел, так и не обнаружив себя, но с того дня Фая не покидала его мыслей.
Не составило труда узнать, что у нее не было ни мужей, ни жениха или поклонников, и тогда в его сердце появилась надежда. Сейчас мягкие прикосновения и румянец на щеках девушки укрепили его уверенность. Он позволил себе любоваться ее тонкими чертами, не обращая внимания на жжение мази, и, когда она закончила и потянулась за полотенцем, спросил, не сдержав себя:
– Как мне отблагодарить тебя, красавица?
Фая застыла, не привыкнув слышать такое обращение в свой адрес, сказанное искренне. Веснушек у нее было не так уж и много, но забыть о них ей не позволяли с самого детства.
Матвей тем временем ожидал ответа, склонив голову набок. Улыбка у него была добрая, под стать взгляду, и он смотрел на нее несколько долгих мгновений.
– Ничего не надо, – отмахнулась Фая, снова смущаясь. Она и без того позволила себе не спешить, когда наносила мазь и шептала молитвы, призывающие скорее исцелить Матвея и простить ему все прегрешения – если таковые были. Оказывается, прикасаться к чужим рукам могло быть очень приятно. – Это я должна благодарить тебя.
– Чепуха – я сделал то, что было правильно. – Он оглянулся по сторонам, рассматривая маленькую горницу. – Позволь хоть дров наколоть. Или принести воды.
– Дров я наколола достаточно, да и воды у нас хватает, – ответила Фая, чувствуя на себе его пристальный взгляд. Она давно не говорила наедине с мужчиной, но так, как Матвей, на нее определенно не действовал никто. Под кожей как будто вспыхнул огонь, а в горле вдруг пересохло. Она взяла кувшин и выпила немного воды.
– Тогда прошу, прими вот это. – Матвей осторожно вытащил из сумы на поясе маленького деревянного конька и поставил на стол. – Пусть он защищает тебя от всех бед.
Фая взяла его обеими руками, рассматривая аккуратные ушки и вырезанные по бокам цветочные узоры. Таких оберегов она еще не видела.
– Это что, сереборинник?
– Да.На самом деле, – признался Матвей, – меня вдохновляют цветы, что ты посадила под окнами.
– Ты настоящий мастер, – откликнулась она, позволив себе быстрый взгляд в его сторону. – Спасибо за твою доброту. Ты что же, был учеником волхва, раз уверен, что он меня защитит?
– Помог как-то раз старцу, когда тот заплутал в лесу, – объяснил он, довольный, что ей понравился подарок. – А он в благодарность открыл мне секрет этого оберега.
– И научил тебя резьбе?
– Нет. – Его голос смягчился, став почти грустным. – Меня учил мой батюшка. Он и сейчас направляет мою руку, а во сне дает советы. Братья мне никогда не верят – считают, у него на небе есть более важные дела.
Фаю кольнула зависть. Своих родителей она не помнила, даже не могла сказать, от кого из двоих ей достались веснушки. Тонко плачет женский голос, кричит мужской, громко и грубо. Отцовская ладонь с силой толкает ее в спину, прямиком под ноги незнакомой тогда Марфы, со словами: «Плата за ночлег. Мне пора в путь». Вот и все воспоминания. Даже во снах родители к ней не приходили. Иногда Фая сомневалась, были бы они рады, узнав, что в доме Марфы, пусть и не всегда ласковой, она никогда не чувствовала себя рабыней.
Матвей нахмурился, наблюдая за ее лицом, и девушка поспешила ответить:
– Что ж, раз ты и правда так хорош, твой путь лежит прямо к княжескому двору. Сотворишь там чудеса заморским купцам на зависть и семье на радость. Глядишь, и за меня получится замолвить слово, – неловко пошутила она, коснувшись ожерелья из кусочков разноцветного дерева на шее.
Тут дверь открылась, и в хижину вошла Марфа, застыв в удивлении при виде гостя. Выслушав объяснение Фаи, она похвалила ее за находчивость и предложила Матвею остаться на скромный обед из каши и вяленого мяса, который он, немедленно согласившись, не переставал нахваливать. После Матвей еще раз поблагодарил ее за доброту и ушел. Фая начала убирать со стола и только тогда вспомнила, что не отдала ему мазь.
Она выбежала из избы. Услышав свое имя, юноша тут же вернулся к калитке и принял из ее рук завернутый в полотенце горшочек.
– Спасибо, Фаина. – Он улыбнулся, опустив взгляд себе под ноги, и вдруг сказал: – Вообще-то есть еще одна вещь, которую я хотел у тебя попросить.
– И что же? – Фая не скрывала любопытства в голосе. Неужто он говорит о свидании? Или… поцелуе?
– Цветок.
Он кивнул в сторону кустов сереборинника, посаженных в глубине. Фая очень дорожила ими и редко срывала цветы, но не нашла в себе силы отказать в просьбе Матвею. В его руке недавно раскрывшийся бутон с алыми лепестками казался маленьким и хрупким, и он держал его бережно.
– Просто цветок? – уточнила она, не понимая, чувствует ли облегчение или разочарование. – И для чего он тебе, Матвей? Куст из него будет расти долго.
– Я знаю. Я просто никогда не думал, что смогу однажды встретить такую красоту, – ответил Матвей, снова глядя на нее тем же пристальным взглядом. – Хочу всегда знать, что это был не сон.
Он говорил совсем не о цветке.
Сердце Фаи стучало так быстро, что она не решилась ответить вслух, боясь, что будет дрожать голос. К счастью, юноша, похоже, спешил и потому попрощался, удовлетворившись ее благодарной улыбкой. Остаток дня Фаю переполняло странное, ни на что не похожее волнение. Той же ночью она положила под подушку деревянного конька и совсем не удивилась, когда встретила Матвея во сне. То был очень хороший сон – они оказались вместе на берегу реки под ярким солнцем, и Фае было хорошо и спокойно. Но вот что случилось дальше, утром она вспомнить не смогла.
Наяву она думала о нем все чаще, разрываясь между противоположными чувствами. Невозможно было сдержать улыбку и успокоить сердце, стоило ненароком поймать его взгляд. В то же время она помнила, что в деревне хватало девушек куда моложе и красивее. Возможно, кто-то из них ему уже приглянулся, и в ночь Ивана Купалы они будут танцевать вместе и совершат брачный обряд. При этой мысли внутри у Фаи все холодело, и она усилием воли заставляла себя сосредоточиться на вышивке цветов на сарафане для грядущего праздника, поглядывая на принесенный из леса букет.
Если уж уготована жизнь в одиночестве, с горечью думала она, у нее останутся на память его оберег и улыбка, с которой он, сидя так близко, смотрел на нее и на эти цветы. Тем солнечным утром, когда она их собирала, было легко представить тихий лес ее княжеством, а себя – княгиней, за которой наблюдает суженый.
– Хочешь, погадаю для тебя на рунах? – предложила Марфа. От нее не укрылись ни взгляды, которые бросал на девушку Матвей во время обеда, ни то, как усердно она старалась не смотреть не него. Предсказание наконец-то сбывалось, в этом она была уверена. Однако Фая отказалась, не желая услышать подтверждение своим страхам.
Она не могла знать, что Матвей дожидался той же ночи с большим нетерпением. Он жалел, что не был здесь в Карачун[5], когда мужчины могли предъявить права на понравившихся красавиц в ритуальных играх и понять, взаимны ли их чувства. Ведь в ночь Купалы первыми свои намерения выражали именно девушки. Тем сильнее было удивление Фаи, когда на празднике у берега реки юноша из ее снов и мыслей не сводил с нее внимательного взгляда, словно надеялся заглянуть в самую душу, – а она была не в силах отвернуться, пока он не встал рядом с ней у костра. От него пахло еловой смолой и травами.
