Нелли Хейл
Царица ночи
– Ты что-то бледна, – заметила Марфа, пока они шли к воротам вместе с остальными жителями. – Не заболела ли, часом?
Фая покачала головой, подавив зевок. Домой она вернулась глубокой ночью, продрогнув до костей, и проснулась спустя всего несколько часов, чтобы подоить корову. Сейчас под ее глазами пролегли тени, а тело пробирала дрожь. Ноги едва слушались.
– Хочешь, приготовлю для тебя травяной отвар?
– Бабушка, я здорова, – мягко ответила она. Саднившую ранку у сердца кольнуло. Да неужто? – Отвар мне ни к чему. Я буду в порядке, когда все закончится.
– Ох, Матвейка, надеру уши, как вернешься, – едва слышно пробормотала себе под нос Марфа.
Разыскать Матвея среди других воинов, прощавшихся с родными, было несложно – он возвышался над толпой на целую голову. Вместо обычной рубашки на нем была стеганая, под кольчугу, пояс украшали защитные руны, несомненно вышитые рукой матери, а лапти сменились высокими сапогами. Вместе с братьями они запрягали лошадей в повозки с оружием и броней, поправляя гриву и шлеи, чтобы лежали ровно и не натерли животным спины. Чувствуя царившее вокруг напряжение, лошади нервничали, мотая головами и топча тяжелыми копытами землю. На глазах Фаи одна вдруг взвилась на месте с громким ржанием, едва не ударив Матвея в живот, и девушка невольно схватилась за сердце. Он успел отскочить в сторону, но затем поймал лошадь за уздечку и погладил по шее, пристально глядя в глаза. Ей не было слышно, что именно он говорил, но в конце концов завел ту в оглобли, и на его лице появилась удовлетворенная улыбка.
Уже пристегивая к уздечке вожжи, он словно почувствовал взгляд Фаи и повернулся в ее сторону. Выражение его лица смягчилось, став почти ласковым. По дороге сюда Фая еще тешила себя мыслью, что боги вот-вот пошлют им чудо в обличье гонца, который принесет весть об отступлении кочевников или прибытии княжеской дружины. Чуда не случилось. И она могла лишь надеяться, что вид Матвея в боевом облачении, с огромным деревянным щитом и мечом в руках, окажется столь грозен, что противник будет бежать прочь в страхе. Ну а если даже помощи богов и предков будет недостаточно, добытый ею оберег должен помочь ему вернуться домой живым.
Старший брат потрогал дугу над головой лошади и что-то сказал Матвею, кивнув в сторону Фаи и Марфы. К тому моменту как он подошел к ним, вытерев руки о подол рубашки, сердце Фаи билось подобно барабану. Она едва сдерживала дрожь, сжимая в кулаках складки юбки.
– Здравствуй, Марфа, – вежливо сказал Матвей.
– Здравствуй, – проворчала она в ответ, смерив его внимательным взглядом с высоты своего небольшого роста. – Хорошо спал, как я погляжу.
– Да, – робко согласился он, прочистив горло. Фая склонила голову, послав бабушке многозначительный взгляд, прежде чем та могла сказать что-то о холодном береге реки. К счастью, Марфа решила ограничиться короткой молитвой о его безопасности и отошла к знакомому старику, который прощался с зятем.
– У меня для тебя кое-что есть, – сказала Фая, прежде чем Матвей успел снова открыть рот, и показала подарок Марены. – Он был освящен светом полной луны и убережет тебя во время битвы.
Юноша послушно наклонил голову, позволив ей надеть оберег ему на шею. Про себя Фая быстро читала молитву, буквально слыша в ушах скрипучий голос духа. Когда она произнесла последнее слово, ее пробрала дрожь, и даже Матвей дернул плечами, осторожно касаясь оберега.
– Как странно. С виду легкий, а весит, будто сделан из камня. Как много силы ты в него вложила, душа моя.
Руки Фаи инстинктивно сжали его плечи крепче. Он поднял глаза и обеспокоенно сдвинул брови, отмечая бледность и потухший взгляд девушки.
– Ты потратила на это всю ночь?
– Я бы провела ее с тобой, – ответила Фая, – коли знала бы, что этого будет достаточно, чтобы защитить тебя.
Руки Матвея сомкнулись на ее талии, почти обхватив ее целиком. Она прижалась лбом к его лбу, вдыхая знакомый запах, к которому примешивались тяжесть закаленного металла и свежесть сена, которым кормили лошадей.
– Вчера мне казалось, что я могу в одиночку выйти против целого войска, – тихо сказал он. – Если дома меня будешь ждать ты.
Фая скользнула пальцами по его коже, стараясь запечатлеть в памяти каждую деталь. Изгибы крепких мускулов на груди и плечах. Тепло ладоней, покрытых мозолями и старыми ссадинами, но тем не менее нежных.
– Ты мой свет, Матвей. Ты моя жизнь. И, когда ты вернешься, я первая выйду навстречу.
Улыбка, которой он ей ответил, стоила каждого мгновения боли, которую она испытывала из-за вчерашнего ритуала. В уголках глаз тонкими лучами разбежались морщинки, и она прикоснулась к ним большими пальцами.
Рядом раздался звук шагов, и Фая увидела внушительную фигуру его дяди. Сквозь седую бороду Бориса проглядывала усмешка, глаза были прищурены.
– Решил взять на битву свою красавицу? – последнее слово прозвучало почти небрежно. – Боюсь, кольчуги для нее у нас нет, как и меча.
– Нет, дядя, – ровным голосом откликнулся юноша, в защитном жесте сжимая ее талию крепче. – Она уже подарила мне свое благословение.
– Снова цветочки? – Матвей несколько месяцев носил при себе подарок из ее сада, пока цветок не обратился в пыль. – Не задерживайся. Мы выступаем. Поприветствуем эту нечисть раньше, чем они ожидают.
Слова Бориса рассекли воздух подобно лезвию меча. Фая тихо выдохнула и прикрыла глаза, когда Матвей поцеловал ее в лоб.
– Мне нужно что-то отдать тебе. Это принадлежало моей семье…
– Отдашь, когда вернешься! – ответила она, яростно тряхнув головой и приказывая себе стоять прямо, хотя ноги держали ее с трудом. Матвей покорно кивнул и отступил на шаг, не отрывая взгляда от ее лица, словно не мог насмотреться. Его голос был полон нежности.
– Я вернусь, моя милая.
Он ушел следом за дядей, ступая твердо и держа подбородок высоко – воин, готовый к битве. Проводы завершились, и, стоя между Марфой и его матерью в толпе жителей, Фая смотрела, как уезжала за ворота вереница повозок, окруженных воинами. Дорогу и поля заволокла туманная дымка, мерцающая розовым в свете солнца. Кто-то из мужчин завел песню о храбрости воинов и великой битве, о которых позже сложат легенды, и постепенно ее подхватили все остальные. Фая не слышала ни слова. До тех пор пока могла, она смотрела на удаляющуюся высокую фигуру, подняв дрожащую руку, когда ей показалось, что Матвей обернулся. Затем створки тяжелых ворот сомкнулись, отрезав их друг от друга. Стражники задвинули засов.
– Фаина.
Варвара, мать Матвея, крайне редко снисходила до обращения к Фае. Выйдя замуж в тринадцать, как и положено, позже она родила семерых детей, четверо из которых уже умерли, а для оставшихся желала найти лучших невест, с достойным приданым, работящих и скромных. Покойные жены двух старших сыновей этими качествами не отличались, и жениться снова те не спешили, пресытившись капризами. Варваре помогали и сваха, и невестка, хорошо знавшие все семьи с незамужними дочерями. И обе они считали, что Фаина уступала другим по возрасту и богатству и несильно превосходила их в талантах. Придирчивые глаза всегда могли найти изъяны в ее рукоделии, а она еще смела дерзить, защищая свою работу. Готовила она сносно, но слишком просто, так как приходилось беречь мясо. Не ленилась, когда работала в поле и огороде, но ее страсть к саду не воспринималась всерьез. Вот если бы в приданое за нее давали столько же коров и овец, сколько у нее было цветочных кустов, Варвара, возможно, посмотрела бы на невзрачную бедную сироту иначе. Свояченица то и дело отпускала намеки, что их присутствие становится накладным, хотя тут могла быть замешана и ревность: Борис начал оказывать вдове брата знаки внимания.
То, как Фаина запала в душу Матвею, повергло в недоумение всю семью. Он виделся с ней так часто, как позволяли дела, хвалил все, где другие находили недостатки, и поднимал на смех все подозрения относительно веснушек. Более достойные девушки вроде дочерей знахаря, которые не отличались худобой и точно смогли бы родить здоровых детей, для него просто не существовали – даже в качестве вторых жен. Матвей поссорился с дядей, заявившим об алчных намерениях его единственной наперсницы. А перед походом и вовсе заявил, что, если ему однажды не позволят взять ее в жены, он больше никогда не переступит порог дома воеводы.
Наблюдая, как он и Фаина прощались друг с другом перед уходом войска, ослабевшая от тревоги Варвара вдруг почувствовала, как внутри что-то дрогнуло. В тот момент девушка, казалось, искренне переживала о его судьбе. Даже отказалась принять подарок, который Матвей выпросил накануне, пользуясь снисходительностью матери. Ее привязанность к нему была тихой, без громких бесполезных истерик и отчаянных проклятий. И на памяти Варвары никто так не смотрел на ее мальчика.
Поддавшись порыву, она сказала, глядя в удивленные зеленые глаза:
– Когда Борис и мои сыновья вернутся, после общего пира мы устроим праздник. Приходите и вы с Марфой.
Она не давала никаких обещаний. Не говорила, что сочла ее хорошей женой своему сыну. И все же уставшее лицо девушки просияло, словно на нее снизошло благословение, а глаза заблестели.
– Благодарю от всего сердца, сударыня. Я верю, они обязательно вернутся.
* * *
Время тянулось медленно, как мед, стекающий с пчелиного улья на землю. Фая не находила себе места, переходя из одного конца двора в другой. Огород был прополот, сено переворошено, а руки дрожали слишком сильно, чтобы заниматься ткачеством. Оставив станок, она взялась очищать стену печи, закоптившуюся после целого дня приготовления подношений. В горнице до сих пор сильно пахло дымом. То и дело Фае приходилось останавливаться, вытирая с лица пот и надеясь, что секунда отдыха уймет растущую боль в груди. Ранка не воспалилась и не загноилась, но продолжала терзать ее, несмотря на все молитвы и чудодейственную мазь.
Это все неважно, повторяла себе Фая; совсем неважно, если в конце концов жизнь Матвея будет спасена. Услышав снаружи шум, она порывалась бежать к двери, но всякий раз это была какая-то примитивная, раздражающая ерунда. Дети, ведущие овец на луг, сбежавшие собаки, девушки, направлявшиеся на реку с корзинами стирать нарядную одежду. Если исход битвы будет благоприятным, она пригодится для праздничного пира. Если нет – для проведения тризны[7]. Все вели себя как обычно, чтобы не отвлекать внимание богов, помогающих мужчинам на поле битвы. Марфа отправила к реке и Фаю, но та сбежала домой, даже не отжав белье как следует: слушать размышления на тему, подоспела ли к их войску подмога, быстрые ли у кочевников кони и сколько будет длиться битва, для нее было невыносимо. Ей они не приносили никакого облегчения. Зато кровавое пятно с платка почти удалось вывести. Фая повесила его на солнце, чтобы окончательно выбелить, и ненадолго дала волю слезам.
День склонился к закату. Тени вытянулись, рассекая дорогу к воротам так, что она стала чем-то похожа на мост, сложенный из неравных бревен. Фая отогнала мысли о Калиновом мосте, не сводя глаз с дозорных башен. Битва, говорили за ее спиной другие жители, должна была давно закончиться. И если их войско потерпело поражение, то кочевники уже должны были быть здесь, жечь, убивать и грабить. А если нет, то кто знает – может быть, победа была одержана, но никого не осталось в живых…
Фая стиснула зубы, борясь с желанием закричать. И, возможно, даже отвесить крепкую затрещину, дав новый повод для проклятий. От боли в груди и накопившегося за последние часы напряжения к горлу подступала тошнота. Если они не вернутся до полуночи, их будут встречать на рассвете. А затем люди придут сюда еще раз, моля богов о милости.
– Что это? – вдруг громко спросил кто-то, и в собравшейся толпе постепенно воцарилась тишина. – Похоже на песню.
Фая напрягла слух, и действительно – издалека донесся нестройный, совсем слабый, хор мужских голосов. Знакомых ей голосов, празднующих победу.
– Перун великий, Перун всемогущий!
Тишина в один миг сменилась торжествующим ревом. Кто-то толкнул Фаю в спину, так что она поперхнулась воздухом, и Марфа прижала ее к себе, обругав соседа. Ворота отворили быстро, но Фае казалось, что прошла целая вечность, прежде чем она, стоя в первом ряду, смогла увидеть первую повозку и услышать, как воины возвещают об одержанной победе. Ей не было дела до захваченных лошадей, которые поселятся в конюшнях воеводы, как и пленных, будущих жертв в благодарность богам за помощь. Ехавший во главе строя Борис Рокотов мог заявить, что сам решил стать кочевником, и она не моргнула бы глазом. Но вот звук драгоценного имени заставил обратиться в слух.
– …Поединок перед боем был таким долгим, что нечисть начала терять терпение, – громко говорил воевода, весь в крови, но торжествующий. Он замедлил шаг лошади, вынуждая всех, кто шел следом, поступить так же. – Они-то решили, жребий обрек нашего Матвея на быструю смерть: их воин был огромен, как бык, а меч у него – что копье. Легко пронзит насквозь и медведя. А Матвей отказался от кольчуги, чтобы оставаться быстрее, как его научил отец, мой дорогой брат. Его дух был с нами на поле битвы.
В толпе раздавались вздохи и аханья. Фая в отчаянии прижимала кулаки к груди и не сдержала крик, когда наконец-то увидела знакомое лицо. Миновав ворота верхом на захваченной лошади, Матвей смотрел на нее и улыбался. По его испачканному грязью лицу текли слезы облегчения и радости. Ее зрение сузилось, погружая во мрак их окружение и оставляя лишь его фигуру в свете закатного солнца – будто божество спустилось на землю и приняло человеческий облик.
Рев вокруг стал еще громче.
– Об этой битве будут слагать легенды! – продолжил воевода. Матвей подъехал ближе к нему, по-прежнему не произнося ни слова, но глядя только на Фаю. За ним следовали его братья; у одного рука была на перевязи, у другого щеку рассекал шрам, и Фая услышала, как где-то рядом зашептала благодарность Варвара. – Столь разными казались соперники, но не уступали друг другу в силе. Зверь гонялся за Матвеем и все не мог достать его, крича от бешенства и призывая на его голову проклятия. Матвей нанес три раны – две мечом, одну щитом, – прежде чем меч нашел его самого.
Опустив взгляд, Фая увидела, как воевода показал на полоску разорванной ткани на боку Матвея. Та побагровела от засохшей крови. Рана была смертельной. Но добытый накануне оберег вернул Матвея к жизни. Марена сдержала слово. Глаза Фаи наполнились слезами, и она поспешно вытерла их трясущейся рукой.
– Мы все верили, что он погиб, – продолжал воевода. – Зверь опустился на колени и уже занес над ним свой нож, чтобы завершить поединок кровавым ритуалом. Но затем случилось чудо! Чудо, посланное нам богами, – его охрипший голос возвысился, будто пытаясь добраться до их небесной обители. Все притихли в ожидании продолжения. С гордостью посмотрев на племянника, воевода сказал: – Матвей перехватил нож, и зверь перерезал себе горло. После этого никто не сомневался в исходе битвы.
Толпа разразилась восторженными, исступленными криками, затихнув на несколько мгновений, когда Матвей впервые за все время заговорил, протянув руку к Фае:
– Я будто оказался на дне мрачной пропасти, но затем услышал родной голос и вновь увидел свет. Меня спасло благословение моей милой!
Больше всего на свете Фая желала коснуться его, хотя бы края рубахи, чтобы убедиться, что это был не сон и он действительно вернулся. Но она не смела. Согласно древнему обычаю, теперь воинам надлежало провести какое-то время отдельно от родных и близких. Связь с миром мертвых, которая становилась тем крепче, чем больше врагов они убили, должна была ослабнуть, чтобы не принести несчастья в мирной жизни. Лишь после этого они могли устроить пир и отпраздновать победу вместе с его семьей. Обнадеженная словами Варвары, Фая собиралась подготовить подарки и испечь пирог, который всегда хвалил Матвей.
Воевода приказал приготовить баню и отправляться в подготовленный лагерь на краю деревни, где они проведут три дня и четыре ночи, залечивая раны и благодаря богов и души предков за оказанную помощь. Пленных передали жрецам, чтобы те начинали подготовку к будущему жертвоприношению. Жители готовились провести ночь в молитвах о погибших и скорейшем исцелении раненых.
Фая, равнодушная к чужим похвалам и взглядам, послала Матвею улыбку, прошептав:
– Я буду ждать тебя.
Этот день обещал стать одним из счастливейших в ее жизни.
* * *
Память начала подводить Марфу все чаще. Даже самые обычные вещи, которые раньше она делала не задумываясь, теперь требовали больше времени и постоянной перепроверки.
Мать учила ее готовить сурью, когда Марфа была совсем маленькой девочкой. До сих пор она в любое время дня и ночи могла прочитать молитву, с которой ароматную смесь меда, молока и трав нужно было процедить через полотенце. Однако этим утром забыла слова. Не хотелось бы оскорбить богов после того, как они подарили им победу.
Марфа поставила сундук на стол, посчитав запах, похожий на пепельный, естественным: накануне они с Фаиной топили печь и мылись внутри по очереди, позволив дыму ползти по полу и стенам. Она отперла замок, откинула крышку и начала перебирать берестяные свитки.
Когда ее пальцы обжег холод, от неожиданности она не смогла вымолвить ни слова. Затем на смену ей пришел ужас. Едва сумев сделать выдох, помертвевшими пальцами она подняла свиток со дна сундука и уронила его обратно, заметив развязанный узел и тонкие выпуклые царапины – обратную сторону рисунков и надписей. Ей не нужно было разворачивать его, чтобы понять, что он остался прежним – будто и не было никогда того утра, когда она сожгла его в печке.
Руки сами нашли мешок с рунами, бесцеремонно бросили их на стол. Предсказание осталось прежним. У Марфы закружилась голова, а мысли сменяли одна другую, как будто она кружилась в быстром танце, открыв глаза. Она думала о собственной наивности, страшной неизбежности беды и беспомощности людей перед лицом высших сил, которые не всегда справедливы. Еще одна мысль была тихим и печальным вопросом: за что?
– Бабушка?
В голосе Фаины звучало беспокойство. Марфа знала, что выглядит странно, сидя перед распахнутым сундуком с невидящим взглядом, но не могла заставить себя пошевелиться или заговорить.
– Бабушка, я принесла воды и пришла узнать насчет обеда. Ты не брала из погреба мешок с пшеном? Все обыскала, не могу найти, а уже пора идти к лагерю. Три дня почти истекли.
– Тебе плохо? У тебя видение? – спросила она, не получив ответа, и села рядом. Тонкие пальцы коснулись плеча Марфы, и она вздрогнула, увидев в заботливости внучки еще одно напоминание о беспощадности жизни.
– Нет, голубка. Я просто задумалась, что принести на праздник, – мягко сказала она, чувствуя, как к сердцу вдруг подкатила нежность. За все годы, что Фаина жила с ней, она незаслуженно редко баловала ее лаской, и не потому, что на самом-то деле девушка попала к ней как рабыня. Просто она считала, что наличия крыши над головой и еды в погребе было более чем достаточно для проявления заботы. Мать Марфы была такой же – скупой на объятия и похвалу, но в душе заботливой.
Марфа накрыла руку Фаины и пригляделась к ней. Девушка все еще была очень бледна и приобрела странную привычку двигать левым плечом, будто поправляя рукав. Будто пытаясь справиться с неутихающей болью. Когда она сделала это снова, Марфу кольнуло странное подозрение.
– Не ушиблась ли ты, часом?
– Нет, бабушка, со мной все в порядке, – ответила Фаина. Ее глаза на короткое мгновение метнулись к сундуку, и уголки губ дрогнули в улыбке, которая не принесла Марфе желанного облегчения.
– И не хочешь ничего мне рассказать?
– Разве что мне не терпится увидеть Матвея, но ты это и так знаешь.
– Знаю. Как чудесно помогло ему на поединке твое благословение, – сказала самой себе Марфа, отстранившись и захлопывая крышку сундука с громким стуком. – Будто в кольчуге невидимой был, раз после такой раны выжил. Откроешь мне свой секрет?
– Нет тут секрета. Матвей мне дороже всех на свете, – сказала Фаина, поднимаясь на ноги. – И я молилась, чтобы ему сохранили жизнь.
– Кому же молилась?
– Известно кому.
– Ночью, у реки?
Девушка вздрогнула, будто Марфа ее ударила.
– Ты была не против, чтобы я увиделась с Матвеем.
– С ним ли? – Марфа сделала вид, что не верит ей, цепляясь за последнюю крохотную надежду, что ошиблась и свиток появился в сундуке только сейчас.
– В чем же, как ты считаешь, я провинилась? – Голос Фаины стал тише, но тверже. Злее. – Неужто это грех – быть с тем, кто мил, в ночь перед смертной битвой?
– Считаю, что ты сделала то, о чем можешь очень горько пожалеть. Где ты была – отвечай мне сейчас же! А лучше скажи, не появился ли у тебя шрам, боль от которого не унять.
Никогда так не кричала на нее Марфа, но ярость в ее голосе была направлена совсем не на девушку. Та пятилась к двери, выглядя так, словно вот-вот бросится бежать.
– Бабушка, прошу, – начала Фаина, и едва сдерживаемый страх в ее голосе сказал Марфе все, что она хотела знать. Стены горницы давили со всех сторон, вытесняя свет и воздух, источая холод. – Не надо вопросов. Ты погубишь нас.
– Я уже тебя погубила, – еле слышно пробормотала Марфа. – Не смогла уберечь. Нужно было объяснить тебе все еще очень давно. Тогда ты бы поняла.
– Что поняла? Ты тоже совершала подобный обряд?
Марфа тяжело вздохнула:
– Нет. Но мне известна его сила. Фаина, послушай меня. Если смерть сделала выбор, ничто на свете не изменит его. Даже воля тех, кто намного могущественнее нас, бессильна перед ее древностью. Ты можешь пытаться спастись или спасти, не из корысти, а во имя добра, но только навлечешь на себя беду. Той ночью твоя слабость была использована против тебя.
– Ошибаешься. Мои чувства к Матвею совсем не слабость. – Фаина смотрела на нее с жалостью, пропустив мимо ушей угрозу. – Благодаря ей я наконец-то чувствую, что живу не зря.
– Несчастное дитя. Как сильно ты мечтаешь обрести утешение в семье, ведь в детстве тебя лишили его с такой грубостью. Отец продал тебя в рабство в обмен на пищу и кров перед началом новых странствий. После смерти обеих жен он возомнил себя волхвом, которому ребенок будет лишь помехой. Ты пыталась убежать, но заблудилась в лесу. Затем лежала в горячке, умоляя помочь тебе забыть его навсегда. Твое желание было понятно. Мои снадобья исцелили твое тело, домашние духи – душу. Ты стала мне послушной ученицей, заботливой помощницей, и ты будешь хорошей женой Матвею. Я не буду смотреть, как изуродуют твою природу. Пусть Марена забирает мою душу и оставит вам жизнь, которую вы заслуживаете.
Марфа не сказала вслух ничего из этого.
– Будем надеяться, пока что беды не случится. Иди, а я тут закончу.
* * *
Фая шагала к лагерю быстро, спеша к Матвею и одновременно пытаясь убежать от слов бабушки. Она не понимала, откуда та могла узнать правду, но верила, что их с Мареной соглашение останется в тайне. У нее не будет причин забирать назад свой дар. Сколько бы лет ни осталось Фае, она будет каждый день воздавать духу хвалу, а после… Что случится после, не так важно, если за плечами у нее будет жизнь с Матвеем и их семьей.
Эта мысль отогнала страх, закравшийся в ее душу. Фая улыбнулась лучам солнца, которое только начинало свой бег по небу, и, миновав последние дворы, спустилась к реке, рядом с которой на лугу и разбили временный лагерь.
Они должны были выйти за пределы шатров после последней общей молитвы. Фая слушала приглушенные голоса жрецов, позволив себе восхищаться сверкающими бликами на поверхности реки под смех детей и тихие разговоры взрослых, ожидавших родных. Та же нежная золотистая дымка наполняла небо над их головами, что и в день битвы, но, если тогда утро было для нее блеклым, холодным из-за полнившей воздух тревоги, сейчас она наслаждалась каждым его мгновением.
Когда краешек солнца показался из-за леса, голоса в лагере наконец-то стихли. Сердце Фаи забилось сильнее, полное нетерпения и предвкушения. Со дня их первого поцелуя они никогда не разлучались более чем на день, но Фая могла подождать еще немного. Разумеется, сперва семья Матвея должна будет собраться на молитву предкам; только после этого они наконец-то смогут остаться наедине.
Идя так, чтобы солнце оказалось за спиной, освещая им путь, воины начали покидать лагерь. Жены и невесты бросались им на шеи, дети прижимались к ногам, родители целовали в лоб. Фая посторонилась, чтобы не мешать воссоединению очередной семьи, и встала на цыпочки, высматривая Матвея.
– В добром здравии он, просто замешкался, – сообщил ей деревенский лекарь, проходя мимо. – Подарок твой ищет в шатре, видать, обронил.
Фая весело рассмеялась – она и думать забыла об обещанном подарке. Мимо прошли остальные Рокотовы, поприветствовав ее кивками и даже улыбками, на которые она ответила. В тот момент она была способна на одну лишь радость, а все прошлые обиды оказались забыты. Даже саднящая боль в груди на какое-то время стихла.
Матвей вышел из лагеря одним из последних, и Фая, не чувствуя под собой ног, побежала навстречу. Он поймал ее в объятия, слегка пошатнувшись, и зарылся лицом в шею. Она слышала, как он повторяет ее имя, щекоча губами кожу, но сама не могла произнести и слова, переполненная чувствами от его близости и жмурясь от бросившегося в глаза солнца. Казалось, впервые за все время, что они были в разлуке, она могла свободно дышать. Одна ее рука мягко гладила его по волосам, другая по спине, и, когда его колени подогнулись, Фая села на землю вместе с ним. Ей пришлось отстраниться, чтобы наконец-то увидеть его лицо и осыпать его поцелуями, и, когда он засмеялся ей в губы, она поняла, что еще не слышала ничего прекраснее этого тихого звука.
– Я очень скучала, – сказала Фая и добавила со строгостью, обращенной к воображаемым врагам: – Пусть это будет первый и последний раз, когда тебе пришлось уйти.
– Следующий, кто осмелится пойти на нас в атаку, познает гнев моей милой, – без насмешки, но с нежностью произнес Матвей, обвивая ее руками. – Я научу тебя биться на мечах перед нашим путешествием. Тебе не будет равных в бою.
Рядом раздались смешки. Фая и не подозревала, что у них были зрители. Матвей продолжил тише и медленнее, глядя только на нее:
– Ты была в моих мыслях каждое мгновение дня и ночи. Даже сейчас, пока я искал подарок, мне почудилось, что ты была рядом и направила мою руку своей. Только подумай, прикоснулась как наяву и сразу исчезла. Но глаза, мне показалось, были другими, золотистыми… Зеленые мне нравятся куда больше.
Фаю кольнула странная, совершенно неуместная сейчас тревога, и она отмахнулась от нее, засмеявшись. Матвей часто говорил, что ее глаза были яркими, как освещенный солнцем лес. Он потянулся к суме на поясе.
– Сейчас найду его, он здесь… – Он сглотнул и нахмурился, откинувшись назад, так что ей пришлось вытянуть обе руки, чтобы не разрывать объятия. – Сейчас, сейчас…
Его пальцы заметно дрожали, и, когда он отпустил ее талию, чтобы опереться о землю, Фая почувствовала, как улыбка сползает с лица.
– Матвей, что не так?
– Сам не знаю. В глазах потемнело. – Он провел по лицу рукой, и она бессильно упала на колени. Матвей покачал головой, послав ей веселый взгляд из-под упавших на лоб волос. – Видимо, никак не могу прийти в себя от радости. Я ведь тоже скучал по тебе, душа моя.
– У тебя что-то болит? – Она провела рукой по его боку, куда была нанесена смертельная рана, но не обнаружила там крови, а Матвей даже не поморщился.
– Нет, нет. – Юноша улыбнулся, прикрыв глаза, и тихо вздохнул. Его сильные плечи поникли. – Только передохну минуту. Я ведь должен отдать тебе…
Фая не смогла сдержать дрожь, прокатившуюся по телу из-за ужасного предчувствия. Она взяла ослабевшую руку Матвея и поднесла к губам. Та была холоднее, чем всего несколько мгновений назад, когда он обнимал ее, и на этот раз отогнать тревогу не получилось. Сердце будто повисло в ее груди тяжелым камнем. Когда Фая заговорила, ее голос дрожал.
– Матвей, пожалуйста…
Она сама не знала, о чем просит, прижав к груди их соединенные руки – обычные слова и молитвы ускользали прочь под его затуманенным взглядом. Он потерял равновесие, и она тут же подвинулась, чтобы положить его голову себе на колени. Фая коснулась его груди, чувствуя знакомые очертания оберегов рядом с сердцем и мысленно прося о помощи все существующие в мире силы. Она не понимала, как солнце еще могло продолжать светить, когда ей было так страшно.
– Фая.
В глазах Матвея сияла та же нежность, что звучала в имени, которое он ей дал, и на мгновение она поверила, что была услышана. Он пробежал взглядом по ее лицу и попытался улыбнуться. Фая открыла рот, чтобы ответить, но его глаза уже закрылись. Голова откинулась назад, и хватка на ее пальцах ослабла.
Все произошло быстрее, чем она была способна осознать. Фая смотрела на Матвея не отрываясь, позволив миру вокруг замереть и потерять очертания. Ее окружил плотный шум, как бывает, когда погружаешься под воду с головой. Она не чувствовала ничего, кроме тяжести его тела у себя на коленях, и продолжала держать его руку, другую прижимая к груди. Она ждала, когда снова почувствует под ладонью знакомый стук сердца. Это должно было вот-вот случиться. Нужно просто немного подождать.
Собравшиеся вокруг них люди заволновались. Лекарь, все это время наблюдавший за парой, поспешил на помощь сидевшей неподвижно Фае. Присев на корточки, он коснулся шеи Матвея и отпрянул в ужасе.
– Мертв! – воскликнул он. – Он был здоров и полон сил этим утром! А теперь он мертв!
Слова достигли ушей Фаи, однако были абсолютно лишены смысла. С тем же успехом лекарь мог говорить на другом языке. Затем раздались крики; и до них ей не было никакого дела. Но вот когда кто-то третий попытался поднять Матвея с ее колен, она вмиг вынырнула из оцепенения.
– Нет! – изо всех сил закричала она, с яростью глядя в глаза Бориса Рокотова и сжимая рубашку Матвея в кулаке. Воевода отпрянул от неожиданности. – Прочь! Не смей прикасаться к нему!
– Ему же Фаинка явилась, – громко заметил рыбак, за которого она так и не вышла замуж. – Еще и желтоглазой предстала, будто сова. Что это за благословение такое, которое потом отбирает жизнь, а?
Вопрос после столь ужасного несчастья был вполне естественный: все помнили, что сказал Матвей после битвы. Вокруг зароптали. Затем кто-то предложил:
– Убери ее отсюда, а ну как он оживет.
Когда Фая почувствовала на талии несколько чужих рук, то наклонилась, прижимаясь к Матвею всем телом, чтобы их нельзя было разделить. Криков становилось все больше, они отзывались в ее голове жутким эхом, и ей не оставалось ничего, кроме как кричать в ответ, надеясь, что они стихнут. Часть ее верила, что так она сможет хотя бы немного унять растущую внутри боль, которая сжимала легкие и резала грудь хуже ножа. У этой боли был голос, говоривший вещи, ужаснее которых она не слышала за всю жизнь.
