Наталья Викторовна Паршина
Когда проснётся ангел
Через месяц пошла я в милицию, хотела на розыск подавать. Но там популярно объяснили, что я Светке родственницей не являюсь, и заявление у меня не примут. Тогда направилась я в железнодорожную милицию, там, в линейном отделе одноклассник наш работает. Он по своим каналам разузнал, что ни в каких происшествиях её фамилия не фигурировала. Посоветовал мне не переживать, сказал, что плохие новости долетают до нас быстрее, чем хорошие, что молодые, наверное, не могут нарадоваться, что вновь они вместе, не до меня им. Когда успокоится всё, тогда она сама и даст весточку.
Но врач, у которого она наблюдалась, сказал мне, что вряд ли она протянула бы больше месяца, метастазы повредили почти все органы.
Таня вытерла слезу салфеткой. Лидия молчала, потрясённая услышанным. Олимпиада растерялась:
–Вы хотите сказать, что Светланы сейчас, возможно, нет в живых…
–Скорее всего. Она обязательно связалась бы со мной, если бы была жива, – Таня снова закрыла лицо руками, и уже не сдерживаясь, завыла, ругая себя сквозь слёзы, – Зачем я её отпустила? Ууууу-у-у. Нельзя было её отпускать, нельзя! Прости меня, Светик, прости дуру бестолковую. Уууу-у-у!
Лидия смотрела на это какое-то время, (пусть выплачется), пыталась успокоить – результат нулевой. Затем налила в стакан холодной воды и протянула его Тане, но та раскачивалась на кресле взад и вперёд, закрыв лицо и продолжая выть. Тогда Лидия набрала воды в рот и окатила ею рыдающую хозяйку. Та встрепенулась и удивлённо посмотрела на Лидию:
–Зачем?
–Хватит рыдать, – ответила Лидия, – что сделано, то сделано. Можете винить Олимпиаду за то, что та не приняла по-людски Вашу подругу, можете винить себя за то, что отпустили её больную с малышом в Москву без сопровождения. Изменить ничего нельзя. Сейчас нужно спасать Богдана, если это ещё возможно. Вы не знаете, у кого ещё она могла остановиться в Москве? Может быть, у однокурсников?
–Нет, не знаю.
–Она была настолько уверена, во встрече со Святославом, что не предупредила его о своём приезде. Может, она собиралась остановиться в гостинице?
–Нет, в гостиницу она не собиралась, – Таня всё ещё всхлипывала и утирала слёзы, – конечно, нельзя было отпускать её одну, но я не могла тогда с ней поехать, моим младшим близнецам только-только по полгода исполнилось. С кем таких крох оставить? Они беспокойные, внимания требуют за десятерых, у меня до сих пор хронический недосып. Со старшими близнецами всё проще было, сама успевала и за ними, и за хозяйством следить.
У подруг брови поползли вверх.
–У Вас две пары близнецов? Да вы просто героиня! – восхищённо произнесла Лидия.
Олимпиада подумала, что она ничем не хуже, у неё тоже близнецы…
–Что же нам делать? – Татьяна обратилась к Лидии, видя в ней мудрую женщину.
–Мы можем попасть в дом Светы? «Возможно, там мы найдём что-то полезное для поисков Богдана», – спросила Лидия.
–Да, у меня есть ключи, сейчас схожу за ними.
Таня быстро поднялась, зашла в дом и вернулась с ключами. Втроём они вышли на дорогу, которая пролегала между домами Татьяны и Светы. Из-за поворота высыпала шумная ватага ребятни.
–А вот и мои чада, – улыбнулась Таня, – с речки идут. И ночью из воды не вылезали бы, если б только им разрешили, прямо амфибии какие-то.
–Все Ваши? – удивилась Олимпиада.
–Все! – с гордостью сказала Таня, – четыре сына, да четверо племянников на лето из города приезжают. Скучать некогда.
Тут из-за всей этой гурьбы вылетела собака размером с небольшого телёнка, и весёлыми прыжками стала быстро сокращать расстояние, разделяющее её с городскими дамочками. Она не обращала внимания на лужи, попадающиеся ей на пути, брызги только раззадоривали её, в некоторых особенно больших лужах она вертелась, как волчок, ловя себя за хвост. Длинная рыжая шерсть болталась мокрыми патлами, разбрызгивая во все стороны грязные кляксы.
Таня смеялась, видя растерянность и испуг на лицах столичных дамочек:
–Не бойтесь, это наш Шнурок, он не кусается.
Она отвернулась к калитке, открывающей вход в заросший сад у дома, в котором жила Светлана. Щеколда не поддавалась, и Тане пришлось перегнуться через невысокий заборчик, чтобы посмотреть, в чём там дело. При этом она выпустила из виду собаку, которая летела на застывших от ужаса женщин. Легко сказать, не кусается, а вот как в это поверить, когда на тебя летит нечто зубастое, и, то ли улыбается, то ли скалится. В последний момент подруги поняли, что замыслило это мокрое и грязное четвероногое чудовище, но спасаться бегством было поздно.
–На помощь! Спасите! – заверещала Олимпиада, прикрываясь сумочкой, когда Шнурок с разбегу прыгнул ей на грудь, пытаясь лизнуть в нос.
Грязные лапы его оставили тёмные следы на шёлковом костюме Олимпиады, а длинная мокрая шерсть добавила множество клякс для завершения картины. Олимпиада шарахнулась назад, где её поджидала лужа, с удовольствием проглотившая прелестные туфельки. Каблуки тут же засосало в жижу, как в трясину, отчего Олимпиада потеряла равновесие и замахала руками, словно крыльями, по инерции заваливаясь назад.
Таня бросилась спасать гостью с быстротой гепарда. Схватив одной рукой Шнурка за ошейник, другой – Олимпиаду за шиворот, что бы та не упала в лужу, она передала безудержно извивающегося, как уж на сковородке пса, подоспевшему пареньку со словами:
–Отведи Шнурка на цепь, сыночек. Мойте руки, еда на столе. Я скоро приду.
Шнурок от всей души пытался показать, как он рад гостям, как счастлив, что погода хорошая, что лужи такие глубокие, и вообще жизнь прекрасна. Он так же искренне недоумевал, почему его сажают на цепь, он ведь ничего плохого не сделал.
Таня вынула жертву бурной собачьей радости из лужи и поставила на твердь земную, затем выудила и её туфли.
Олимпиада стояла босая на мокрой дороге и задыхалась от возмущения, пытаясь промокнуть бурые следы носовым платком.
–Невоспитанный, дикий зверь!!!– кричала она, – Его нельзя отпускать на волю! Только на цепи, в наморднике и в клетке! Людоед настоящий, посмотрите, что натворил!
Лидия так и прыснула, уж очень потешная была сцена.
–Не переживайте. Я вам сегодня же эти пятна выведу, – успокаивала Таня Олимпиаду, – мои мальчишки иногда пострашнее приходят. Если хозяйственное мыло не поможет, то керосином почистим.
–Да Вы с ума сошли! Это шёлк! – визгнула Олимпиада, – Замачивайте в керосин что хотите, а мне химчистка поможет. Лида, достань мой чемодан коричневый «Луи Витон», мне переодеться надо.
Лидия открыла багажник машины:
–Который из трёх? – спросила она подругу.
–Тот, что на колёсах, – подходя, ответила Олимпиада. Она извлекла из чемодана лёгкое платье и с досадой заметила, – а туфли только на выброс. Достань теперь полосатую сумку.
Лидия выполнила и эту просьбу.
–Ради Бога, не сердитесь на Шнурка, – просила Таня, – он сейчас каждому мгновению радуется. Если бы вы знали, с чего началась его жизнь… Мои ребята нашли щенка на обочине дороги, совсем крошечного, не больше котёнка. Глазки ещё не открылись, вероятно, от рождения ему было всего пару дней. Как он мог там оказаться? Неужели у кого-то поднялась рука просто выбросить бедное существо? Он не дышал, дети подумали, что умер. Принесли Шнурка домой, положили в коробочку от конфет «Рафаэлло», решили похоронить. А наша кошка Марго взяла его за шиворот, вытащила из коробки и стала вылизывать. Представляете, как мы удивились, когда через несколько минут, он задышал. А Маргоша улеглась так, чтобы он смог сосок найти. У неё тогда молоко было. Котята уже подросли, питались, так сказать, по-взрослому, и кошка взяла себе нового подопечного. Шнурок очень долго выкарабкивался, между жизнью и смертью был не меньше недели. Марго всё это время самоотверженно за него боролась, согревала своим теплом, кормила, вылизывала. А мы устроили им укромное местечко и кормили кошку прямо там, чтобы она не отходила от щенка. Он долго оставался крошечным и тоненьким, как шнурок, так ребята его и назвали.
А вот когда он почувствовал, что такое жизнь, нам всем мало не показалось. Это просто вечный реактивный двигатель какой-то. Дома всё вверх дном, в саду как будто смерч прошёл. Ни секунды покоя, не поверите, за своей приёмной мамочкой на деревья забирался. Маргошу измучил играми до полуобморочного состояния, она от него только на чердаке могла убежище найти.
Пришлось на цепь привязывать, хотя бы на ночь. Он страшно обижался поначалу, сейчас уже привык. А Вас, Олимпиада Аркадьевна, он так приветствовал. Это я виновата, отвлеклась, не успела перехватить, ведь знаю, как Шнурок всем рад. Простите его!
Олимпиада с нескрываемым раздражением сказала:
–По-моему, вы придумали для себя глупую сказочку про собаку, которая и думает, и чувствует, как человек. Это же невозможно, милочка! Какая ещё радость? У животных могут быть только инстинкты.
–Вы так говорите, потому, что устали и расстроены. Но если бы вы побыли у нас подольше, то увидели бы, как Шнурок просто заряжает всех своей энергией!
–Нет уж, увольте! Вечер уже, а нам ещё возвращаться в Псков, в гостиницу, так что пойдёмте искать то, что нам нужно, – Олимпиада, переодевшись в машине, направилась, было, к калитке, но посмотрев за забор, где буйно зеленела крапива в человеческий рост, идти первая не решилась.
Таня, ловко орудуя граблями, прижимала жгучую траву к земле в сторону от тропинки, что бы делегация смогла подойти к дому Светланы в полном составе.
Замок поддался сразу, дверь отворилась тихо, хотя её давно не открывали.
–Мы присматриваем за домом, – сказала Таня, – муж весной крышу чинил, да крыльцо. Знаете, дом без людей так быстро превращается в развалину, просто мистика.
Дом и вправду выглядел старше своих обитаемых домов-близнецов, стоявших по соседству, хотя все они были построены в один год.
Когда-то, ещё совсем недавно, глаза-окна этого дома встречали тёплым светом всех: и спешащих к нему, и проходящих мимо. Запах пирогов и уюта, казалось, не выветрится из этих стен никогда. Тропинка, ведущая от калитки к крыльцу, вымощенная плоским, гладким известняком, зазывала по ней пройтись, да не просто так, а босиком, чтобы ощутить приятную шероховатость каменной мозаики. Когда его покинули хозяева, дом сначала грустил, вздыхал, смотрел на улицу потухшими глазами, плакал осенью вместе с дождём, коченел зимой с нетопленной печкой, а весне уже не обрадовался. Он просто устал ждать, и больше не было сил смотреть на заросшую тропинку, ожидая возвращения хозяев. Дом как будто стал ниже, осунулся, нахлобучил поглубже покатую крышу, и, кажется, уснул.
Трёх женщин он встретил безразлично, безмолвно. Странно, но не скрипнули ни двери, ни половицы. На веранде, на широком подоконнике стояли глиняные горшки с высохшими цветами. Затхлый воздух не спешил убираться в распахнутую дверь, он окутал вошедших невидимым облаком, отчего тем поскорее захотелось снова выбраться на улицу, в лето.
Таня подошла к широкому тёмному комоду и достала из верхнего ящика альбомы с фотографиями, стопку писем, перевязанную синей атласной ленточкой, папку с документами и книжицу в светлом кожаном переплёте.
Взяв в руки один из альбомов, Таня открыла его и сказала, еле сдерживая слёзы:
–Вот она, Светланка, вместе с Богданом… Здесь ему годик. А вот она со Святославом, смешной какой…
Олимпиада взглянула на фотографию. Да, это был её Святослав, хотя его было трудно узнать в песцовой шапке-ушанке, завязанной под подбородком, осыпанного снегом с ног до головы, с улыбкой до ушей, прижимающего к себе хрупкую девчушку, ту самую, которую Олимпиада не пустила на порог.
Таким искренне счастливым своего сына Олимпиада видела редко. Что-то кольнуло в сердце, она зажмурилась. Лидия поддержала её за плечи, помогая присесть на стул.
–Наверное, на меня так тяжёлый воздух подействовал, пойдём отсюда, – с трудом произнесла Олимпиада.
Лидия спросила Таню, показывая на письма, фотографии и книжицу:
–Мы можем взять с собой всё это? Возможно, что-то нам подскажет, в каком направлении вести поиски. Позднее обещаем всё вернуть.
Таня колебалась несколько секунд, но потом сказала:
–Берите, только бы помогло.
По возвращении в Москву Олимпиада и Лидия практически не выпускали из рук привезённые с собой письма и дневник Светланы. Штудируя их, то вместе, то поодиночке, они пытались найти хоть малейшую зацепку, которая помогла бы им понять, куда могла пойти Света после разговора с Олимпиадой. Но все усилия оказались тщетными, никаких упоминаний о дальних родственниках и близких друзьях отыскать не удалось.
Затем потянулись месяцы безуспешных попыток оставить заявление в милиции. Его просто отказывались принять, аргумент был один: Олимпиада официально не являлась родственницей пропавших Светланы и Богдана.
Олимпиада день ото дня становилась всё молчаливее и грустнее. Её тяготили одинокие вечера, всё чаще она просила Соню остаться допоздна, а то и переночевать. Соня была не против, в душу к хозяйке не лезла, иногда они просиживали в молчании целый вечер, Соня за рукоделием, а Олимпиада, листая старые фотоальбомы.
Олимпиаде казалось, что она сделала всё, что было в её силах, чтобы найти внука. Десятками рассылались запросы во все московские и подмосковные детские дома, и приюты. Когда проходили месяцы, по тем же адресам летели новые запросы, но всё безрезультатно. Она была близка к отчаянью, ведь не смогла выполнить последнюю просьбу сына. Только Лидия не теряла надежды и каждый день повторяла, что не стоит опускать руки, что надо продолжать поиски.
Глава 4
«Господи, как холодно, как затекло всё тело, – подумала Олимпиада, просыпаясь, – и почему подушка такая колючая?..»
Она хотела повернуться на другой бок, но сильная острая боль молнией пронеслась по каждой клеточке от макушки до пяток. Олимпиада с великим трудом открыла глаза. Она лежала лицом вниз в неглубоком овражке, прикрытая еловым лапником. Дрожащими непослушными руками Олимпиада отодвинула ветки и села. Голова кружилась и страшно болела. Перед глазами расплывались разноцветные круги. Какое-то время она пыталась сообразить, что же такое произошло и почему она здесь.
Утром она проводила Лидию в аэропорт, та улетала в Лондон по работе на несколько дней. Вернувшись в квартиру, Олимпиада по привычке подошла к автоответчику. Нажав на кнопку, она услышала: «Олимпиада Аркадьевна, Вас беспокоит директор детского дома. Мы получили Ваше письмо. У нас есть мальчик, подходящий по возрасту. Он попал к нам как раз в то время, когда пропал ваш внук. Можете приехать, посмотреть». И дальше был надиктован адрес. Это был подмосковный детский дом. После того, как в Москве поиски не дали результатов, Олимпиада с Лидией решили расширить круг и проверить детские дома области.
Олимпиада заметалась по квартире, куда бежать и что делать, она не знала. Самолёт, увозивший Лидию в Лондон, был уже в воздухе. Посоветоваться было не с кем. После целого года безуспешных поисков Олимпиада не могла ждать ни минуты.
Диспетчер такси вежливо объяснила, что свободных машин нет, и придётся подождать минимум два часа. Два часа? Сейчас для Олимпиады это была целая вечность. Она бросила в сумочку пачку банкнот и выбежала на улицу. Поймав машину, и озвучив адрес, она всю дорогу напряжённо смотрела вперёд, мысленно подгоняя старенькие жигули, которые плелись, как ей казалось, с черепашьей скоростью.
Водитель пообещал ждать её у ворот, но попросил, на всякий случай расплатиться. Олимпиада достала из сумочки пачку купюр, не обратив внимания на округлившиеся глаза таксиста, отсчитала нужную сумму и скрылась в дверях двухэтажного здания, но через несколько минут вернулась, едва сдерживая слёзы. Мальчик оказался совсем не похожим на Даньку. Чёрные глаза, чёрные кудряшки и смуглое личико. А её внук был голубоглазым и светловолосым.
Водитель не лез с расспросами, за что Олимпиада была ему очень признательна. Она погрузилась в свои мысли, не замечая ничего вокруг, поэтому не придала значения тому, что машина остановилась на обочине дороги среди леса.
–Кажется, я не туда свернул, – озабоченно произнёс водитель, – будьте добры, передайте мне карту, она справа от Вас, в дверном кармане.
Олимпиаде пришлось изрядно покопаться, чтобы среди газет, рекламных буклетов и других бумажек отыскать ту самую карту. А потом – темнота, провал. Олимпиада не могла вспомнить, что произошло.
Сидя в овражке в незнакомом лесу, Олимпиада безуспешно пыталась, понять, как она здесь оказалась. Может, мы попали в аварию, думала она, тогда где машина и водитель? Гула трассы совсем не слышно, значит дорога далеко.
Надо было позвать на помощь, но вместо крика из горла вырывались шипение и хрип. Кричать не получилось, тогда надо вставать и выбираться отсюда. Но встать оказалось не так просто. Перед глазами всё расплывалось, и Олимпиада вдруг поняла, что видит собственные щёки. Проведя ладонями по лицу, она пришла в ужас, голова раздулась, как воздушный шарик, левая щека, лоб и волосы были покрыты коркой из запёкшейся крови. Ощупав макушку, она снова потеряла сознание от шока, потому, что ощутила под пальцами кости своего собственного черепа.
Снова Олимпиада очнулась оттого, что почувствовала на своём лице горячее прерывистое дыхание. Она открыла глаза и увидела брылястую морду. Собака внушительных размеров пристально рассматривала странную женщину, непонятно зачем зарывшуюся в еловые колючие ветки. Возможно, пёс воспринял это, как игру в прятки.
Если здесь собака, то где-то поблизости должен быть её хозяин, сообразила Олимпиада. Она так обрадовалась этому обстоятельству, что напрочь позабыла о своей неприязни к собакам, кошкам и попугайчикам, даже серая крыса показалась бы ей в эту минуту милым существом, лишь бы вывела её бедную из этой чащи к людям. Кричать она не могла, значит, оставалось, не упуская собаку из виду, следовать за ней.
Тем временем, бульдог отошёл на несколько шагов и сел, не спуская глаз со странной женщины.
–Собачка… Хорошая… Пёсик… Миленький…– Олимпиада пыталась шептать, а вместо шёпота получался хрип временами со свистом. – Дружочек, дорогой, не оставляй меня здесь… Прошу тебя, не убегай…
Обливаясь слезами в три ручья от непереносимой боли, боясь снова потерять сознание, Олимпиада всё-таки медленно выползла на четвереньках из овражка, посидела немножко, переводя дыхание, и, обхватив молодую сосенку, с великим трудом встала на ноги.
Собака спустилась туда, где только что лежала женщина, и вернулась с её сумочкой в зубах. Так и пошли они – впереди бульдог, часто останавливаясь, и оглядываясь, а за ним, качаясь и делая передышку у каждого дерева, Олимпиада.
На светлой полянке на берегу лесного озера большая компания из взрослых и детей наслаждалась прекрасным летним днём. Шашлыки были съедены, но скатерть, расстеленная прямо на траве, ещё изобиловала пикниковыми яствами. Кто играл в мяч, а кто просто загорал. И, как говорится, ничто не предвещало…
–Смотрите! Смотрите, Шериф что-то тащит в зубах! – весело закричала девочка, побежавшая вдогонку за улетевшим далеко мячиком.
Но через секунду, она опрометью неслась в обратную сторону с диким воплем. Из-за ёлки, пошатываясь, вышла Олимпиада, растрёпанная, босая, грязная, с распухшим и залитым кровью лицом, с наплывшими на глаза-щёлочки лиловыми веками, она напугала бедную девчушку до полусмерти.
Шериф гордо положил сумочку Олимпиады к ногам хозяина и сел, ожидая похвалы. А мозг женщины, еле стоящей на ногах, удостоверился, что её заметили, что помощь теперь близка, принял решение отключиться, чтобы не мучить более свою хозяйку. Олимпиада ещё мгновение пыталась держать равновесие, но сдалась, лишилась чувств и рухнула на землю лицом вниз, как бревно.
Только через неделю Олимпиада очнулась в одноместной палате реанимации. Возможно, травма повлияла на перестановку ценностей в её жизни. То, что внутренний мир её сильно изменился, было совершенно точно, и ощущала это она в полной мере. Мысли о том, чтобы посмотреться в зеркало ни разу не возникло. Ей было глубоко наплевать на то, что половина головы выбрита наголо при операции, что таксист украл не только деньги, но и все украшения, некоторые из которых стоили больше, чем его машина. Её мучило другое незнакомое чувство, не отпускающее ни на секунду. Это было чувство вины, такой страшной и тяжёлой вины перед сыном, внуком и Светланой. А ещё – вины перед Игорем. Она, как снежный ком, обрастала усиливающейся тревогой за судьбу Даньки и страшными предположениями, о том, что могло с ним произойти. Ей самой такие чувства были вновинку. Ещё никогда её так не пугала неизвестность. Как справиться с этим, она не знала.
Лидия примчалась к ней прямо из аэропорта. Олимпиада была ещё слаба, мало разговаривала, не могла долго смотреть на свет и от этого часто закрывала глаза. Она просила подругу что-нибудь почитать, рассказать о своих поездках, переводах, о чём угодно, лишь бы заполнить тишину больничной палаты. А когда Лидия уходила, Олимпиада боялась ночи. Боялась, что снова потянутся вереницей мысли одна страшнее другой: а что если Светлана с Богдашей попали в руки такому же зверю-таксисту? Да мало ли что могло произойти с ними в большом чужом городе. Есть ли шанс найти живым хотя бы внука? И во всём этом виновата она сама, позволив себе, как всегда, решать за сына. В такие минуты Олимпиаде совсем не хотелось жить, но, не выполнив просьбу Святослава, она не могла просто так уйти.
–Знаешь, – сказала Олимпиада в один из вечеров, когда Лидия уже собиралась уходить, – врачи говорят, что я пять дней в коме провела. Может быть, и в коме, только мозг мой не отключался, он работал, не отвлекаясь на всякую ерунду, вроде той: подходит ли шляпка к костюму, костюм – к туфлям, а помада – ко времени суток. Я даже думаю, что многое вижу теперь по-другому. Не знаю, что это было, кома или генеральная уборка в моей голове, только я всё очень чётко поняла. Я поняла, что Бог наградил меня тем, что нельзя купить ни за какие деньги: любовью родных, доброй семьёй, прекрасными детьми, такой подругой, как ты. И именно это ценнее всего. А что ценила я? Своё мифическое высокое положение жены видного учёного и дочери лауреата Нобелевской премии. Так я сама руку к этому не приложила. Я гордилась не своими детьми, а старинными картинами в нашей гостиной, бриллиантами, мебелью из княжеских покоев, а ведь всё это – тлен, барахло. Тогда судьба подправила мне мозги, отняв Святослава, но оставив его кровиночку, его сыночка, дав тем самым последний шанс на исцеление моей души. А что сделала я?.. Отмахнулась от него. У меня было всё, и я сама всё разрушила. Если бы я умерла там, в лесу, то мне была бы прямая дорога в ад, и тогда я не встретилась бы со Святославом. Он сейчас в раю, я уверена. У меня есть ещё только один шанс, чтобы встретиться с ним там, на небесах. Я должна найти внука и отдать ему всё, всю любовь, которая, оказывается, у меня тоже есть.
–У тебя есть ещё Игорь, – Лидия взяла подругу за руку, чтобы немного успокоить её.
Олимпиада отвернулась, что бы Лидия не видела внезапно навернувшихся на её глаза слёз, вдохнула поглубже, и тихо проговорила:
–Игорь… Я даже вспоминать боюсь о том, что наговорила ему в последнюю нашу встречу. Бедный мальчик, ему и так досталось, а я… Нет, он меня не простит.
–Не думай так плохо о нём, у тебя замечательный сын.
–Да, замечательный. Только всё равно боюсь, что не простит он меня, – с горечью произнесла Олимпиада.
–Ну, что за глупости ты городишь! – искренне возмутилась Лидия, – он ведь писал тебе несколько раз. Если бы не простил, то и не писал бы.
–Я не читала эти письма, просто выбрасывала.
–Ну, ты даёшь…– протянула Лидия, на мгновенье потеряв дар речи, – и адрес ты, конечно, не запомнила.
–Запомнила.
–Так давай съездим к нему.
–Нет! – испугалась Олимпиада, – По крайней мере, не сейчас. Я не переживу, если он отвернётся от меня. В незнании остаётся хоть какая-то надежда на прощение. Вот, придёт следующее письмо, я его обязательно прочитаю, и, если Игорь в нём будет просить меня приехать, тогда и поедем.
Но письмо не пришло ни осенью, ни зимой, ни весной. Детектив, нанятый Олимпиадой, не смог найти следов её внука. Он как будто растворился в пространстве вместе со своей матерью. Получив удручающие известия от детектива, Олимпиада почувствовала такое опустошение, что стояла посреди гостиной с телефонной трубкой в руках, не в силах даже дойти до кресла. Детектив был её последней надеждой, последней ниточкой, последним шансом найти, наконец, внука. Кровь стучала в голове, пытаясь разорвать вены. Вот так люди умирают от горя, подумала Олимпиада. А, может, и к лучшему. Зачем теперь жить? Какой смысл коптить небо? У неё никого нет, она никому не нужна, она ни на что не годится. Мысли одна чернее другой роились в голове Олимпиады. Аптечка. Где аптечка? Надо проглотить всё, что там есть, и тогда точно не откачают. Она двинулась к комоду из красного дерева, и, открыв верхний ящик, стала горкой высыпать в малахитовую пепельницу все таблетки подряд.
Когда первая пригоршня лекарств была поднесена ко рту, Олимпиада вдруг почувствовала на себе взгляд. Не в спину, а в упор. Она подняла глаза. На неё со старой фамильной иконы, написанной на доске, треснувшей и почерневшей от времени, смотрела Богородица. В её взгляде были только любовь, всепрощение и вера. Вот, что ей сейчас нужнее всего – вера. Верить, несмотря ни на что, вопреки всему. Сколько тысяч раз проходила Олимпиада мимо этого святого образа, воспринимая его исключительно как антикварную вещицу, не замечая этого взгляда. Она бережно сняла со стены икону, прижала её к груди и, задыхаясь в рыданиях, стала молить о прощении Богородицу за слепую душу свою, и о спасении Богдана.