Наталья Шевелева
Разбуженное лихо
Ольга вздохнула, опустилась рядом с телом.
– Вот ведь дура, прости Господи, – перекрестилась она.
Потом поднесла кулак к губам и стала что- то быстро в него бормотать, полузакрыв красивые глаза. Наклонилась к девке и сильно выдохнула сквозь кулак воздух прямо ей в лицо. Та открыла глаза. Над ней, грозно уперев руки в стройные бока, стояла барыня.
Нюрка встрепенулась, подобрала юбки, подскочила. Ольга ошпарила ее строгим окриком:
– Да ты, чай, не беременна ли? Чегой- то посреди бела дня в обморок грохнулась?
– Ой, не знаю, барыня, привиделось что- то, а что – не упомню…
– Ну, иди, делом займись. Готовь мне капор да шубу, вели Кузьмичу запрягать, я гулять поеду.
– Одна?
– С тобой, бестолочь! – И Ольга погрозила кулаком вслед убегающей фигуре. Потом звонко рассмеялась, тряхнула рыжей гривой. И чего так забеспокоилась, Демидов – обыкновенный мужчина, а она – ведьма, уж как- нибудь сумеет с ним справиться. Знала бы она тогда, как ошибалась…
День стоял изумительный, зима уже поворачивала к весне, второго февраля, на сретенскую оттепель, с летом встретившись, все более места оставляла солнцу и теплу. И хоть ждали еще впереди метели, хотелось жить и радоваться. Снег искрился и сверкал на ярком солнце, отчаянно слепил глаза. Прикрываясь рукой от ярких бликов, Ольга весело хохотала, нетерпеливо поторапливая кучера, чтоб скакал быстрей, во всю мочь.
Они давно уже выехали за город, четверка лошадей все прибавляла ходу, из- под копыт летел, кружа и засыпая лицо, колючий снег. Вдоль дороги мелькали ели, санная повозка с тремя седоками незаметно въехала в лес. Тяжелые темно- зеленые лапы провисали под тяжестью снежных пластов, пушистые сугробы громоздились между деревьями, полосатые тени мелькали под полозьями.
Солнце скрылось, пришла пора возвращаться. Теперь уже Нюрка нетерпеливо дергала барыню за рукав, уговаривая повернуть коней, но та все отмахивалась, наслаждаясь быстрой ездой и свежим воздухом. Она раскраснелась, огненно- медные пряди выбились из- под мехового капора, припухшие губы были растянуты в блаженной улыбке.
Вдруг повозка остановилась, Кузьмич повернулся к девушкам, неуверенно оглядываясь по сторонам.
– Слышь, барышня, поворачивать бы надо, дороги- то дальше нет.
– А куда ж она делась? – удивилась Ольга.
Они столько раз ездили по этой дороге, что она была знакома им до каждого пенечка, до каждой сломанной ветки. Но сейчас, и правда, впереди темнел подлесок, переходящий в такую же непроходимую еловую чащу, как и по сторонам. Небо меж тем затянулось тучами, стало заметно темнее и холоднее, поднялся ветер.
– Поворачивай, Кузьмич, – Ольга махнула рукой.
Кони пряли ушами, фыркали и подрагивали кожей на крупах. Их явно что- то беспокоило. Кузьмич стал осторожно их разворачивать, но они внезапно дернулись вбок, как бы отшатнувшись от чего- то, невидимого человеческому глазу. Сани дернулись, стали заваливаться на бок, выплюнув из себя седоков. Все трое покатились по белому снегу, застряв в придорожном сугробе.
Пока они выбирались, отплевываясь и отряхиваясь, повозки и след простыл. Ошалевшие кони с громким ржаньем растаяли в надвигающихся сумерках, утащив за собой новенький возок.
Ольга стояла на дороге, вглядываясь в лесную чащу. Ее внутреннее чутье подсказывало ей, что неспроста все это, ох, неспроста. И тревога за спутников исказила правильные черты ее безукоризненно красивого лица. За себя она не боялась, и не из таких передряг за свою долгую жизнь она выпутывалась. Это на вид ей было двадцать, а на самом деле жила она на этой земле уже семьдесят лет, и еще столько же прожить собиралась, если кол осиновый в сердце никто не догадается забить.
Холодный ветер начал пробираться под теплые меховые одежки, Кузьмич притопывал на ходу ногами, Нюрка начала хныкать. Вот уже около часа шли они по направлению к городу, пытаясь согреться быстрой ходьбой. Совсем стемнело, не было даже луны. Надвигалась пурга, снег сек лицо, на глаза наворачивались слезы.
Нюрка уже тихонько подвывала, Ольга, супротив своего обыкновения, кричать на нее не стала, только повторяла:
– Все будет хорошо, еще немного осталось.
Это пугало бедную девку еще больше, она привыкла к нарочитой грубости своей барыни, и такое непривычное обращение доводило ее до грани обморока.
– Слышь, барыня, как бы нам дорогу не потерять во тьме- то, – это пробурчал кучер.
– Не бойся, Кузьмич, я пока все вижу, ты же знаешь, я как кошка.
Кузьмич проворчал что- то себе под нос. А Ольга видела все прекрасно, но это не прибавляло ей бодрости. Вот уже минут десять как наблюдала она серые тени, мелькающие за деревьями в лесу с той стороны, где они шли. Тени становились все ближе.
– Ой, мамочки! – Нюрка зажала рот рукой.
Ага, вот и она разглядела зеленые огоньки. Жаль, лучше бы все оставались в неведении.
Внезапно ветер стих. Стало тихо- тихо, только судорожное дыхание трех испуганных людей короткими всхлипами висело в промерзшем до молекул воздухе. Они стояли, сбившись в тесную кучку, прижавшись друг к другу в поисках хрупкой защиты.
Раздался тихий скрип осторожных шагов. Зеленый свет приближался. Две пары, три, шесть. Потом они сбились со счета, страх парализовал их мыслительные способности. Дыхание белым облачком клубилось над их головами. Вдруг движение зверей замерло. Ольга сделала шаг вперед, закрывая собой своих спутников и понимая, что теперь настала ее очередь.
Огромный волк угольно- черного цвета постепенно как бы сгустился из темноты, глаза его горели безумным красным огнем, что явно выделяло его из общей стаи. Он пристально смотрел прямо Ольге в глаза. Чем ближе он подходил, тем более знакомым веяло на нее от его резких животных черт.
Ольга завела руки назад, нашаривая ладони Нюрки и старого кучера. Крепко сжав их, начала проговаривать заклинание, так как если бы она была одна, то могла бы подняться и просто так, а вот двоих ей было поднять тяжеловато. При этом она старалась не выпускать из вида страшного зверя. А он подошел уже на расстояние в три- четыре шага, где замер.
Вдруг морда его стала меняться на глазах, глаза стали более раскосыми, хотя и излучали все тот же рубиновый обжигающий свет, пасть растянулась в оскале, очень напоминающем улыбку, а нос сморщился. Ольга благодарила Бога, что ни служанка, ни старый кучер не видят в темноте того, что происходило. Метаморфоза меж тем продолжалась.
Вот уже леска усов укоротилась, превратившись в черную щеточку, а правый глаз стал странно отсвечивать, как из- под монокля. Вот и подтвердились ее неясные сомнения, оформившись во вполне узнаваемый портрет Демидова Василия.
Да, не прост оказался разорившийся дворянин, страшно как непрост. Да только не время сейчас об этом думать, спасаться надо. Если уж он решил превратиться в зверя, значит, решил идти до конца.
Сама Ольга не любила такие превращения, потому что, оборачиваясь животным ли, птицей, ведьмак теряет часть своего я, приобретая доминирующие черты того существа, с которым он сливает свою душу. А волк – жестокий зверь, страшный, и, почувствовав добычу, он не отступится, не выпустит из своих объятий до тех пор, пока не загрызет, не разорвет, не напьется горячей, бьющей фонтаном крови. И только, утолив первый голод, и облизывая окровавленную пасть, в нем осядет ярость и ненависть, жажда убийства, давая место человеческой мысли, позволяя связать тяжелые слова заклятья, возвращающие обладателю разума человеческий облик.
Ольга неожиданно вспомнила, как обернулась однажды сорокой. Очень ей нужно послушать было, что о ней фрейлина императрице наговаривает. Села на окошко, да и слушала. До тех пор, пока не увидела брошь, которую та самая дама Ее Величеству демонстрировала с целью презента. В центре закреплен был огромный алмаз, окруженный мелкими сапфирами и бриллиантами.
Дальше она ничего не помнит. Застило все, очнулась дома, на своей постели, загаженной собственными испражнениями. Что взять с птицы- то? Продумала слова, крикнула пронзительным сорочьим криком, и стала сама собой. Да только в кулаке- то чужая брошь зажата, сверкает и переливается, каменья играют. А что с ней делать- то? Вещь краденая, не одеть ее, ни у себя хранить, мало ли что…
Спрятала в том самом, потайном месте. Спрятала навсегда. Жалко было, да ничего не поделать.
Воспоминание так же быстро ушло, как и возникло. Волк приготовился к прыжку. С ощерившейся пасти капала черная слюна, хвост поджат, лапы полусогнуты, приготовившись послать сильное тело в полет, вцепиться в горло жертве.
Ольга подалась вперед, надеясь взглядом остановить зверя. Она сверлила его глазами, пробираясь сквозь отверстия в черепе в его мозг, и находя там только беспросветную черноту всепоглощающей ненависти.
Волк прыгнул.
И вот, как только его передние лапы оторвались от земли, ведьма рванулась вверх, крепко вцепившись руками в своих спутников, потащила их за собой. Им повезло, что целился зверь в нее, его зубы клацнули у самых ее каблучков, в то время как ноги Нюрки и Кузьмы промелькнули перед его носом, уносясь в темное небо.
Нюрка верещала, Кузьмич молчал, внизу таяли огоньки – много зеленых и пара красных, провожавших взглядом летящую троицу.
«Не дай Бог, кто увидит, – думала Ольга. – Вот так и рождаются суеверия…»
Постепенно тела стали тяжелеть, она практически выбивалась уже из сил, когда мелькнули огни заставы.
Опустившись на снег в десяти метрах от ворот Камер- коллежского вала, она отпустила слуг, и внимательно их оглядела. Нюрка, как ни странно, в обморок падать не собиралась, говорить, впрочем, тоже, только рот беззвучно разевала. Кузьмич чесал в затылке, смешно сдвинув на лоб шапку. Ладно, потом разберемся.
– Никому ни слова, понятно? – Она старалась, чтобы голос ее звучал грозно, но вышло хрипло, устало.
Однако, успокоенная согласными кивками, она немного расслабилась, и повела свою свиту к караульной. А там уже стоял их возок, который лошади по знакомой дороге притащили ко въезду в город. Через час они были уже дома, отогревались горячим чаем.
Потом Ольга позвала обоих к себе. Они молча стояли у порога, пока барышня ходила туда- сюда, кутаясь в пуховый платок, меряя ногами комнату и не зная, с чего начать разговор. Потом решилась:
– Хорошо ли вам у меня?
Те опять закивали.
– Хотите и дальше работать?
Те же кивки.
– Тогда, никому ни слова, понятно? Ни одной живой душе. Понял, Кузьмич?
– Понял, барыня, как ни понять. Кто ж и поверит- то? Да только я матушке Вашей служил, да молчал, а Вы в нее пошли, почему и сейчас не смолчать?
– Так ты знал? – Ольга искренне удивилась.
– Да так, догадывался, – уклончиво ответил старый слуга, и Ольга поняла, что знал он гораздо больше, чем даже ей сможет сказать. И хоть жил он с их семьей всего лет десять, должен был уже догадаться, что странности какие- то происходят. Столько лет, а у Ольги – ни одной морщинки, ни одного седого волоса. Да и мать ее погибла странно, тоже много вопросов можно было задать. Но ведь не задал же. Она успокоено вздохнула, повернулась к Нюрке:
– А ты, сможешь ли молчать?
– Дык, барыня, я это, того…
– Хочешь, отвару тебе налью, все забудешь враз? Так легче будет?
Нюрка замахала головой, как кобыла.
– Нет, барыня, не надо. Я рот на замок, честное слово!
Столько горячности было в ее словах, что Ольга невольно пожалела несчастную. Небось думает, что она ее отравить собралась, или еще чего нехорошее сотворить.
– Ладно, живи, – усмехнулась. А та, аж пятнами пошла.
– Да не бойся ты так, привыкла я к тебе. Идите уже, поздно, устала я нонче.
И, отправив таким образом успокоенных слуг спать, сама Ольга еще долго ворочалась в постели, пытаясь прикинуть, что можно ожидать от черного ведьмака, которым оказался Василий.
7.
Я посмотрела в глазок: никого. Неуверенно открыла дверь, посмотрела по сторонам. Все так же пусто и на лестничной клетке, и на самой лестнице. Тихо.
Собралась закрыть уже дверь, как зацепилась взглядом за яркое пятно на пороге. На моем потертом коврике для ног лежал большой красный бархатный футляр, в котором в шикарных магазинах продают драгоценности.
«Бомба». Вот, пожалуй, единственное слово, которое появилось в этот момент в моем мозгу, и начало плавать под сводами черепушки, враз покинутой всеми ее обитателями – мыслями здравыми и не очень.
Мое длительное отсутствие вызвало легкое недоумение у Мусика, который хоть и спал, но бдительности не терял. Он прошмыгнул между моих ног, выскочил в подъезд. Сел рядом с коробкой, лениво потрогал ее лапой. Я чуть не заорала благим матом: «Осторожно!», но меня остановил его уничтожающий взгляд.
– Ага, давай, ори. Соседей переполоши, ОМОН вызови, цирк на выезде…
– Зачем мне цирк? – Я искренне недоумевала, при чем здесь цирк и бомба.
Кот меж тем пошел обратно в квартиру, не забыв процедить на прощанье сквозь роскошные усы:
– Не будь дурой, забирай цацки и иди одевайся, скоро машина придет.
Конечно, машина, как же я забыла! Постой, какая еще машина? Я ничего не заказывала, у меня с деньгами сейчас напряг, не могла я такси вызвать. Ага, очередные штучки, к которым мне пора бы уже привыкнуть.
Я наклонилась и подняла увесистый футляр. Еще раз оглядела площадку и, не заметив ничего подозрительного, закрыла дверь. Не утерпела, раскрыла коробку прямо в прихожей. В глаза мне резануло ярким блеском. Роскошные изумруды, точнехонько под цвет моих глаз, сверкали и переливались на красном шелке. Я даже не сразу поняла, что входит в этот гарнитур. Только спустя какое- то время, когда глаза привыкли к яростной игре света, я разглядела серьги и колье, и маленькое колечко с россыпью мелких изумрудов и бриллиантов, узорно выложенных в виде раскинувшей крылья бабочки.
Такого чуда я не видела за всю свою жизнь. Интересно, чем я заслужила такие подарки? Или это мое наследство? Может, там, откуда все это берется, еще что- нибудь есть? Тогда я хочу все сразу. Хочу знать, насколько я выгодная невеста. И вообще, какого черта я считаю каждую копейку, если у меня в запасе такие богатства хранятся. Где- то. Пока только не знаю, где.
Вот так всегда. Куча вопросов и ни одного ответа. Пойду пытать кота. Поискала глазами орудия для пыток, но наткнулась взглядом на часы и чуть не заорала: мне оставалось десять минут на сборы. Экзекуцию придется отложить до вечера. Или ночи, или утра… Это как пойдет, подумала я мечтательно.
У меня дрожали от нетерпения руки, когда я разворачивала белую мерцающую ткань. Платье. Офигительно красивое платье, сшитое точнехонько по моей фигуре, нежными серебристыми переливами струилось по моему телу. Я смотрела на себя в зеркало, и у меня захватывало дух. Ну и что, что я маленького роста, и коренастого сложения. Ну и что, что курносый нос и веснушки по всему лицу. Всю жизнь я была похожа на пацаненка – того Антошку из старого детского мультика, который никак не хотел идти копать картошку.
Сейчас из- за амальгамного потусторонья на меня свысока смотрела рыжеволосая русалка в блескучем вечернем платье. Голые плечи и красивые кисти рук, длинные ногти, изящные ноги. Заманчиво.
Я осталась довольна увиденным и внезапно поняла, что мне не надо укладывать волосы, они гораздо лучше смотрятся вот так, спадающие свободным блестящим водопадом. Я чуть подкрасила глаза, тронула блеском губы и надела белые босоножки. Дрожащими руками достала колье, застегнула его на своей шее. Очаровательно. Если меня не ограбят по дороге, я имею неплохой шанс вызвать приступ острой грызущей зависти у всей женской половины сегодняшней вечеринки. И, соответственно, ненависть мужской, ибо беспокойное будущее с уговорами купить такое же чудо, им будет обеспечено на много дней вперед.
Серьги, колечко с бабочкой. Мне казалось, что я сама превратилась в бабочку, в экзотическое существо с дальних островов, непонятным образом оказавшееся в нашем унылом повседневном существовании. В теле появилась какая- то невесомость, я словно стремилась вверх. Когда я, подхватив сумочку, отправилась к двери, мне казалось, что я едва касаюсь пола носочками обуви.
Выйдя из подъезда, я слегка сощурилась от бьющего в глаза солнца, которое находилось практически на уровне моих глаз. Оранжевое закатное светило смотрело мне прямо в лицо, оценивая и дружески подмигивая, провожало меня в путь. Все так странно. Раньше солнце не обращало на меня внимания, мы жили каждый своей жизнью, и наши пути, как вы понимаете, не пересекались. А сейчас его теплая улыбка согревала меня, ласковые лучи скользили по щекам, заставляя мои губы волей- неволей растянуться в ответном приветствии. Как майский щенок стояла я под его нежным светом, широко улыбаясь и мысленно помахивая хвостом. (Кстати, насколько я помню из детских книжек, у ведьмы обязательно должен быть маленький хвостик. Интересно, почему же он у меня отсутствует? Не забыть бы спросить Мусика, когда вернусь).
Наконец, до меня стало доходить, что что- то в моем дворе было не так. Я привыкла к постоянному гомону, доносящемуся из- под окон: орали и визжали дети, бренчала гитара, басили подростки, хохотали девицы, периодически взвывала сигнализация припаркованных машин, и все это на ровном фоне голосов старушек у подъезда, обсуждавших все мировые проблемы, начиная с того, что это у Катьки нынче в сумке – колбаса или бутылка, и заканчивая проблемами мировой глобализации, и тем, как это скажется на урожае пончиков в соседнем ларьке.
Сейчас вокруг меня стояла гробовая тишина. Поскольку не было ветра, то даже шелест листвы, утомленной длинным июльским днем, не мог разбить это прозрачное стекло, отделяющее меня от окружающего мира. Я огляделась вокруг. Вроде бы все в порядке. Вот дети, подростки с гитарой, рядом девицы в гола- кофтах мимо- юбках, мамаши с колясками и бабульки на лавочке. Все на месте, только молчат. Молчат, и с широко открытыми ртами переводят взгляд с меня на длинный белый лимузин с тонированными стеклами, припаркованный прямо напротив нашего подъезда.
Но это еще не все. Рядом с задней дверью этой роскошной тачки стоял огромный негр в белой униформе, улыбался ослепительной улыбкой на гуталиновом лице и явно приглашал меня внутрь. Вот вам и машина появилась. А оно мне надо? Я и на автобусе могу. Хотя, пожалуй, в таком виде это будет проблематично. Тогда мне пришла в голову здравая мысль: это не меня повезут, а драгоценности, я же просто выступаю в роли бесплатного приложения к этому сокровищу. Тут же вспомнился роман Фитцджеральда «Ночь нежна», где была обалденная фраза о даме, которая шла так, словно она была подвешена к дорогому жемчужному ожерелью. Вот так и я, просто носитель, подставка для бесценной вещи.
Вздохнув, я оторвалась от раскаленного асфальта, и двинулась вперед. Влезла внутрь, в благословенную кондиционированную прохладу салона, и откинулась на белом кожаном сиденье. Кажется, я начинала злиться. От того, что ничего не понимала, и никто не считал нужным мне что- нибудь объяснить, от ощущения своей незначительности рядом с такими шикарными вещами, одни из которых висели на мне снаружи, во внутренностях других я сидела сама. Чувствуя взгляды, провожающие выезжающий со двора лимузин, я в раздражении начала нажимать разные кнопочки, отчасти из любопытства, а отчасти из вредности, раз уж меня сюда посадили, так терпите и мои выходки.
Включился телевизор, встроенный в подвесную полку под потолком, потом откуда- то выплеснулась музыка, появился ноут- бук, потом открылся бар прямо у меня под ногами. На этом я решила остановиться. Очень хотелось шампанского. Немного подумав, я решила не корчить из себя леди и решительно взялась за бутылку. Всю жизнь я открываю шампанское сама, делаю это лучше любого мужчины, так как в свое время мне пришлось долго работать официанткой. Поэтому и сейчас, невзирая на окружающую меня обстановку, которая требовала совершенного иного поведения от дамы, сидящей на дорогих подушках и несущейся снежной королевой в потоке заурядных машин с их содержимым, я спокойно начала откручивать проволочку.
Шампанское было изумительным. Холодным, в меру сухим, но не кислым. Оно живительной икрящейся влагой стекало по моему иссушенному жарой и нервными потрясениями горлу, томными кольцами укладываясь в пустом желудке. Вот именно, в пустом, я ведь так сегодня и не поела. И именно это обстоятельство, которое я, к сожалению, не учла, сыграло решающую роль в тех событиях, которые развернулись в дорогом ресторане, куда я сейчас направлялась.
Ехала я на день рождения к своей лучшей подруге, Коноваловой Дарье, попросту Дашке. Моя ровесница, одноклассница и однокурсница, Дашка тоже поработала и учителем, и секретарем, и переводчиком в разным фирмах, а потом очень удачно вышла замуж. Причем за нашего же однокурсника, который первое время ухаживал за мной, но я его отвергла ввиду полной непрезентабельности и малого роста. Дашка же в него влюбилась, и через какое- то время он ответил ей взаимностью. Долгое время мы ходили втроем, в кино, на танцы, в кафе, мы везде появлялись вместе. Потом, видя, как их чувства постепенно приобретают обоюдный характер, я отошла в тень, но до сих пор они считают совершенно невозможным отправиться куда- то без меня. Иногда я соглашаюсь, иногда отказываюсь, но день рождения – это святое.
Игорь же, бывший друг, а ныне Дашкин супруг, как оказалось, обладал замечательной деловой хваткой. Начав с работы в туристическом агентстве, он изучил все это дело изнутри, а затем, заняв у отца денег, начал свой собственный бизнес, который пошел довольно бойко. Так что теперь, пожалуй, Игорька можно назвать новым русским, хотя ни он, ни Дашка абсолютно не ассоциируются у меня с теми анекдотами, которых я про них наслушалась. Дашенька – умница и добрейшей души человек, Игорь тоже очень интеллигентен, и как ему удается выживать среди акул в черном море российского бизнеса, для меня остается полнейшей загадкой.
Однако положение обязывает. И очередной день рождения своей любимой половины Игорь решил отметить в «Праге», старинном, но и сейчас не менее популярном, чем в позапрошлом веке ресторане. Хотя, когда он только открылся, в 70- х годах девятнадцатого века, это был просто недорогой трактир. Его посетителями были в основном извозчики с Арбатской площади, которые называли его немудрено, по- свойски: «Брага». В 1896 году купец Тарарыкин выиграл весь этот дом, на первом этаже которого находился трактир, на бильярде. Причем не просто так, а левой рукой. Как говорится – «одной левой». Вот он- то и решил сделать из «Праги» первоклассный московский ресторан.
Выгодной положение на Арбате сулило ему большой доход, и купец не пожалел денег на его отделку: ресторан был щедро украшен лепниной и позолотой, зеркалами. Он разделил помещение на небольшие залы, уютные садики со столами, где можно было спокойно отдохнуть. На крыше был устроен летний сад – в теплое время года гости обедали на свежем воздухе и любовались видами Москвы.
Кухня тоже была довольно изысканной, в ней соединялись лучшие традиции Москвы – русская и французская. Что стерляжьи расстегаи, что грибные жульены вызывали тихую зависть остальных столичных рестораторов. И обслуживание было безупречным, хотя жалованье он официантам не платил, они жили за счет чаевых, которые собирались в общую кассу, а конце дня делились между всеми поровну.
Вот с тех пор «Прага» заслужила репутацию одного из лучших ресторанов города, и стала местом проведения торжественных обедов и церемоний. Подпортила ее историю революция, так как ресторан у Тарарыкина отобрали, сделав из него «общедоступную столовую Моссельпрома» – от одного названия скулы сводит. В 30- е годы и того хуже, она была преобразована в спецстоловую, где обедали охранники Сталина: по Арбату проезжал великий вождь всех времен и народов на свою дачу в Кунцево. Москвичи тогда между собой называли Арбат «Военно- грузинской дорогой».
И только в 1954 году, после реставрации, здесь вновь был открыт ресторан «Прага», былое величие которого постепенно возвращается к нему в наши дни.
Всю эту информацию я поглощала на курсах гидов- экскурсоводов, куда пошла учиться в надежде получить новую профессию. Это принесло мне дополнительный источник доходов, так как за каждую экскурсию я беру сдельно. Жаль только сейчас приехали те, кто уже много раз был в Москве, все основное они уже видели, и больше их, кроме бизнеса, ничего не интересует.
Я выдула практически полбутылки шампанского, пока доехала до места события. Зря я это сделала, как оказалось. Когда открылась дверь, я слегка отшатнулась, забыв на мгновение, с кем я сюда приехала. Высокий негр стоял спиной к свету, и только зубы и белки глаз отсвечивали на черном лице. Жуткое зрелище, доложу я вам. Икнув, я грациозно протянула ему руку, и он практически вытащил меня из чрева белоснежного монстра.
Крепко упираясь каблуками в асфальт, я направилась ко входу в ресторан, забыв спросить, как я буду добираться обратно. Когда вспомнила и обернулась, было уже поздно, машины и след простыл. Она просто растаяла в прозрачном мареве раннего летнего вечера. Ну и фиг с ней.
Я изо всех сил тянула на себя тяжелую дверь, проклиная все на свете и удивляясь, куда подевался швейцар. Потом меня швырнуло вперед, ибо швейцар все- таки оказался сильнее и сумел перетянуть дверь на себя, впуская меня в ресторан и подхватывая на лету мое устремленное вперед тело. Когда я приобрела устойчивое вертикальное положение и поняла, что дверь открывалась вовнутрь, ко мне уже спешила Дашка, раскинув в стороны руки и собираясь повиснуть у меня на шее. Я хотела предупредить ее, что делать этого не стоит, но поздно.
Моя немаленькая подружка кинулась ко мне на грудь, ноги у меня подкосились, и через секунду мы уже барахтались на полу, пытаясь подняться и мешая друг другу, вызывая устойчивый интерес со стороны остальных посетителей ресторана. Наконец, с помощью все того же швейцара и подоспевшего Игоря нас удалось растащить и придать нам нормальный вид.
– Капка! Я так рада тебя видеть! – Голос у Дашки был с подвыванием, из чего я сделала непреложный вывод, что она пьяна. Притом практически в стельку.
Я неуверенно посмотрела на часы. Нет, я не опоздала, семь часов ровно. Когда же она успела?
– Игорь, что происходит? – Я старалась говорить твердо, но и мне это давалось нелегко.
Игорь был хмур. Я видела, что он не знает, что делать, то ли чувствовать себя виноватым, то ли разозлиться на Дашку окончательно и бесповоротно.
– Я опоздал с работы. Приехал прямо сюда, даже заехать за ней не смог. Она ждала, ждала… Ну и вот.
Мне стало все понятно. Дашка обиделась. Их благополучие и достаток давались им не всегда легко. Игорь практически жил на работе, что иногда доводило Дашку до белого каления. Но то, что он даже в ее день рождения не сумел вырваться, чтобы забрать ее из дома, даже меня вывело из себя.
– Сам виноват. Что там у тебя, пожар, что ли, случился?
– Да, пожар.
Я смотрела на него в недоумении.
– Сгорел центральный офис. Среди бела дня. Трое сотрудников в больнице, состояние средней тяжести, жить будут. Из имущества, документов ничего спасти не удалось. Даже денег нет, сейф взорвался.
– Как взорвался? – Я и правда не представляла себе, как и отчего на пожаре может взорваться бронированный сейф.
– С него все и началось. Со взрыва. Хорошо, что я секретаря сегодня отпустил, и рядом с моим кабинетом никого не было. А я в банке в этот момент находился… Вот так.
Да… Хорошего мало. Конечно, главное – это то, что все живы, деньги дело наживное, но все равно, неприятно.
– Ладно, пошли, провожу вас домой.
Теперь Дашка с Игорем смотрели на меня удивленно.
– Зачем домой? Мы никуда не собираемся, день рождения есть праздник, и этот праздник имеет место быть.
Ага, точно – в стельку. Так она начинала говорить на предпоследней стадии опьянения. О том, что она вытворяет на последней, я лучше умолчу.
Пожав плечами, я проследовала за ними в зал. За роскошно накрытым столом сидело человек сорок, все нарядные, но с кислыми лицами, призванными выражать ту вселенскую скорбь, которая посетила их в момент получения известия о несчастьи, постигшем их близкого. Но я была уверена, что многие из этих физиономий с трудом прятали за подходящим случаю выражением сочувствия злорадные ухмылки. Радость от того, что что- то плохое случилось с другим, а не с тобой, так же трудно скрыть, как и внезапно настигнувший тебя понос. Что- то меня на лирику потянуло.
Ловя на себе, а точнее, на своих драгоценностях восхищенно- завистливые взгляды, я торжественно уселась рядом с пьяной Дашкой и принялась исподтишка разглядывать присутствующих.
Внезапно меня словно скрутило изнутри, когда я наткнулась на взгляд женщины, сидящей на противоположной стороне стола, человек через пять от меня. Она была красива той стервозной красотой, которая так привлекает мужчин. Черные волосы уложены в замысловатую прическу, ярко- красные губы капризно надуты, тонкие пальцы с длинными красными ногтями унизаны золотом. Она пристально смотрела на меня из- под длинных ресниц, а меня словно окатывало ледяной волной.
Вдруг все как- то сместилось, вздрогнуло, воздух вокруг моего лица стал плотным и тугим. Минуту я вообще не могла дышать, это было все равно, что вдыхать пластилин. Потом исчезли звуки, но сменилось изображение, я сделала долгожданный вдох, но уже совсем в другом зале. Этот был разбит на маленькие уютные закутки, отгороженные друг от друга невысокими деревьями в кадках и цветочными горшками. Наверное, пели птицы, так как множество клеток было развешено тут и там, но я ничего не слышала.
Я сидела за небольшим круглым столом, накрытым белоснежной скатертью, напротив мне улыбался и что- то говорил мужчина, довольно симпатичный. Его я тоже не слышала. Да и не видела практически, ибо взгляд мой был прикован к лицу дамы, расположившейся за соседним столиком. Сквозь листву и цветы она тоже смотрела на меня, это была как дуэль глаз, только что молнии не летали, хотя воздух был достаточно наэлектризован. На ней было надето роскошное нежно- зеленое платье и такого же оттенка шляпа с темно- зелеными перьями, белый летний зонтик с кружевами стоял прислоненный к полосатому диванчику. На груди болтался монокль, рядом на столе небрежно были брошены белые перчатки.
Я в изумлении оглядела себя. И на мне было платье позапрошлого века, цвета слоновой кости, ребра болели от корсета, грудь тугими упругими холмами выпирала прямо под подбородок. Не моя грудь, не мой подбородок. Это не мое тело. Я снова взглянула на даму напротив. Она усмехалась.
Я смотрела на нее во все глаза, и пыталась понять, что меня так встревожило в ее облике. Что это? Но я не успела разобраться, как все потемнело, наполнилось искрами, я от неожиданности закрыла глаза, а когда открыла – то снова была в современной «Праге», в окружении нескольких десятков гостей, рядом с Дашкой, которую Игорь пытался напоить крепким кофе.
