Наталья Шевелева
Разбуженное лихо
В общем, поговорить с Ильей Андреевичем было не только о чем, но еще и достаточно интересно.
Ольга с удовольствием подумала, что не ударила в грязь лицом. Как всегда, она блистала и была неподражаема. Забыта была грубая простая речь, с которой она обращалась к прислуге, в ход пошел лощеный французский язык, кокетливые взгляды поверх веера и случайный всплеск подола платья, открывающий нежную щиколотку. Она в упоении кружилась в танце, не забывая отмечать бросаемые на нее пылкие взгляды.
И одета была хорошо, да и танцевала отменно. Вот только Демидов все испортил. При мысли о нем девушка нахмурилась и отложила надкушенную булочку.
Всем хорош был Василий Демидович, и статью, и лицом, и лет ему было под тридцать. Красавец мужчина в самом расцвете сил. Черноглазый, с темными бровями и римским носом, он производил на дам неизгладимое впечатление, но… Но был Василий беден. Дальше можно и не продолжать. Заботливые мамаши как от Мамая берегли от него своих дочерей. Осчастливить он мог только дворянским титулом, но там, где он вращался, сами все были достаточно родовиты.
Да еще нрав его оставлял желать лучшего. Характером пошел Василий в прадеда, Прокофия Акинфьевича Демидова, который представлял собой полнейший тип чудака прошлого века (для Ольги таким был век восемнадцатый). Что отец, что дед Прокофия Акинфьевича, были умными и предприимчивыми людьми. Дед его, Никита, был пожалован в дворянское сословие самим Петром Первым за заслуги перед государством в литейном и горном деле. Отец же оставил детям, кроме заводов и домов, обширные земли в Сибири, серебряные рудники на Алтае, а в Колывани медные копи, да еще около тридцати тысяч душ крестьян и множество золота, драгоценных камней и денег.
Сам же Прокофий, получив на тридцать пятом году жизни в свое распоряжение такое состояние, работать не собирался, а принялся сосредоточенно его проматывать. А поскольку образования не имел практически никакого, то способы выбирал самые чудные и вопиющие.
Так, рассказывают, что не понравилось ему отношение англичан к собственной персоне. Ну, достали они его своей невнимательностью и расчетливостью, что поделаешь. По возвращению на родину, скупил он у русских купцов всю пеньку, приготовленную ими для отпуска за границу. Когда открылась навигация, он запросил с английских купцов впятеро дороже того, что стоил товар, а потом еще удвоил просимую им цену. Так и уехали они с пустыми руками.
Странности Демидова увеличивались с каждым годом. В одно прекрасное жаркое июньское утро ему пришла фантазия прокатиться в санях и насладиться зимними видами. Для этого он закупил всю находившуюся в Москве соль и велел посыпать ею дорогу от своего имения на три версты, а также ощипать все березы, стоящие вдоль дороги. Проехался два раза, да и вернулся домой, а соль, истоптанная копытами тройки, сделалась достоянием всякого, кто хотел ее подбирать. А стоила соль, меж тем, тогда ох, как дорого!
Вспыльчив был Прокофий, неуемен в еде и веселье, самодур, одним словом. Богатый, однако.
Василий же, праправнук его, при идентичном характере, был беден. Так что все его самодурство выражалось в том, что он кучера мог забить насмерть за тихую езду, или осмеять того, кто ему не по нраву, или подлость какую замыслить.
Вот сейчас и размышляла Ольга, давно оставшаяся сиротой, и воспитываемая бабкой – матерью отца, да няньками, как ей за себя постоять, если что. Ибо вчера она имела неосторожность довольно резко отказать Василию Демидовичу в его нескромных намеках. Поставила зарвавшегося нахала на место. Чего ждать теперь?
Наконец, она закончила завтракать, вздохнула, потянулась, и легонько касаясь голыми пятками пушистого ковра, прошла к окну. Стоял роскошный, солнечный и яркий зимний день. Снег искрил, с губ раскрасневшихся прохожих слетали облачка пара. На углу торговец горячим сбитнем притопывал и подпрыгивал, постукивал валенком о валенок, пытаясь согреться. Огромный медный сакл5 на его спиной, заботливо укутанный теплым одеялом, угрожающе раскачивался. Лицо сбитенщика было таким же красным, как и его самовар.
Небо было кристально чистым, того удивительно невесомого голубого цвета, которое бывает только морозным февралем. Солнце светило прямо в глаза, заставляя лениво прищуриваться. Хорошо- то как!
Девушка взметнула вверх руки, выгнула стан, и, тряхнув роскошной гривой медно- рыжих волос, отвечая на переполнявшее ее чувство радости бытия, медленно оторвалась от теплого пола, и взлетела к потолку.
4.
Проснулась я довольно поздно. На то они и выходные, чтобы отдохнуть и отоспаться. Потянулась, потерла лицо и вскрикнула от неожиданности: я чуть не выколупнула себе глаз. В изумлении разглядывала я свои руки. Ногти выросли сантиметра на три, они странно загибались внутрь, необработанные уголки угрожающе торчали. Я перевела дыхание. Опять.
Я чувствовала, что что- то происходит. Незнакомые, непривычные, и потому слегка пугающие события начали слишком быстро появляться в моей жизни, я не успевала к ним привыкнуть. Мне нужна передышка.
Но не видать мне передышек, как своих ушей. Ибо на грудь мне уже вспрыгнул мой черный питомец, и, пристально глядя мне в глаза, промурлыкал:
– Ну что, мать, убедилась? А теперь на рынок, быстренько, за мясом, да за молоком, кушать страшно хочется…
– Слезь, гад, задушишь, – слова с трудом вырывались сквозь стиснутые зубы. Пятнадцать килограмм живого веса, который еще к тому же лапами сучит, это вам то еще удовольствие.
Кот легко спрыгнул на пол и стал умываться. Я же нехотя опустила ноги с кровати, зевнула и снова уставилась на свои ногти. Интересно, а что я еще могу?
– Наконец- то тебя посетила здравая мысль, – тут же откликнулся Мусик.
Я уставилась на него во все глаза:
– Только не говори, что ты еще и мысли читать умеешь! – с негодованием воскликнула я. Сама мысль о том, что какая- то животина может спокойно копаться в моей голове, коробила меня чрезвычайно.
– Ладно, ладно, успокойся, у тебя все на лице написано.
Однако сомневаться я по- прежнему продолжала. Хотя, что мне оставалось делать? Не могу же я прятать свои мысли от собственного кота? А он меж тем продолжал, как- то по- философски рассудительно и спокойно, поигрывая хвостом и щурясь:
– А можешь ты все. Только на голодный желудок я об этом рассуждать не намерен.
Интересно, волнует его еще что- нибудь, кроме еды?
– А как же, здоровый крепкий сон…
Я не успела отреагировать, как эта зараза уже исчезла где- то в недрах моей «необъятной» однокомнатной хрущобы.
Пришлось вставать, мыться, стричь ногти. Порылась в кошельке – денег на маникюр не хватит, придется обойтись своими собственными силами. Ну и ладно, не в первый раз. Я выпила крепкого кофе и натянула футболку и джинсы. Отправляясь в прихожую, заглянула в комнату, где и нашла своего засранца, томно развалившегося на неубранной постели, притулившего свою славную круглую морду на моей подушке. Он кинул на меня внимательный взгляд, видимо, прикидывая, как скоро я смогу обернуться, и сколько ему еще ждать вожделенного мяса, и обреченно закрыл глаза.
– Ладно строить из себя мученика, – пробурчала я, напяливая кроссовки и завязывая шнурки. Взяла сумку и выскочила на площадку, пока он не успел ничего мне ответить.
На рынке было шумно и многолюдно, как обычно бывает с утра, когда все продукты еще свежие, а люди полны сил и планов.
Неторопливо вышагивала я мимо прилавков. Хотя, вышагивала, это громко сказано. Я, фактически, пробиралась сквозь толпу, получая тычки в ребра и огрызаясь на поторапливающие меня крики. Торопиться никуда не хотелось. У меня выходной, и оставьте меня все в покое.
Наконец, после того, как один не маленький дядечка наступил мне на ногу, я вскрикнула от боли, и мысленно чертыхнувшись, пожелала им всем провалиться. Вы не поверите, но земля вздрогнула. К счастью, ничто не разверзлось, как я вначале ожидала, испугавшись собственного «всемогущества», но люди от толчка попадали. Я же стояла, недоуменно озираясь на поднимавшихся с кряхтеньем и матерками покупателей и продавцов.
Вот так вот. Хотя, может и не я. Виновата, в смысле. Но что- то мне подсказывало, что именно я, только неумело, вызвала этот небольшой катаклизм. И мне тут же стало жутко, и мурахи по всему телу побежали: а если бы умела? Неужели вот так просто все люди куда- нибудь провалились? А оно мне надо? Пусть живут, землю топчут, за что я их так? Добрее надо быть, терпимее…
С такими мыслями отправилась я торговаться за мясо и овощи. Данные себе ранее установки помогли, и вышла я с рынка в более умиротворенном настроении, чем зашла.
Дома покормила кота, поставила тушить мясо с картошкой для себя, щедро приправив его зеленью. Через полчаса по квартире поплыл ароматный дух чесночной подливки, а я, заправив стираться белье и вытерев пыль, принялась мыть полы. Как говорила моя бабушка: «Суббота – бабья работа».
Было жарко, июль в полном расцвете. Все нормальные люди в отпуске, а я пашу, как Папа Карло. Что поделать, если иностранцы любят к нам летом ездить, наша зима их не очень- то устраивает. Зато зимой у меня времени свободного – просто завались.
В одних трусах и короткой маечке, я терла старые крашеные половицы, вся мокрая и распаренная, с красным лицом на висящей вниз голове. Кот спал, говорить со мной после еды он демонстративно отказался, подтверждая пословицу, что «после сытного обеда…» и так далее. Но я на него не в обиде, боюсь, мне надо получать информацию постепенно, а то так и свихнуться не долго…
Я уже заканчивала, когда позвонили в дверь. Погруженная в свои мысли, я аж подпрыгнула от неожиданности. Открывать жутко не хотелось. Скрепя сердце и скрипя зубами, я пошла к двери, стараясь не смотреть на себя в зеркало на стене прихожей. Чтоб не расстраиваться. Высунула голову за дверь, пряча все остальное в квартире.
Принесли телеграмму. Толстая, одышливая тетка ткнула мне в руку бланк с цветами, и заставила расписаться. Закрыв за ней дверь, я в недоумении уставилась на бумагу, рассматривая розы на обложке. Потом раскрыла телеграмму и прочитала текст. Вытаращила глаза, прочитала еще раз. По слогам.
Постепенно смысл все- таки уложился в моей голове. С трудом дошло до меня каждое слово. Но хоть убейте, я ничего так и не поняла. На бланке стояли следующие слова:
«ДЕРЖИСЬ ДОЧКА Я РЯДОМ ТЧК
ОПАСАЙСЯ СЕСТРЫ ТЧК ЖДИ ВОЗВРАЩЕНИЯ АРМАГЕДОНА ТЧК
ЛЮБЛЮ МАМА ТЧК».
Начнем с того, что мои мама и папа погибли давным- давно, когда мне не было еще и трех лет. Воспитывала меня бабушка, папина мама, которая тоже уже два года как умерла. Сестры, равно как и братьев, у меня никогда не было. Далее – розы я безумно люблю, но это может быть и просто совпадение. Насколько я знаю, Армагеддон – это битва богов, или, на худой конец, просто конец света, и пишется он с двумя буквами «Д». Я никогда не слышала, что был уже один, и тем более не имела никакого представления, когда ожидать следующего. Хотя, с моими способностями… Может, я мессия? Страшно. И абсолютно на меня не похоже. Ну, какой из меня пророк? Подумаешь, титьки выросли, да ногти… Так что теперь, в Моисеи записаться? Или как их там звали, не сильна я в религии.
Я еще раз посмотрела на адрес, все правильно. И адрес мой, и имя с отчеством, и фамилия: Светловой Капитолине Ивановне. Ах да! Я же не представилась, покорнейше прошу меня простить.
Зовут меня Капитолина, проще – Капа, Капка, в школе тапкой дразнили, да и еще всяко разно, у детей фантазия богатая. А вообще- то, мне мое имя нравится.
Так что, по всей видимости, телеграмма все- таки для меня, но убейте меня, если я хоть что- то понимаю.
Я заткнула открытку за зажим зеркала и закончила уборку. Потом включила воду в ванну, насыпала туда морской соли, и пошла на разборки.
– Вставай, увалень! – Я почесала Мусика за ушами, погладила по голове.
Он неторопливо приоткрыл один глаз, широко и смачно зевнул. Потом вывернулся, лег на спину и тягуче потянулся, вытянув лапы. Чуть не свалился при этом с дивана, больно длинный.
Снова зевнул, и открыл глаза. Приняв это за знак внимания, я осторожно начала:
– Так что, ты говоришь, я могу?
– Все, только не умеешь.
– Могу, но не умею? Интересно… А почему?
– По кочану.
– Не ерничай, отвечай по существу.
Мусик фыркнул, сел, уютно подобрал под себя лапы, и окружил их пушистым хвостом. Посмотрел мне в глаза пристально, видимо решая, какую часть правды я смогу воспринять без потерь для собственного здоровья. Потом нехотя процедил:
– Ты знаешь, что твоя мать ведьма?
Я тряхнула головой:
– Моя мама была ведьмой? Это как? На метле и все такое?..
– Примитивно. Конечно, на метле при желании тоже можно, но ведь не только этим ограничиваются их способности.
– А чем?
– Практически ничем.
Я немного подумала.
– А почему ты сейчас вдруг обо всем этом мне рассказываешь?
– Учить тебя придется. Я раньше думал, ты сама сможешь, а теперь вижу – нет. Только учеба и постоянные тренировки.
– Но зачем? Жила бы я себе спокойно, как раньше. Что вдруг случилось?
– Узнаешь в свое время, – и такую смысловую точку в конце фразы поставил, что тормошить его дальше я не решилась.
– А у Вас молоко убежало…
– Что? – вскинулась я. Но, воспитанная на тех же советских мультфильмах, что и кот, я быстро сообразила, что спалила свой обед. Вместо приятного запаха специй квартиру уже давно наполняла удушливая вонь пригоревшей еды. Пришлось вывалить все в мусорное ведро и замочить сотейник.
Устало откинула со лба прилипшие волосы и тяжело вздохнула. Ладно, поем вечером, не впервой. А с порога кухни неслось сакраментальное:
– А у Вас опять молоко убежало…
Ах, ты, чешира проклятый, раньше не мог сказать? И я опрометью бросилась в ванную, перекрывать воду, которая уже весело переливалась через борт ванны красивым таким мини- водопадиком.
Закончив с уборкой последствий своих субботних проделок, я таки залезла в ванну, решив отложить расспросы на потом, на более спокойное время, когда ничего не будет гореть, убегать, и мне не надо будет никуда торопиться.
Расспросы- то я отложила, а вот мысли отложить никак не удавалось. Лежа в горячей ароматной ванне, я размышляла на тему, что больше всего меня поражало то, почему я воспринимаю все так спокойно, практически как должное. Самое активное впечатление на меня произвел говорящий кот, а все остальное – так, ерунда. Я почти не удивляюсь, хотя нормальный человек уже с ума бы сошел от неожиданно свалившихся на него приключений и новостей.
Выходит, я ненормальная. Ну и Бог с ним, от этого я не чувствую себя менее комфортно.
Вылезая из ванны, я посмотрела на себя в зеркало, и осталась вполне довольна результатом. Хотя, волосы пора бы уже подстричь, они опять отросли ниже талии, и это учитывая, что стригу я их раз в месяц, чуть выше пояса. В свете ламп они будут очень заманчиво переливаться огненными бликами, надо только уложить как- нибудь покрасивее. Эх, жаль, Алка в отпуске, а то бы сбегала к ней в салон, она бы меня быстренько привела в порядок. Причем в долг.
Но, делать нечего, пришлось брать в руки фен, потом косметичку и лак для ногтей. Наконец, дошла очередь и до платья. Было у меня красивое красное платье, очень гармонирующее с моими рыжими волосами. Вот только таскала я его везде, по каждому удобному случаю, боюсь, оно уже всем примелькалось. Да и помада в том ему, такого же кроваво- красного цвета, похоже закончилась, и я ее выкинула, хоть и не помнила, когда. Но в косметичке ее не было. Надо сказать, что помада была сварена для меня персонально, оттенок подобран идеально к моей коже и волосам. Года два назад был у меня кавалер, химик- парфюмер, вот он и позаботился. Больше такого цвета я ни в одной фирме не смогла найти, как ни пыталась. Помаду откровенно было жаль, но больше всего было жаль настроения, которое грозило оказаться загубленным в свете последних событий. Что же надеть?
В ответ на мои размышления в дверь снова позвонили. Завязывая на ходу поясок халата, я думала, что для одного дня визитов уже достаточно, учитывая мой уединенный образ жизни.
Я посмотрела в глазок, увидела молодого парня в красной униформе. Для порядка поинтересовалась:
– Кто там?
– Ди эйч эль6. Вам посылка.
Пришлось открывать. Сначала телеграмма с того света, теперь посылка. Там что, саван? Поеживаясь от собственного черного юмора, расписалась автоматически, проверила на всякий случай адрес и имя. Все мое.
Неуверенно повертела в руках сверток в фирменной упаковке. Прошла в комнату, растолкала нагло храпящего Мусика:
– Это что?
– Это тебе, – недовольно проурчал он. – Еще раз разбудишь, в рожу вцеплюсь.
И, с чувством исполненного долга, свернулся клубочком, закрыв нос хвостом. Странный, неужели ему холодно, не зима вроде бы.
Дернула бумажную полоску, она с треском оторвалась, сверток отрылся. Я вытряхнула из него на диван что- то белое, матерчатое, слегка искрящееся. Неуверенно потянулась рукой к мерцающей ткани, от которой, казалось, исходило какое- то сияние, как вдруг заметила торчащий из под нее уголок бумажки. Решила начать с нее и осторожно вытянув, развернула.
Там стояло только два слова, написанные округлым, твердым почерком с небольшим странным наклоном влево. Так пишут по- арабски. Я знаю, потому что когда- то тоже начинала учить этот язык, правда далеко не продвинулась, зато теперь могу найти знакомые буквы в какой- нибудь иракской газете.
«ОТ МАМЫ».
И все. В сердце шевельнулось какое- то предчувствие. Неужели, может быть такое, что моя мама все- таки жива? Или она поручила кому- нибудь отправить все это мне после ее смерти, в какое- то определенное время? Не знаю. Но почему- то стало теплее, и как- то спокойнее, хотя и билась внутри жилка нетерпения и предвкушения, что- то еще меня ждет впереди?
Только я собралась развернуть белую загадочную ткань, как в дверь снова позвонили, и, чертыхаясь и мягко выражаясь, я снова пошла открывать.
5.
Над древней Москвой снова опустился ранний осенний вечер. Было тихо и ветрено, только изредка где- то рассеянно взлаивала собака, как бы ненароком вспоминая о своих обязанностях. Стало заметно холоднее. Почва просила снега, растения мерзли, начало прихватывать и корни. Но черное небо равнодушно смотрело вниз мерцающими звездами, не обращая внимания на изнемогающую от стужи землю. Снегом пока не пахло.
Ветер постепенно становился все сильнее и сильнее, начинал набирать силу, рвался на волю, пробирался по земле, а потом взмывал вверх, остужая и без того холодный воздух. Трепал ветви деревьев, и уже начинал завывать в печных трубах.
Пожилая женщина, закутавшись в теплый, с меховой подбивкой плащ, снова пробиралась из своей спальни, осторожно обходя спящих под ее дверьми мамок и старух сказочниц, шутов и странствующих нищенок. Весь этот люд принято было кормить и держать в своих домах богатым князьям да боярам. Проходя мимо двери, которая вела на половину супруга, боярыня на мгновение остановилась, прислушиваясь. Было тихо, но она знала, что муж не спит, играет в шахматы со старшеньким, с Митей.
Внезапно ей стало страшно и стыдно от того, что она задумала. У нее хорошая семья, и мужа своего она уважает, когда- то даже любила, ей повезло, и замуж она вышла не только по отцовскому расчету, а испытывая какие- то чувства к молодому боярину. Теперь вот пятеро сыновей подрастают, да дочка красавица. В доме достаток, мир и покой. И дался ей этот юноша. Но любовь зла… (И козлы этим пользуются, как сказали бы уже в наше время).
Какое- то время она пыталась бороться со своим чувством. Но, постоянно встречая его в церкви или на улице, не могла оторвать взгляд. В груди все сильнее разгоралось горячее пламя, постепенно сжигающее все ее представления о порядочности, долге и чести. Ей хотелось только одного – очутиться в его объятиях, и умереть. Потому что все- таки была она женщиной совестливой, и не могла себе даже представить, как жить после измены. Но до измены надо еще дожить, ибо вышеупомянутый вьюнош не обращал на нее никакого внимания.
Тогда она попыталась его подкупить. Имела она в подругах старую бабку, прожженную сводницу и сплетницу, которая собирала для нее информацию о предмете обожания. Она и рассказала, что зовут его Иваном, сам он из ремесленных, плотник. Есть у него невеста, недавно сосватанная, следующей осенью свадьбу собрались играть.
Вот эта бабка и передала ему приглашение, пообещав заплатить за его время и внимание. Но, когда молодой человек узнал, сколько лет даме, дарящей ему свою благосклонность, тут же отказался. Хорошо хоть, имен никаких не называлось, а то от такого позора уже никуда не убежишь.
Вот и остался у бедной один единственный выход. Последний выход, ибо последним делом считалось обращаться к мокоше7 за помощью. Наслушалась она за это время столько страшных историй о ведьмах, что и до сих пор иногда волосы вставали дыбом.
Ее грустные размышления прервал тихий оклик:
– Марья!
Она вздрогнула, руки ее задрожали, свеча погасла. Кто- то стучал в дверь ее опочивальни, негромко повторяя:
– Марья! Марья, ты спишь?
Наконец она немного успокоилась, узнала голос мужа. В спальню он не войдет, у них так было не принято. Но и нельзя, чтобы он увидел ее здесь, у своей двери, полностью одетую. Стараясь двигаться бесшумно, ощупью принялась она искать наружную дверь. Наконец, отодвинула засов, ужом выскользнула в морозную ночь. Вздохнула свежий холодный воздух, обжегший ее легкие, как запоздавшее раскаяние, закуталась плотнее в плащ. Торопливо направилась к выходу из Кремля. Ворота на ночь запирались, но в них была калитка, а у той калитки дежурил подкупленный ею стражник.
Через пять минут она уже ступала по замерзшей грязи посада, кутаясь от ветра в теплую шаль, высматривая в темноте крышу с причудливо вьющимся из трубы дымом. По приметам, дым из ведьминой трубы никогда не выходит спокойно, даже в безветренную погоду крутит и вьет. А сегодня должен и вовсе плясать половецкие пляски.
А в маленькой хижине меж тем горела лучина, освещая мирную картину. За старым деревянным столом на покосившемся колченогом табурете сидела колдунья, сгорбившись в три погибели, старательно выводя гусиным пером в толстой книге. Она напряженно сопела, буквы ложились ровно, цифры черными лебедями были по размеру чуть больше букв, аккуратные строчки медленно заполняли желтоватые листы.
Наконец, она отложила перо, закрыла пузырек с чернилами, сваренными из желудей, подула на лоснящиеся знаки. Немного погодя закрыла книгу, где оставалось около трети пустых страниц, завернула ее в старую тряпицу, убрала на полку, на которой имел обыкновение развалиться ее старый черный кот.
Только что внесла она в эту книгу, доставшейся ей от ее прабабки, бывшей тоже ведьмицей, рецепт последнего сваренного ею зелья. Зелья чудовищной силы, способного подействовать не только на саму ведьму, но и простого человека омолодить, вернув его в годы самой прекрасной и цветущей юности. Старуха еще не знала, что это было все, что оставалось ей придумать на своем веку, ибо ждала ее смерть, скорая и страшная.
Она умела предсказывать, конечно, и в будущее могла заглянуть, да только не осталось у нее на это времени, да и в голову не могло прийти, чего ей стоит опасаться.
Отряхнув запылившийся подол залатанной юбки, женщина принялась перебирать коробочки, в которых хранились ее колдовские запасы: вещи, травы, потайники и многое другое, для лечения и ворожбы. Чего здесь только не было.
Вот булавки – от потери памяти, от сонливости, от припадков. Она не раз подкалывала их с изнанки к одежде больного со словами: «Носи свое здоровье с собой». Иголки нешитые – снимают порчу. Повертела в пальцах катушку красных ниток, тоже для лечения. Она никогда не хранила ее полной, такой ниткой обвязывала палец на левой руке больного со словами: «Нитка хоть и длинна, но когда- нибудь катушка будет пуста, так и болезнь оставит тебя. Аминь». Чем быстрее кончались нитки, тем быстрее выздоравливал человек. А если при этом еще отваром из трав лечебных его отпаивать, так и совсем хорошо. И не понятно, в чем силы больше, в нитках ли, в травах ли, собранных и заваренных по старинному бабкиному рецепту: от простуды, лихорадки, поноса или мигрени.
Венчальная свеча. Жаль, одна, да ведь ее не так- то просто добыть, не каждые молодожены отдадут свои свечи после венчания неизвестно кому.
Отложила заячью лапку, это ей не понадобится. Такую лапку, добытую по весне, кладут под перину гулящего супруга со словами: «Заяц отбегался, и ты в своей семье». Но тут ситуация другая, здесь бы такую лапку жене подложить.
Моток волос с жеребца – против порчи мужчины, чтобы вернуть ему былую силу; веточка вербы сушеной с вербного воскресенья – лечит с наговорами задых, порчу, опять же мужскую силу возвращает; 12 зернышек изюма в маленьком потертом кулечке – от зубной, головной боли; шерсти клубок; лоскут красной ткани; веточки и кора крушины, тоже в аккуратном мешочке.
Нашелся и кусочек мыла, которым в прошлом году обмывали умершую от укуса змеи соседку, колдунье тогда удалось потихоньку умыкнуть этот обмылок, он ей очень нужен был, им лечат, а также крыс изводят.
Развернула очередную тряпицу, там оказался позвонок молочного поросенка. Сколько горбов детских она этим позвонком заговорила, уж и со счета сбилась. А вот и коробочка с уснувшей осенью мухой. Эта – уже сотая или более того, так как лечит она семейную порчу. И сколько таких мух раздала она людям, чтобы положили ее в уголок, на оконце, со словами: «Муха угомонилась и не жужжит, и вы в этом доме угомонитесь». Скандалы прекращались.
Сверток черного сукна ворожея разворачивать не стала. В нем хранился полозник – шкура, сброшенная змеей. Она пользовалась ею при многих делах. Лечила проказу, язвы, и другие страшные болезни. Сильное средство, и лишний раз в руки его брать не хотелось. Так и отложила неразвернутым.
Потрясла мешочком с камешками из куриного желудка – нужны при лечении паралича. Сучок с дыркой – от косоглазия, ячменя, в него дают смотреть больным глазом. Скорлупа от яиц с Пасхи – от судорог, падучей, порчу опять же снимает. Помет куриный, сушеный, в мешочке – сыпать вслед от пьянки, злого сердца, скандальному человеку.
А вот сушеные пенки с молока, собранные в Святые праздники. Она поморщилась. Использовала она их только один раз, да и то с неохотой, а выбросить – рука не поднималась. Надобны они в горьких случаях. Если больной умирает и сильно мучается болью и страхом, наговоренные пенки помогают легко отойти умирающему: «Весь мир людской от Христа Спасителя до последнего грешника, пил в первый день своей жизни молоко, и ты в последний день вкуси сей дар и отойди с миром. Аминь». Она вздохнула, вспомнив то выражение облегчения, сменившее страдальческую гримасу на лице маленькой девочки, умирающей на ее глазах от сильных болей в груди. Она и дышать уже практически не могла, сипела, кожа стала синюшной, мучительные хрипы и кашель раздирали хилую грудь. Отмучилась. Ведьма перекрестилась на красный угол.
Ничего подходящего на данный случай как будто не было. Вот разве это… И женщина задумчиво повертела катушку обычных черных ниток. Хотя нет, это если любимого надо привязать, «пришить» надолго, тогда этими нитками пришивают к его одежде пуговицы со словами наговора, а ей ведь только на один раз, на одну ночь.
В этот момент в дверь постучали. Неторопливо убрав разложенные на столе вещи, колдунья открыла скрипучую дверь, вздрогнула от накатившего на нее холода. Студеный ветер ворвался в тесное помещение, играя огнем лучины и пробираясь в складки одежды.
– Быстрей, – буркнула старуха, чуть ли не за руку втаскивая позднюю гостью в лачугу, и захлопывая за ней дверь.
Из глубины темноватой комнаты донеслось недовольное мяуканье вконец замерзшего кота.
– Ладно, ладно, не ворчи, – пробурчала колдунья, задвигая тяжелый засов.
Марья растерянно стояла посреди комнаты, притулившись к теплой печке, дрожа всем телом то ли от холода, то ли от страха.
– Деньги принесла? – глаза старой знахарки блестели в предвкушении вознаграждения. Чего скрывать, ведьма была жадновата, хотя для чего ей нужны были деньги, коль скоро жила она в этой халупе и одевалась в отрепья, остается для нас загадкой.
– Да, – бескровными губами прошептала Марья, доставая трясущимися руками кошелек из складок своей одежды. Развязала тесемки, вынула серебряный продолговатый брусок с неровными краями, протянула его старухе.
Та выхватила кусок металла и быстро сунула его себе в рот. Пососала, покусала, потом обтерла об рукав и сунула в карман. Марья не сводила с нее взгляда, веря и не веря, что может случиться невозможное, и она получит то, что хочет больше всего на свете.
Колдунья меж тем прошаркала к лавке и достала из- под нее давешний ящик со склянками. Вытащив один пузырек из ряда похожих, наполненных разного цвета составами, она сперва долго разглядывала его, поднеся к свету лучины. Осталась довольна увиденным, так как губы ее сложились в непроизвольную улыбку, а глаза озорно заблестели. Воистину, это было самое лучшее ее произведение.
Передавая склянку женщине, ведунья медленно произнесла слова напутствия:
– Выпьешь сегодня в полночь, ляжешь спать. Завтра никого к себе не пускай, из дому уходи тайком, чтоб никто не видел. Зелье перестанет действовать с первыми петухами на утро после следующей полуночи. Тогда беги.
Потом, после паузы, добавила:
– Не передумала?
Та только яростно замотала головой, сжимая в кулаке легкий пузырек с синей жидкостью.
– Ну что ж, иди тогда с Богом.
И, когда та переступила порог ее дома, старуха перекрестила ее троекратно вослед.
Потом, тяжело вздохнув, опустилась на колени перед иконой, и принялась яростно молиться, просила Господа простить ей грехи ее тяжкие. Аминь.
Так плодотворно проведя вечер, наконец, угомонилась старая, и заснула, свернувшись калачиком на своей печи. Таким же уютным мурчащим калачиком свернулся у нее под боком любимец кот, которому предстояло пережить свою хозяйку. Домик погрузился в крепкий здоровый сон.
6.
Приняв горизонтальное положение, Ольга сделала несколько кругов под потолком, потом примостилась на массивном позолоченном рожке люстры и рассеянно потрогала черный фитиль на одной из свечек. Потерла пальцами, на них осталось черное пятно сажи. В голове кружились мысли, предчувствия, сомнения и планы. Она не услышала, как открылась дверь в ее комнату, очнулась только от звука тяжело рухнувшего тела. Посмотрела вниз.
Раскинув большие руки и разметав по полу растрепанную косу, Нюрка валялась на пороге, красиво закатив глаза. Аккуратные лапоточки сорок третьего размера торчали из- под узорного сарафана.
