Наталья Собакарь
Агент угрозыска
ГЛАВА 7
Первым в кабинет вошли Шугарин и Коля Евсеев, за ними Карагач. Замыкавший Костанжогло громко хлопнул дверью. Это стало сигналом, по которому двое первых развернулись и нацелили револьверы на Семена. Тот от неожиданности сделал шаг назад – в спину ему вонзился ствол Костанжогло.
– Руки, – сказал Шугарин.
– Случилось чего? – спросил Карагач, поднимая руки вверх.
– Григорий, обыщи его, – приказал Шугарин. – Только нежно.
– Не первый раз.
– Вот эта фраза настораживает, – заметил Карагач.
Семен смотрел, как один револьвер переходит из его кармана в руки Коли и как второй покидает сшитую на заказ незаметную снаружи кобуру на лодыжке. Костанжогло закончил обыск и заключил:
– Чисто.
– Проходите, Семен Васильевич, присаживайтесь. – Шугарин указал на стул, на котором утром сидел Моня.
– Мне, стало быть, с этой стороны стола? – уточнил Карагач. – Не сразу к стенке. И на том спасибо.
Молчание затягивалось. Обычно люди, сидящие на стуле перед Шугариным, начинали нервничать после пары минут, но Карагач был спокоен.
– У нас к вам несколько вопросов, Семен Васильевич, – начал Шугарин.
– Слушаю вас, Федор Петрович. – Карагач поддержал официальный тон.
– Ваше поведение наводит на мысль, что вы хорошо знакомы с криминальным миром.
– Вы сюда тоже попали не из пансиона благородных девиц.
– Меня прислали как сознательного рабочего на помощь милиции, – пояснил Шугарин. – Я в типографии раньше работал, книги набирал. – Он кивнул на Евсеева. – Коля пришел заменить старшего брата. Его бандиты застрелили. Григорий до революции счетоводом был.
– Вы меня о чем-то спросить хотели? – прервал его Карагач. – Так спрашивайте. Ваши героические биографии мне интересны, но не сейчас.
Шугарин достал фотографию.
– Во время осмотра места происшествия в ювелирном магазине «Федотов и сыновья» была найдена вот эта фотография. Мы бы хотели получить ваши пояснения.
Шугарин протянул ему фото. Карагач вгляделся, и бесстрастная маска на его лице сменилась ностальгическим умилением.
– Сколько лет, сколько зим, – протянул он. – Откуда у вас? Можно мне будет потом копию сделать на память? А то моя такая же сгорела.
– То есть, вы подтверждаете, что на этой фотографии вы? – напрягся Шугарин.
– Зачем отрицать? Вы посмотрите, как я здесь убийственно красив.
– Когда был сделан снимок?
– В мае шестнадцатого года, в Ялте. – Карагач мечтательно возвел глаза к потолку. – Какой это был город! С соленым воздухом, с теплым ветром, с пьянящим запахом акаций.
– Кто остальные люди на снимке? – продолжал допытываться Шугарин.
Взгляд Семена заскользил по лицам.
– Как в той старой песне «нас было пятеро фартовых ребятишек». Вам всех перечислить или только тех, кто еще жив?
– Давайте слева направо, – предложил Шугарин.
Евсеев и Костанжогло подошли к столу. Карагач пробежал пальцами по фотографии как пианист по клавиатуре и ткнул в высокого брюнета, стоявшего крайним слева.
– Митя Артист, человек уважаемый, можно даже сказать знаменитый. Вы спросите, чем он известен? Многим, но особенную славу ему принесло дело в купеческом клубе на Малой Дмитровке. Там собрались почтенные люди на большую карточную игру. Митя и его друзья, лучшие щипачи этого города, связали швейцаров, надели ливреи и обслуживали столы, пока шел ужин. Когда почтенные люди приступили к картам и достали деньги, то увидели, что они у всех фальшивые. Митя подменил настоящие купюры на свои красивые картинки. Высокий класс работы. Скандал раздувать не стали. Для деловых людей репутация дороже. Последнее, что я о нем слышал, сгинул в гражданскую где-то под Харьковом.
Палец Карагача переместился на пару солидных мужчин в светлых костюмах и соломенных шляпах.
– Дальше стоят Иван Красавин и Степан Дмитрук, медвежатники. Работали на Волге. Подламывали сейфы в Самаре, Костроме, Саратове. Люди тихие, молчаливые, с большим презрением к убийцам. Очень уважали Митю за изящный отъем денег без ущерба для здоровья клиента. Степан помер года два назад, сердце не выдержало. Сами понимаете, работа нервная, к тому же по ночам. Красавин, я слышал, отошел от дел, но консультирует.
– Где живет? – спросил Шугарин.
– Не интересуюсь, – ответил Карагач.
– Боишься на старое потянет? – засмеялся Костанжогло.
– Право попрекать меня старым имеют очень немногие, – сухо отрезал Карагач, – и вы, Григорий, к числу этих людей не относитесь.
– Ты полегче! – Руки Костанжогло сложились в кулаки. – Если морда слишком широкая, так ее и сузить недолго.
– Это всегда успеется, – охолонул его Шугарин. – Продолжайте, Семен Васильевич.
– Дальше стоит Николай Горохов, он же Коля-Два ствола. Это, граждане, типичный пример того, как женщина может погубить мужчину. Сам Коля был сыном мелкого приказчика, зато влюбилась в него студентка Высших женских курсов. Стал он водить ее по ресторанам и казино. Где он брал деньги, спросите вы? В папашиной кассе, где же еще. Потом Коля сбежал из дома, собрал ватагу лихих ребят и стал грабить магазины. Дамочка оказалась азартной, научилась стрелять и ходила с ним на дело. С одной стороны, закончили оба у стенки: расстреляли их в Петрограде в семнадцатом. С другой, жили они счастливо и умерли в один день.
– Трогательная история, – кивнул Шугарин. – Дальше стоите вы.
– Дальше стою я, красивый и гордый от того, что рядом с такими уважаемыми людьми. И не знаю, что пройдет всего три дня, и жизнь моя круто повернет.
– Тоже женщина? – осторожно спросил Шугарин, и по тому, как Карагач пронзил его глазами, понял, что попал в точку. – Часом, не та доктор, что мы вчера видели?
– Ее сестра.
– Ах, сестра, – выдохнул Шугарин, как будто сбросил тяжелую ношу с плеч. Он даже внезапно повеселел.
Карагач положил фотографию на стол и посмотрел Шугарину прямо в глаза:
– Что я делал до того, как ее встретил, про то знает начальник ростовской милиции. Он мне грехи отпустил. Крови на мне нет. Остальное не ваше дело.
– Вы сами завязали или та женщина за вас решила? – спросил Шугарин.
– Сказала, выбирай, либо я, либо воровская жизнь. Сам бы я ни за что от такой шикарной компании не отстал. Стал жить счастливым честным человеком. Жаль, недолго получилось.
Федор указал на стоявшего последним молодого мужчину в сером костюме. – Почему у этого крайнего в шляпе лица почти не видно?
– Потому что Виктор Белецкий не любит фотографироваться.
– Белецкий?! – заволновался Шугарин.
– Сам Белецкий? – Коля навалился на стол, чтобы лучше рассмотреть человека на снимке. Тень Григория нависла с другой стороны.
Худощавый человек на фотографии стоял, несколько сгорбившись. Тонкие пальцы его рук сжимали набалдашник трости. Шляпа на голове была надвинута так, что закрывала почти всю верхнюю половину лица. Тонкие губы были искажены в некоем подобии улыбки.
– Белецкий оказался тогда в нашей компании случайно, – сказал Карагач. – Он презирает уголовный сброд.
– Раз так, шел бы да гулял с чистой публикой, – сказал Костанжогло.
– Чистая публика Белецкого отторгла. Выгнали его из коммерческого училища за махинации.
– Из коммерческого за махинации? – не поверил Коля. – Это как из кабаре за канкан.
– Да, но это очень обидело Белецкого. Потом он собрал банду, начал грабить поезда. В двадцатом их разбили, но ему с двумя подручными удалось уйти. Говорили, что подался в Ригу. С тех пор о нем ничего не слышно.
– По нашим сведениям, он вернулся в Москву, – сказал Шугарин. – Потому мы и попросили ростовских товарищей прислать человека, знающего его в лицо.
– Вот вам и прислали. – Карагач встал со стула. – Я с вами играть не буду. У меня к Белецкому свой счет, неоплаченный. – Рука Семена невольно потянулась к горлу. Усилием воли он вернул ее на место. – Верите мне – будем искать Белецкого вместе, нет – найду и без вас.
Шугарин посмотрел долгим, изучающим взглядом на Семена, после чего дал знак Коле. Тот положил на стол конфискованные револьверы. Семен кивнул и вернул их на прежние места.
– Теперь давайте думать, зачем человек, который убил управляющего ювелирным магазином, принес эту фотографию, – сказал Шугарин после того, как все расселись вокруг его стола. – Потерять он ее мог и случайно, а вот принес намеренно. Зачем? У кого какие мысли?
– Он хотел, чтобы управляющий опознал кого-то, – предположил Коля.
– Я уверен, что тот, кто носил с собой эту фотографию, тоже искал Белецкого, – добавил Карагач.
– Белецкий на фото не один, – возразил ему Костанжогло. – Может, ему нужен Митя этот, чтобы фальшивых денег нарисовать. Или тот медвежатник, что на покой ушел. А может он вообще искал тебя.
– Меня? – удивился Карагач. – Чего меня искать? Вот он я.
Раздался стук в дверь, и в кабинет вошли двое агентов угрозыска, из тех, что вчера были в ресторане. В руках одного был чемодан, у второго тюк с вещами.
– Вещи с ограбления квартиры Тумановых, – доложил старший.
– Быстро управились, – удивился Шугарин.
– Хозяин не особо артачился. Сразу выдал. – Они положили чемодан и тюк на стол, и старший достал листок из папки. – Здесь опись найденных вещей.
– Давай мне, – протянул руку Коля. – Сравню со своим, который потерпевшие продиктовали. – Старший отдал ему листок и достал бланк.
– Распишитесь, что доставлено, – попросил он.
Получив закорючку Шугарина, визитеры ушли. Резкий зуммер телефона прервал продолжившиеся дебаты. Шугарин снял трубку.
– Хорошо, Иван Николаевич, сейчас буду. – Разговор оказался коротким. – Меня начальство вызывает. Коля, Гриша, пройдите по спискам, проверьте все ли вещи на месте. – Он повернулся к Карагачу. – Вы, Семен Васильевич, пока подумайте, у кого еще могла быть такая фотография.
– Мы все еще на вы?
– Не надо спешить. Мы едва знакомы.
После ухода начальника Костанжогло развязал узел с мехами, и горжетки лениво растянулись на столе. Карагач откинул крышку чемодана, внутри которого лежали подсвечники и туго набитый холщовый мешок. Коля сел за стол, положив перед собой с одной стороны свой блокнот, в который он заносил показания свидетелей, с другой принесенный список.
Карагач вынул из чемодана два подсвечника и поставил на стол.
– Два серебряных подсвечника. – Коля поставил галочки в обоих списках.
– Горжетка из чернобурки, – сказал Костанжогло, любуясь искрящимся в солнечном свете мехом.
– Должно быть две, – указал ему Коля.
Григорий порылся в меховой куче и нашел еще одну. Удовлетворенный Коля сделал отметки в списках. Карагач развязал холщовый мешок, который достал из чемодана и заглянул внутрь.
– Богатый улов, – оценил он. – Я всегда знал, что москвичи неплохо живут.
– Что там? – спросил Коля.
– То, что среди моих старых знакомых именуется рыжевьем, а в протоколе будет записано как ювелирные изделия.
Коля снял со стола чемодан и расстелил газету:
– Давай сюда.
Карагач высыпал на бумагу содержимое мешка. Ворох часов, браслетов, колец всевозможных сортов и размеров. Коля пробежал глазами по списку:
– Давайте теперь наоборот. Я называть буду, а вы ищите. Часы карманные Павел Буре.
– Есть такие. – Костанжогло отложил в сторону золотые карманные часы.
– Перстень с рубином квадратный.
– Имеется. – Костанжогло выудил из кучи перстень.
– Кулон с аметистом, – продолжил Коля.
– Вот он, – Григорий достал кулон и повертел в руках. – Бразильский аметист. – Он покосился на Семена, который стоял и, не мигая, смотрел на россыпь драгоценностей. – Чего застрял?
– Задумался, – очнулся Карагач. – Что там дальше?
– Браслет с двумя изумрудами, – продолжил читать список Коля.
– Вот он. – Карагач отложил в сторону браслет. – Я выйду на минуту. Чего-то живот прихватило. Где тут у вас удобства?
– До конца коридора и направо, – подсказал Костанжогло, и Карагач вышел.
– Кольцо золотое с надписью внутри «любовь навеки», – продолжил Коля.
– На месте любовь, – нашел Костанжогло.
– Перстень с сапфирами и изумрудами в виде бабочки, – прочитал Коля в списке конфискованных вещей и посмотрел в свой блокнот. – Странно, в описи конфискованного у барыги есть, а у меня нет. Вещь ценная. Почему же не заявили о пропаже?
Костанжогло задумался:
– Слушай, Коля, а не загадочной ли женщины Виктории Лернер это колечко?
– Той, что сбежала до приезда милиции?
– Да, ее. – Костанжогло разгреб руками кучу. – Что-то его тут нет.
– Как нет? – встревожился Коля. – Когда Семен мешок опрокинул, я ту бабочку своими глазами видел.
Переглянувшись, Коля и Григорий одновременно уставились на дверь, в которую минуту назад вышел Семен Карагач.
ГЛАВА 8
Пивная «Встреча» на Петровке была местом бойким. Хотя грубо сколоченные деревянные столы и такие же стулья были слишком просты для взыскательной публики, но пол был посыпан опилками, которые радушно принимали в себя литры пролитого липкого пива, после чего сметались и заменялись свежими.
Мутный свет выхватывал из темноты тусклые лица. Их движения были медлительны, глазам требовалось усилие, чтобы опознать собеседника. Здесь было много бывших людей, тех, чей мир поделился на до революции и после. И все, что после, причиняло им невыносимую боль.
Они приходили в пивную, чтобы перекинуться парой слов с такими же обломками старого мира, чтобы посмеяться над потугами новых властей, над их самоуверенной попыткой управлять огромной страной, над убогостью новых контор, которые унаследовали весь набор бюрократических проволочек старых.
Воистину легче построить новый мир, чем найти в него новых людей.
Большинство гостей заведения были одеты в поношенные пальто и тужурки, перешитые из шинелей. Семен Карагач в своем пиджаке с шарфом на шее выглядел настоящим франтом. Он пробежался скучающим взглядом по залу, пока не заметил в углу пожилого господина, который протирал пенсне. У него был вид человека, пришедшего сюда не для удовольствия, а по делу.
Семен взял кружку пива и подсел за его столик:
– Здорово, Папаша. Товар берешь по-прежнему или завязал?
Пожилой господин водрузил пенсне на нос, оглядел молодого нахала и спокойным голосом ответил:
– Молодой человек, вы ошиблись адресом. Я не покупаю вещи. Я культурно отдыхаю, пью пиво. И я вас не знаю.
Карагач понимающе кивнул. Открываться незнакомцу станет либо последний глупец, либо человек, посаженный сюда в качестве приманки для глупцов. Человек в пенсне не походил ни на того, ни на другого. Карагач глотнул пива, вытер пену с верхней губы и наклонился ближе к собеседнику.
– Возможно, вы слышали об Иване Саввиче Красавине, знаменитом медвежатнике, – начал он.
– Возможно, – не стал отрицать Папаша.
– Например, историю как он работал в Камышине сейфы Волго-Камского банка.
– Что-то припоминаю.
– А не было ли в том рассказе таких подробностей, что он и его помощник вскрывали два сейфа одновременно. И помощник, некий брюнет из Ростова, вскрыл быстрее мастера.
– Такое не забывается.
– Этот брюнет перед вами.
Папаша немного расслабился и даже выдавил нечто похожее на улыбку.
– Время нынче тревожное, – пояснил он свою настороженность. – Приятно, когда вот так, через общих знакомых. Чем могу служить?
– Хотелось бы толкнуть одну вещь, а то я поиздержался.
Из внутреннего кармана пиджака Карагач вынул кольцо и положил его на стол, прикрывая от остального зала пивной кружкой. Папаша снял пенсне, достал из кармана лупу, чтобы рассмотреть предмет ближе.
К крупному продолговатому изумруду тела крепились камни поменьше, собранные в форме крыльев. Два сапфира были глазами, которыми эта переливающаяся бабочка смотрела на мир.
По правилам покупатель должен был изобразить скептицизм и сомнения в подлинности вещи, а оскорбленный продавец с жаром его разубеждать. После продолжительных торгов они должны были сойтись на приемлемой для обоих сумме, после чего разойтись, довольные сделкой. Но Папаша понимал, что сидящий перед ним человек не нуждался в дешевых представлениях, поэтому сразу перешел к делу.
– Вещь редкая, цены немалой, – признал он.
– Маменькина память, – пояснил Семен. – Никогда бы не продал, но деньги нужны.
– У меня таких денег нет.
– Но вы человек опытный и знаете, у кого такие деньги есть.
Папаша сделал неопределенный жест бровями.
– Сведите меня с этим человеком. Ваши труды не пропадут даром.
– Я поспрашиваю, может, кто и заинтересуется, – кивнул Папаша. – Заходите вечером.
Карагач кивнул и вернул перстень в карман.
Пока они с Папашей ностальгировали о прежних временах, а расторопный половой сгребал мокрые опилки и заменял их свежими, трое агентов угрозыска шли по Камергерскому переулку. Апрельский ветер, приятно освежавший первые пять минут, стал залезать под пальто, пиджаки и даже рубахи, пронизывая до костей.
– Надо было машину взять, Федор Петрович, – недовольно сказал Коля Евсеев. – Так мы задубеем.
– На машине карданный вал полетел. Мне водитель наш с утра плакался, – отозвался Шугарин. – Вообще доктора советуют гулять. Полезно, говорят, для здоровья.
– Не по такой же погоде, – поежился Костанжогло.
– Я слышал в управление новые «Фиаты 502» привезли. Черные такие, длинные, гладкие. Шины как у них поют – музыка! Вот бы нам бы такой, Федор Петрович, – частил Евсеев. – Очень было бы полезно для здоровья. А то как на задержание едешь, молишься всю дорогу, чтоб на этом корыте мотор не заглох.
– Молиться сотруднику угрозыска по должности не положено. Так что ты это прекращай, Коля. Вот возьмем Белецкого, тогда будет с чем к начальству идти. Пока нам новую машину давать не за что, – отрезал Шугарин. – Ты мне вот что лучше скажи, зачем, по-твоему, Семен взял кольцо?
– Он знает, чье оно.
– Это и так ясно, что сбежавшей дамочки, – сказал Костанжогло. – Она, поди, и на квартиру наводила.
– Это что же выходит, Карагач ее знает? – Шугарин остановился у тумбы, где висели афиши Художественного театра. Коля вопросительно посмотрел на начальника, тот махнул рукой, и Коля достал папиросы. Григорий позаимствовал одну, и они закурили, прикрываясь афишной тумбой от ветра.
– Я одного не понимаю, – продолжил Шугарин, – зачем ему от нас прятаться?
– Может он только играет раскаявшегося, а в душе как был бандитом, так и остался, – прохрипел Костанжогло.
– Документ у него настоящий. По описанию подходит. Я звонил начальнику Ростовского угрозыска, он все подтвердил, что Семен рассказал. Он ведь медвежатником был, а это аристократия воровская. – Шугарин посмотрел на Костанжогло. – Скажем, ты сейф вскрыть можешь?
– Я честный человек, мне это без надобности.
– Предположим в сейфе важные документы, а ключ честный человек, вроде тебя, потерял, – продолжал допытываться Шугарин. Григорий затянулся папиросой и неопределенно пожал плечами. – Тут грубой силой не обойтись. Знания инженерного дела нужны, да и по металлу работать надо уметь. А еще, бывает, шифры ломают. Это я себе даже представить не могу как.
– Вы так говорите, как будто он уникум, – усмехнулся Коля. – Обыкновенный уголовник. Только странный.
Шугарин оглядел его с ног до головы.
– Я, Коля, смотрю на твои ботинки и тоже думаю, что ты странный. Как может агент советского угрозыска носить такие штиблеты? Ноги-то поди мерзнут?
– Ничего вы в моде не понимаете, Федор Петрович. – Коля залюбовался своими ботинками. – Это же «шимми», самый шик.
– Где ты, простой опер, берешь такие дефицитные вещи? – поинтересовался Костанжогло.
– Тебе какая разница? Ты же все равно не наденешь.
– Почему это?
Коля с сожалением оглядел кожаную куртку, галифе и стоптанные ботинки Костанжогло.
– Видишь ли, Гриша, в искусстве есть такое понятие как «образ», – начал Евсеев тоном заправского лектора. – Так вот, только благодаря мандату и нагану люди воспринимают тебя серьезно. Если тебе дать модные ботинки, пальто и шляпу, тебя же никто бояться не будет.
– Мне не надо, чтобы меня боялись. Мне уважение нужно, – насупился Костанжогло.
– Так с нашим контингентом этот одно и то же. Если боятся, значит, уважают. Ведь так, Федор Петрович?
Коля ожидал поддержки, но мысли Шугарина были далеко.
– Как хоть оно выглядело, это кольцо? – спросил он.
Костанжогло достал листок бумаги и протянул Шугарину. Тот развернул и увидел крупный карандашный набросок перстня в форме бабочки.
– Когда это ты успел? – удивился Коля.
– Пока ты ботинки свои модные шнуровал.
– Красивое какое, – оценил Шугарин. – Надо показать это ювелирам, может, опознает кто. Он еще раз внимательно посмотрел на рисунок, где прорисованные тени и блики придавали камням объем. – Как только всех бандитов переловим, ты, Григорий, пойдешь учиться на художника.
– Да какой там художник, – махнул рукой Костанжогло. – Я в Питере чертежником работал у одного архитектора. У него и нахватался.
Всего в сегодняшнем списке значились восемь ювелирных магазинов, которые им предстояло обойти. Костанжогло предложил разделиться и взял на себя три самых дальних. Шугарин одобрил предложение, и они разошлись.
В первом магазине, куда зашли Шугарин с Евсеевым, приказчик сначала нахмурился, видя неказистых покупателей, но при виде удостоверений рассыпался в любезностях. К сожалению, подобного кольца он не видел. Двое его коллег в других заведениях также ничем не смогли помочь.
И лишь в четвертом магазине седовласый продавец опознал рисунок.
– Это перстень княгини Юсуповой из гарнитура под названием «Махаон». К нему еще серьги полагаются, – рассказал он. – Делал его покойный ювелир Карл Густавович Энгер.
– И где теперь та княгиня? – поинтересовался Шугарин.
– Говорили, что она уехала за границу.
– Тогда как перстень мог попасть к преступникам? – спросил Евсеев.
– Я могу только предполагать, – развел руками продавец. – Обычно люди не продают фамильные драгоценности. Разве что им нужны деньги.
– Кому они нынче не нужны? – вздохнул Шугарин. – Вещь, как я понимаю, дорогая. Если бы грабитель захотел продать ее, к кому бы он обратился?
– Совершенно точно не в приличный магазин, – решительно ответил продавец. – Мы всегда отслеживаем историю вещи, иногда даже знакомим продавца и покупателя, чтобы подтвердить законность сделки.
– И в других магазинах также делают?
– За всеми не уследишь, – признался продавец. – Но вообще-то мир у нас маленький. Все всех знают. – Приказчик вернул рисунок Шугарину. – Нужного вам человека ищите среди барыг, скупщиков краденого. Эти люди вопросов не задают.
Немолодой человек в длинном темном пальто неторопливо шел по Мясницкой улице. Строго говоря, новые власти именовали ее Первомайской, да только называли ее так лишь вагоновожатые трамвая, который по ней ходил и то исключительно по служебной необходимости.
В руках немолодого человека была трость, придававшая ему солидность и респектабельность. Уверенный взгляд с оттенком превосходства вызывал в памяти образы деловых людей, издавна облюбовавших этот район Москвы для своих контор. Похоже, что новая власть нуждалась в них не меньше старой. Иначе зачем бы она объявила новую экономическую политику, дав возможность заработать человеку с умом, связями и капиталом.
Человек с тростью свернул в Большой Златоустинский переулок и несколько замедлил ход. Проверив, не следит ли кто за ним, он свернул направо в переулок, который новые москвичи называли Лучниковым, а старые Георгиевским. Пройдя несколько зданий, оглядевшись и убедившись, что никого подозрительного рядом нет, он нырнул в арку.
Москва известна тем, что если вы ходите только по широким улицам, то можете никогда не узнать о той бурной жизни, что кипит в лабиринтах проходных дворов. Это были те самые дворы, через которые революционеры бегали от жандармов и агентов охранного отделения. Теперь они стали местом встречи людей, не жаловавших власть революционеров. Названия режимов меняются, проблемы с законом остаются.
Человек с тростью замедлил ход и, увидев худую фигуру в сером у стены, направился к ней.
– С ювелиром нехорошо получилось, – сказал человек с тростью вместо приветствия.
– Вы, Папаша, меня позвали, чтобы лекцию прочитать? – огрызнулась фигура. – Не тратьте время. Я свое отучился. Сам лекции читать могу.
– Не горячитесь, господин Белецкий, я не хотел вас обидеть. Я всего лишь объясняю вам, как человеку приезжему и не знакомому с тонкостями местного бизнеса, что у нас принято отнимать деньги, а не жизнь. Это гораздо более выгодное предприятие, поскольку деньги можно отнимать много раз, а жизнь только один.
Тонкие губы Белецкого исказила презрительная усмешка, но он промолчал.
– Ко мне сегодня человек приходил, – продолжил Папаша. – Кольцо показал на продажу. Общих знакомых назвал, так что человек не случайный.
– И почему он мне должен быть интересен?
– Колечко это из гарнитура «Махаон» княгини Юсуповой, что было среди других драгоценностей в польском саквояже.
Глаза его собеседника лихорадочно забегали, он жадно сглотнул, но тут же взял себя в руки и, чтобы изобразить равнодушие, зевнул, прикрыв рот тонкими пальцами.
– С чего вы взяли, что оно то самое? – нарочито равнодушно спросил Белецкий.
– Вы, молодой человек, напрасно искусством не интересуетесь. При случае зайдите в галерею Третьякова. Там на первом этаже выставка дореволюционных русских художников. Третьим справа висит портрет княгини Юсуповой. Так вот перстень этот у нее на пальце. Ошибиться невозможно. Еще и серьги в ушах с такими же камнями.
– Как выглядел тот брюнет? – спросил Белецкий.
– Среднего роста, плечистый, глаза ясные. Похоже, что недавно с юга: слишком загорелый для наших краев. Говорит медвежатником был, с Ваней Красавчиком работал.
– Шрам на шее у него, – Белецкий показал на свой воротник. – Угадал?
– Шрама не видел. Шею он шарфом замотал.
– Это Сеня Карагач. Я ему тот шрам оставил. – Белецкий стал шарить по карманам. – Где же она?
– Что вы ищете?
– Фотография у меня была. Вместе снимались в Ялте в шестнадцатом году. Он тогда резвый был, молодой, нахальный. Сейфы открывал на спор. А потом влюбился, завязал. Такой талант профукал. – Белецкий прошелся по всем карманам. – Куда же я ее положил?
– Погодите, вы что же, эту фотографию с собой носите? Чтобы вас по ней опознали? – Папаша всплеснул руками.
Белецкий его не слышал. Лицо его раскраснелось, глаза лихорадочно блестели, голос вибрировал.
– Я чем больше о том саквояже думаю, тем больше вижу, что это Карагача работа. Увидел большой куш, не выдержал соблазна. Вся его завязка тут же прошла. Узнаю темпераментного Сеню. Встречу назначайте на сегодня.
– Сколько у вас человек? – спросил Папаша.
– Трое. На одного хватит.
– А если он не один придет?
– Карагач не любит компании. Он всегда в одиночку работал.
– И, тем не менее, надо бы соломки подстелить. Я вам еще трех молодцев пришлю. Умом небогаты, но стреляют отменно.
– Договорились. Скажете ему, пусть приходит к девяти на Винякинские склады.