Наталья Евгеньевна Ильюшенкова
Укус анаконды
Наконец появилась Снегурочка. Без сопровождения. Из этого Анна сделала вывод, что обэпники Силаев и Коробков добились-таки у прокурора санкции на ее содержание под стражей и, спокойные, уехали домой. Девушка Снегурочка согласно инструкции позвонила Анниному мужу, сообщила о том, что супругу задерживают на сорок восемь часов, чтобы ей принесли теплую одежду и еду. А потом Анну привели в ИВС. Она сразу успокоилась: в ИВС было тепло, работники были трезвые и с приятными лицами, не то, что в дежурке…
– А я Вас знаю! – вдруг широко улыбнулся один, самый молодой, с большими и широко распахнутыми как у мальчишки глазами. – Моя бабушка вашу газету выписывает, и я читаю, и там иногда вместе со статьями печатают фотографии авторов! Вы – Анна Кондратьева?
– Да, – Анне стало очень приятно, – вот уж не думала, что меня узнают, я все же не телевизионная журналистка.
– А скажите, вот все хочу спросить, почему у Вас такой псевдоним – Анаконда?
– Это очень просто! – улыбнулась Анна. – Как бы сложили первые слоги имени и фамилии, вот и получилось слово, похожее на «анаконда»
– А-а-а…– несколько разочарованно протянул полицейский. – А я думал, из-за того, что такие статьи пишите…
– Ну и из-за этого тоже.
– Вот здорово! – не унимался полицейский со старшинскими погонами, улыбаясь во весь рот и показывая крепкие молодые зубы, – вот уж не думал, что выпадет такое счастье – сажать в камеру такую журналистку!
– Ты тут потише! – осадил его полицейский постарше с погонами капитана. – У человека, можно сказать, несчастье, а ты радуешься… Так за что же Вас, – обратился он к Анне, – вроде приличная на вид женщина.
– Рассказывать это долго, – стала объяснять Анна, – но вот ваш сотрудник наверняка читал мои статьи. И про депутата Литровского, и про вашего начальника Баранова, и про прокуратуру…
– Я же Вам приносил, товарищ капитан!
– А-а-а, вспомнил! – протянул капитан. – Ну, давайте оформляться, вон на стенке прежде всего прочитайте правила внутреннего распорядка и распишитесь, что ознакомлены…
Оформление длилось долго, опять понадобились понятые для описи изъятых у Анны вещей, полицейские привезли с улицы каких-то девиц, которые все хихикали и были страшно довольны, что «побывали в настоящей тюрьме». Анна, поскольку ее тут, как оказалось, знали и даже уважали, стала проводить разведку боем… Здесь ничего нельзя, чай дают в шесть утра и в шесть вечера, но ей дали сейчас, и она посчитала это добрым знаком… В туалет тоже не выводят, в камере есть параша, но ей сказали, что в эту смену будут выводить, не мучить же приличного человека запахом тюремной параши. Но сказали, что завтра придет другая смена, и послаблений от нее не будет…
Наконец молодой старшина повел ее за матрасом, потом в камеру.
– Я сейчас продиктую Вам номер телефона, запомните его, и Вас отблагодарят, – шепотом попросила Анна. – Мужа моего зовут Владимир. Чтобы он поверил Вам, то есть, что Вы действуете от моего имени, скажите, что у Анаконды есть зубы. Запомнили: «У Анаконды есть зубы»!
– Какие зубы? – захлопал глазами старшина.
– Неважно, если захотите, я вам потом объясню… Это наш с ним пароль, придуманный почти случайно, когда мне дали этот псевдоним… Слушайте внимательно. Скажите, чтобы к восьми утра с завтрашнего дня и все время, пока я буду здесь находиться, приносил бутылку хорошего коньяку и отдавал дежурной смене. Завтра пусть принесет две – одну Вам или Вашей смене, другую – следующей. Помогите ему уговорить смену принять коньяк, я ведь не олигарх, не преступник, меня бояться нечего, я не выдам и не подведу. Но у меня слабое здоровье, и мне нужно, чтобы ко мне здесь хорошо относились… Вы поймите, вокруг меня просто сплелся заговор, меня подставили, и так просто это не кончится… Мне нужно держаться!.. Передачу пусть пока не приносит, утром придет адвокат, и я до утра еще подумаю, что мне нужно, и с адвокатом передам… Все поняли?
Старшина-читатель газеты «Золотое слово» с готовностью закивал:
– Не беспокойтесь, я все сделаю, комар носа не подточит! Я верю, что Вы не виноваты!
Анну поместили в самую теплую камеру, но одеяла не дали – не положено, оказывается. Она закуталась в простыню и наконец-то уснула, как убитая. Было уже три часа ночи.
В шесть утра заорало радио. Анна, протирая глаза, вспомнила, что ночью на стене читала инструкцию, и там было написано, что подъем в шесть утра. Она встала и забарабанила в двери камеры. Подошел тот самый старшина, открыл дверь и сказал ей, что все сделал, а она попросила в порядке исключения убавить звук радио и дать ей еще хоть немного поспать… Он кивнул и запер дверь, и радио тут же притихло.
Около восьми старшина отпер дверь и принес ей пайку – чай в железной кружке и полбуханки черного хлеба. Потом вынул втихоря из кармана несколько печенинок:
– Возьмите, это от меня. Вообще-то чай приносим сразу после подъема, около семи часов, но Вам дали поспать. И чай я Вам заварил свой, положил два пакетика, и вот еще возьмите про запас, – он сунул ей в руку еще два пакетика. – Потому что смена сейчас придет вредная, ничего Вам не дадут, а чай принесут только вечером, так что в тот чай бросите эти два пакетика…
– Спасибо Вам, – Анна растрогалась и чуть не расплакалась. – Когда придет муж, скажите ему еще, чтобы он сообщил адвокату, взяла ли эта самая вредная смена коньяк или нет.
– Обязательно… До свидания, когда моя смена кончится, Вас уже, наверно, не будет здесь…
– Это почему же?
– Здесь держат только сорок восемь часов. Потом по решению прокурора могут продлить еще на семьдесят два часа. Или отправят в следственный изолятор, или домой. Только три варианта! Если не домой, то лучше побыть у нас семьдесят два часа. Но я все же надеюсь на лучшее… Прощайте и не падайте духом!
Анна с удовольствием напилась крепкого ароматного чая с печеньем, и на душе как-то полегчало. Оставалось ждать недолго, скоро должен придти адвокат, и тогда кое-что прояснится… Она постелила на нары свой шелковый пиджак и растянулась. Стало холодновато, но матрас и белье пришлось сдать – таков порядок. Настроение у нее стало улучшаться, наверное, это оттого, что давление стабилизировалось. Анна принялась думать. А подумать было над чем.
Все, в принципе, складывалось в одну ясную картину. Она достала в этом городе слишком многих из верхушки. И прокурора, и начальника милиции, и даже частично мэра города. Ну и, конечно, депутата – винно-водочного олигарха Литровского. По ее мнению, мэр Чумнов вряд ли играл в этой истории какую-то роль. Скорее всего, Литровский с Барановым не ставили его в известность, когда затевали это грязное дело – он был бы против и только стал бы им мешать. Но если муж вчера дозвонился Чумнову, то события могли бы круто измениться. Чумнов, узнав о происшедшем, нашел бы Литровского и Баранова и заставил бы Литровского забрать заявление, а Баранова срочно закрыть дело. Это первый вариант развития событий. Он уже не удался, поскольку Анна все еще находится в ИВС. Значит, либо муж не дозвонился до Чумнова (что маловероятно, потому что Чумнов отвечает на все мобильные звонки), либо, что более вероятно, Чумнов не смог заставить Литровского забрать заявление. Баранов-то послушался бы Чумнова и дело бы прикрыл, куда ему деваться с такой зависимостью от всех и вся! Но как закрыть дело, если Литровский не забирает заявление?!
А если Литровский не забирает заявление, то его поступок – не просто месть за статью, в которой, в принципе, не было ничего особенного, во всяком случае, Анна размазала этого местного олигарха нисколько не больше, чем остальных своих героев за все годы работы. Если бы просто месть, то было бы обыкновенное «пугалово» – состряпали дельце, взяли под белы руки, в милиции припугнули, мадам журналистка, изнеженная и не привыкшая к такому обращению, поплакала бы в дежурке, поумоляла бы отпустить, и стала бы как шелковая… Да еще и благодарила бы Литровского всю оставшуюся жизнь за милосердие. А уж он-то бы разорялся во всех купленных средствах массовой информации, какой он добрый, какой милосердный, как у него вымогали деньги, но он пожалел мать малолетнего ребенка и заявление забрал… Нет, его поступок- это попытка (и, похоже, весьма удачная) устранить ее на какое-то время. Она ему мешает что-то делать! Что-то серьезное, что наверняка стоит больших денег, иначе бы Литровский не пошел на такой рискованный шаг… Но вот что именно? Над этим вопросом следовало подумать серьезно.
О чем там в статье она писала? Об уголовном деле двухгодовой давности, когда на складах фирмы «Гермес» налоговые инспекторы обнаружили тонны левой водки… Эко дело, нашел, по поводу чего обижаться! Да такие склады находят сейчас чуть не каждый день чуть не в каждом городе, тем более что тут дело прошлое, он тогда еще и депутатом-то не был… Нет, это явно отпадает, тут почитали и забыли, до новой предвыборной кампании еще долго, это не должно его беспокоить…
Может, из-за чугунной ограды, которая после того как фирма «Гермес» неудачно взялась реставрировать парк, исчезла в неизвестном направлении? Прокуратура где-то в Москве нашла ее следы. Но даже если Литровский действительно продал купленное за копейки как лом чугунное литье за бешеные деньги москвичам, то это в его винно-водочном и сутенерском бизнесе – копейки! Да и нарушения здесь допустил не он, а чиновники, оценившие ограду как лом и продавшие ее Литровскому. Так что это вряд ли нанесло ощутимый урон Литровскому, ну разве что неприятности при общении с прокуратурой.
Еще там было о том, как они втихоря с другом Васей покупали дорогостоящую недвижимость в центре Рыбацкого. Согласно установленному порядку здание выставлялось на аукцион, оценивалось так называемой независимой комиссией, которая состояла почти полностью из зависимых от Чумнова чиновников, делалось объявление в газете, и здание продавалось. В «Рыбацких вестях» такие объявления об аукционах как правило публиковались в номерах с телевизионной программой, где большой тираж, чтобы побольше читателей было и чтобы желающих участвовать в аукционе было как можно больше, тогда и продать можно подороже, деньги-то ведь для казны не лишние… Но вот почему-то объявления об аукционах, где выставлялись здания, понравившиеся Литровскому, печатались в номерах с самым маленьким тиражом. И здания оценивались в копейки. Так, здание в двух шагах от центральной площади города департамент недвижимости первоначально оценил в один миллион рублей. Но потом начались заседания комиссии с разными представителями, на которые стал приходить Чумнов и давить на членов комиссии, что, дескать, миллион – это слишком дорого, никто не купит… Предлагал тысяч за сто, но комиссия бастовала, говоря, что это копейки. В конце концов, сошлись на двухстах тысяч. Аукцион провели так, что никто не заметил, было всего два покупателя, Литровский и вечно существующий при нем Вася Кириллов. Вася робко сделал всего один «шаг», и здание ушло фирме «Гермес» за двести двадцать тысяч рублей.
Анна, узнав про это, не поленилась провести журналистское расследование, нашла коммерсантов, которые желали бы купить это здание даже и за миллион рублей, но ничего об аукционе не знали, поскольку именно из-за того, что объявления об аукционах печатают в газете с ТВ-программой, выписывают только номера с ТВ-программой.
По данному факту проводилась прокурорская проверка, но ничего незаконного в этом, в принципе, не обнаружилось. Как показала главный редактор муниципальной газеты (подчиняющаяся напрямую Чумнову), в газете с ТВ-программой просто не было на тот момент места, вот и напечатали в газете с маленьким тиражом… Ну а что касается цены, то это дело относительное. Одни считают, что миллион – мало, а другие, что и сто тысяч – много…
Не из-за этого ли так рассвирепел Литровский? Конечно, из-за этой статьи аукционы станут проводить строже, да и прокуратура будет следить, но, в принципе, это для Литровского вовсе не смертельно. Хотя, кто знает, может, Литровский хотел купить на аукционе втихоря что-нибудь такое, на чем потом озолотился бы, а Анна тут на него таких собак навешала, что теперь за аукционами следит прокуратура…
Стоп! Ведь вчера она ехала из областного центра с Чумновым, и он ей рассказал про последнюю покупку Литровского, и она еще зафиксировала в своей памяти, что надо бы ей заняться… Так, что же он купил? Ага, какие-то площади обанкротившегося бывшего секретного НИИ «ГЮИС». Да не какие-то, а, кажется, ту самую засекреченную лабораторию со всем оборудованием, которую губернатор много лет держал, как мог, которая считалась стратегически важным объектом и которую в рамках договоренности с президентом должен был продержать законсервированной до лучших времен. Но лучшие времена так и не настали, а выбравшийся глава Рыбацкого Николай Евгеньевич Чумнов недавно, как оказалось, выставил лабораторию на аукцион, конечно же тайно и, как подозревает Анна, конечно же, за копейки. Поскольку купил ее именно Литровский… А, может, статья «Загадки «Гермеса», после которой смазливый юрист Литровского начал так навязчиво обихаживать «Золотое слово», и вовсе не при чем? Может, Литровский решил устранить Анну вовсе не за то, что она написала, а за то, что еще не написала, но может написать? Тогда первое, что приходит в голову, это лаборатория «Гюйса». Что, бишь, говорил о ней Чумнов? Какой -такой проект века собираются они с Литровским развить в этой лаборатории? Кажется, выпускать какие-то лекарственные препараты. Но для этого нужна специальная лицензия, нужно оборудование, огромные деньги. Вроде бы Чумнов проговорился, что пока обойдутся изготовлением так называемых народных средств, специальных настоек и сборов из лекарственных трав, а также наладят линию консервов детского питания…
Детское питание… Дети – вот что еще было в статье! Она не придавала этому особенного значения, просто выразила в статье свое отношение к предложенной Литровским программе размещения детей, оставшихся без попечения родителей, в зарубежные семьи. Но никакой программы еще не было, Литровский лишь готовил ее и пытался разрекламировать, а она делала в статье, опираясь на информацию из различных СМИ, предположения, к чему может привести такое размещение. Над детьми в зарубежных семьях издевались, они попадали к психически неполноценным родителям, девочек раздавали по публичным домам, а некоторых детей просто сдавали на бойню – для извлечения органов для пересадки тяжело больным…Могло и это напугать Литровского. Его программу она развенчивала в статье, и это могло подготовить негативно общественное мнение, и тогда депутаты не решатся принимать ее… Но если действительно Литровский решился устранить Анну из-за того, что она могла своими дальнейшими публикациями (а она писала в статье, что еще вернется к этой теме, как только добудет новые факты) помешать воплощению в жизнь этой программы, то программа действительно должна была принести Литровскому огромные барыши…
…Охранник забренчал ключами, повозился с замком и отпер дверь. Анне была уже готова к тому, что смена эта, как ей сказали, вредная, но этот охранник превзошел все ожидания. Был он маленький, толстый, весь какой-то круглый, с круглым, как и тело, и необыкновенно тупым лицом.
– Кондратьева! На выход! – скомандовал он точь-в-точь как в фильмах про тюремную жизнь.
Анна хотела съязвить: «С вещами?», – но вовремя прикусила язык, вспомнив, что смена, в обществе которой ей предстояло провести ближайшие полсуток, вредная.
Все утро, чуть не через каждые полчаса, ее вызывали. Она все надеялась, что, наконец, придет адвокат, но он почему-то не приходил. А ее вызывали для разных дурацких формальностей. То брали отпечатки пальцев, то фотографировали, то осматривала тюремная фельдшерица – молодая, но уже совершенно потасканная особа с грубыми как у мужика манерами… «Господи, – думала Анна, глядя на нее, – почему женщины здесь почти все такие грубые и противные? Вроде среди мужиков работают, должны, наоборот, как розы цвести, а они… Неужели и та девочка-Снегурочка, что выписывала мне возбуждение уголовного дела, через пару лет станет таким же размужичьем с явными признаками древнейшей профессии на лице и манерах?..» Потом какой-то старшина в очках чуть не полчаса расспрашивал ее о размере обуви, одежды, измерял объем головы, чуть не мерки снимал, как портной… тут уже Анна не выдержала:
– Вы что, спецодежду для меня, что ли, шьете? Думаете, я всю оставшуюся жизнь здесь просижу?
Старшина хотел улыбнуться, но не решился и снова стянул губы в строгую гримасу:
– Здесь Вы всю жизнь никак не просидите, только сорок восемь часов, ну в крайнем, еще семьдесят два… А если будете сидеть, то в другом месте…
– Хорошее утешение!
Наконец пришел адвокат Сергей Пименов. Анна даже предположить не могла, как она может обрадоваться этому в общем-то чужому человеку – словно самому близкому и родному после долгой разлуки! Она даже бросилась ему на шею. Сергей приобнял ее, успокоил, тихо рассмеялся.
– Ну, что натворила?
Они сели в специальной комнате за стол, он с одной стороны, она – с другой. Адвокат Сергей Пименов не был изнеженным, холеным и высокомерным, как большинство адвокатов даже в их провинциальном Рыбацком. Но здесь, уже пропитанная запахом тюремной параши, помятая и измученная, она почувствовала себя рядом с ним помойной бомжихой…
– Слушай, Сергей, скажи сначала, как мой муж, как сын?
– Все в порядке. Сын успокоился, ему объяснили, что ты просто срочно уехала в командировку. Володя твое ночное послание получил, ты молодец, что догадалась, и мент молодец… Все в порядке, коньяк им передали, понаблюдаешь сама, как вечером повеселеют…
– Сергей, а нас здесь не прослушивают?
– Нет, это противозаконно. Могут, конечно, но вряд ли рискнут. Да и потом, что им тебя слушать, они тебя три месяца слушали, и больше, чем услышали, уже не услышат.
– Три месяца?
– Да. Я с утра тут походил и кое-что разузнал. Все, конечно, делают вид, что молчат, но друзья-то ведь у меня тут есть! (Сергей до адвокатуры работал здесь следователем по особо важным делам). Дело твое – фуфло, и они это, в принципе, знают. Вчера Силаев с Корбоковым пытались отдать дело в следственный отдел, но начальник следствия посмотрел и отдал им назад. Так и сказал: «Я с таким фуфлом и связываться не буду!» Потом они пошли к начальнице отдела дознания, стали уговаривать ее лично вести твое дело. Долго уговаривали, но она отказалась тоже, потому что не видит перспективы…
– Да, да! – подхватила Анна. – Я примерно так и поняла, они несколько часов меня все в ее кабинете держали, а она заходила и выходила все зачем-то…
– Вот-вот… Потом, когда она все же решила, что связываться не будет, отдала какой-то девчонке-соплячке, и та под нажимом обэпников возбудила уголовное дело, а потом ее повезли к прокурору. Прокурор даже дверь не открывал, жене велел сказать, что его нет дома, так они по заместителям стали кататься, а те – ни в какую, пусть Толин возбуждает… Так они полночи катались, пока опять к Толину не приехали, и уж ему неповадно было делать вид, что дома не ночует, пришлось открывать… Долго они его убеждали, а девчонка эта – ни в зуб ногой, ни слова, ни полслова не может молвить – она всего-то два месяца здесь…
– А-а-а! – обрадовалась Анна.– А я-то все думаю, почему она такая нежненькая да хорошенькая, а она, оказывается, просто еще не успела испортиться!
– Да, вот именно, да еще и образования юридического нет… Но ты слушай дальше. Я уж не знаю, насколько это правда, но Толина обэпники стали обрабатывать по твоему поводу, вот, мол, она про прокуратуру плохо все пишет, статьи твои стали пересказывать, а он легко заводится, вот и подмахнул твое задержание и возбуждение уголовного дела.
– И что теперь со мной будет?
– Теперь тебя придет допрашивать дознаватель, которому передали дело, фамилия его Горемыкин. Он немножко юридически неграмотный, это для нас хорошо, но он дотошный, исполнительный и карьерист, это для нас плохо. Дело ему поручил лично твой «друг» – начальник нашей полиции Баранов, не зря ты два года над ним издеваешься, чуть погоны с него не сняла…
– Правда, что ли? – удивилась Анна. – А я и не знала, пишу да и пишу…
– Да, у него тут из-за твоих статей проверки за проверками были… Даже генерал, хоть ему и друг, рассвирепел и чуть не уволил. Но рассудил, что самому скоро все равно на пенсию, все одно этому Баранову идти на дно, так хоть не своими руками топить… Так вот, Баранов, скорее всего, будет все сам контролировать, так что дознание пойдет на полную катушку и, скорее всего, через сорок восемь часов они будут добиваться твоего ареста.
– Это как? – не поняла Анна.
– Чтобы в следственный изолятор тебя отправить на время следствия! На два, а то и на три месяца!
Анна почувствовала, как от страха на голове зашевелились волосы.
– Да ты что, Сергей, это невозможно! Мне не выйти оттуда живой! Ты же помнишь этот последний скандал с начальником следственного изолятора, когда его жена – бизнесменша деньги у субарендаторов в наглую забирала, я писала тогда! Он меня прикончит!
– Да брось ты! – Сергей встал и походил по комнате. – Во-первых, скандал громкий был, писала не ты одна, а все газеты. Уголовное дело возбуждено в отношении его супруги, а самого начальника СИЗО как бы отстранили. Ну, то есть, совсем его отстранить не могут, ведь не он деньги вымогал, а жена, да и дело еще не понятно, чем кончится… Он просто ушел в отпуск, потом пойдет на больничные, и так далее. Да и мужик он хороший, не злопамятный, так что не бойся.
– Но я не хочу на три месяца в СИЗО! Сергей, у меня ребенку послезавтра в школу, у мужа все время командировки, ему или работу бросать, тогда они голодать будут, или ребенка кому-то отдавать! Сергей, это невозможно, моя мать старая и больная, инвалид, она этого не переживет, и с Ваней она тоже долго сидеть не может, ей плохо становится!.. – Анна была просто в отчаянии.
– Да успокойся ты! – Сергей взял ее за руку. – Это я тебе описываю на всякий случай самый худший вариант. Но, я думаю, этого все-таки не произойдет. Раз дело такое хлипкое, значит, вряд ли его воспримут всерьез… Подумаешь, взяла журналистка деньги! Ведь не себе же, и не так уж много. В нашей стране ежедневно деньги тысячи человек друг другу передают, это же не преступление…
– Сергей, от кого зависит, буду я в СИЗО или нет?
– От судьи. Раньше это решал прокурор, и, к сожалению, многие из тех, кому не надо бы сидеть в СИЗО, сидели. Просто из-за непрофессионализма ментов, которые, вместо того чтобы дела грамотно раскрывать, гноили людей в СИЗО, чтобы те сломались морально и признались даже в том, чего не совершали… А сейчас, слава Богу, это решает суд. Завтра твое дело будут рассматривать в суде, дознание будет выходить в прокуратуру с ходатайством о твоем аресте, а прокурор или отклонит, или поддержит. Думаю, что все-таки отклонит, ты же не бандитка, не маньячка, ни по каким параметрам на арест не тянешь… Дело, скорее всего, попадет судье Тишиновой, она нормальная, справедливая, на нее трудно надавить…
– Трудно или невозможно?
– Почти невозможно… Если только…
– Если только что?
– Если дело это не инициировано в самых верхах.
– В каких верхах? Что за дело каким-то там верхам до меня, простой журналистки?
– Ты не поняла меня? Я говорю о губернаторе. Ты писала о нем что-нибудь плохое?
– Кончено, писала! И не я одна, а многие журналисты… И что из этого? На то он и губернатор, чтобы о нем периодически что-нибудь плохое писать. Про всех губернаторов пишут плохо. Даже про Президента… Это же государственные мужи, а не мелочь какая-нибудь вроде нашего Баранова, который себе в кабинете унитаз на спонсорские деньги установил, сидит и радуется, и думает, что добился самых лучших благ жизни и самой высшей власти! И не прокурор Мишка Толин, который под окнами своего кабинета кучу дерьма не может заставить убрать, а с легкой руки своей супруги мечтает стать прокурором области!
– Да успокойся ты, Аня! Нам еще об очень многом надо с тобой поговорить, так что береги силы… Одно дело, когда про губернатора пишет в какой-нибудь газетенке какая-то купленная тем же Литровским журналистка, а другое дело – ты, журналист с именем и возможностями, да еще в газете «Золотое слово» – единственной, которой народ еще как-то доверяет… Подумай хорошенько и вспомни, когда и как ты могла обидеть губернатора?
– Да это было совсем недавно. Они тогда все бодались с нашим мэром Чумновым из-за бесплатного проезда пенсионеров. Я лично была на стороне Чумнова и считала, что бесплатный проезд наносит огромный убыток общественному транспорту Рыбацкого, у транспортников и так все автобусы на ладан дышат… Пусть льготный, но проездной, это все же доход, а губернатор принимает популистские меры, чтобы казаться хорошим пенсионерам – вот, собственно, и вся «плохая статья»…
Сергей задумался.
– Н-да… Не похоже, чтобы губернатор «заказал» тебя из-за такого пустяка.
– Да нет, конечно, я знаю его достаточно хорошо, он не станет обижаться из-за этого. Да и вообще, он не склонен ссориться с прессой!
– Тогда легче. Тогда, значит, тебя заказал сам Литровский. Он дружит с Барановым, оказывает так называемую спонсорскую помощь ментам, да и самому Баранову хорошо башляет. Это легче. Если даже он купит прокурора, до судьи Тишиновой он не доберется… Теперь слушай дальше. Сегодня с утра твоему главному редактору я уже позвонил. Он сегодня на всякий случай смылся из редакции, потому что наверняка к нему сейчас приедет Горемыкин, может даже, с оперативниками, потому что я узнал, что он еще с утра уехал в областной центр. К гадалке не ходи – в вашу редакцию! Пока мы тут с тобой не обговорим, как и что, там никто показаний давать не будет. Видишь, они, скорее всего, будут попытаться натянуть не только вымогательство, а вымогательство, совершенное группой лиц, ну, например, ты с главным редактором. А это уже – совсем другой срок!
– Я знаю, знаю, меня дознавательша еще у подъезда пугала – до пяти лет лишения свободы.
– Ну, это глупости, конечно, но все равно осторожность не помешает. Самое плохое, что договора с «Гермесом» у вас нет.
– Ну, так ведь я же пыталась их заставить его написать, они сами виноваты!
– Это понятно. Думаю, это есть и на аудиозаписи, которую они вели, и это в любом случае в твою пользу… Сейчас, Аня, я уйду, приду вечером, к этому времени что-нибудь разузнаю, дадим еще показания… Без меня ни слова, ты поняла?
– Да, конечно!
– И еще. Муж твой в тот день, когда тебя задержали, сразу дозвонился до Чумнова. Тот был в гневе, орал, что Литровский не мог так поступить, грозился, что заставит его забрать заявление, и так далее. Потом Володя перезвонил ему, Чумнов был в еще большем гневе, орал, что убьет этого Литровского, потому что тот ни в какую не хочет забирать заявление, что он поделать с ним ничего не может, ну и так далее. Подумай, что это может означать…Твой муж меня ждет у входа, что тебе принести?
– Джинсы, свитер, теплые носки, кроссовки и куртку какую-нибудь. Есть не хочется, но надо, так что пусть принесет что-нибудь повкуснее и посытнее! И еще икону Пресвятой Богородицы и фотографию, где мы всей семьей. И чаю хорошего в пакетиках.
Они расстались, как договорились, до вечера.
Вскоре принесли передачку от мужа. Там было копченое мясо, белый хлеб, печенье, одежда, и икона с фотографией. Сначала Анна долго молилась, потом поцеловала фотографию, а потом приступила к еде. Она наелась, только вот очень хотелось чаю, а до чая было еще ждать и ждать, смена-то нынче вредная! Интересно, какая будет завтра?
Анна переоделась, согрелась, после еды стало совсем тепло и хорошо. И она снова стала думать. Подтвердились худшие предположения: Чумнов не смог заставить Литровского забрать заявление, а это значит то, что и предполагала Анна: Литровскому нужно не воспитать и сломать ее морально, а именно изолировать. Тогда нужно хорошенько просчитать, чего именно боится этот олигарх, владелец винно-водочных складов, ресторанов и контролер проститутского бизнеса? Просчитать, сидя здесь, трудно. Если завтра суд решит освободить ее из-под ареста, то план Литровского сорвется. И она вычислит, чего именно он так боится. Обязательно вычислит! Землю вокруг Литровского изроет, но непременно вычислит!
А если он так боится, то, конечно, сделает все, чтобы ее отправили в СИЗО. Может даже, поменяют судью на более сговорчивого. А что? Поговорит с председателем суда Севой Долгоруким (считает себя потомком аристократов, мать его, а сам трус из трусов и взяточник из взяточников), и все у них будет о, кэй! У таких, как Литровский, долгое время все о, кэй, и в этом их главная ошибка – они считают, что так будет всегда.
Но вот, видно, сорвала она что-то из его «о, кэй». Да-а-а, знать бы, что именно? Так, надо сказать адвокату, чтобы они с мужем разыскали Генку Славина, он обязательно что-нибудь узнает, он не может не узнать, он лучший оперативник в области был, он не оперативник, а зверь! И потом, он так ее всегда уважал как журналистку, он постарается все для нее сделать… Если только… Если только поверит в ее невиновность. А если не поверит, то ничего делать не станет – слишком честный.
После еды, в тепле и сытости Анна вздремнула. И проспала до самого вечернего чая. Круглый охранник, принесший ужин и чай, был слегка навеселе и немного добрее, чем утром. Похоже, от Анниного коньяка вредная смена, как она и рассчитывала, стала немножечко менее вредной. Потому как круглый разрешил положить в чай несколько пакетиков из передачки. А так бы не дал – он еще в обед заявил, что положен один грамм чая в сутки…
Она напилась крепкого сладкого чая с печеньем, почитала газеты, в которые была упакована передачка. Пока еще о ее приключениях в «Золотом слове» не написали, прошло ведь всего несколько часов, завтра наверняка напишут. Или, скорее всего, послезавтра, когда что-то прояснится…
Звякнуло в коридоре, дверь открыл круглый охранник:
– Кондратьева, на выход!
Это уже на допрос, решила Анна. Но в комнате для допросов ее ждал адвокат.
– Слушая, Сергей, ты знаешь бывшего опера Гену Славина? – сразу начала Анна. – Ну, того, что был лучшим опером области и сразу ушел на пенсию, ни дня не работая больше?
– Помню, есть такой, я его даже недавно видел. Он, кажется, в каком-то охранном агентстве работает…
– Найдите с Володей его срочно! В домашней телефонной книжке есть его сотовый. Но только не звони ни ты со своего, ни Володя со своего…
– Это ежу понятно… Так что ему сказать?
– Просто расскажи все, что знаешь, и скажи, что я прошу его в как можно более короткий срок, ну, положим, до завтрашнего утра, то есть, до того времени, когда ты опять придешь, узнать о Литровском и Кириллове как можно больше. И вообще, пусть у своих знакомых в ментовке выяснит как можно больше обо всем этом.
