Наталья Евгеньевна Ильюшенкова
Укус анаконды
– Баксов? – спросила Анна.
– Какие там баксы! – Чуть не вскрикнул Гена Славин, – По две-три штуки баксов этот наш начальник УВД господин Баранов берет! А этот Гриша – в рублях. Боится по много-то.
Анна как следует показанного Геной оперативника не запомнила, лишь приметила, что ему на вид за сорок, и телом он слегка кругленький. «Как корбочка, – подумалось ей тогда, вспомнились Гоголевские «Мертвые души», – и фамилия говорящая…» Вот потому и запомнила фамилию, что говорящая. И вот это Гриша Коробков, продажный мент, закрывающий уголовные дела за две-три тысячи рублей, стоял перед ней собственной персоной… Анне стало вдруг так весело, так задорно, что она, сама того от себя не ожидая, загадочно подмигнула кругленькому Грише Коробкову. Тот, поймав ее подмигивание, аж вытянулся весь и часто-часто заморгал глазами… И тут зазвонил мобильник. Анна, не давая оперативникам опомниться, схватила трубку. Это был адвокат Сергей Пименов. Муж уже разыскал его, и вот он звонил..
– Аня, ну что там у тебя?
– Не знаю, Сергей, я в полном неведении! Задержали, требуют выдать какие-то деньги!
– Аня, слушай меня внимательно. Если деньги какие-то брала, то выдай, они наверняка тебя пасли и все записали, так что отпираться – только время тянуть. Но ничего, слышишь, ничего не говори! Поняла меня? Тебе сейчас еще дадут позвонить туда-сюда, потому что наверняка тебя пишут и надеются получить таким образом дополнительную информацию… А потом прекратят. Но, думаю, мы еще успеем созвониться. Теперь скажи, как фамилия тех, кто тебя задержал?
– Один Коробков, а другой, – Анна обратилась к плотно стоявшему к ней молодому человеку, – да не бойтесь Вы, не побегу я никуда! Покажите еще раз, пожалуйста, Ваше удостоверение.
Молодой человек, все еще дрожа, снова сунул ей в глаза развернутые корочки.
– Силаев Андрей Анатольевич! – прочитала она вслух для адвоката.
Пименов неожиданно засмеялся.
– Я так и думал! Слушай, Аня, один мой клиент сейчас с ним судится, возбуждено уголовное дело, это Силаев женщину избил… Выбери удобный момент и намекни ему на это. А сейчас делай, что я тебе сказал, я перезвоню.
Анна поглядела в глаза Силаеву. Ее откровенно раздражала видеокамера, она вообще не любила ни фотографироваться, ни сниматься на видеокамеру, но делать было нечего… Она молча сунула сумку Силаеву в руки, и тот, растерявшись от неожиданности, выронил ее. Тут все стоявшие на улице бросились ее поднимать, а девица с видеокамерой заметалась, не зная, что снимать, то ли упавшую сумку, то ли улыбающуюся Анну… Наконец Силаев взял себя в руки.
– Если я правильно Вас понял, Анна Сергеевна, Вы добровольно выдаете сумку с деньгами?
Анна ничего не ответила и отвернулась от камеры. Девица все равно подскочила и сунула камеру ей в лицо. Силаев громко и четко произнес:
– Мы предлагаем Вам пройти с нами в отделение милиции, где будет сделан досмотр сумки при понятых и составлен протокол.
– У меня есть выбор? – спросила Анна.
Силаев не мог ей ответить, поскольку все снималось на видеокамеру, и ответ превышал бы его полномочия. Но по глазам его Анна поняла, что выбора у нее нет.
Отделение полиции Заволжского микрорайона находилось в двух шагах от дома, где жила Анна. Из второй машины вывели понятых. Именно вывели, потому что одна понятая была такого постпохмельного бомжового вида, что еле держалась на ногах. А вторая, размалеванная девица, явно имевшая самое непосредственное отношение к древнейшей профессии, кажется, не совсем четко представляла, для чего ее приволокли сюда полицейские и имела по этому поводу собственное мнение: все похихикивала и кокетничала с ними … Ее то и дело дергал за рукав белокурый юный оперативник, а один раз, Анна заметила, даже слегонца дал тычка в зубы…
Расположились в каком-то грязном кабинете. Стали составлять протокол описания места происшествия. Писать его взялась противная ощипанная девица, которая сразу так не понравилась Анне и которая грозилась, что здесь, дескать, все очень серьезно. Анна официально, как задержанная, поинтересовалась, кто эта девица, и девица оказалась дознавателем, чем немало удивила Анну. На ее взгляд, дознаватели и следователи стояли на довольно высокой ступени милицейской иерархии и должны, по крайней мере, иметь юридическое или хотя бы высшее образование. А у противной девицы на лбу едва ли вырисовывались десять классов…
Протокол писали долго, девица все переспрашивала то у Силаева, то у Коробкова, как и что правильно писать. Два раза Анна даже не выдержала и сама подсказала ей кое-что из правил русского языка, поскольку девица-дознаватель не могла правильно сложить слова в предложения. На второй раз Анна даже не удержалась от очередной язвы и сказала:
– А если, сударыня, будете писать слово «облигация», то не повторяйте ошибок известной Маньки – облигации и не пытайтесь писать с буквы «а», – и тут же прикусила язык, поскольку девица-дознаватель так злобно сверкнула на нее глазами, что Анна поняла сразу: если посадить или не посадить ее в тюрьму будет зависеть от этой ощипанной девицы, то посадят как дважды два!
Наконец ей прочитали протокол, где ее назвали женщиной возраста тридцати пяти-сорока лет (это, решила Анна, злобная дознавательница специально прибавила ей лет) и среднего телосложения (тут, слава Богу, переврать было трудно, ни на тощую, ни на полную Анна явно не тянула)… Протокол она подписывать отказалась, подписали обе понятые, их паспорта почему-то однако же оказались в кармане у одного из оперативников… Все это Анна подмечала цепким взглядом журналиста и уже в уме составляла план статьи о своем задержании.
Потом начался осмотр сумочки. И в это время зазвенел мобильник. Это был муж.
– Ну что там у тебя?
– Не знаю, вот осматривают сумку. Деньги вытряхнули. Сергей звонил…
– Я знаю. Ничего не говори и ничего не подписывай!.. Да-а-а, дела… Кто же тебя сдал-то? Ну ладно, скоро узнаем.
– Как Ваня?
– Ваня волнуется, он понял из нашего разговора, что ты в полиции и заплакал.
При упоминании о сыне, да еще заплакавшем, у Анны на глаза стали наворачиваться слезы. «Сволочи! Скоты! Вот выберусь отсюда, я вам всем покажу! За слезы моего сына!» Анна все еще была уверена, что произошло какое-то недоразумение и что ее задержали вместо, например, Кириллова, провернувшего какую-нибудь сделку с Литровским, а деньги ей Вася зачем-то спешно спихнул, может, чтобы спрятать… Но говорить об этом оперативникам она не стала, поскольку никогда в своей жизни не заложила и не предала ни одного человека, даже такого противного, как смазливый Вася – Промокашка, который, между прочим, тоже не сделал ей ничего плохого.
– Успокой его, скажи, что я скоро приду… Да, ты Чумнову позвонил?
– Конечно, сразу! Он в шоке, сказал, будет звонить начальнику полиции…
– Хорошо, давай еще потом созвонимся…
Анна видела по лицам присутствующих, что им не нравится, что она вот так свободно при собственном задержании разговаривает по телефону, но сделать они ничего не могут: как-никак, а она журналист, и вырвать у нее из рук телефон никто не решался…
Наконец из сумки достали пачку потных купюр, которые Анна просто пихнула в боковой кармашек, выходя из машины, и она вдруг увидела совершенно не понравившуюся ей картину. Вторая девица, которая не показалась ей противной и которая была с видеокамерой, достала из какой-то сумки штуку с лампочками и шнуром и стала пристраивать шнур в розетку… Эта штуковина чем-то напомнила ей специальную лампу, которой ей в детстве, когда она лежала в больнице с гайморитом, водили вокруг головы в поисках стригущего лишая. Кажется, лампочка, если лишай действительно есть, должна была загореться каким-то особым светом… У нее тогда от плохой воды в больнице пошло страшное раздражение по всей голове, кожа шелушилась и отваливалась целыми кусками, и вот врачи заподозрили лишай и направили ее на обследование этой лампой… Лишая никакого не было, но Анниной маме это стоило множества седых волос…
И вот подобная лампа была направлена на аккуратно расправленные и разложенные по всему столу голубенькие тысячные купюры. И Анна начала понимать, что сейчас произойдет. Она неоднократно писала об уголовных делах по взяткам, взяточные деньги метили особой краской, и потом просвещали особой лампой, похожей на ту, «лишайную», из ее болезненного детства… И всегда на деньгах высвечивалось одно и то же слово – «взятка»! Как будто все милиционеры всей страны не могли проявить больше никакой фантазии!
«Интересно, – подумала Анна, – у меня тоже будет написано «взятка»? Но не успела она додумать мысль до конца, как «лишайная» лампа заработала вовсю, а на всех десяти голубеньких купюрах высветилось в нежно-голубом цвете слово… «Гермес»!
Вот тебе раз! У Анны снова защемило в левой стороне груди и потемнело в глазах, как тогда, пару часов назад, когда заместитель начальника Рыбацкого ОБЭПа положил ей на плечо руку. «Так это подстава! Самая обыкновенная и даже примитивная подстава! Так вот почему этот Вася так долго мурыжил с договором, но так и не сделал его, а все всучивал и всучивал мне деньги!» Кажется, она снова стала терять сознание и даже падать со стула, ее подхватил опять Силаев…
– Анна Сергеевна, Вам плохо? Может, вызвать «скорую»?
Анна глубоко вздохнула и стала сосредотачиваться. «Только не показывать слабость, только не теряться и не расслабляться!.. Так, тебя подставили, они оказались подлецами, но это вовсе не означает, что ты должна сейчас же рассказать всю правду. Помни, что сказал адвокат: ничего не говорить и ничего не подписывать… Так, теперь, чтобы набраться моральных сил, надо на что-то опереться. На что-то сильное и духовное…»
– Ребята, принесите мне, пожалуйста, корвалол, – попросила она.
– У меня есть в багажнике, в аптечке! – вызвался белокурый парнишка, который дал по зубам размалеванной понятой за несоответствующее обстановке поведение, и выбежал из кабинета.
Воцарилась тишина. Все ждали, поняла Анна, что будет с ней. За это время она, чуть шевеля губами, чтобы было не так заметно, прочитала молитвы: «Отче наш», «Псалом девяностый» и «Царице моя Преблагая», и ей стало вдруг легко-легко на душе, как будто бы ничего не случилось…
Белокурый принес корвалол, потом в отделении искали ложку, чтобы его накапать, потом кипяченую воду, чтобы запить, а она за это время вспомнила одну историю, пришедшую ей на память тотчас после молитв. Пару месяцев назад она писала об одной женщине, старой учительнице, ее отец был директором одного секретного завода и, как водилось в те времена, был репрессирован… Героиня Анниной статьи рассказала журналистке, как спасся отец от расстрела и лагерей. Оказывается, это было не так уж сложно даже в те кровавые времена. В камере с отцом сидел старый генерал, прошедший не только Гражданскую войну, но и Первую Мировую… Он сказал отцу:
– Запомни: что бы ни случилось, как бы тебя не пытали, никогда и ничего не подписывай на себя! Только в этом случае останешься жив!
Отец этой женщины послушался мудрого совета, и через несколько месяцев оказался на свободе. Дела-то, что тогда, что теперь основываются все равно в основном на признательных показаниях! Еще на ум ей пришло изречение одного очень старого следователя, о котором она еще лет десять назад писала очерк и который недавно умер. Он сказал ей:
– В нашей системе если сам себя не посадишь, то никто тебя не посадит.
… Все это ясно и четко за несколько минут, прошедшие после молитв, всплыло в Аннином мозгу, и она поняла, что именно этих двух правил ей и следует придерживаться.
– Теперь скажите, – окончательно успокоившись, попросила Анна, – в чем меня обвиняют?
– Вас пока еще не обвиняют, а только подозревают. В совершении преступления, именуемого в Уголовном Кодекса Российской Федерации вымогательством, – отчеканил как заученное Силаев.
– Чем-чем? – Анне даже показалось, что она ослышалась. – Вымогательством? И что же я вымогала, позвольте спросить? И у кого?
– Деньги! – бодро и радостно заявила противная девица-дознаватель, только что закончившая писать протокол. – У гражданина Литровского! Под угрозой распространения порочащих его сведений!.. Между прочим, – девица все больше и больше радостно возбуждалась, – Вам грозит до пяти лет лишения свободы!
– Да Вы в своем уме! – Анна даже подскочила, забыв про сердце и давление, но тут же рухнула обратно. – Какие-такие порочащие сведения я грозилась распространить про Литровского? Да я разговаривала-то с ним один-два раза в жизни, и то все время при нескольких свидетелях!
Силаев, поняв, что вредная девица просто накаляет обстановку, схватил ее за локоть и бесцеремонно вытолкнул в коридор… Тут опять зазвонил мобильник, и Анна быстро схватила его, понимая, что совсем скоро ей при таком раскладе запретят общение…
– Володя! – быстро затараторила она, – деньги мне подсунули меченые, говорят, что будет статья за вымогательство!
Муж был совершенно спокоен, казалось, он чего-то подобного и ждал.
– Так, понятно… Я так и думал. Это обыкновенная подстава, а я ведь тебя предупреждал! – (он действительно много рассказывал ей о Литровском и предупреждал, что нормальные люди в городе стараются не иметь с ним дела). – Сейчас я попрошу Сергея перезвонить тебе и еще раз позвоню Чумнову – пусть разбирается со своим дружком Литровским.
Через минуту телефон зазвонил снова. На этот раз был адвокат Сергей Пименов. Анна быстро выпалила ему все и про меченые деньги, и про вымогательство, и про пять лет лишения свободы.
– Успокойся и слушай меня внимательно. Сейчас тебя отвезут в УВД и постараются упрятать в камеру на двое суток. Даже если я приеду сейчас, это не поможет. Ничего, как мы договорились, не говори и не подписывай. Постарайся найти успокоительного и выспаться в камере. Думаю, тебя все же не рискнут поместить в бомжатник, так что шанс выспаться у тебя есть. А завтра утром я приеду, и будем думать.
Но выспаться Анне не удалось, несмотря на то, что белокурый оперативник разрешил ей оставить себе корвалол, и на то, что она выпила его почти полный пузырек, успокоилась полностью и страшно хотела спать… Ее посадили в машину, за руль сел Силаев. Анна выбрала подходящий момент и спросила:
– Андрей Анатольевич, а Вы-то почему под уголовной статьей оказались?
От неожиданности Силаев чуть не выпустил руль, машину повело, и они едва не заехали в канаву с водой. Сидевший рядом с Силаевым Коробков крякнул, а сидевшая рядом Анной девушка с видеокамерой и «лишайной» лампой, уронила сумку на пол… Силаев справился с управлением, вывел автомобиль на ровный асфальт, помолчал немного, собираясь с мыслями, и, наконец, спросил:
– А Вы откуда знаете, Анна Сергеевна?
– Вы забыли, кто я по профессии! – не без гордости заявила Анна.
Она уже полностью овладела собой и взяла инициативу в свои руки.
– Вы будете обо мне писать? – Анна могла побиться об заклад, что выражение лица у заместителя начальника ОБЭП в данный момент самое несчастное, но ей была видна только спина.
– Это зависит от Вашего ко мне отношения, – ответила она несколько иронично и с улыбкой.
Силаев с Коробковым засмеялись.
– Разве мы плохо к Вам относимся? – первым справился с ситуацией Коробков.
– Пока нет, – так же иронично ответила Анна. – Но мне бы хотелось, чтобы Вы продолжали в том же духе… Вообще-то я с дороги, и у меня низкое давление. Поэтому мне хотелось бы перекусить или хотя бы выпить горячего крепкого чая…
– Это мы устроим, как только прибудем на место, – заверил Силаев.
«На месте» они прошли в кабинет начальника отдела дознания, расселись по местам и стали чего-то ждать. Анна позвонила мужу и поговорила подольше – ОБЭПники отнеслись к этому спокойно. Силаеву, похоже, вообще теперь было важнее, насколько серьезно Анна знает о его уголовном деле и что собирается делать с этими знаниями. Анна решила немного расслабить его. Для начала попросила приготовить чаю и послать кого-нибудь в магазин. Вызвалась девушка, которая снимала на видеокамеру. Противная девица, к счастью, куда-то исчезла…
За чаем Анна потихонечку-помаленечку повыпытала у оперов, что и как. Силаев и Коробков стали гнать обыкновенную полицейскую туфту. Что, дескать, им все равно, Борис Литровский или Анна Кондратьева, что они выполняют свой полицейский долг, что они люди подчиненные, что поступило заявление от гражданина Литровского о том, что журналистка газеты «Золотое слово» Анна Кондратьева вымогает у него деньги под угрозой распространения порочащих сведений, и что они обязаны отреагировать…
Но Анна была не новичок в оперативных хитростях рыбацкой полиции, чай, не один пуд соли вместе со Славиным и его друзьями съели, да и вообще, она много читала, много наблюдала и к тридцати семи годам накопила немаловажный жизненный опыт.
Она прекрасно знала, что само по себе заявление такого рода абсолютно не играет никакой роли! То, что она взяла в машине деньги у Кириллова – тоже. Мало ли за что и какие это были деньги! Даже при учете, что целый день велась запись ее телефонных разговоров с Кирилловым и видеосъемка момента разговора в машине и передачи денег, это само по себе тоже не доказательства: Анна прекрасно помнила разговор с Кирилловым, там не было никакого намека на вымогательство. Наоборот, трепещущий вспотевший Промокашка (теперь понятно, почему от так дрожал и так потел, когда передавал деньги) сам без конца просил, чтобы приняли деньги чтобы «нас не мочили».
По этому поводу не собралось бы так много народа во главе с заместителем начальника ОБЭП, целой бригады оперативников, девицы с видеокамерой, противной дознавательши и специально подготовленных понятых.
Значит, дело в другом! В чем? Да в том, что все три раза (включая сегодняшний) ее пасли, записывали все разговоры с подставным шестеркой Васей, возможно, не только на диктофон, но и на видео, а Вася-Промокашка все пытался (теперь она может объяснить его вечное волнение и пугливые просьбы «вы только нас не мочите») построить разговор так, чтобы каким-нибудь образом натянуть на вымогательство. Но она-то точно знала, что ни разу, никаким образом ничего не вымогала!
Оперативники, какими бы стражами закона они себя не представляли, в данной ситуации такие же шестерки, как смазливый юрист Вася Кириллов. Конечно, им неплохо бы включить в арсенал своих достижений раскрытие вымогательства, да еще и совершенного такой известной журналисткой… Но, скорее всего, за это им хорошо заплатили. Пусть не этим двоим, не Силаеву с Коробковым, и не их начальнику, тому рыженькому невысокому пареньку, фамилию которого она никак не может запомнить по причине ее простоты – как говорится, то ли Петров, то ли Иванов, то ли Сидоров…
Анна прекрасно понимала, что оперативники – мелкие сошки, и что все делалось с благословения начальника Рыбацкого УВД Сергея Баранова. Скорее всего, друг Литровский забашлял начальнику Сергею Баранову. Этот Баранов – редкостная сволочь, взяточник и хапуга еще тот! Об этом в Рыбацком говорят в открытую. И Анна об этом писала неоднократно. Правда, прямых доказательств, разумеется, нет, если бы были, то Баранова давно посадили бы или хотя бы сняли с работы, но вот доказательства, так сказать, косвенные она неоднократно приводила в своих статьях.
Недавно Баранов купил новую квартиру. На какие шиши? Уж не на зарплату ли начальника УВД? Служба собственной безопасности УВД области проводила тогда проверку, но Баранов представил расписки, что он взял деньги в долг у друзей, и, кроме того, предоставил договор с банком, где взял кредит. Дело повисло в воздухе.
На Новый год начальник УВД подарил сыну-школьнику сотовый телефон стоимостью триста долларов. Потом у мальчишки этот телефон украли прямо в школе, так Баранов направил на раскрытие данного преступления чуть не весь личный состав Рыбацкого УВД, в школе в тот день даже пришлось отменить уроки – так скрупулезно шерстили всех менты… Телефон нашли, его украл школьный приятель Барановского сына, его, говорят, менты отдубасили прямо в школе и дело закрыли. Но по городу пошли слухи, что родителей пацана, мелких предпринимателей, Баранов «поставил на деньги» или, иными словами, обязал платить дань…
Анна и об этом писала. Правда, многое опять же пришлось описывать намеками, в форме слухов… И по этому поводу приезжала проверка, но опять все замяли.
Весной самое большое в Рыбацком промышленное предприятие выделило УВД крупную сумму денег в качестве спонсорской помощи. Хотели купить машину для оперативной работы. Но Баранов отделал себе на эти деньги по евростандарту кабинет, причем, расширился, забрав два соседние кабинета, где сидели следователи. Следователей уплотнил, посадив не по двое, а уже по трое в кабинеты, а из их двух кабинетов сделал себе гостиную с кухней и душевую… Анна и об этом писала, и опять приезжала проверка, на этот раз Баранову объявили выговор за нецелевое использование денежных средств, но через два месяца он отпраздновал свое 50-летие, и в связи с юбилеем выговор сняли…
Баранов был начальником Рыбацкого УВД всего два года, но натворил столько наглых дел, что все предыдущие начальники вместе взятые не натворили за все сложенные вместе годы своей службы! Но он был другом начальника областного УВД, они вместе когда-то начинали, и даже имели какие-то родственные связи… Поэтому его не снимали, хотя генералу он стоил седых волос. Да если бы и сняли, то ставить все равно было некого – все остальные начальники в Рыбацком УВД либо были еще хуже, либо не подходили по возрасту. Поэтому ждали, что вот-вот выйдет в отставку генерал, пришлют нового, откуда-нибудь из дальних краев, и тот поставит везде своих. Так недавно в области отправили в отставку прокурора, назначили нового, и тот начал такие крутые перестановки, что послетала со своих мест половина прокурорских начальников области… Теперь все ждали, что примерно тоже самое будет с начальником УВД области, но пока ничего не происходило: видимо, Президент никак не мог подобрать подходящую кандидатуру.
Баранова в городе просто ненавидели! Поэтому Анне его запросто «сдавали» знакомые оперативники. Однажды даже втихоря ее провели в его еврокабинет, после чего она и написала статью… Баранов рвал и метал, все пытался вычислить, кто сливает Анне информацию, но ничего не смог узнать. И Анна уже была ученой, знала и соблюдала правила конспирации при общении с оперативниками, и оперативники, конечно, не лыком шиты. Хотя в основном информацию передавали через Гену Славина, с которым Анна тоже на всякий случай поддерживала связь абсолютно консперативно.
Все складывалось воедино, связывалось в один узел. Лютая ненависть Баранова, желание убрать ее накануне снятия с должности старого начальника областного УВД и назначения нового, который, конечно же, избавится от Баранова как можно быстрее, лютая ненависть Литровского после статьи, дружба Литровского с Барановым, как и подобает в коррумпированном городе… Все это и создало сегодняшнюю ситуацию… Анна была в Рыбацком единственной журналисткой такого уровня. Купить ее было невозможно, это пытались сделать разные коммерсанты еще задолго до Литровского, но все безуспешно. Запугать тоже не могли – Анна жила открыто и честно, ни в чем порочащем не была замечена, так что прихватить ее просто было не за что. Единственное, где была слабинка – это бизнес мужа. Там порой местные менты и чиновники вставляли ему палки в колеса. Но весьма осторожно – во-первых, Анны все-таки побаивались, а, во-вторых, бизнес Володя вел честно.
Анна за чаем поделилась своими соображениями с обэпниками. Они пожали плечами: мол, все может быть, из чего Анна сделала вывод, что именно так и есть, и Силаеву с Коробковым все это прекрасно известно…
Однако шло время, а с Анной никто не предпринимал никаких действий. После пузырька корвалола она очень хотела спать, и ее беспокоила такая тянучка. Хотя ей и сказали, что ее будет допрашивать самолично начальник отдела дознания (надо же, какая Анна оказалась важная персона!), начальник, вернее, начальница, которую Анна знала в лицо, несколько раз заглядывала в кабинет, но допрашивать, кажется, не собиралась.
– Почему меня не допрашивают? – наконец рассердилась Анна.
Силаев с Коробковым переглянулись, и Силаев вышел из кабинета. Его не было довольно долго, из чего Анна сделала вывод, что все идет не так уж плохо – скорее всего, начальница отдела дознания не решается ее допрашивать, а это значит, она не уверена в правильности проведенного мероприятия.
Наконец пришел Силаев с девушкой, очень молоденькой, беленькой и хорошенькой, сразу напомнившей Анне Снегурочку со школьной елки…
– Вас, Анна Сергеевна, будет допрашивать дознаватель Корнева, – торжественно и печально, явно огорчившись, что не вышло убедить начальницу, сообщил Силаев, – пропуская вперед девушку-Снегурочку.
«Хм, – подумала Анна, – могли бы не трудиться упрашивать начальницу, будто бы не понимают, что я все равно не скажу ни слова, ни ей, ни этой Снегурочке, ни кому другому, пока не поговорю с адвокатом…»
Девушка-Снегурочка разложила бумажки и принялась что-то писать. Писанина давалась ей тяжело. Она, как и та противная дознавательша, что составляла протокол на месте так называемого происшествия, почти ничего не соображала не только в юриспруденции, но и в русском языке. Она все обращалась к обэпникам за подсказками, тем даже пришлось несколько раз выходить из кабинета, чтобы что-то уточнять.
«Да, – печально думала Анна, – детский сад, а не полиция. Не мудрено, что у них такой начальник: как говорится, достойный своих подчиненных…» Но девушка-Снегурочка ей нравилась, и поэтому она по-доброму помогла ей составить несколько сложноподчиненных предложений… Подписывать составленное Снегурочкой она тем не менее отказалась.
Наконец Снегурочка объявила, что она едет к прокурору города за санкцией на содержание подозреваемой под стражей. Анна переспросила, что это значит? Силаев пояснил, что если прокурор даст санкцию, то ее поместят на двое суток в изолятор временного содержания, который находится здесь на первом этаже.
Силаев, Коробков и Снегурочка уехали, и Анна поняла, что обэпники будут убеждать прокурора в необходимости выполнить их просьбу – поместить Анну в ИВС на двое суток. Эти фишки оперативников были ей хорошо знакомы: почти всегда задержать или не задержать человека зависело о того, сумеют или нет оперативники, проводившие мероприятие, убедить прокурора.
«Интересно, подпишет или не подпишет им «прошение» прокурор? – размышляла Анна в дежурке, куда ее отвели и посадили на скамеечку рядом с бомжами и пьяными проститутками. – Наверно, все-таки подпишет, я и его достала своими статьями… Господи, это ж надо нажить столько врагов! Живут же другие журналисты тихо и мирно. Одни пишут про цветочки, другие делают коммерческие материалы и зарабатывают на этом деньги, а я вечно на передовой, вечно кусаюсь и жалюсь… Да, не зря главный припаял мне псевдоним Анаконда!»
Прокурора Рыбацкого Михаила Толина Анна знала отлично – выросла с ним в одном дворе и училась в одной школе. Мальчик он был хороший, послушный, но способности имел весьма средние, в школе учился на нетвердые «четверки». Никто не замечал в дворовом пацане Мишке Толине никаких амбиций, и если бы кому-то из их беспечного детства тогда сказали бы, что тихий большеглазый мальчик Миша станет городским прокурором, весь двор рассмеялся бы в лицо этому человеку! Да, может, амбиций у него в ту пору и не было.
Миша Толин поехал поступать после школы в Ивановский университет на юридический факультет, тогда из всех юридических факультетов страны именно туда мальчикам было поступить проще всего – в городе невест не хватало парней, поэтому в вузы брали почти всех, даже «троечников».
Миша был красивый юноша. В городе невест он стал нарасхват, поэтому сумел весьма удачно жениться – на дочке секретаря обкома. И именно молодая жена стала развивать в будущем прокуроре амбициозные наклонности… Однако началась перестройка, корабль коммунизма пошел ко дну, и отец Мишкиной супруги уже не мог обеспечить молодым достойную карьеру. Тогда Мишка с женой вернулись в Рыбацкое. В то время профессия юриста не считалась столь престижной, зарплаты у прокурорских были маленькие, и Мишку легко взяли в городскую прокуратуру. Там уже он, подстрекаемый избалованной дочерью обкомовского секретаря, начал делать карьеру. И сделал ее довольно быстро.
Анна стала перебирать в уме все статьи о рыбацкой прокуратуре и поняла, что ей нынче несдобровать – только жестких критических набралось около десятка, а все заметки, подколы и приколы было даже не вспомнить!
Хотя нет, последний она помнила хорошо. Нынешним летом около входа в прокуратуру как-то утром появилась куча человеческих экскрементов. Ничего в этом факте особенного не было, прокуратура находилась в центре города, в старом здании, кругом были ветхие дома, где в подъездах и подворотнях пьяницы и бомжи пили и тут же испражнялись… Странным было другое: куча лежала несколько дней, гнила на солнцепеке, жужжание навозных мух над ней было слышно за квартал, они разжирели до величины наперстка, а прокурор почему-то не обращал на сей факт никакого внимания! Анна написала заметку-реплику, и ей потом рассказывали, как здорово попало прокурору от областного начальника, как раз только что начавшего шерстить в провинции подчиненных…
…Анна посмотрела на часы – ничего себе, уже полночь! Схватила телефон – экран блестел матовым серым светом, сели батарейки. Попросила позвонить из дежурки – не дали. Стала ждать. В дежурке дурно пахло от бомжей, да и сами дежурившие менты выглядели ненамного лучше задержанных. От одного несло водкой, а другой был жирный и потный, блестел, как отменный кусок сала, и источал какое-то неопрятное зловоние… «Боже мой! – думала Анна, глядя на него.– До чего же и вправду деградировала наша полиция! Да какой из этого куска сала мент? Он не то, что преступника задержать, он и на турнике-то подтянуться ни разу не сумеет, будет висеть, как мешок с жирным дерьмом…»
Прошло еще часа полтора томительного ожидания, и именно они дались Анне наиболее тяжело. Она вообще привыкла рано ложиться спать, а тут еще такие нервные перегрузки, да флакон корвалола, да полная неизвестность: что дома? Удалось ли успокоить сынишку? Будет ли он, такой впечатлительный, вообще спать эту ночь?.. Еще она очень боялась за мужа. Муж был спортсмен, физически очень сильный, в молодости был чемпионом области по самбо, да и теперь в отличной форме. А по характеру – очень вспыльчивый и неуравновешенный. Анна очень опасалась, что он, поддавшись эмоциональной нагрузке, просто пойдет и прибьет этого Литровского, или Кириллова, или кого-нибудь еще из их окружения. Она очень надеялась, что, во-первых, его остановит необходимость быть рядом с сыном, во-вторых, адвокат, а, в-третьих, время… Ведь в любом случае он сможет сделать это только завтра (вернее, уже сегодня), и за это время остынет…
