Наталья Булычева
У Мирона был Colt's

Лиде было немного обидно, что им так везёт! Но не за себя, а за Горохова. Она считала мужа немного умнее Щукина, который, по ее мнению, был просто везучим авантюристом. А ее серьезный, башковитый Женек так и не смог найти достойную должность, просиживал все дни, играя в игры на компе.

Да, компьютер он себе купил новый и тоже крутой. Лада согласилась на это лишь с тем условием, что, когда она вернётся от бабушки, то она будет делать ремонт в квартире. Женя с лёгкостью дал честное слово. И со спокойной душой отправил Лиду и Айко в деревню. Пообещав, что после их возвращения они не только ремонт сделают, а ещё и на моря поедут.

Лида, хотя и не понимала, откуда все эти блага, но благодарила Бога, что Жени наконец-то повезло. Она-то сама, к сожалению, не могла похвастаться успешной самореализацией, из всех своих значимых достижений за двадцать семь лет она могла себе похвалить лишь за красные университетские дипломы.

С работой у нее не клеилось, прежде всего, конечно, из-за Жени, который уже перед свадьбой категорически запретил ей работать по профессии. Но и в других сферах как-то ей не очень-то везло. Сначала она пробовала печь тортики на заказ. Ей нравилось возиться с марципаном, придумывать разные оригинальные крема и создавать настоящие шедевры! Но заказов на такие дорогие красивые торты было очень и очень мало. Хотя Лидия из кожи вон лезла, чтобы раскрутиться в соцсетях и наработать клиентскую базу. Но, увы, игра не стоила свеч…

В основном люди звонили и просили напечь «поминальных пирожков» штук пятьдесят-семьдесят. Или сделать тортик попроще ребёнку на день рождения…

Лиде не нравились такие заказы. А уж когда одна вредная клиентка не стала выкупать дорогущий торт, и Горохова, которая не подумала, что надо бы взять задаток, осталась в минусах. А ещё одна дамочка закатила страшный скандал, придираясь к мелочам.

Лада решила навсегда завязать с кондитеркой! Женя был несказанно рад этому! Он терпеть не мог Лидкины тортики! Во-первых, потому, что его раздражала вечно занятая кухня, вечная мука на столе, крем и коржи в холодильнике, которые нельзя есть. Во-вторых, невыносимая жара, которая начиналась, стоило Лиде включить духовку.

Плита у них была допотопная, соответственно, и духовка тоже. Малюсенькая, с закопченным стеклом, она скорее выглядела, как какой-то железный сейф. Из-за наклонности полов в их квартире плита была неустойчивая, и огонь в духовке горел неровно. Это Лиду категорически не устраивало, и она просила мужа подкладывать под одну из ножек широкий каблук от ее старого сапога, который оторвался ещё давным-давно.

Но из-за тяжести коржей и из-за того, что Лида бесконечно открывала и закрывала духовку в процессе готовки, плиту опять приподнимали, и Жене приходилось снова и снова приподнимать тяжеленную одороблу, чтобы жена опять подложила каблук. От духовки, которая, бывало, не выключалась и по шесть, и по восемь часов, шёл такой жар, что казалось, «старушка» когда-нибудь не выдержит и взорвется. Но Лида и не собиралась ее щадить, каждый корж она выпивала отдельно, а то и даже не целый, а по половинке коржа, а потом аккуратненько склеивала их в единую композицию, чтоб получался большой настоящий торт, как в кино, который не стыдно вывести на тележке в центр банкетного зала.

Но что было для Евгения хуже всего, так это клиенты! Он терпеть не мог, когда приходили к ним домой забирать заказ. И не выносил долгих разговоров своей жены по телефону с чужими людьми. Ей чуть ли не по часу приходилось переписываться в мессенджерах или пообщаться по телефону, выясняя детали заказа, и это бесило Женю.

Горохов проклял тот день, когда пообещал Лиле, что разрешит ей работать на дому. Теперь он думал, что надо было запретить ей работать вообще! Но деваться было некуда, ведь слава не воробей. Да и правда, надо же ей было чем-то заниматься. Так, пока у нее есть хобби, она меньше думает о детях, а если он ей и это запретит, то потом она ж с него живого не слезет! Заставит лечиться от бесплодия, а что ещё хуже – запросит ребёнка из детского дома. «Ну уж нет!» – думал Евгений и, с одной стороны, даже радовался, что Лида нашла, чем себя поразвлечь. «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы ребёнка не просила», – иронично перефразировал известную поговорку он в своих мыслях. Время от времени мужчине приходило в голову подарить жене новую духовку, пока их чего доброго и правда не взлетела на воздух, натворив бед. Но, слава Богу, Лида забросила тортики!

Хотя радовался Горохов недолго, на смену кондитерскому увлечению пришли стразы. А стоили они столько, что Женя думал, уж лучше бы он раз потратился на новую дорогую плиту. Два пакетика этих блестящих «бусинок» стоили столько же…

Но Лиду было уже не остановить, она взялась за вышивку стразами. И научилась плести невесомые, словно лебяжий пух, кружева. Потом из этих кружев формировала пенные платья. На выпускной или свадьбу. А еще шила и вышивала стразами купальники для занятий гимнастикой. Эти все вещи были не из дешевых. Но обалденная тонким вкусом Лида справлялась отлично. Всем хотелось иметь такие красивые эксклюзивные вещи. Которые хоть и были дорогие, но обходились покупательницам намного дешевле, чем если бы их покупать в бутике. И в их дом поплелась вереница мамочек, желающих, чтобы их доченьки были самыми красивыми принцессами на утренниках в детском саду, на выпускном, а уж тем более на свадьбе. Среди клиентов попадались и мужчины, желающие побаловать своих жен и подруг чем-нибудь эдаким. И это ревнивого Женю бесило особенно сильно…

Лада быстро вышла в плюс. Но большинство своих денег тратила на материалы и на рекламу в соцсетях, а уж когда в их семье начался кризис и Лида впала в депрессию, «лавочку» и вовсе пришлось прикрыть.

Но теперь, когда всё стало опять хорошо, Лида вспомнила про своё любимое хобби, из которого она когда-то мечтала сделать настоящий бизнес.

Поначалу она подумала, что после такого длительного перерыва будет очень тяжело, считай, всё заново начинать, но оказалось наоборот.

Ей несказанно повезло заключить контракт на поставку кружев в самый крупный свадебный салон их города. Ещё требовались браслеты, колье и серьги из страз ручной работы по ее эксклюзивным эскизам. Причём там согласны были взять столько продукции, столько, сколько она сможет сделать. Ясное дело, что необходимость в других покупателях тут же отпала. И Горохов едва не умер от счастья, узнав об этом!

Лида даже была счастлива и потащила с собой в Белую Глину целую неподъемную сумку своего рукоделия. Естественно, не забыв при этом про щенка Айко, который рос как на дрожжах, и до беспамятства «мамочку».

Чего уже было нельзя сказать про Горохова, его остывшие чувства к Лиде так и не смогли заиграть новыми красками. Она так и не пришла в прежнюю форму. Врач сказал, что после такого вируса, которым болела Лида, потеряла веса, даже такая значительная – это нормально. И это лишь малая из зол, какая может приключиться с человеком после такой болезни, и они ещё должны Бога благодарить, что всё так обошлось. Горохов и благодарил, но не так чтобы уж сильно…

Хотя, вновь увлёкшись компьютерными играми, он уже почти не рефлексировал на тему их с Лидой отношений. По большому счёту, ему стало все равно на жену. Но в ее глазах он все же старался быть хорошим мужем. Баловал ее и Айко разными вкусностями, если что-то нужно было добавить Лиде для «бизнеса», не отказывал ей ни в чем. Иногда выводил жену в кино или в парк погулять, вот сейчас обратил внимание на ремонт и моря. Но это всё было уже не от души. Не так, как раньше… Женя чувствовал это внутри себя и был рад, что Лида ни о чем не подозревает.

Одно время ему даже закрадывалась в голову мысль о разводе, но после покупки компьютера он подумал: «Чёрт с ним! Пусть всё будет как будет! Может, скоро и правда благодаря фонду я поднимусь так, что таких, как Лида, у меня моря будет… А сейчас брось ее, и что? Ищи другую, ходи на свидание и прочая эта дребедень. Да и потом, Алик такое не одобрит, если я сейчас разведусь, его Маринка вообще с ума сойдёт, что, типа, он тоже глядя на меня захочет развестись. Мне с Альбертом пока что ругаться нельзя ни в коем случае…»

Рассудив таким образом, Евгений о разводе больше не задумывался и с головой погрузился в виртуальный мир онлайн-игр. Страх перед женой, нахлынувший на него тогда в ресторане, тоже больше не беспокоил. И вернулся с тех пор лишь однажды, как раз в ночь перед самым отъездом Лиды в деревню.

Они решили заняться любовью, инициатором в этом деле с недавних пор всегда выступала сама Лида. Вот и в ту ночь она отвлекла мужа от игры под предлогом принести ей водички, а сама насела на него в прямом и переносном смысле. В длинной белой майке с глупым рисунком мультяшного Гуффи она ловко стащила с себя белые хбшные трусики и взгромоздилась на Горохова, и сама своей рукой ввела его уже затвердевший член себе в в@гину. Она выгибала спину и, делая поступательные движения тазом, стонала, как в п@рн@фильме.

Развалившийся под ней жирный, как морской слон, Горохов сначала думал про игру, но потом его взбудоражил такой напор со стороны жены, и он не на шутку возбуждается, особенно когда Лида вдруг ещё больше выгнулась и застыла, словно в игре «Морская фигура замри», а ещё через мгновение Евгений почувствовал, как волнами из нее выходит скользкая жидкость. Он понял, что жена наконец-то впервые за долгое время действительно по-настоящему испытала удовольствие в постели с ним. Эта мысль заставила его взять инициативу в свои руки. И хотел продолжить, поставив Лиду в коленно-локтевую. Но пока они перестраивались, синий свет от компьютера озарил ее лицо так, что Женя аж чуть не вскрикнул от ужаса, когда ему показалось, что глаза Лиды опять сделались неестественно ведьминские. Как тогда в «Диаманте». Все желание тут же пропало. И на вопрос Лиды, что случилось, он лишь недовольно буркнул: «Спину потянул…»

Утром он увёз жену с собачонкой в деревню и был счастлив остаться один…

Часть 1 Глава 8

***

После того случая, когда двенадцатилетний Мирон пропал куда-то, Роза стала опекать сына ещё больше. Она и так любила своих детей с такой силой, что ещё чуть-чуть, и можно было бы посчитать её немножко сумасшедшей мамашей. Поэтому несложно себе представить, какое у неё было состояние, когда вернулся Мирон, вернулся и не мог внятно объяснить, где пропадал всё это время. Да ещё к тому же ребёнок начал заикаться, не то чтобы сильно, но всё же. Заикание не проходило, и это натолкнуло родителей на мысль, что сын чего-то очень сильно испугался. На вопрос «Что тебя так напугало?» он всегда отвечал «не помню!», а когда спрашивали «где ты был?», он говорил: «Это всё Зойка! Зойка! Виновата она меня из дому выгнала!» И куда пошёл потом, где ты был? «На чердаке…» И мальчик не врал, он действительно помнил только лишь то, как сестра не дала ему посмотреть сказку, как он обиделся и как взорвался со своими любимыми голубями на чердаке.

Все остальное стёрлось из его памяти ещё по дороге домой, он напрочь забыл, что провёл эту ночь вовсе не на своём чердаке с голубями, а на соседнем с крысами. Он помнил лишь, что его обидела сестра, а то, что его испугался, увидев горб, – нет. Мальчишка забыл и про бабу Тому, которая чуть не оторвала ему ухо, и про то, как гадал ему дед, и что, казалось бы, уж совсем непонятным, он абсолютно забыл про золотой трельяж с чудесными зеркалами. Единственное, что он помнил крепко, это что дед Сухинин ждет его в гости. Но самого разговора со стримером он не помнил, он лишь только знал, что отныне должен приходить к нему как можно чаще.

Когда взрослые пытались ему доказать, что обыскали чуть ли не весь город, и тогда его не было, а уж тем более на чердаке. Мальчик делал обиженный вид и настаивал на своём: «На чердаке! Я был на чердаке, возился с голубями… Говорю же! Зойка меня выдернула, и я залез на чердак, не знаю, почему вы не видели меня там!»

Первым желанием Розы и Пантелей мона, конечно, было всыпать дочери по первое число, чтобы она не обижала больного брата, но оба они сдержались, резонно рассудив, что Зойка им этого никогда не простит и устроит что-нибудь такое, что им небо с овчинку покажется.

Потому дочку наказывать не стали, а сына принялись возить по врачам в надежде вылечить заикание. Но ничего не помогало. И в конце концов Мирон сам запротестовал и наотрез отказался считать себя больным и ездить по врачам. Мысль о том, что он абсолютно здоров и не только не хуже всех остальных людей, а, наоборот, ещё лучше их, внушал ему дед Сухинин. И в конце концов мальчику удалось отстоять свою свободу и расширить границы своей свободы. С тех пор, как он начал общаться с этим странным старикашкой, он и сам стал странным.

Начал дерзить родителями, перестал бояться Зойку, мог сам первый начать избивать ее, нападая со спины. Побороть крупную, как медведь, деваху ему – дистрофику, было непросто. Она явно превосходила его в физической силе, но зато во время драки Мирон становился злой, как ошпаренный кипятком бес. И родители диву давались, когда к ним приходил жаловаться в слезах уже не сын, а дочка. Раньше этого никогда не случалось. Никогда не случалось и чтобы замкнутый сын, у которого не было ни друзей, ни подруг, вдруг так часто стал проводить время и даже ночевать вне дома.

С того самого дня, как он где-то пропадал в течение полутора, мальчик сдружился со столетним соседом. Хотя на вопрос: «Ты был у Сухинина тогда?» он упирался, как баран рогами, и твердил лишь одно: «Я был с голубями!»

И мать, и отец были категорически против того, чтобы сын ходил в гости к столетнему деду, который, кажется, уже в маразме. Но мальчик не слышал их. Если запирали, то сбегал из дома и даже грозился причинить себе вред, если родители запретят ему видеться со стариком!

И даже переезд семьи Тимофеечкиных в престижный район города из пригорода с частными домами ничего не дал, а, наоборот, лишь усугубил положение. Мирон, считай, остался жить на старом месте, но уже не в их доме, а у соседа.

Роза Михайловна до дрожи ненавидела этого проклятого старика, который имел на ее старшего сына такое влияние! Никогда раньше не чувствовала она себя такой беспомощной. Ведь она, по большому счёту, была и не нужна своему мужу, профессору. Да, Пантелей любил ее, был всегда вежлив с ней, старался во всем угадать, исполнял все ее капризы. Ни она, ни дети не знали, что такое нужда, даже в самые тяжёлые для страны годы. Но он был фанатично предан своей работе. На первом месте у него всегда был его «бриллиантовый» завод! Многие знакомые Розы отмазывались, когда она жаловалась на мужа, и говорили ей прямо в глаза: «Ой, Розочка! Ты просто с жиру бесишься, мой тоже, если не на работу, то в гараже, если не в гараже, то на рыбалке… Так разве его копеечную зарплату сравнить с вашими доходами?! А то, что Зойка загуляла, так она у вас девка не по годам развитая. А Мироша так это вообще золотой ребёнок! Учится как хорошо! С дедушкой дружит! По соседству дом, у тебя под крылушком, считай! Ну и что, что он с Ильёй Ильичом дружит? Ровесники-то его обижают, а ребёнку надо с кем-то общаться! А Сухинин, он хоть и старый, но безобидный. И что с ним там может случиться?! Ну, максимум, Тамарка пирожками обкормит… А мои где шляются?! То с тарзанки прыгают, то по чужим дачам лазят, подлецы! А мне потом красней перед участковым». Похожими словами отвечала каждая знакомая и подруга Розы. Да, и Пантелей хоть в открытую этого не говорил, но чувствовалось, что он того же мнения.

Роза Михайловна страдала от одиночества и от того, что ее никто не понимает. Все смотрели только на их богатства, а любые, даже самые серьезные проблемы окружающие воспринимали как блажь. Даже заикание мальчика и Пантелей мон, и друзья воспринимали более-менее равнодушно: «Ну да, заикаться… Он-то у вас мальчонка домашний, тепличный, может, испугался чего. Может, собака большая его облаяла… С кем не бывает?! Мальчишки, с ними всегда что-то случается. А потом ходят всю жизнь калечные: то без пальцев, то со шрамами. Ничего страшного…». Роза поражалась такому философскому отношению к здоровью детей, но особенно ее выводило из себя, что муж и на сей раз был солидарен с мнением чужих людей, но не с ее. Для эмоциональной Розы было невыносимо всегда находиться в проигрышном положении, но она никак не могла донести до мужа и до людей, что это всё неправильно, что так не должно быть! То, что Зойка в шестнадцать лет сделала аборт и теперь бесплодна, конечно, оставалось тайной их семьи, хотя это скорее для всего города был секрет Полишинеля. То, что Мирон дружит с дедом-маразматиком. То, что муж не то что мало уделяет время семье, а буквально фанатеет от своей работы. Как лудоман от рулетки. Он не то что просто много работает, а уже чуть-чуть с ума сошел от своей работы. Он может часами говорить о бриллиантах и фианитах, о том, как у них всё там на заводе. Говорить-говорить-говорить об этом, не замолкая, вообще не обращая внимания на собственника, интересно ему или нет, устал ли он слушать или нет. Пантелей мону Всеволодовичу на это абсолютно всё равно! Он просто одержим бриллиантовой темой. Он не даст с слова вставить собеседнику. Перевести тему на другую не так просто, а если это и удается, то ненадолго. И у профессора при этом будет такой видок, будто ему приходится делать над собой немалые моральные условия, чтобы говорить и слушать, и говорить о чем-то другом. До свадьбы и первое время после было, конечно, заметно, что Тимофеевич – человек крайне увлечённый своим делом. Но сейчас, по прошествии лет, он стал просто невыносим! Розе казалось, что у него уже развилась какая-то мания на почве бриллиантов. Но разве ее кто послушает? Люди чуть ли не смеялись ей в лицо, говоря: «А ты что хотела? Чтобы зарабатывать такие деньги, как твой муж, надо работать и день и ночь, понятное дело, что у него в голове одни бриллианты! А что тем должно быть, если он пашет, как Папа Карло?! Эх, Розочка, мне б твои проблемы! У мужа все мысли про работу и про бриллианты! Это, конечно, беда, ничего не скажешь… У моего, вон, в башке кроме пива и домино вообще ничего нету! Может, махнёмся с тобой мужиками, не глядя?! Раз тебе не нравится профессор твой, попробуй с моим бездельником поживи!» И опять Роза осталась без поддержки, поэтому, зная, что ее просто поднимут на смех и опять придумают какую-то отговорку, она никому не говорила, что тогда, пять лет назад, когда Мирон первый раз не ночевал дома, а потом вернулся, что это уже не Мирон.

Она как мать чувствовала, что это не ее сын. И с сыном, и с доченькой у нее была связь. Незримая, необъяснимая. Вот как младенец в утробе пуповиной привязан к матери, так и после рождения деток все такая же пуповина соединяла ее с Мирончиком и Заинькой, только уже на ментальном плане.

Зойка, хотя и рано ушла из дома, и таскалась по мужикам, и заявила, что при первой возможности уедет жить в Париж. Но всякий раз, когда она звонила или приходила в гости, Роза Михайловна чувствовала, что эта ее доченька. Ее родная кровинушка! То же когда-то было и с Мироном, но после того случая он стал ей будто неродной…

Она даже сама не понимала, в чем дело. Ведь, по большому счету, если не считать его странного столетнего друга, то сын вовсе не изменился. Был уважительней, временами даже ласковый. Все также иногда ездил с отцом на рыбалку, все также, как и Пантелей мон, интересовался камнями и даже поступил в университет на геолога. И показал свой характер только в том случае, если кто-то отзывался нелестным словом о Сухинине или если мать пыталась не пустить его к соседу.

В такие моменты он готов был выцарапать ей глаза и закатывал такие истерики, что Роза боялась, что они кого-то перерастут в эпилептический припадок. Пацан рыдал, как раненый, катался по полу и кричал: «Пусти! Пусти меня к деду!!!» Так, что казалось, ещё чуть, и у него горлом кровь хлынет.

Но Роза не оставляла попыток прекратить их дружбу с дедом, хотя ей и было страшно за здоровье сына, и никогда не хватало сил идти до конца, и после таких вот припадков сын все равно уходил. Но время от времени она все ж пыталась их разлучить.

Ей казалось, что дед не просто дурно влияет на сына. Не просто ненормален тот факт, что мальчик хочет дружить с человеком минимум на восемьдесят лет старше себя. Ей казалось, что старик крадет у него личность. Его душу. Вернее, уже давно украл…

Возвращаясь от соседа, он первое время вёл себя абсолютно нормально, и единственное, что казалось странным, что он ничего не рассказывает о том, как проводил время в гостях. Было такое впечатление, что он вообще забыл, про какого деда у него спрашивают. Будто ему приходится напрягать память, чтобы припомнить, про какого такого Илью Ильича у него вообще спрашивают. И лишь через пару секунд он начинал понимать, о ком вообще идёт речь. Но и потом ничего толкового не говорил, так проворчит пару фраз для приличия и переводит тему, а то и вовсе смешно уходит куда подальше, чтобы к нему не приставали с расспросами.

И дня три вроде бы всё было более-менее нормально, но и в эти дни Роза чувствовала, что сын как-то отчужден. Хотя он общался с ними вроде как и раньше, и мог и посмеяться, и даже когда-никогда приобнять мать.

Но ее не покидало такое ощущение, что это не ее подросток Мироша, слабенький, безобидный. Она всей душой чувствовала, что разговаривает сейчас со взрослым, властным и жестоким мужчиной. Что этот мужчина не то что взрослый, а уже достигший вершин власти. И потому с такими простыми людьми, как она, он разговаривает снисходительно, как с умственно отсталыми детьми. Хотя Мирон вёл себя соответственно взрослому и даже иногда дурачился, а иногда задавал наивные вопросы. Но Розе в такие моменты хотелось крикнуть: «Не притворяйся!»

Без походов к Сухинину он выдержал от силы дней пять, хотя уже где-то на третий день становилось видно, что у него начинается «ломка», он делался задумчивый и грустный, пока в конце концов не произносил убийственную для матери фразу: «Пойду я Илью Ильича проведаю! Вы мне ничего не оставляете от ужина, Тамара нас кормит как на убой!»

Слово «могли» быть точь-в-точь таким же, но смысл их был всегда один и тот же. И Мирон уходил из дому, но скоро снова начинал скучать по своему столетнему другу…

***

Старика Сухинина не стало 06.06.1997. Случилось это прямо в день рождения Мирона, в тот день ему исполнилось 20 лет.

Нет! Дед не умер, хотя Роза Михайловна была бы рада, если б так…

Его доставленного просто не стало. В этот день он пропал куда-то. Глупая Томара вообще не могла сообразить, что хочет от неё участковый. У нее был такой видок, как будто это вовсе не она столько лет работала у старика домработницей, она смотрела на участкового Виктора Викторовича Шкрёба как баран на новые ворота. Пока он ей всё истолковывал:

– Дедушка-то Ваш попал, соседи говорят, уж недели две как Вы к нему не ходите…

– Какой мой дедушка?! Вы в уме ли? Моего дедушки уж, слава Богу, лет двести как на свете нету…

– Да нет. Это я так просто выразился… Я имел в виду Сухинина… Ну, Илью Ильича…

– Послушай, Викторович, я власть, конечно, уважаю, но шёл бы ты отсюда из моего дома. А то я на тебя Палкана спущу, он тебе задницу, как петуху, потреплет, а на суде скажу, что сам отвязался, а я, старая женщина, не совладала, вот потом и посмотрим, кто кого…

– Тамара Сергеевна… Я на службе… Я тут с вами не из собственного удовольствия разговариваю… Я обязан задать вам несколько вопросов… Скажите, пожалуйста, когда вы видели Сухинина в последний раз? Как он себя чувствовал, может, какими-то планами делился с вами? Вы пришли, обнаружили, что его нигде нет, и что совсем не заволновались за такого старого человека?

– Викторович, ты чего хочешь от меня, я не пойму вообще, об чем ты речь ведёшь?! Ворде слова наши, а говоришь как по-иностранному, ни понимаю я них@я…

– Я спрашиваю у вас про Сухинина! Ну… Простой ведь вопрос, Тамара Сергеевна… Очень простой вопрос… Когда вы последний раз видели Илью Ильича Сухинина? Вы понимаете мой вопрос!

– Ой, да, конечно, понимаю, что ты орешь?! Сухинину я готовлю, д@рьмо за ним выношу, да с@нки стираю… Что про него говорить? Что ты приперся ко мне и терзаешь меня? Не брала я у него ничего! Хочешь, иди обыщи! Нечего у него брать, из всего богатства только камни в почках! Что, думаешь, я вру? Иди ищи! Люди добрые! Да что ж это такое делается, я восемьдесят три года на свете живу и в первый раз докатилась до такого позора, чтобы меня, старую бабку, пришла милиция арестовывать, да еще кто, наш Шкрёба! Знаешь, что я тебе скажу, Витька, не Шкрёба ты, а другое слово… Правильно про тебя люди говорят…

– Да успокойтесь Вы! Я вас не арестовываю! Я вас даже не допрашиваю! Я просто спрашиваю у вас вот, чисто по-человечески… Вы можете ответить? Всё-таки такой старый дедушка пропал… Наш земляк… Сколько ему уж лет, что, наверное… Вам его не жалко? Где он, вы не знаете? Если не знаете, просто так и скажите: «Не знаю!» И всё, и не надо волновать… Вы, случайно, не знаете, где он???

– Кто?!

– Ой, всё, ладно, я в другой день зайду…

– Что, уходишь уже… Да?

– Да… Но подожди, не спеши… Я тебя до калитки провожу, а то там у меня собачка большая. Ты в форме, а Палкан этого страсть как не любит… Не дай бог кинется…

– Да не надо…

– Ну как не надо! Ты что, с московской сторожевой шутки шутить собрался?! Смельчак…

– Киселька налить тебе… Только что сварила вишневый… Будешь?

– Нет, спасибо, баб Том, я пойду… Работы много…

– Иди, иди… А чего приходил-то?

– Ну как чего… Хотел узнать… Не обижает ли вас кто? Может, дети шалят? Может, соседи спать не дают…

– Ой, Витька, заступник ты… Иди уж…

– Я еще зайду, в другой день… Вы ведь всегда дома?

– Ну а где мне еще быть, не на бл@дках же

– Ну, я так и подумал, что вы редко отлучаетесь… Разве что вот деду Сухинину ходите помогать… Вы же помогаете ему? У Ильи Ильича вы же работали домработницей?

– Я давно на пенсии, уж лет пятьдесят как я не работаю нигде… С тех пор как в столовке я семидятилитровую кастрюлю с кипятком против себя подняла, так и всё, алис!

– Угу… Понятно… Ну, здоровье, конечно, беречь надо с молоду… У Ильи Ильича всё ж попроще вам было? Он вас не сильно работой загружал? Или как, наоборот, вредный старик был?

– Кто муж мой? Ой, ещё и какой вредный, спасу от него не было! Как напьется и давай частушки матерные горланить, хоть ночью, хоть рано поутру. А в молодости он был завидный жених-гармонист…

– Да нет, я про другого спрашивал…

– Про кого?

– А, ладно, Тамара Сергеевна, неважно… Вы главное, будьте здоровы!

Через пару дней участковый пришёл к Томаре, одетый в гражданское. Протокол вести не пытался и сразу же сделал вид, что просто пришёл проведать её. Но эта тактика не дала результатов, старушка всё также то тупила, то агрессировала, то ударялась в воспоминания шестидесятилетней давности…

Мирон тоже вёл себя странно, все ожидали, что исчезновение деда будет для него настолько травмирующим событием, что он едва ли сможет это пережить, а уж тем более такая трагическая случайность, что он исчез именно в день рождения Тимофеечкина.

Но с Мироном не то, что истерики не случилось, а даже простых слёз не было, разговаривая с участковым, он вёл себя едва ли адекватнее, чем баба Тома.

Участковый даже после разговора с ним ехидно подумал, что она с Тамарой, наверное, курят одну и ту же «травку». Потому что разговор с профессорским сынком прошёл так:

– Мирон, скажи, когда ты видел деда Сухинина в последний раз?

– Я не помню…

– Ну как так не помнишь? Ты же часто бывал у него в гостях? Вы дружили? Твоя мама говорит, что у тебя даже есть ключи от его дома и что ты частенько оставался там с ночевкой?

– Моя мама – простая женщина, она боится милицию и может много чего наговорить, лишь бы только от нее отстали…

– Ну хорошо, тогда ты скажи! Ты ведь не боишься?

– Кого вас?

И Мирон засмеялся в лицо участковому так пренебрежительно, что тот аж неожиданно для себя обиделся. Хотя привык общаться со всякой матюкливой пацанвой… Но Мирон… Его смех показался ему совсем другим… Он смеялся до слёз, и чувствовалось, что ему действительно весело. Было такое ощущение, будто-то бы Тимофеечкин начальник в больших чинах, а он, участковый, его нерадивый подчинённый, да к тому же ещё умудрился как-то позорно оконфузиться…

Обычно, когда ему дерзили на допросе, то Шкрёбе хотелось дать оппоненту по зубам, но сейчас ему захотелось уйти. Нет, не просто уйти, а убежать и расплакаться, лучше застрелиться! Из своего табельного пистолета в рот. Вот каким обидным показался ему смех этого двадцатилетнего пацана…

И Вектор Викторович пробубнил что-то невнятно, ушёл, долго извиняясь перед Розой Михайловной у калитки. Придя в себя через пару дней, он решил снова поговорить с Мироном, но Роза Михайловна не пустила его в квартиру, она вышла к нему за двор сама и сказала:

– Здравствуйте! Что вам нужно опять?

– Здравствуйте, Роза Михайловна! А что вы сразу так невежливо с порога… Я просто хотел поговорить с Мироном…

– А Мирона нет больше… Его давно нет…

– Как нет, что вы такое говорите, Роза Михайловна! Я ж был у вас во вторник! Он был жив-здоров! Смеялся…

– Ну да… Жив-здоров… Он тоже так всегда говорит про деда Сухинина: «Жив-здоров!» И больше ничего не говорит. Как пень… Сделает глаза стеклянные и давай толочь воду в ступе. Всё про одно и то же по кругу…

– Так что с Мироном?

– Да если бы я знала, что с Мироном! Если бы хоть один человек на свете мог мне ответить на этот вопрос: «Что с Мироном?» Я была бы счастлива…

И вдруг расплакалась и даже кинулась по-братски обнимать участкового. От этой, хоть уже немолодой, но всё ещё цветущей Розы пахло так сладко… Чистотой, роскошью и духами… А её тело сквозь красный шёлк длинного халата было таким по-девичьи хрупким и дрожащим, что Виктор Викторович с удовольствием бы не выпускал её из рук, так бы и уткнулся лицом в её чёрные кудряшки и… Хотя уже через мгновение проклятий профессионализм взял вверх, и он сказал, напустив в голос как можно больше холода:

– Роза Михайловна! Успокойтесь! Пожалуйста, держите себя в руках, я при исполнении!

Роза Михайловна отстранилась и принялась одновременно закуривать и вытирать лицо руками. Она всхлипывала, непослушные полы её красного шёлкового халата разошлись, затвердевшие соски проглядывали сквозь тонкий материал. И она выглядела сейчас почти непристойно в этих то ли туфлях, то ли тапочках на каблуках с игривым пушком.

Шкребин растерялся, и его взяло зло, что в который уже раз эта семейка Тимофеечкиных заправляет, заставляя его глупо себя чувствовать. Но хамить жене «бриллиантового короля» всё-таки не хотелось, и он сказал участливым и вежливым тоном: