Наталья Антарес
Контролируемая авария
–Я люблю тебя! Все, что я тебе наговорила там, на месте крушения, было ложью. Я не могу тебя ненавидеть, сколько бы я себя не заставляла, сколько бы не убеждала себя, что ты не достоин моей любви, я не могу, Урмас! Хочешь умереть, убей и меня тоже!
–Со мной всё кончено, Дора! Оставь меня! Дай мне умереть, прошу тебя! – выкрикнул второй пилот, и его руки молниеносно сомкнулись вокруг моей шеи. Урмас сжимал пальцы все крепче, мне катастрофически не хватало кислорода, я вырывалась и яростно сучила ногами, но мои силы были на исходе. Перед глазами плыли красные пятна, сознание путалось, и вскоре я вообще перестала соображать, кто я и что со мной происходит. Но стальная хватка неожиданно ослабла, и я ощутила, что вновь могу дышать. Я в изнеможении перевернулась набок и долго восстанавливала дыхание. Все это время Урмас лежал ничком, уткнувшись лицом в половицы, и, если бы не вздрагивающие плечи, можно было бы подумать, что жизнь покинула его тело.
Я отдышалась, мобилизовала остатки внутренних сил и осторожно прикоснулась к волосам второго пилота.
–Что с тобой творится, Урмас? – еле слышно спросила я, – пожалуйста, поговори со мной!
–Ты правда хочешь это знать? – прохрипел второй пилот, -что ж, хорошо, я тебе всё расскажу. Возможно тогда ты меня, наконец, возненавидишь и не станешь больше мешать мне умереть. Я хотел уйти из авиации так, чтобы меня навсегда запомнили, потому что следующий ВЛЭК мне точно не пройти. Думаешь, мне нравится прозябать в этом гребаном «Авиастаре» с европейской лицензией коммерческого пилота? Но сейчас я стал не годен даже для «Авиастара», и на это раз мне не удастся это скрыть. Небо для меня закрыто навсегда, у меня больше ничего не осталось.
ГЛАВА XV
–Принести тебе воды? – я с трудом встала на ноги, с горечью заключила, что к вчерашнему ушибу копчика теперь прибавилась еще и давящая боль в шее, пострадавшей в ходе недавней вспышки неуправляемой агрессии со стороны вернувшегося с того света Урмаса, и на ватных ногах поплелась к чайнику. Не дожидаясь ответа, я наполнила кружку, сделала несколько жадных глотков, и превозмогая весьма неприятные ощущения в пояснично-крестцовой области, опустилась рядом со вторым пилотом на корточки.
Урмас медленно и неуклюже уперся непослушными руками в пол и с видимым усилием заставил себя сесть. Ему по-прежнему было тяжело дышать, на шее залегала глубокая багровая борозда, и, хотя лицо второго пилота постепенно приобретало нормальный цвет кожи, два провала его запавших глаз и посиневшие губы недвусмысленно указывали на то, что их обладатель находился в шаге от смерти. Жалкий, ослабевший и раздавленный, Урмас молча взял у меня кружку, но при первой же попытке отпить из нее воды, сразу поперхнулся, надсадно закашлялся и, не удержав посуду в мелко трясущихся пальцах, расплескал практически всю воду.
– Может, тебе нужен врач? – обеспокоилась я, решительно настроенная сломя голову бежать по ночному лесу за доктором в ближайший населенный пункт.
–Хватит с меня с врачей! – сквозь зубы процедил второй пилот, – знаешь, сколько я их посетил за последние пять лет? Сорок, их было ровно сорок. Как тебе? Ты только вдумайся в эту цифру!
–Расскажешь, в чем дело? –робко предложила я, боясь одним неосторожным словом разрушить хрупкое равновесие, – что с тобой, Урмас?
–Для начала, у меня биполярное расстройство личности и я плотно сижу на сильнодействующих психотропных препаратах, вся моя жизнь состоит из ежедневного приема антидепрессантов, транквилизаторов и нейролептиков. – неотрывно глядя мне в глаза, сообщил второй пилот и внезапно разразился злым, неестественным смехом – а еще у меня диагностировали отслоение сетчатки тридцать семь процентов. Не уверен, что «Авиастару» в кокпите нужен полуслепой псих, пачками глотающий «колёса»…
–Вот черт! –непроизвольно вырвалось у меня, и лишь потом я опозданием сообразила, что мне следует повнимательнее следить за языком. Весьма сомнительно, что Урмас ждал от меня подобных восклицаний, если он сейчас вообще на что-то рассчитывал. Как мне казалось, ему просто необходимо было выговориться, а я готова была его выслушать. Понять – не знаю, но выслушать – однозначно.
–Прости…, – прошептала я, придвинулась поближе к Урмасу, прислонилась ноющей спиной к креслу, подтянула колени к подбородку и смущенно объяснила, – я имела в виду, что это невероятно, как ты сумел обмануть ВЛЭК…
–Ради этого мне пришлось пожертвовать карьерой в Европе, -мрачно поведал второй пилот, – я переехал сюда к матери, подтвердил свою лицензию, но при этом скрыл историю болезни. И, скорее всего, скрывал бы дальше, если бы у меня резко не упало зрение. Следующий ВЛЭК назначен на апрель, мне осталось летать меньше месяца. Ты даже представить не можешь, чего мне стоило получить CPL8 и пробиться в крупную европейскую авиакомпанию, сколько на это было потрачено времени, денег и нервов. Конечно, «Авиастар» оторвал меня с руками и ногами я ведь налетал почти тысячу часов в «Люфтганзе», не считая симулятора, и прошел дополнительную стажировку в Америке. Сказка, а не пилот, правда? Никто не стал копаться в моем прошлом, я сослался на семейные обстоятельства, сказал, что вернулся из-за матери и собираюсь здесь жениться и осесть, поэтому мне нужна постоянная работа в стране. Я вовремя уволился из «Люфтганзы», когда понял, что о моем заболевании вот-вот станет известно, и меня спишут на землю за профнепригодностью.
–Ты уехал из Европы только ради того, чтобы продолжить летать? –поразилась я, – неужели это для тебя настолько важно?
–Это- единственное, что для меня важно, авиация – это моя жизнь, – глаза Урмаса вдруг ожили и заблестели неподдельным воодушевлением, как обычно бывает, когда человек говорит о бесконечно любимом деле, целиком поглотившем всё его существо, – я мечтал о небе с детсадовского возраста, я всегда знал, что хочу стать летчиком, пилотировать огромные пассажирские самолеты, летать по всему миру и дослужиться до КВС. Мы жили в Эстонии, не бедно, но и не богато, лишних финансов в семье не водилось, я подрабатывал в «Макдональдсе» – мы ни за что не потянули бы обучение в частной авиашколе. Осуществить мою мечту можно было только одним способом – поступить на бюджетное место в Летную Академию в Тарту, но в первый раз я провалил экзамены, не выдержал конкурс и меня не приняли. Наверное, тогда я и начал постепенно сходить с ума…
–Тем не менее, ты все-таки поступил? – я попыталась взять Урмаса за руку, однако, тот резко выдернул ладонь.
–Да, на следующий год, но и то буквально чудом, – выразительно скривился второй пилот, – я бы не прошел, если бы один из абитуриентов не выбыл из борьбы. Понимаешь, в Академию брали только самых лучших, а я никогда не был лучшим, ни в чем и нигде. Я был обыкновенным, среднестатистическим, я не блистал талантами, не выделялся из толпы, просто еще один обычный парень, которых тысячи. Но я должен был стать лучшим из лучших, чтобы не просто получить CPL, но и гарантировать себе работу на европейских авиалиниях. Я чувствовал, как со мной происходит что-то странное, но я видел причину в хронической усталости от тренировочных нагрузок, у меня всё чаще случались перепады настроения: иногда я мог свернуть горы, всё получалось у меня легко и непринужденно, а порой мне хотелось лишь целыми днями лежать в кровати и даже не шевелиться. Эта апатия была хуже всего, на выпускном курсе я не мог позволить себе часами валяться без толку. Моя заветная мечта была близка к осуществлению, оставалось совсем чуть-чуть поднапрячься, чтобы стать лучшим в потоке. Проблема состояла в том, что, как я тебе уже говорил, я не был лучшим. По всем показателям крепкий середнячок, не более, вот я и выжимал из себя все соки, но своего добился. Диплом с отличием и рекомендации из Академии позволили мне устроиться в «дочку» «Люфтганзы», я перебрался в Германию, снял там жилье. Но я хотел большего, и подал документы на программу повышения квалификации в США. На тот момент я уже второй год не вылезал от психиатров, моя тумбочка дома была завалена таблетками, но я выиграл и этот конкурс. Полгода я стажировался в Аризоне, а по окончании курса перешел в головную авиакомпанию. Это был предел мечтаний, неприметный парень из эстонской глубинки, на которого даже собственные родители не возлагали особых надежд, стал вторым пилотом «Аэробуса», поселился в Штутгарте, зарабатывал приличные деньги …и горстями жрал антидепрессанты. Меня мучила адская мигрень, я страдал от бессонницы, каждый рейс был для меня испытанием и кошмаром. Я выгорел, психологически и эмоционально, на пути к мечте было так много стресса, что, когда мечта сбылась, я не уже не мог этому порадоваться. Я всякий раз заходил в кокпит и покрывался холодным потом от страха, но при этом не мог жить без полетов. Я не получал удовольствия от полета, но в то же время я жутко боялся, что кто-нибудь узнает о моем заболевании. Я посетил, наверное, всех докторов в Штутгарте, но они все, не сговариваясь, ставили мне биполярное расстройство, советовали лечь в стационар, а когда я отказывался, назначали мне повышенные дозы препаратов. Я лгал врачам насчет своей профессии, но надо мной все время довлел страх, что информация просочится на работу и меня спишут. Так длилось три года, внешне всё выглядело нормально, я держался благодаря лекарствам, и никто вокруг не замечал, что у меня проблемы. Семья мной гордилось, девушка любила, коллеги считали меня хорошим парнем, а я всем улыбался и шел к психиатру за очередным рецептом. Но главное, я продолжал летать, и ради этого стоило жить даже такой двойной жизнью. Я не мыслил себя без неба, я не мог предать свою мечту, я четко сознавал, что если комиссия меня забракует, то моя жизнь потеряет смысл. Я понимал, что не смогу найти себя ни в какой другой сфере, кроме гражданской авиации, мое призвание – это небо, и я цеплялся за любую возможность сохранить должность в «Люфтганзе». Но однажды для меня настал черный день: я узнал, что в составе комиссии будет врач, который наблюдал меня в частной клинике. Это был конец всему, и я принял решение уволиться, прежде чем вскроется правда о моем диагнозе. Сложнее всего было объяснить, почему я так поступаю, и я честно сказал, что устал, хочу взять тайм-аут и заняться личной жизнью. Получил расчет, купил билет и сразу махнул к матери. У отца уже давно была другая семья, он мной мало интересовался, а мама, наоборот, была счастлива, что я приехал в столицу. Дальше все оказалось довольно просто: в стране дефицит пилотов, а у меня CPL и неплохой налет на «Арбузе». Я вернулся в небо, я снова летал, и, хотя я все также жил на таблетках, у меня было такое чувство, будто бы я победил в схватке с судьбой. Но в начале зимы я попал в аварию, машину занесло на скользкой трассе, все обошлось благополучно, даже к врачу не обращался, но меня здорово приложило головой об руль, и после этого я стал быстро терять зрение. Опять походы по больницам, опять страх перед ВЛЭК, и полностью безвыходная ситуация в финале: отслоение сетчатки, медикаментозное лечение неэффективно, только хирургическое вмешательство и никаких полетов. Мечта рухнула, я должен был проститься с авиацией, а заодно и с жизнью.
–И тогда ты придумал этот план с намеренным снижением, – потрясенно схватилась за голову я, – но чем провинились перед тобой пассажиры? Чего ты хотел достичь массовым убийством?
Урмас рассеянно провел рукой по темно-бурой борозде на шее, нервно сглотнул и осипшим голосом произнес:
–Я не думал об этом, вообще не думал. Я был одержим лишь одной целью–покончить с собой, но я хотел сделать это особенным образом, чтобы меня запомнили, чтобы обо мне заговорили, чтобы я вошел в историю. Я устал быть обычным парнем, всего лишь лицом в толпе, я так и не стал лучшим и уже никогда не стану, но я еще мог превратить свою смерть в сенсацию мирового масштаба. Имя Урмаса Лахта должно было звучать из каждого утюга, этого я добивался. Ну что, ты убедилась, что я не заслуживаю жизни? Я был бы тебе крайне признателен, если бы ты позволила мне довершить начатое?
–Нет! – безапелляционно заявила я, тайно прикидывая, удастся ли мне воспользоваться простыней в качестве смирительной рубашки, и успею ли я связать Урмасу руки до того, как он разгадает содержание моего коварного замысла, – даже не надейся!
–Я все равно это сделаю, – с фанатичным упрямством сказал второй пилот и снова зашелся в кашле. На левом виске Урмаса угрожающе набухла фиолетовая пульсирующая вена, и я безвозвратно потеряла самоконтроль. Я обняла второго пилота за содрогающиеся плечи и не разнимала объятий до тех пор, пока тот не прекратил кашлять.
–Какой теперь в этом смысл, Урмас? – воззвала к логике я, -что бы ты с собой не сотворил, в глазах общественности ты так и останешься обычным парнем, трагически погибшим пилотом, чье имя никому не интересно. Если бы ты оставил «черный ящик», тогда да, но без самописца никто не узнает, что самолет разбил именно ты.
–Это уже не имеет значения, – зло усмехнулся Урмас, – я просто не хочу жить дальше. И уверен, что решение забрать с собой CVR было абсолютно правильным. Ты не обязана отвечать за мое преступление. Пусть меня считают мертвым, а эта катастрофа так и останется тайной века. Я прошу тебя, уходи отсюда! Поступай, как считаешь нужным: хочешь, расскажи всем, что ты жива, а не хочешь – выжди время, симулируй амнезию и начни новую жизнь в Европе. Я сделал всё, что мог для того, чтобы уберечь тебя от подозрений в причастности к крушению самолета. Если ты действительно любишь меня, Дора, не мешай мне умереть!
–Категорическое нет! – повторила я и опять попыталась взять второго пилота за руку. На этот раз Урмас не стал шарахаться от меня, как черт от ладана, и лишь негромко застонал, когда я коснулась его запястья.
– Как ты получил растяжение связок? – в большей мере по наитию спросила я, – когда это произошло?
–Перед самым столкновением с горой. Я услышал, как ты кричишь, что любишь меня, и во мне что-то надломилось, -глубоко шокировал меня второй пилот, – я хотел остановить снижение и выровнять самолет, но было уже слишком поздно, я не успел. А связки я повредил, когда в панике тянул за сайдстики.
ГЛАВА XVI
–То есть ты хочешь сказал, что в последний момент передумал? – с замиранием сердца уточнила я, машинально продолжая гладить опухшие запястья Урмаса.
–Я не знаю, – беспомощно вздохнул второй пилот, – наверняка я могу утверждать только одно: за пару минут до падения я пытался спасти тебя. Не себя, не экипаж, не пассажиров – тебя, потому что я вдруг понял, что лишь ты считаешь меня по-настоящему особенным, пусть даже на самом деле это вовсе не так.
–О, боже, Урмас! – непроизвольно всхлипнула я, -и зачем я, спрашивается, целый год ходила вокруг да около? Я люблю тебя с первого нашего совместного рейса, люблю с первого взгляда в твои глаза… Тебе, наверное, и в голову не приходило, как я ждала каждой нашей встречи, мне достаточно было твоей дежурной улыбки, чтобы потом весь день летать на крыльях. Но я так сильно боялась оказаться отвергнутой, так сильно сомневалась в себе, что у меня никогда не хватало смелости честно признаться тебе во всем. Ты не поверишь, но я почти решилась: думала, прилетим в Штутгарт, и на развороте я найду время поговорить с тобой начистоту, я даже к косметологу перед рейсом сходила. Но потом увидела на страничке Симоны фото новой машины… Она написала, что это подарок. Твой?
–Мой, -кивнул Урмас, – я очень старался ее вернуть, но она была непреклонна. Симона устала от меня, ее тоже можно понять. Она мечтала о свадьбе, о большой семье, строила планы на будущее, а все мои мысли занимал предстоящий ВЛЭК. Я жил от ВЛЭКа до ВЛЭКа, а всё, что было между, казалось мне чем-то незначительным и преходящим. Еще и эти сны!
–Какие сны? – я выпустила липкие, дрожащие руки Урмаса и успокаивающе провела ладонью по его спутанным волосам, – что тебе снилось?
–Я не помню, – хмуро признался второй пилот, – но Симона говорила, что почти каждую ночь она просыпалась от моего крика «Мы падаем!», причем я спал так крепко, что она долго не могла меня разбудить, а когда ей это все-таки удавалось, на меня было жутко смотреть.
–Вы поэтому расстались? – догадалась я, – она испугалась?
–В том числе и поэтому, – неопределенно повел плечами Урмас, дотянулся до кружки и одним глотком избавил ее от остатков воды, – Симона хотела, чтобы мы жили вместе, она сама подыскала нам квартиру в столице, мы съехались, но вскоре я опять вернулся к матери. Дома у меня была своя комната, а мама не имела привычки рыться в моих вещах. Мне нужно было личное пространство, а Симона хотела всё контролировать. Я не мог позволить, чтобы она нашла мои таблетки и рецепты, мне надоело постоянно чистить архив браузера, потому что Симона могла увидеть, какие сайты я посещаю и начать интересоваться, зачем мне понадобились сведения о лечении психических расстройств. В итоге она назвала меня инфантильным, сказала, что я не готов к серьезным отношениям, и ей не нужен человек, которому и в тридцать лет комфортней жить под крылышком у мамы.
–По-моему, ты зря не рассказал Симоне правду, – искренне посетовала я, – тебе было бы намного легче, если бы ты чувствовал ее поддержку. Симона тебя любила, зачем ты ей лгал?
–Я всем лгал, даже себе, какая разница? – с обреченной горечью воскликнул второй пилот, – она любила на меня, а образ молодого успешного пилота с европейским образованием, высокой зарплатой и блестящими карьерными перспективами. Того, кого ты сейчас видишь перед собой, Симона просто не знала, хотя мы и знакомы с детства. Ее родители жили по соседству с моей бабушкой по матери, и когда я приезжал в гости из Эстонии, мы с Симоной были не разлей вода. Мы оба выросли, повзрослели, нашли друг-друга в соцсетях, начали переписываться, много общались по видеосвязи. Симона – учитель немецкого языка в лицее, и года три назад она ездила в Германию по магистерской программе, тогда мы и встретились. У меня была девушка, Катрин, так, увлечение, не больше… Мы с Симоной очень быстро сблизились, но, конечно, она и подумать не могла, что однажды я променяю «Люфтганзу» на «Авиастар», а Евросоюз на столицу. Я уверен, что Симона мечтала перебраться ко мне, а не наоборот, но, когда я поставил ее перед фактом, она приняла мое решение, хотя и заметно расстроилась. Я заваливал ее дорогими подарками, старался, чтобы она не чувствовала себя обделенной и обманутой, но у нас всё равно ничего не вышло. Как только моя маска затрещала по швам, Симона меня бросила. Ты говоришь, мне не следовало скрывать от нее свое состояние…Нет, она же вся такая правильная, истинный педагог, образец для подражания, думаешь, она не пошла бы в «Авиастар» и не потребовала немедленно отстранить сумасшедшего больного пилота от полетов?
–Она бы поступила единственно верным образом, и тем самым спасла бы полторы сотни невинных жизней – выразила свое мнение я и сокрушенно добавила, – а я предпочла прикрыть тебя и малодушно промолчать, и вот, пожалуйста, результат. Лучше бы я была типичной училкой, чем по уши влюбленной стюрой.
–Ты заблуждалась по поводу меня, – напомнил Урмас, – также, как и Симона… Ты принимала меня за другого человека, хватит себя корить. Смерть этих людей сугубо на моей совести, и, раз я не погиб вместе с ними, значит, нужно довершить всё собственными руками. Я не хочу жить после того, что я сделал, и ты должна меня понять. Если ты меня любишь, оставь меня здесь и уходи!
–Знаешь, а ты ведь добился своего, Урмас! – внезапно осенило меня, – ты доказал, что ты особенный! Ума не приложу, как так получилось, но с фактами не поспоришь!
– Ты о чем? – недоумевающе прищурился второй пилот, – я что-то упустил, когда заметал наши следы? Ты считаешь, следствие вычислит, что это я направил самолет в гору?
–Да нет, Урмас, я о другом, – красноречиво отмахнулась я, – ты –особенный потому что сто пятьдесят человек превратились в фарш, а ты отделался легким испугом и растяжением сухожилий. И попробуй только возразить мне, что это не экстраординарный случай. Что, нечем крыть?
– Ну…, – откровенно растерялся второй пилот, однако, в следующую секунду озадачился другим вопросом, теперь уже застигшим врасплох меня саму, – а что насчет тебя? Ты тоже особенная?
–Я всего лишь нагло примазалась к твоей славе, – фыркнула я, -или высшие силы специально оставили меня в живых, чтобы я ходила за тобой по пятам и не позволяла свести счеты с жизнью. А вдруг я твой ангел-хранитель, и моя основная задача – не допускать самоубийства, чтобы ты выполнил свое предназначение. Сегодня ночью меня будто током шибануло, когда ты повесился! Непроста же это!
–По поводу ангела я не могу не согласиться, – без доли иронии сказал Урмас, и на его тонких губах впервые за прошедшие сутки на мгновение промелькнула слабая тень улыбки, – но скорее всего ты услышала, как упал стул, и проснулась. Послушай, а если серьезно, что ты обо всём этом думаешь?
–О твоей попытке суицида? Не заставляй меня опускаться до базарной нецензурщины, боюсь, приличными словами я вряд ли сумею ограничиться – попросила я, – я до сих пор в себя прийти не могу.
–Дора, я спрашивал о ситуации в целом, – поправил меня второй пилот, – что с нами обоими произошло?
–Ты веришь в Бога, Урмас? – вопросом на вопрос ответила я, недвусмысленно давая понять, что иных версий у меня нет и, по всем признакам, не предвидится.
–Теперь уже не знаю…, – развел руками второй пилот, – я никогда не отличался религиозностью, хотя по воскресеньям мы с отцом ходили в католическую церковь. Когда я очнулся среди трупов и обломков самолета, я был твердо уверен, что умер и попал в ад, но потом меня одолели сомнения. Сначала я нашел тебя, теплую, живую, настоящую, затем в воздухе показался вертолет. Мы оставляли следы на снегу, испытывали физическую боль, в общем, я мало что знаю о призраках, но на мой взгляд, привидения выглядят и ведут себя несколько иначе.
–Да, и на брючном ремне они уж точно не вешаются, -финальным аккордом закончила мысль Урмаса я, – двум смертям, как говорится, не бывать, а если бы вовремя тебя не вытащила, мне пришлось бы хоронить твое тело рядом с «черным ящиком». Кстати, у тебя нет ощущения, что всё складывается для нас как-то уж чересчур гладко?
–Есть, – с полуслова понял меня второй пилот, – мы без труда обнаружили самописец, причем, именно СVR, и незаметно покинули место катастрофы. Я легко нашел дорогу на агропоселение, хотя не был в Судетах уже с добрый десяток лет. Внезапно поднялась метель, лыжные трассы опустели, и мы никому не попались на глаза. Гостевой дом стоял пустой и словно ждал нашего прихода. В шкафу консервы, в углу обогреватель, во дворе-лопата. Идеальные условия, чтобы пересидеть поисково-спасательную операцию. Нашими действиями как будто управляет невидимая рука, и я уже не удивлюсь, если выяснится, что тебя разбудила та же самая сила, которая привела нас сюда.
–Может быть, Создателю угодно, чтобы мы искупили свои грехи и заплатили за содеянное, -задумчиво протянула я, – но мы пока не готовы постичь его волю, и всему свое время.
– Ход твоих рассуждений очень понравился бы моему лечащему психиатру, -грустно улыбнулся Урмас.
–Я тебе еще кое-что сейчас скажу, но за такие гипотезы меня вообще впору к койке привязывать, – предупредила я, – а вдруг мы с тобой избраны для чего-то особенного? Что, если нам предстоит сделать нечто значимое, и поэтому только нам двоим сохранили жизнь? Чудеса просто так не случаются, мы выжили для какой-то очень важной цели, и совсем скоро нас посвятят в подробности. Ну как, твой психиатр мне бы поаплодировал?
– Стоя, -охотно подтвердил второй пилот, – но я, как пациент психиатра, не вижу причин не разделить твою точку зрения.
–И что нам делать? – перевела разговор в практическое русло я, – торчать здесь, пока в небе не появится указующий перст?
–Нет, – Урмас попытался было отрицательно помотать головой, но так как пребывание в петле не прошло даром для его шеи, ничем, помимо боли, его попытка привнести в диалог невербальный компонент предсказуемо не увенчалась, – уйдем с рассветом. Я сдамся полиции в Мендзыгуже и напишу чистосердечное признание.
–Ты уверен, что бог спас тебя именно для этого? – недоверчиво прищурилась я.
–Ты сама только что сказала – я должен искупить свой грех, – снова закашлялся второй пилот, -раз господу не угодна моя смерть, значит, ему нужна явка с повинной, публичный процесс, и пожизненное заключение в тюрьме, если меня признают вменяемым. Ты вправе поступать по своему усмотрению, но для себя я уже всё решил… Спасибо, что открыла мне глаза! Клянусь, твои имя никогда не прозвучит в зале суда!
–Урмас, на моей совести лежит ничуть не меньший груз! – воскликнула я, -хочешь сдаться, без проблем, пойдем и сдадимся вместе. Земного суда я не боюсь, а вот Страшного…Сколько бы ты меня не оправдывал, я виновата, прямо ли, косвенно, но все равно виновата, и не стану бежать от наказания. Решено, утром идем в Мендзыгуже, и не отговаривай меня, пожалуйста. Если я этого не сделаю, то рано или поздно чувство вины загонит меня в петлю, а мы ведь с тобой уже поняли, что у бога на нас другие планы.
–У тебя еще есть время подумать, проанализировать все за и против,– пальцы Урмаса неожиданно коснулись моей ладони, и я по обыкновению не сумела справиться с бурным эмоциональным всплеском. Бесчисленные мурашки отчаянно устремились по моей коже, я всем телом подалась Урмасу навстречу и спрятала лицо влажное от слез лицо у него на груди.
–Если бы я была склонна к раздумьям и анализу, ты бы до сих пор висел на люстре, – прошептала я, – будь что будет, Урмас! И знаешь еще что, пусть меня лучше проклинает весь мир, чем оплакивает моя мама!
ГЛАВА XVII
На экране телевизора беззвучно шевелили губами специальные корреспонденты ведущих новостных агентств, квалифицированные эксперты в области гражданской авиации, правительственные чиновники и толком ничего не соображающие родственники погибших пассажиров, а мы с Урмасом по-прежнему сидели в обнимку на полу и не спешили добавлять громкости. Совсем скоро наши изображения заполонят весь шокированный мир, и на нас шквальным огнем обрушится всеобщая ненависть, наше чудесное спасение целыми днями напролет будет обсуждаться в прямом эфире, высоколобые умы начнут искать рациональные объяснения нашему чудесному спасению и проводить бесчисленные эксперименты, доказывающие, что выжить в авиакатастрофе подобного масштаба даже теоретически невозможно. Нас поместят под стражу, затаскают по изматывающим допросам, а когда рано или поздно станет понятно, что мы сами знаем не больше остальных, нас осудят показательным судом и до конца жизни заточат по одиночным камерам без права переписки. Наша судьба фактически предрешена, но такова расплата за то чудовищное преступление, которое мы совершили, и в одном Урмас, безусловно, прав: если небеса великодушно даровали нам второй шанс, значит, смерть – не достаточно суровое наказание для убийцы ста пятидесяти человек и его невольной соучастницы, и не нам спорить с высшими силами. Мы должны смиренно принять заслуженную кару и не пытаться трусливо сбежать от ответственности, потому что бегство от себя еще никому по-настоящему не удавалось.
Сколько раз я мечтала вот так положить Урмасу голову на плечо, слушать биение его сердца и, замирая от счастья, сознавать, что мы отныне неразлучны… Как бы то ни было, сегодня моя мечта сбылась, и, хотя я понимала, что мы никогда не будем вместе, и сейчас второй пилот тянется ко мне исключительно по причине пребывания в пограничном состоянии, а вовсе не по большой любви, мной владело всеобъемлющее ощущение безудержного счастья. Я жадно впитывала каждый миг этого противоестественного наслаждения, густо замешанного на чувстве вины и изрядно сдобренного страхом, и не могла заставить себя отстраниться от Урмаса. Мне полагалось его ненавидеть и презирать или на худой конец испытывать к нему снисходительную жалость, как обычно жалеют сирых и убогих, но я всё также страстно и отчаянно задыхалась от любви. Я едва не потеряла Урмаса, и одна только мысль о том, чтобы оказаться один на один с его бездыханным телом, свисающим из петли, вызывала во мне панический ужас, сильный и непреодолимый, застилающий рассудок и сводящий с ума.
Я четко понимала, что второму пилоту уже ничем нельзя помочь: повернуть время вспять было не в нашей власти, он сделал то, что сделал, и даже самое чистосердечное раскаяние не принесет ему облегчения страданий и мира в душе. Парень из бывшей советской республики, покоривший Европу ценой собственного безумия, и павший жертвой не то слишком честолюбивых амбиций, не то фанатичной преданности своей мечте – Урмас Лахт не выдержал этой неподъемной ноши, а я не догадалась подставить ему плечо, он стремительно падал в бездну, а я так и не протянула ему руки. Я привыкла неизменно видеть Урмаса собранным, подчеркнуто вежливым в общении, сдержанно улыбающимся при встрече и крайне редко позволяющим себе открыто проявлять эмоции, не подозревая, что в это самое мгновение творилось у него внутри. Да что говорить обо мне, вероятно, для каждого, кому доводилось с ним работать, Урмас всегда выглядел классическим воплощением расхожих стереотипах о выходцах из Эстонии: хладнокровный, невозмутимый, порой чересчур задумчивый и оттого будто бы слегка медлительный. От подобных людей окружающие никогда не ждали выдающихся достижений в профессии, равно как и необдуманных поступков, совершенных под воздействием внезапного порыва, и уж тем более сложно было распознать за олимпийским спокойствием второго пилота невероятную, почти патологическую одержимость авиацией, в результате приведшую к тому, что Урмас не смог просто так расстаться с небом, а нашел поистине дикий и варварский способ напоследок заявить о себе.
Еще совсем недавно я шарахалась от второго пилота, как черт от ладана, и старалась по возможности держаться от него на относительно безопасном расстоянии, и уж точно даже в кошмарном сне не могла представить, что буду настолько искренне и крепко его обнимать, безоговорочно поправ свои моральные убеждения. Честно сказать, я особо и не пыталась разобраться в своих нынешних ощущениях, так как прекрасно знала, что любая попытка подвести логическую базу под свои чувства к Урмасу заведомо обречена на сокрушительный провал. Я готова была сотню раз повторить те слова, что я кричала ему через наглухо заблокированную дверь кокпита, и раз у меня оставалось лишь несколько предрассветных часов, я собиралась провести отведенное время в объятиях Урмаса – у меня ведь тоже присутствовала своего рода мания, только если второго пилота неистово влекли самолеты, то я у меня не хватало мужества сопротивляться навязчивому влечению к нему.