Наталья Антарес
Контролируемая авария
– Ты мог бы попросить кого-нибудь из нас, совсем необязательно было ходить самому, – заметила я, со спины наблюдая, как Урмас самостоятельно разливает по стаканам горячий кофе.
– Что? – при звуках моего голоса второй пилот всем телом вздрогнул от неожиданности, и только чудом не ошпарился при этом кипятком.
– Я говорю, что тебе достаточно было просто нажать кнопку вызова, и кофе уже принесли бы в кабину, – с той самой глупой улыбкой, которая автоматически расплывалась у меня на губах при виде Урмаса, повторила я.
– У вас в салоне и так работы невпроворот, я не хотел никого беспокоить, – пояснил второй пилот, и поспешно спрятал правую руку в карман форменных брюк, а, возможно, мне это только померещилось, настолько молниеносным был его жест.
–Известно, когда мы вылетим? – спросила я в бесконтрольной жажде любыми способами продлить время нашего пребывания наедине, – сам понимаешь, паксы волнуются…
– Думаю, уже скоро нам дадут отмашку, – неопределенно повел плечами Урмас, всем видом показывающий, что мое общество ему совершенно не интересно, и от его извечного равнодушия меня не в силах спасти даже вчерашние процедуры у косметолога, – приоритет на вылет дается иностранным перевозчикам, вот и ждем, пока они все не стартуют. Извини, мне нужно вернуться в кокпит…э…Дора.
Я прекрасно видела, как серо-зеленые глаза второго пилота скользнули по моему бейджику, и едва не задохнулась от разочарования, с горечью констатировав, что Урмас даже после совместного брифинга не помнит моего имени, довольно редкого для наших широт, между прочим. Ну да, а зачем ему память всяким мусором захламлять? Я же одна из многих, отлетал и забыл, чего уж тут!
– Да, конечно, – я неохотно пропустила сжимающего стаканчики с кофе Урмаса, и вдруг осознала, что в это самое мгновение разбушевавшаяся интуиция безуспешно пытается достучаться до моего затуманенного неразделенной любовью разума, а я намеренно игнорирую ее настойчивые старания. Второй пилот вел себя со мной вежливо, но безразлично, и по сути своей в этом не было равным счетом ничего странного, однако, я не переставала терзаться смутным предчувствием. В принципе, что здесь такого, ну сходил летчик сам за кофе, честь ему, как говорится, и хвала за то, что не стал отвлекать стюардесс, но почему у него тогда был вид застигнутого на месте преступления грабителя? Будто бы своим появлением я застала Урмаса врасплох, и он моментально ретировался во избежание разоблачения…
Урмас давно скрылся за дверью кабины, а я никак не могла заглушить истошно вопящую интуицию, надрывно предупреждающую меня о чем-то невыразимо жутком. Впервые за год, я поймала себя на мысли, что не хочу лететь с Урмасом одним рейсом, и это меня действительно испугало. Было в его глазах что-то такое, отчего у меня неприятно похолодело на душе и болезненно екнуло сердце. Несомненно, я всё также безраздельно обожала Урмаса, но сейчас мне отчетливо казалось, что заглянувший на кухню человек что-то тщательно скрывает, и, вопреки природному любопытству я ни капли не желала узнать бессознательно страшившую меня правду. Начиная с нашей утренней встречи в комнате брифингов, я не находила себе покоя, но после того, как мы с Урмасом пересеклись на кухне, я окончательно перестала понимать, что со мной происходит. Формально мне было абсолютно не к чему придраться, к примеру, я видела, что Урмас приходил явно не за алкоголем, а страшнее этого, в сущности, ничего и быть не могло. Я на всю жизнь запомнила один феерический эпизод, когда я лично приносила спиртное КВС, на моих глазах накатившего грамм двести джина прямо за штурвалом. Хотя и долетели мы нормально, и приземлились без проблем, все оставшиеся до посадки два часа я не могла пассажирам в глаза смотреть. По крайней мере, если бы я увидела, что Урмас навестил кухню с тайной целью разжиться выпивкой, то вопросы отпали бы сами собой, и я бы сразу поставила в известность Стеклова: дружба, что называется, дружбой, а служба службой, лучше уж сразу бомбу на борту взорвать, чем допустить пьяного пилота к управлению самолетом. Но все бутылки стояли нетронутыми, и элементарная проверка подтвердила, что второй пилот не взял с кухни ничего, кроме двух стаканчиков черного кофе. Я мысленно обругала себя за подобные подозрения в адрес любимого человека, фактически виновного лишь в том, что он не отвечает мне взаимностью и собирается жениться на другой девушке, обозвала себя чокнутой истеричкой, еще смеющей насмехаться на паникующими в любых ситуациях пассажирами, и после того, как меня немного опустило, снова вышла в салон. Если Урмас не ошибся, и мы вот-вот вырулим на ВПП, пора доставать комплект АСО и показывать неразумным пассажирам, как пользоваться кислородной маской и спасательным жилетом.
Пока мы с Урмасом беседовали за шторкой, на борту произошли изменения: к вящему неудовольствию Кати, явно раздосадованной внезапным появлением галдящей толпы, опоздавшие на рейс школьники благополучно успели подняться в самолет Краем уха, я услышала, что автобус с подростками застрял в пробке по пути в аэропорт, и лишь непредвиденная задержка рейса помогла им успеть на самолет. Тинейджеры топтались в проходе и массово отзванивалась родителям, в полный голос рассказывая тем о своих захватывающих приключениях, вследствие чего Катя никак не могла приступить к демонстрации АСО. Сопровождающий появление школьников шум-гам предсказуемо разбудил младенца, и тот так громко заорал благим матом, что у меня заложило уши задолго до взлета. Леди со шпилеобразной укладкой начала было возмущаться, а сидящий в соседнем кресле аэрофоб издал тяжелый вздох и, по всем признакам, уже приготовился принять мученическую смерть. Во всяком случае, во время демонстрации он взирал на меня с настолько обреченным выражением мертвенно бледного лица, будто я не способы спастись при аварии ему объясняла, а лично планировала устроить авиакатастрофу только ради того, чтобы злорадно понаблюдать, как обезумевший аэрофоб будет локтями расчищать себе дорогу к аварийному выходу, ничтоже сумняшеся отпихивая женщин и детей.
К счастью, транспортный коллапс завершился, самолет, наконец-то, поехал, и я пошла проверять, все ли пассажиры подчинились требования пристегнуть ремни, благо в бизнес-классе фронт работы был не так широк, как в экономе, где Катя справлялась лишь на пару с Семеном. Младенец продолжал истошно вопить, аэрофоб –трястись, напыщенная леди – брезгливо стряхивать невидимую пылинку с обивки, а разного рода сотрудники крупных фирм, летающие бизнес-классом за счет работодателя, – таращиться в иллюминаторы, одним словом, если отбросить получасовую задержку, события развивались по своей привычной схеме. Я сидела в кресле рядом с Ирой, вытянув ноги, и отрешенно наслаждалась короткими минутами покоями. Лайнер оторвался от земли и начал набирать высоту, давление скакануло, но вскоре выровнялось, как только самолет достиг эшелона. Ну вот и всё, отдых кончился, пора на кухню, тележку собирать да обеды разогревать.
КВС Стеклов представился, извинился за причиненные задержкой рейса неудобства, коротко поведал о текущих параметрах за бортом и сердечно пожелал пассажирам приятного полета. Табло погасло, жизнь вошла в свое рутинное русло, и не успела я расстегнуть ремни, как мои любимые пассажиры мигом взяли меня в оборот. В частности, претенциозная леди не обманула даже самых смелых ожиданий.
– Девушка, будьте любезны, скажите мне, зачем я взяла место рядом с иллюминатором? – не сулящим ничего хорошего тоном осведомилась дама, и я сразу догадалась, что вопрос этот в большей степени риторический, а значит, подавать голос мне пока не положено.
– Я рассчитывала весь полет наблюдать ландшафт, а у вас тут облачность! – продолжила леди и обличительно ткнула указательным пальцем в окно, – сами посмотрите!
– Увы, но повлиять на небесную канцелярию не в нашей компетенции, – честно призналась я, не забывая про неизменную улыбку, – зато прохладительные напитки я начну разносить в ближайшее время, и вы будете первая в очереди.
– Хоть шерсти клок, – буркнула леди, поправила залакированный шпиль на голове и многозначительно уточнила, – я надеюсь, соки у вас свежевыжатые?
Ну как с такими феноменами прикажете разговаривать? Ну что вы, милостивая госпожа, естественно, да, ведь мы всей бригадой сидим и выжимаем фрукты в тетрапаки! А если бортпроводникам силенок не хватает, так еще летчики подключаются, помните же, им в полете делать нечего!
– Замечательные соки, причем в ассортименте, – клятвенно заверила я и мелкими шажками попятилась в сторону кухни, пока у пассажирки не вызрели еще более каверзные вопросы. Но в этот момент ожил притихший на период взлета аэрофоб. Мужик встал с места и поволокся за мной на пищеблок.
– Девушка, Дора, войдите в мое положение, – жарко забормотал аэрофоб мне ухо, плотно зажав меня в ближайшей нише, – позвольте покурить, поймите, плохо мне, сейчас на стенку полезу, если не покурю. Дора, я заплачу, сколько скажете, пожалуйста! Никто и не узнает, я аккуратно!
– Поверьте, я вам очень сочувствую, но правилами безопасности курение на борту строго запрещено, -заученно отчеканила я, – прошу прощения, мне нужно работать.
– Дора! – сдавленно взвыл аэрофоб и еще больше позеленел не то от злости, не то от страха,– умоляю вас, просто назовите сумму! У всего есть своя цена!
–Уважаемый, послушайте меня внимательно, – попросила я, – видимо, вы не в курсе, но в среднем самолет полностью выгорает за две минуты, а для экстренного снижения нужно минимум двадцать минут, да и то, если есть куда садиться. Не знаю, как для вас, но для меня человеческие жизни бесценны. А теперь, вернитесь, пожалуйста, в салон.
Никотинозависимый аэрофоб судорожно вздохнул и несолоно хлебавши поплелся на свое место, но я прекрасно знала, что так быстро он не успокоится. Неровен час, этот кадр попрется в эконом и примется там окучивать Катю и Семена. Не скажу про Семена, а вот за Катей водился грешок: как-то мы вместе летели на Дальний Восток, так один товарищ семь тысяч предложил, и моя коллега не удержалась от соблазна, даже подсказала, как все правильно обставить, чтобы комар носа не подточил. Оставалось лишь уповать, что Ирина вовремя пресечет бардак, а то мало ли чего, у меня и так на этот рейс предчувствия плохие.
– Дора, как там у тебя? – спросила Ира, когда я закончила с разогревом контейнеров и собралась выкатывать тележку в салон, – все в порядке?
– Как обычно, – махнула рукой я, – один товарищ без сигарет помирает, другая при всем честном народе кормит ребенка грудью, третья потребовала добавить в гранатовый сок две ложки сахару… Короче, пока ничего экстраординарного…
– Ну и хорошо, – кивнула СБЭ, – Дора, слушай, у нас в экономе парочка неадекватов, Катька совсем зашивается с ними, пришлось Семена тоже на раздачу поставить. Давай я твоих паксов сама обслужу, а ты иди летчиков покорми, я тут уже всё подготовила, только отнести нужно. Вот это Стеклову, а вот это Лахту, поняла?
– Да, всё ясно, сейчас отнесу, – с воодушевлением согласилась я, даже и не зная, что меня радует в большей мере: предстоящее «свидание» с Урмасом или возможность переложить на Ирину дискуссии с капризными пассажирами бизнес-класса.
ГЛАВА VI
К визитам в кабину пилотов я всегда относилась как к посещению своего рода святой святых на борту самолета. Для меня это место выглядело непостижимо загадочным, словно здесь творилось удивительное волшебство, слишком сложное и многогранное для моего дилетантского понимания. Нет, инструктора на курсах подробно объясняли нам, для чего предназначены все эти кнопочки, рычажки и дисплеи, но одно дело самозабвенно вызубрить теорию и совсем другое – научиться подчинять себе гравитацию и поднимать в воздух железную громадину, напичканную людьми, как соты медом. Даже на четвертый год в гражданской авиации я не переставала неизменно взирать на внутреннюю обстановку кокпита с благоговейным трепетом, всякий раз замирая в восхищении, когда на моих глазах вершилось торжество человеческого гения над законами природы. И если на земле пилоты моментально превращались в простых смертных, с лихвой наделенных недостатками и подверженных порокам, то на высоте в десять тысяч метров они были практически богами, держащими в своих всемогущих руках жизни сотен пассажиров. Чувство сопричастности к чему-то великому ничуть не притуплялось даже по прошествии длительного промежутка времени, и сейчас, стоя с разносом напротив камеры видеонаблюдения, я по-прежнему ощущала подспудное волнение, будто после того, как КВС откроет дверь, меня ждет неизведанная территория, населенная существами высшего порядка.
Карьеру бортпроводника я начинала на 737-ом «Бобике» и, переквалифицировавшись на «Арбузы», сразу отметила, до какой степени отличается в этих двух самолетах устройство кабины пилотов. По сравнению с «Аэробусом», кокпит «Боинга» представлял собой слегка облагороженную версию аналогичного отсека на военном бомбардировщике: непонятные кресла клепаной конструкции с различными барабанчиками и рукоятками по бокам, великолепно дополнялись отсутствием откидного столика, на место которого американцы воткнули большой штурвал. В «Арбузе» штурвалов не было как таковых, а их функцию успешно выполняли две замечательные штуки под названием «сайдстик», внешне приблизительно напоминающие ручку переключения скорости в автомобиле, а кресла пилотов радовали эргономичной и плавной формой с минимумом острых и выступающих углов и регулируемыми поясничными подпорами. Лично у меня сложилось впечатление, что создатели «Боинга» делали основной упор на комфортабельность перелета для пассажиров, а производители «Аэробуса» уделяли больше внимания удобству пилотирования. Да и просто на вид кокпит «Арбуза» казался гораздо симпатичнее: никаких тебе торчащих кнопок и выступающих поверхностей – всё красиво, аккуратно и рационально, а уж как органично вписывался в эту технологическую эстетику второй пилот Урмас Лахт…
До Штутгарта оставалось чуть больше часа, полет проходил довольно ровно, воздушные ямы на пути следования лайнера почти не попадались, и в кокпите предсказуемо царила спокойная рабочая атмосфера. Самолет летел в режиме автопилота где-то над Польшей, а периодически сверяющийся с показаниями приборов КВС Стеклов в своем привычном репертуаре травил байки. Второй пилот весьма, на мой взгляд, натянуто смеялся в ответ, но в его серо-зеленых глазах по-прежнему отражалась напряженная задумчивость, как если бы он параллельно просчитывал одному ему ведомую схему, а голос капитана при этом служил лишь досадной фоновой помехой непрерывному ходу мыслей.
– Значит, представь, ИЛ-96, восемьдесят девятый год, взлетели мы из столицы, поднимаемся на эшелон, наш КВС тянется к микрофону, проникновенно так откашливается и вдруг спрашивает: «Товарищи пассажиры, а есть здесь летчики?». Ну, в салоне, естественно, паника, у народа глаза по пять копеек, кому-то вообще плохо стало, даже стюардессы и те, перепугались. А КВС помолчал с пару минут, и весело так заявляет: «Да не бойтесь вы, товарищи пассажиры, конечно же есть летчики! Вас приветствует командир воздушного суда Епифанцев! Температура за бортом минус 60 градусов Цельсия, высота такая-то такая-то, и т.д., и т.п.! Я думал до пенсии он теперь точно не долетает, ан нет, обошлось благополучно. Недавно, кстати, видел его, аж сердце защемило. Ехал он на какую-то конференцию, так ты не поверишь, приличного пиджака ему было не на что купить, и он со старого форменного кителя погоны отпорол, пуговицы пластмассовые взамен металлических пришил, вот тебе и парадно-выходной костюм. И так ведь со всеми получилось, кто при Союзе летал: государство до нитки обобрало, пенсии нищенские понасчитало и выживай, как хочешь. Попробуй списанному летчику на земле нормальную работу найди! Я, например, только одну такую профессию знаю, где также, как в небе, платят за то, что ты постоянно борешься с земным притяжением! Угадай, Урмас, о чем речь?
– Ума не приложу! Может, космонавт? – с деланным недоумением развел руками второй пилот, и я внезапно заметила, что во взгляде Урмаса ослепительно вспыхнул нетерпеливый огонек, словно сам факт присутствия КВС вызывал у него бесконтрольный приступ раздражения.
– Эх ты, салага! – добродушно хохотнул Стеклов, – грузчик это, груз-чик, понял? Ну, ласточка, разворачивай свою скатерть-самобранку! Посмотрим, что там у тебя за яства заморские! Мяса хоть дают?
– Еще как дают, причем, с салатом, гарниром и холодными закусками, – успокоила командира я, расставляя контейнеры на столике, – приятного аппетита! Вам что принести, чай или кофе?
– Ой, не надо, наверное, ничего! – красноречиво вздохнул КВС, – мы пока разрешения на взлет ждали, я так этого кофе надулся, что скоро из ушей польется. А как высоту набрали, так-то одно, то другое, некогда даже в уборную отлучиться. Ладно уж, до посадки как-нибудь дотерплю.
– Зачем терпеть, Иван Михайлович? – резонно осведомился Урмас, я готова была поклясться, что его серо-зеленые глаза вновь озарились нехорошим отблеском, – я вам уже сколько твержу, идите в туалет, я возьму управление на себя. Ничего страшного за десять минут не случится, а если и случится, я справлюсь.
– Не положено КВС покидать кабину, – в сомнении нахмурился Стеклов, явно склоняющийся к тому, чтобы передать второму пилоту контроль над лайнером, – да и пора уже к посадке понемногу начинать готовиться.
– А я тут на что? Для интерьера? – на губах Урмаса играла насмешливая улыбка, но меня до физической боли обжигал леденящий душу холод его глубоко посаженных глаз, хотя справедливости ради, стоило отметить, что именно на мою персону второй пилот и смотрел как на самый настоящий предмет мебели, априори не заслуживающий отдельного внимания, – идите и ни о чем не волнуйтесь, я же не в первый день за штурвал сел…
– Шут с тобой, уговорил! –вынужденно согласился КВС, не в силах и далее выносить давление в мочевом пузыре, – чтоб я еще перед рейсом кофе пил! Ласточка, спасибо тебе за обед, мы как поедим, тебя позовем посуду забрать! Урмас, я туда и обратно. Ты управляешь! Слышал последнее указания диспетчера? Держать высоту 11400 метров!
– Есть, командир, – как-то уж чересчур официально откликнулся второй пилот, все это время, неотступно следивший за каждым движением Стеклова, без малейшего энтузиазма, снимающего с себя гарнитуру связи и неохотно расстегивающего ремни безопасности.
– Оставляю все под твоим контролем, Урмас, – КВС встал с кресла, бросил последний взгляд на приборную панель, и, открыв дверь кокпита, первой выпустил меня наружу, – и не куролесь мне тут, чтобы не было потом, как в том анекдоте. Решил молодой пилот над диспетчером подшутить, идет на снижение, вызывает вышку и спрашивает: «Угадай, кто?». А диспетчер выключает все огни и говорит: «Лучше ты угадай, куда?».
Улыбка Урмаса заставила меня непроизвольно передернуть плечами: интуиция пронзительно взвизгнула, а сердце на мгновение перестало сокращаться. Когда дверь бесшумно закрылась у меня за спиной, я исподтишка взглянула на Стеклова, но, судя по всему, на данный момент КВС мог думать исключительно о своих естественных потребностях, и внушающее мне бессознательную тревогу поведение второго пилота, не вызывало у него подозрений. Вскоре Стеклов исчез в туалете, а вернулась в свой родной бизнес-класс, где Ирина как общалась с леди-телебашней, настойчиво пытающейся добиться от старшего бортпроводника, почему вид из иллюминатора не так живописен, как того хотелось бы. СБЭ демонстрировала чудеса самообладания и ровным, хорошо поставленным голосом обещала пассажирке, что проблема однообразия пейзажей решится при заходе на посадку. Леди недоверчиво морщила лоб, но капитулировать без боя, вероятно, считала ниже своего достоинства, и продолжала мучить Иру очередным потоком несусветного бреда. Аэрофоб жадно глотал содержимое касалетки и не иначе как отчаянно пытался заесть стресс, а насытившийся младенец умиротворенно сопел на руках у своей лишенной комплексов мамаши. В экономе гомонили школьники и громко переругивались с Катей нетрезвые пассажиры, а сидевшая рядом с любителями выпить женщина слезно умоляла Семена пересадить ее в другой салон. Так как в бизнесе сегодня не было свободных кресел, просьба осталась без удовлетворения, и обиженная пассажирка не нашла ничего лучшего, кроме как уподобиться своим попутчикам и оторваться на стюардессе.
Я с благодарностью кивнула Ирине, добровольно взявшей на себя обслуживание бизнес-класса и уже собралась было прийти ей на помощь и вполовину ускорить процесс раздачи еды, как самолет вдруг пошел на снижение. Пассажиры вряд ли почувствовали, что с лайнером что-то не в порядке, так как камнем вниз наш самолет не падал, однако, каждый член кабинного экипажа, включая вчерашнего стажера Семена, мигом ощутил пока еще совсем слабое, едва уловимое дыхание опасности. Фирменная улыбка на лице Иры стала шире и лучезарнее –классический прием опытных проводников, не позволяющий возникнуть панике в салоне. Ну, попали в воздушную яму, в конце концов, с кем не бывает, хоть болтанки нет, и то хорошо: помнится, один раз так вляпались, ручная кладь с багажных полок посыпалась, и чуть пассажирку не пришибла, а ведь ничего, как говорится, не предвещало беды, даже предупредительного сигнала не было. Пока КВС успел соответствующую кнопочку нажать, мы уже во вторую яму провалились, и так раза три за пять секунд! Но если я была права, и причиной снижения была воздушная яма, самолет должно было здорово тряхануть, а наш лайнер терял высоту так плавно, будто бы шел на посадку. Но до начала посадки оставалось еще немало времени, а самолет продолжал целенаправленно снижаться, причем уверенно, мягко и…безостановочно.
Стеклов выскочил из туалета, как ошпаренный, и в иных обстоятельствах мы с Ириной еще долго подхихикивали бы потом над незастегнутой молнией на его форменных брюках, однако сейчас КВС имел полное моральное право экстренно покинуть санузел даже со спущенными до колен штанами, потому что за период его краткосрочного отсутствия в кокпите, однозначно, произошло нечто страшное. По глазам Стеклова я сразу поняла, что дело вовсе не в попадании самолета в зону турбулентности, а после того, как КВС стремглав помчался в сторону кабины, даже невозмутимая, словно египетский сфинкс Ира, чуть заметно изменилась в лице.
А дальше на борту начали твориться уже совершенно жуткие вещи. КВС буквально приплясывал перед глазком видеокамеры, но дверь кокпита упорно не открывалась.
– Урмас, открой, это я! – крикнул Стеклов и дробно забарабанил кулаками по бронированному металлу, но его старания снова не принесли результата. В то время, как КВС торопливо вводил комбинацию экстренного доступа на кодонаборной панели, лайнер продолжал снижаться, а Урмас – молчать. Я могла только предполагать, что случилось со вторым пилотом, но в мозгу навязчиво вертелась мысль о вчерашнем инциденте с больничным. Теперь я почти не сомневалась, что Урмас действительно получил в частной клинике лист нетрудоспособности, но для чего-то скрыл этот факт от авиакомпании, и в итоге ему стало плохо прямо в полете. Я уже приготовилась к зрелищу пребывающего в глубоком обмороке второго пилота, и даже успела возненавидеть саму себя за то, что не доложила о его состоянии КВС, но, оказалось, что я не могла и вообразить масштабы разворачивавшейся на борту трагедии. Самолет неумолимо терял высоту, а система экстренного открытия дверей не сработала. Произойти такое могло только по одной причине: дверь в кокпит была намеренно заблокирована изнутри.
– Урмас, ради бога, открой! – можно сказать, взмолился Стеклов, но ответом ему по-прежнему было полное безмолвие, ужасающее до такой степени, до какой только может ужасать близость неизбежной гибели ста пятидесяти человек.
– Дора, дай огнетушитель! – порывисто обернулся ко мне КВС, – быстрее, Ласточка, давай же!
В тот момент, когда Стеклов безуспешно пытался выбить дверь поданным мною баллоном, бортовой компьютер внезапно подал первый звуковой и визуальный сигнал тревоги. На курсах меня учили, что он означает. «Слишком быстрое снижение».
ГЛАВА VII
У пилотов есть такое выражение: «Посадка –это не что иное, как контролируемая авария», и почему-то именно эта фраза неожиданно вдруг пришла мне на ум, когда пребывавшие до сего времени в счастливом неведении пассажиры начали массово прозревать относительно того факта, что наш самолет терпит бедствие. Высота стремительно падала, заблокированная дверь в кокпит никак не поддавалась яростному натиску Стеклова, и надо было быть уж совсем махровым идиотом, чтобы не сообразить, до какой степени далеко зашла образовавшаяся на борту критическая ситуация. Нельзя сказать, что билеты на рейс приобрели сплошь циолковские и эйнштейны, но, если до пункта назначения еще битый час лететь, а лайнер неизбежно приближается к матушке-земле, тут и ежу понятно, что до встречи с создателем осталось всего-ничего.
–Что происходит? – иерихонской трубой взвыл аэрофоб, в первобытном ужасе протягивая мне навстречу перепачканные в соусе руки, – сделайте что-нибудь!
– Господи, мы все разобьемся! – неожиданно тонким, по-бабьи писклявым голоском заскулил отец младенца, а его жена словно превратилась в живую статую, крепко прижавшую плачущего ребенка к груди и разом окаменевшую в мраморной неподвижности. И лишь одна только капризная леди с многоэтажной прической сумела вопреки законам логики разглядеть в грядущей катастрофе положительный аспект:
– Смотрите, я вижу горы! – с неуместным восторгом воскликнула прильнувшая к иллюминатору дама, – какой великолепный ландшафт!
– Урмас, открой эту чертову дверь! – перекрикивая надрывающийся сигнал тревоги, заорал Стеклов, лучше всех на борту понимающий, что при таком темпе снижения наш самолет через несколько минут и сам станет частью ландшафта, – Дора, в задней части есть топорик, тащи его сюда скорее! Бегом, Ласточка, счет идет на секунды!
Я пулей метнулась через бизнес-класс, едва не сбила на пути Иру, без особого результата призывающую пассажиров не терять самообладания и оставаться на своих местах, и на всех парах влетела в эконом, где градус коллективного сумасшествия уже находился в шаге от точки кипения. Двое бортпроводников, как могли, боролись с охватившей салон истерикой, но мне было достаточно одного мимолетного взгляда на перекошенное лицо Кати, дабы с легкостью догадаться, что и сама стюардесса пребывает в состоянии непреходящего панического страха.
– Пристегните ремни безопасности, согнитесь и плотно обхватите руками голени. Голову постарайтесь уложить на колени, а если этого не получается, наклоните ее как можно ниже. Вытяните ноги, насколько возможно, далеко и упритесь ими в пол, – довольно уверенно для новичка командовал грамотно сориентировавшийся в обстановке Семен, – оставайтесь в фиксированной позе и не меняйте ее без разрешения экипажа.
– Девушка, что случилось? – неожиданно рванулся мне наперерез долговязый, нескладный паренек, внаглую пренебрегающий требованиям бортпроводника и вместо того, чтобы наряду с остальными пассажирами сидеть в своем кресле, хаотично циркулирующий в узком проходе.
– Немедленно займите свое место! – гаркнула я так зычно, что юноша сразу ретировался с моего пути и преграждать мне дорогу больше не рискнул. Я схватила топорик и во весь опор понеслась обратно, кожей ощущая, как оседает на мне липкий концентрированный страх. Вслед мне неслись пронзительные крики пассажиров и севший от постоянного напряжения связок голос Семена, а рядом с кухней сидела на полу впавшая в абсолютный ступор Катя, меланхолично доставала из касалетки кусочки курицы и руками последовательно отправляла их рот.
– Командир, держите! – Стеклов ни на миг не прекращал попыток взломать защищенный вход в кокпит, и когда я подскочила к нему с топориком, лишь благодарно кивнул и со всех сил замолотил по двери. Мощные металлические удары раздавались одним за другим, но значительного эффекта по-прежнему не приносили.
– «Сближение с землей, набирайте высоту!» – надрывалась система автоматического оповещения, и вопли пассажиров приобрели какой-то совершенный дикий, животный характер. Надежда на спасение корчилась в агонии и билась в предсмертных судорогах, и даже склонным к истерикам аэрофобом постепенно овладевала отстраненная, тупая апатия, когда хоть ори, хоть не ори, а толку все равно нет. Но КВС все также вел неравное сражение с неподатливой дверью, и его решительные, неподвластные эмоциям действия не позволили мне окончательно провалиться в черную пучину неуправляемого страха. Что бы не происходило на борту, КВС честно выполнял свой долг, и я как никто иной, разделяла мучительное и острое чувство вины, вне всяких сомнений, пожиравшее сейчас Стеклова изнутри. Но КВС не знал, что я была виновата гораздо больше него: это ведь именно я умолчала о больничном Урмаса, это я не указала Стеклову на подозрительное поведение второго пилота и это я, в конце концом, не осталась в кабине, пока КВС выходил в туалет. Это из-за моей преступной беспечности, замешанной на безумном, иррациональном влечении к Урмасу, самолет вот-вот рухнет оземь, и жизни полутора сотен пассажиров бессмысленно оборвутся лишь потому, что какая-то глупая стюардесса сегодня утром сделала неверный выбор.
– «Сближение с землей, набирайте высоту!» – повторяющийся сигнал вкупе с перепадом давления и беспрестанными ударами топорика по железному дверному полотну больно бил по ушам, аэрофоб горько рыдал, уткнувшись лысеющей головой в колени, пара с младенцем сидела в обнимку и даже не шевелилась, а напыщенная леди с неподдельным интересом созерцала в иллюминаторе горный пейзаж и, похоже, единственная из пассажиров, имела все шансы умереть счастливой. К вящему сожалению, я столь специфическими особенностями психики не обладала, но перед смертью я должна была хотя бы попытаться облегчить душу. До Штутгарта мы теперь уже точно не долетим, так что-либо моя тайна отправится со мной в могилу, либо я раскрою правду прямо сейчас! И пусть Урмас находится без сознания и никого не может услышать, я все равно не хочу умирать, не выплеснув наружу своих чувств к нему.
–Урмас! – я оттолкнула опешившего КВС, и тесно прильнула к двери кокпита, – Урмас, это Дора! Если ты меня слышишь, я хочу, чтобы ты знал – я люблю тебя! Я люблю тебя, Урмас! Мне так много нужно тебе сказать! Пожалуйста, приди в себя, открой дверь, прошу тебя!
Снаружи что-то оглушительно грохотнуло, самолет затрясло, и он резко накренился набок. С багажных полок повалились сумки, пассажиры душераздирающе закричали в ультразвуковом диапазоне, а до последнего пытавшуюся предотвратить панику в салоне Иру по инерции отшвырнуло в сторону кухни. СБЭ на скорости приложилась головой о выступающий угол, и судя по всему, потеряла сознание, чему я в нынешних обстоятельствах могла лишь искренне позавидовать.