Наталья Антарес
Душа и тело
–Передай мои поздравления Мие и Лукасу. Пока, Леони, – я с нескрываемым облегчением простилась с дочерью Ханны и торопливо покинула кладбище, дабы ненароком не повстречать кого-нибудь еще.
По дороге в Хорнебург я прокручивала в голове диалог с Леони, и никак не могла отделаться от ощущения, что весь мир не то стремительно сходит с ума, не то неумолимо катится в тартарары. Казалось, для людей больше не осталось ничего святого: родственники брали на себя похоронные расходы только если рассчитывали на наследство, а смерть, как правило, воспринималась лишь в качестве основания для дележки имущества покойного. Об этом говорилось спокойно и открыто, а мне напропалую давались советы, как извлечь материальную выгоду из кончины Йенса. Я еще могла понять, когда Хайнц Майстер старательно наставлял меня по поводу развода с Эбертом, но, когда мне прямым текстом рекомендуют предъявить финансовые претензии к Беккерам, это уже, что называется, за гранью. Да пропади они все пропадом, Эберт, Беккеры, Леманны и иже с ними! Свои деньги я заработаю сама, дайте только срок выбраться из этого болота.
Тем вечером я впервые за много лет основательно напилась. Купила себе бутылку коньяка и в одиночку опустошила ее до последней капли. Я вспоминала свои поездки к Йенсу и дико хохотала над злой иронией судьбы, вдруг почувствовав себя в его шкуре, затем с горьким надрывом рыдала от невозможности повернуть время вспять и вместо того, чтобы молчать два года напролет, изначально открыться друг-другу, а уже под утро тихо скулила от бессилия. Но с рассветом наступил новый день, слезы высохли, а сердце очерствело. С тех пор я не притрагивалась к спиртному и ни разу не плакала.
Я бы предпочла не задерживаться в Германии, но даже при самом оптимистичном варианте, официально оформленный развод светил мне лишь в следующем месяце, и я благодарила небеса за то, что жить в Хорнебурге мне довелось весной, когда температура воздуха уже достаточно поднялась. В разгар зимы я бы тут точно не выдержала даже несмотря на калорифер Хайнца Майстера и бесспорное намерение стоически претерпевать выпавшие на мою долю лишения. Но с приходом весны Хорнебург кардинально преобразился, и мне даже начали нравиться зеленые луга, запах свежей травы и холодные утренние росы. Если тогда, на кладбище, я ничего толком не почувствовала, то здесь, несомненно, царила особая атмосфера. Здесь я не ощущала ни страха перед неопределенным будущим, ни боли от бездарно потраченного прошлого, и когда адвокат Эберта привез мне решение суда, я даже испытала некоторое сожаление от необходимости навсегда оставить это место.
Наверное, судья оказался мужчиной и глубоко проникся ситуацией Эберта, потому что развели нас в невероятно короткий срок. В принципе, логично: как-то негуманно обрекать обманутого рогоносца-мужа целый год выносить предательницу-жену, нагулявшую на стороне ребенка. В общем, я собрала свои нехитрые пожитки, сообщила представителю бывшего мужа, что отныне все вопросы со мной надлежит обсуждать дистанционно, и улетела на родину. Я искренне рассчитывала, что мне не придется возвращаться в Ор-Эркеншвик и мне удастся на расстоянии урегулировать все моменты с гражданством.
Дома меня ждала комната в родительской квартире и полное отсутствие четких перспектив. Я надеялась восстановиться в университете, получить высшее образование, устроиться внештатным корреспондентом в какую-нибудь скромную газетенку и мелкими шажками продвигаться вверх по карьерной лестнице. Касательно личной жизни у меня не было никаких планов вообще, и я изрядно сомневалось, что после брака с Эбертом они у меня когда-либо возникнут.
ГЛАВА XV
Со дня моего возращения на родину минуло полноценных четыре года, и невзирая на то, что за это время мне, безусловно, удалось в корне изменить свою жизнь и наконец-то почувствовать себя хозяйкой собственной судьбы, я достаточно быстро осознала, какая громаднейшая пропасть пролегает между социальным статусом женщины в Европе и ее объективным положением в отечественных реалиях. Я покинула родную страну в чрезвычайно юном возрасте, когда розовые очки еще не спали с моих глаз, и святая уверенность в том, что мир прекрасен и удивителен, абсолютно не способствовала философскому осмыслению окружающей действительности. Красивый, остроумный, обеспеченный иностранец казался мне живым воплощением сокровенных девичьих мечтаний, а свой отъезд в Германию я воспринимала не иначе, как закономерный финал волшебной сказки, в которой скромная Золушка вдруг вышла замуж за принца и поселилась в его роскошном дворце. Насколько жуткой былью обернулась в итоге вышеописанная история, мне сейчас не хотелось даже вспоминать, но что ни говори, в чудеса я отныне не верила, и на протяжении последних лет старательно вырабатывала в своем характере граничащую с откровенным цинизмом практичность. Получалось у меня, во-первых, не очень, а во-вторых, не сразу, а в определенный момент я вовсе была вынуждена констатировать, что некоторые компоненты пресловутого «дыма отечества» не только не отличаются сладостью, но и натуральным образом ядовиты. В результате дошло даже до того, что дома я ощущала себя в большей мере иностранкой, чем в Германии, и обратная адаптация отняла у меня массу нервных клеток. Именно после «репатриации» я запоздало поняла, что европейские суфражистки и феминистки боролись вовсе не за возможность носить брюки и не брить ноги: в этой войне с гендерными стереотипами женщины отстояли право быть самой собой без оглядки на общественное мнение. К моему вящему сожалению, на родине у меня по-прежнему процветали оголтелый мужской шовинизм и вопиющий сексизм, неуклюже замаскированные под возрождение культурных ценностей и православных традиций.
Раньше у меня не было повода размышлять над этой проблемой, да и вообще признавать ее существование как таковой, однако, теперь мне стало ясно, почему Эберт наряду с немалым количеством соотечественников намеренно брали в жены девушек из стран бывшего соцлагеря. Беспрекословное подчинение, хозяйственность и крайне положительное отношение к жизни на содержании у мужа, открыто культивируемое в качестве основного показателя женского успеха – всего этого Эберт ждал от меня, и сейчас я отлично понимала всю глубину постигшего его разочарования. Я оказалась слеплена из другого теста и не оправдала возложенных на меня надежд. Думаю, мой экс-супруг до сих пор задавался вопросом, почему же он так фатально ошибся с выбором второй половины, каких факторов опрометчиво не учел и чего вовремя не заметил. Если бы об этом спросили меня саму, я бы наверняка точно также затруднилась с однозначным ответом: с точки зрения Эберта, да и всего Ор-Эркеншвика, я банально оказалась подлой и безнравственной скотиной, всадившей нож в спину всесторонне облагодетельствовавшему меня мужу, с позиции мамы – незрелой дурочкой, поддавшейся случайному искушению и в эмоциональном порыве загубившей свой брак, а по моему собственному мнению, мне просто не стоило так рано выходить замуж только потому, что «второй раз так не повезет», «это невероятная удача», и «наша дочь будет жить в Европе на зависть друзьям и родственникам».
И всё, как бы там ни было, предлагая мне руку и сердце, Эберт рассуждал в правильном ключе – возможно, его ввели в заблуждение моя природная скромность и обманчивая кротость, и он остановил взгляд не на той кандидатуре, но двигался он в исключительно верном направлении. Наши женщины в подавляющем большинстве полностью соответствовали сформировавшемуся за рубежом образу – желание обрести «каменную стену», доминировало в них над личными амбициями, а тех, кто выпадал из привычной картины, неизбежно подвергали остракизму и обвешивали бесчисленными ярлыками. В нашей стране исторически было принято обвинять западную цивилизацию в насаждении порочных практик, и, если от классических постулатов «Домостроя» мы вроде бы немного отошли, в остальном все осталось по-прежнему. Женщина у нас считалась человеком только, так сказать, в комплекте с мужчиной, а в случае отсутствия мужа и детей она, несмотря на всю свою очевидную самодостаточность, автоматически превращалась либо в проститутку, либо в лесбиянку, либо в презренную неудачницу, катастрофически невостребованную на рынке потенциальных невест. Такую «недоженщину» постоянно осаждали сонмы доброжелателей, предпринимающие регулярные попытки с кем-нибудь познакомить «бедняжку», и если от коллег и знакомых обычно удавалось отбиться, то сдержать бешеный напор остро жаждущих устроить твою личную жизнь родственников можно было только радикальным способом – разорвав отношения или в лучшем случае минимально сократить общение. Впрочем, панацеей в равной степени не являлось ни демонстративное пренебрежение чужим мнением, ни финансовая независимость, ни даже отсылки к пережитой в прошлом драме, наложившей неизгладимый отпечаток на всю дальнейшую жизнь. В маниакальном стремлении любой ценой вылечить подобное подобным, тебя продолжали третировать все, кому не лень. Иногда доходило до какого-то непередаваемого абсурда: в «загнивающей» Европе за такого рода реплики можно было запросто угодить под суд, а у нас одинокая женщина не имела права даже на плохое настроение – каждый встречный и поперечный мнил себя доморощенным эскулапом и с похабным выражением на физиономии авторитетно ставил тебе универсальный диагноз под названием «недотрах». Тогда как в Европе женщины открыто бравировали своими достижениями и сами расставляли приоритеты, здесь за тебя все было решено уже с момента рождения. Я так явно не ощущала, насколько консервативно и заскорузло мышление окружающих меня людей лишь потому, что, выйдя замуж за Эберта и укатив в Германию, великолепно вписалась в господствующую концепцию, однако по возвращении, меня буквально с головой захлестнул шквал всеобщего недоумения. И я если понемногу научилась давать отпор чрезмерно любопытным согражданам, а родители после долгих споров все же безоговорочно приняли мое решение остаться на родине, то адаптироваться к местным особенностям гендерной политики оказалось делом не из легких.
Я приехала домой измученной и уставшей, мне предстояла длительная и сложная процедура смены гражданства, а впереди упорно не маячило даже слабого огонька. Наверное, поэтому меня потянуло на эксперименты с внешностью: я перекрасила волосы, сделала модную стрижку каскадом, начала пользоваться косметикой, сходила на маникюр, обновила гардероб, и из типичной домохозяйки превратилась в довольно эффектную девушку. Я пошла на эти перемены лишь для того, чтобы вытравить из себя фрау Штайнбах, но не учла побочного действия: свободная, привлекательная, по-своему неглупая, я стала объектом навязчивого внимания представителей противоположного пола. Нет, я не облачалась в дерзкие мини-юбки и провокационные декольте до пупа, я всего лишь позволила себе позаботиться о внешнем виде, но вместо ожидаемого поднятия самооценки меня вскоре охватило желание закутаться в хиджаб по примеру турчанок из Ор-Эркеншвика. Женщина не имела права быть красивой и ухоженной просто так, потому что она нравилась себе в зеркале и комфортно ощущала себя на каблуках –априори она могла преследовать только две цели: вызывать зависть у других женщин либо соблазнять мужчин.
Сражаться с ветряными мельницами было бесполезной тратой времени – на красноречивый ответ из серии «Я не дам тебе телефон, не пойду с тобой в ресторан, не лягу с тобой в постель и совсем высший пилотаж, не стану твоей женой» я получала преисполненный искреннего, неподдельного изумления взгляд и не менее фееричный по своему содержанию вопрос: «А для кого ты тогда наряжаешься?». Дальше начиналось самое интересное: стоило мне отказать очередному претенденту, как галантный поклонник на глазах трансформировался в отвратительного сплетника и с недюжинной фантазией изощрялся в сочинении грязных подробностей моей биографии. Таким образом, я узнала, что, оказывается, переспала с половиной Ор-Эркеншвика, что мой муж выставил меня из дома в одном нижнем белье, что я сама не ведала, от кого беременна, и тайно сделала криминальный аборт, после которого едва не угодила в полицию. Одним словом, подобное отношение не просто мешало мне учиться, работать и развиваться в профессиональной и личностной сферах, этот кошмар мешал мне нормально жить.
Вариантов у меня было не так уж и много: вернуться к привычному облику серой мыши, превратиться в злобную мегеру, отпугивающую мужчин одним лишь взглядом или поступить хитрее. На второй год пребывания на родине я поняла, что иногда приходится чем-то жертвовать, и нашла себе постоянного бойфренда. Принятое, скрепя сердце, решение стало моим спасением и проклятием одновременно. Сделка, заключенная с совестью, выбор меньшего из двух зол, взаимовыгодный договор о сотрудничестве- это было, что угодно, только не любовь, не влюбленность и даже не симпатия. До тех пор, пока мой маленький бизнес твердо не встанет на ноги, и я не обзаведусь личным автомобилем, пока у меня не появятся деньги, чтобы съехать от родителей и избавиться от периодически возобновляемых попыток мамы устроить мне романтическое свидание с отпрыском какой-нибудь «тёти Моти», мне была жизненно нужна ширма, прикрытие, фасад. Из этого лабиринта существовал единственный выход: ты отдаешь себя под защиту одному альфа-самцу, чтобы остальные самцы больше не смели к тебе сунуться. Наверное, в этом и состоял сакральный смысл замужества – женщина передает мужчине исключительные права на обладание своим телом, а тот взамен обязуется оберегать ее от чужих домогательств. Эберт слишком увлекся расширительным толкованием и с чего-то взял, что я заодно делегировала ему и право распоряжаться моей жизнью, но тут и я сама по неопытности допустила серьезный просчет. Дважды наступать на те же грабли я принципиально не собиралась, поэтому четко расставила границы наших отношений с Родионом и жестко пресекала их самовольное нарушение. Я в совершенстве освоила технику манипуляции мужским сознанием и не гнушалась ни психологических, ни сексуальных методов. Я выбирала себя бойфренда, как выбирают машину – оценивала по совокупности основополагающих критериев, тщательно соизмеряла достоинства и недостатки, сравнивала инвестиции и отдачу. Если бы мы жили в том мире, о котором рассказывал мне Йенс, я бы непременно оговорила с Родионом, что наши отношения – не более, чем сделка, однако, здесь было принято врать и я солгала. Солгала, что люблю этого человека, солгала, что в перспективе хочу связать с ним жизнь, солгала, что мечтаю жить вместе, но пока мы оба не имеем возможности… Ложь претила мне до боли, но я понимала, что иначе нельзя, что, хотя в моем сердце ни для кого нет места, я должна создать видимость нормальной жизни ради собственного будущего.
План сработал на все сто. Как только мы с Родионом стали вдвоем появляться на публике, ситуация моментально пошла на лад. Родион забирал меня с учебы, заходил на работу, пил чай с родителями, помогал отцу с ремонтом и, похоже, искренне верил, что как только мы накопим на первоначальный взнос по ипотеке, нас ждет долгая и счастливая совместная жизнь, а может быть, даже и пышная свадьба. Естественно, я всячески подпитывала эту иллюзию, но в душе у меня по-прежнему властвовала холодная пустота, навсегда поселившаяся после смерти Йенса. Я получила диплом журналиста, параллельно набила руку на копирайте и многочисленных подработках и к выпуску из университета чувствовала в себе готовность к свободному плаванию. Устраиваться в газету мне давно расхотелось, я мечтала делать что-то свое, заниматься творчеством, созидать, совершенствоваться, бросать себе вызов. Идея организовать пиар-агентство пришла мне в голову еще на последнем курсе, потом я сделала пиар-технологии темой дипломной работы, и в итоге настолько глубоко закопалась в предмет своего интереса, что на страх и риск зарегистрировалась в качестве индивидуального предпринимателя. Для того, чтобы начать работу, пришлось оформлять кредит, арендовать офис, нанимать двоих сотрудников и культивировать в себе навыки строгой, но справедливой начальницы.
Работать на конкурентном рынке предсказуемо оказалось невероятно тяжело, особенно на первых порах, когда вся клиентская база состояла из трех компаний, для которых я в свое время писала рекламные статьи. Но за год мы провели несколько крупных акций, доказали свою креативность и заказчиков изрядно прибавилось. Мы брались за любую работу, четко выдерживали строки и гибко подстраивались под желания клиента. Ниша у нас пока была весьма незначительная, но прогресс, несомненно, чувствовался, а главное, я обожала свою работу. В моей команде были только дизайнер, он же по совместительству фотограф, и менеджер широкого профиля, в чей круг обязанностей в зависимости от обстоятельств могло входить как проведение презентаций, так и уборка офиса), а написанием текстов и их шлифовкой полностью занималась я сама. Я с упоением создавала звучные слоганы, броские рекламные проспекты, организовывала громкие промо-акции, а мой опыт проживания в Европе служил отличной приманкой для заказчиков, ни сном, ни духом не подозревавшим, что никаких полезных знаний, имеющих прямое отношение к моей нынешней деятельности, я там по известным причинам, увы, не приобрела. Зато я умела произвести впечатление, пустить пыль в глаза и заставить самого взыскательного клиента поверить в сервис международного уровня, при необходимости легко переходя на немецкий или удачно вкрапляя в речь иностранные слова. В общем, за эти годы я не просто выкарабкалась из болота, я стала другим человеком и начала абсолютно новую жизнь. А еще я создала страничку в соцсети и разместила там помимо своих лучших фото подробную информацию о фирме на нескольких языках. Формально, я делала это для продвижения бизнеса, но надеялась, что мою страницу увидит Эберт. В Беате Вишневской, запечатленной на горнолыжном курорте в обнимку с бойфрендом, с трудом можно было узнать невзрачную фрау Штайнбах, и я непроизвольно испытывала от этих мыслей мстительное торжество. В такие моменты, я вспоминала Йенса, пожалуй, единственного человека, разглядевшего во мне внутреннюю силу, и с какой-то глухой тоской понимала, что, как бы блестяще не сложилась моя судьба, чувство щемящей пустоты останется со мной навсегда.
ГЛАВА XVI
Каждое утро я подходила к зеркалу и пристально всматривалась в свое отражение, пытаясь разглядеть постепенно стирающиеся черты прежней Беаты: юной, беззаботной хохотушки, наивно верящей в любовь и справедливость. Но на меня уже давно смотрела совсем другая женщина: сдержанная, холодная, всем своим видом излучающая молчаливое достоинство, и, как бы ни странно это звучало, я всё чаще ловила себя на предательской мысли, что мой зеркальный двойник – не более, чем проекция той маски, которую я надела четыре года назад. Одним словом, парадокс был налицо: я решительно сбросила железные оковы неудачного брака, сбежала от ненавистного мужа, организовала компанию своей мечты и даже обзавелась бойфрендом, но при этом у меня язык не поворачивался определенно сказать, что теперь я стала самой собой и обрела гармонию. Возможно, истоки обуревающих меня противоречий крылись в глубинном осознании того факта, что навеки оставшаяся в прошлом Беата была физически не способна на поступки, требующие перешагнуть через принципы морали, заглушить голос совести, пренебречь чувствами близких людей и в случае необходимости без колебаний шагать по головам, хотя Беата нынешнего образца делала всё это на регулярной основе, и у нее великолепно получалось поддерживать выбранный имидж бизнес-леди.
Иногда мне невольно казалось, что мой внешний облик тоже изменился, и дело здесь было вовсе не в окраске волос и неумолимо подступающем тридцатилетнем рубеже: во мне появилась какая-то непривычная, однако, по-своему притягательная жесткость, то, что в женских кругах принято называть стервозностью. Как и в Германии, у меня толком не было подруг: восстановить прежние связи со школьными товарками мне не удалось, а заводить новые знакомства я особо и не старалась. Откровенничать с кем-либо я твердо зареклась еще в Ор-Эркеншвике, острой потребности в шумных посиделках я не испытывала, а ежедневно терпеть завистливые взгляды и слышать за спиной отголоски самозабвенного шушуканья на тему моей личной жизни тем более не желала. Мне вполне хватало делового общения со своим крошечными коллективом и напряженных переговоров с заказчиками, а со светскими выходами просто на отлично справлялся Родион. Моя работа предусматривала запредельную коммуникабельность, но дома я иногда позволяла себе расслабиться и побыть наедине с собой. Я могла часами стоять у окна и отсутствующим взглядом созерцать урбанистические пейзажи столицы до тех пор, пока мама осторожно не прикасалась к моему плечу в бессознательном стремлении вырвать меня из чар оцепенения.
Для отца с мамой мое возвращение в родные пенаты стало болезненным ударом не только в психологическом аспекте. За первый год с момента приезда я вытянула из родителей огромную сумму денег, сама, при этом не вложив в семейный бюджет ни копейки. Мне нужно было оплачивать обучение в университете, консульские сборы, услуги адвоката и много чего еще, а у меня не было средств даже на еду. Одно время мама тактично намекала, что мне не стоит рубить сплеча и отказываться как от финансовых претензий к экс-супругу, так и от гражданства Евросоюза, но я изначально была настроена категорично, и наш развод обошелся Эберту исключительно моральным ущербом. В общем, я вынуждена была сидеть на шее у родителей, пока у меня не появились подработки, худо-бедно позволявшие мне хотя бы не просить денег у мамы на каждую мелочь. Я непрерывно ощущала вину перед родителями, третий год подряд вкалывающими без отпуска, и к летнему сезону мне удалось накопить достаточную сумму, чтобы купить им путевку в экзотический Таиланд. Я не сомневалась, что, в частности, мама, с грустью ностальгирует по европейским вояжам с обязательным посещением знаменитых швейцарских курортов, но, к сожалению, мой сегодняшний уровень дохода еще не вышел на столь недосягаемые высоты, и я надеялась, что некоторое разнообразие будет родителям только полезно, а в будущем я заработаю деньги на более солидный тур.
Если бы не целый месяц, прожитый мной в Хорнебурге, я навряд ли бы так легко смирилась c мучительными поездками на метро, с толпами в переходах, с давкой, толкучкой и взаимными оскорблениями на эскалаторах, но проведенный в лачуге Йенса период меня основательно закалил, и от былой изнеженности в итоге не осталось и следа. Одно время я всерьез подумывала взять кредит еще и на покупку машины, но потом все-таки переборола возникший соблазн: инвестировать нужно было в развитие бизнеса, а уже потом в комфортное существование начальства. В конце концов, на визитке у меня может быть вытиснено хоть директор, хоть президент, хоть папа римский, а по сути своей я – каноническая канцелярская крыса, проводящая львиную долю рабочего дня за написанием рекламных статей и бесконечными телефонными переговорами с представителями столичных и региональных СМИ. Притом, недавно мы заключили контракт на стратегическое обслуживание довольно крупной фирмы, что для нашего микробизнеса выглядело абсолютно фантастическим успехом, и на ближайший год агентство было по уши загружено работой, включающей не только размещение публикаций в профильных изданиях, но и проведение корпоративных презентаций для зарубежных партнеров. Фортуна повернулась к нам лицом совершенно случайно: формально у маленького агентства с не слишком объемным портфолио не имелось даже призрачных шансов заполучить в качестве заказчика такую акулу бизнеса как «Аэлита», и наше коммерческое предложение скорее всего отправилось бы в мусорную корзину, но я проявила настойчивость и правдами-неправдами пробилась на личную встречу с руководителем. «Аэлита» искала европейских инвесторов для реализации амбициозного строительного проекта, а я пять лет была женой непосредственно связанного с данной областью человека. Хотя Эберт и считал, что место женщины на кухне, я посетила вместе с ним немало бизнес-встреч и прекрасно представляла, как всё организовано в Германии, а природная наблюдательность заставила отложиться в памяти массу интересных деталей. В общем, я произвела на главу «Аэлиты» крайне благоприятное впечатление, а выгодная шкала расценок на услуги агентства заставили задуматься. Дабы заглотившая наживку рыба не сорвалась с крючка, мы всем командой две ночи просидели в офисе и предоставили на рассмотрение подробный план мероприятий и следующие несколько дней провели в томительном ожидании вердикта. Нам повезло, и через неделю я уже ставила подпись на договоре, в который наш новый партнер внес свои дополнения вроде ответственности агентства за такие непрофильные для пиарщиков вещи как встреча зарубежных партнеров в аэропорту и организация их расселения и досуга. Решив, что качать права нам пока рановато, я согласилась на коррективы, и вскоре на наш счет поступили первые деньги. Сроки, как всегда, были сжаты, возможности ограничены, а требования завышены, но я сразу дала коллективу понять, что «Аэлита» – наш счастливый билет в мир больших перспектив, и мы должны хоть в лепешку расшибиться, но провести эту презентацию по высшему разряду, а затем еще и заставить всю столицу обсуждать прошедшее мероприятие. Принимая во внимание, что большинство организационных моментов «Аэлита» отдала нам на аутсорсинг, сделать предстояло очень много чего, в эти выходные я практически не вылезала с работы к вящему неудовольствию своего бойфренда, вынужденного коротать уикенд в одиночестве.
В отличие от моего ненормированного, а порой и вовсе сумасшедшего графика, Родион находился на работе в течение строго регламентированного времени и при этом регулярно жаловался на низкую зарплату и утомительный рутинный труд. Лично я считала, что сидеть в банковском офисе и проверять кредитные истории заемщиков, стабильно получая при этом те же деньги, за которые мне приходилось не спать ночами – это замечательно, а два полноценных выходных, когда тебя никто не выдергивает среди ночи из постели, потому что утром статья должна появиться на сайте, а тебе только что сообщили тему – огромное преимущество. Однако, мой бойфренд демонстрировал неудовлетворенность работой, но упорно не предпринимал ни малейших усилий что-то изменить. Думаю, на самом деле всё обстояло не так уж и плохо, и Родиону всего лишь нравилось строить из себя непризнанного гения, достойного места в президиуме банка, но вынужденного прозябать в кредитном отделе, где никто не в силах оценить его выдающихся талантов. В довершение ко всему, Родион верил, что однажды мы с ним возьмем ипотеку в родном банке на льготных условиях для семей сотрудников, и продолжал держаться за свою должность в надежде, что я вот-вот созрею съехать из отчего дома. Естественно, я никуда не спешила, так как отлично сознавала, что в родительской квартире у меня хотя бы есть какое-никакое личное пространство, а совместная жизнь с Родионом окончательно лишит меня уединения. Особенно приводила меня в ужас перспектива, что по выходным мой тогда уже скорее всего муж будет валяться на диване и пялиться в телевизор, а я убирать за ним грязную посуду. Я уже все это проходила, и желания повторить на бис у меня больше не возникало, поэтому на данный момент меня полностью устраивало, что Родион делит жилье с матерью и сестрой –подростком. Честно говоря, первые конфликты у нас уже случались, и я подозревала, что неровен час и наши отношения ощутимо затрещат по швам. Все-таки мы оба уже не студенты, возраст под тридцатку, пора бы остепениться, отделиться, пожениться… Момента истины я ждала почти как апокалипсиса и всячески оттягивала неминуемое наступление «ссудного дня», но после подписания контракта с «Аэлитой» Родион, похоже, начал понемногу прозревать, понимая, что работа у меня на первом месте, а если дело выгорит и мне посыплются столь же значительные заказы, я при желании затяну пояс и куплю себе скромную квартиру на вторичном рынке без всякой там ипотечной кабалы. Тревожные звоночки звенели буквально один за другим, и в это воскресенье к ситуации подключился отец, остановивший меня в аккурат в прихожей.
–Беата, ты себя неправильно ведешь, – безапелляционно заявил он, – ни один уважающий себя мужчина не потерпит, чтобы женщина зарабатывала больше него. Хочешь убиваться на работе, убивайся, но тогда лучше найди себя альфонса и содержи его на здоровье. Какая у вас может быть семья, если уже третьи выходные ты проводишь в офисе.
–Пап, у меня в понедельник голландцы прилетают, а половина слайдов еще сырые, – воззвала к элементарной логике я, обувая туфли, – у меня столько нерешенных вопросов в воздухе висит, а ты мне про семейные ценности.
–Тебя швыряет из крайности в крайность, вот что я тебе скажу, – покачал головой отец, – послушай, дочка, ты уже всем доказала, что можешь прекрасно прожить без Эберта и его денег, хватит уже! Не надо превращать работу в самоцель, твой фанатизм ни к чему хорошему не приведет.
– Какой фанатизм, пап…, – передернула плечами я, – обычный дедлайн. Времени в обрез, а работы по горло, что в этом такого? Это бизнес, если я буду спать до обеда, конкуренты меня сожрут.
–Беата, ты забываешь о главном, – вздохнул отец,– работа не должна значить для тебя больше, чем семья. Ты потеряешь Родиона из-за такого подхода, рано или поздно он устанет все время играть второстепенную роль, захочет домашнего уюта, горячего ужина, сына или дочку…
–Значит, пусть ищет себе жену, которая его всем устраивает, – на ходу огрызнулась я, – могу даже познакомить его с Эбертом, пусть обменяются неудачным опытом. Пока, пап, я и так уже опаздываю.
– Беата, я бы твоем месте прислушалась к отцу, – крикнула мне вдогонку мама, и чтобы избежать продолжения разговора, я не стала дожидаться лифта, а галопом побежала вниз по ступенькам. Черт знает что… Родителей, конечно, можно понять, но если так дальше пойдет, мне хоть вообще дома не появляйся. Нет, как только «Аэлита» перечислит нам гонорар за презентацию, сразу же куплю первую попавшуюся горящую путевку и принудительно отправлю маму с отцом в отпуск.
По многим причинам мне нравилось работать по выходным: ни тебе толкотни в душных вагонах, ни пробок на улицах, ни назойливого, проникающего во все щели шума большого города… За пять лет в Ор-Эркеншвике я слишком привыкла к тишине, чтобы быстро и безболезненно адаптироваться к беспрестанному гудению столичного улья, и высоко ценила те дни, когда мне удавалось отрешиться от суеты и с головой погрузиться в решение поставленной задачи. Одно время, еще до открытия агентства, я рассматривала вариант фриланса на дому, и, возможно, в итоге к нему бы и склонилась, если бы мои амбиции не простирались дальше копирайта, но специфика пиар-деятельности требовала соответствующего антуража, да и без сотрудников подобный бизнес был нежизнеспособен. Впоследствии я ни разу не пожалела о том, что отказались от идеи надомной работы: пусть аренда офиса и съедала ежемесячно немалую сумму, но зато у меня было место, куда я могла уйти из дома. В Ор-Эркеншвике я сбегала от Эберта в Хорнебург, а здесь убежищем выступал мой рабочий кабинет. Вся эта нездоровая тенденция напоминала заведомо бессмысленное бегство от самой себя, но я пока не видела иного выхода. После таких вот нотаций от отца у меня неизменно появлялось чувство, что ко мне подбирается очередной кризис, причем, кризис далеко не финансового свойства, и близок момент, когда я встану в позу и съеду на съемную квартиру, предварительно сообщив Родиону о расставании.