Наталья Антарес
Душа и тело
– Лучше? – так и не решившись куда-нибудь примоститься, я продолжала стоять в дверном проеме и смотреть, как Йенс жадными глотками утоляет иссушающую его организм жажду.
–Намного, – уже совсем мирно признался Йенс и внезапно предложил, – выйдем на улицу, тебе тут не место.
– По-моему, вам тоже, – многозначительно покачала головой я, – это же хлев какой-то…
– Вот как раз мне самое и место, – желчно усмехнулся Йенс и начал подниматься с раскладушки. По его бледному лицу разлились красные пятна, а черные тени под глубоко запавшими глазами вдруг словно приобрели еще более ужасающий вид. Я инстинктивно протянула Йенсу руку, но он моего душевного порыва не воспринял, кое-как встал без посторонней помощи, сунул ноги в покрытые толстым слоем застывшей грязи башмаки и опять надолго приложился к термосу.
– Раньше здесь была конеферма, – покончив с остатками зеленого чая, просветил меня Йенс, – потом владелец умер, наследники продали лошадей, а землю сдают бауэрам под пастбища. Прежде тут находилось подсобное помещение для нужд конюха, а теперь, как видишь, живу я.
– Это нельзя назвать жизнью! – выразительно передернулась я и с нескрываемым наслаждением полной грудью вдохнула свежий воздух, как только мы с Йенсом, наконец, вышли на улицу, – вы себя убиваете!
– Какая ты сообразительная! – с откровенным язвительным подтекстом деланно восхитился Йенс, лихорадочно пошарил по карманам усеянных заскорузлыми пятнами джинсов, вытащил мятую пачку сигарет и без удовольствия закурил, – захотелось поиграть в ангела милосердия, да? Могу дать совет – эти игры до добра не доведут! Эберт не сторонник чрезмерной благотворительности, тем более, если это происходит без его ведома.
– Я знаю, – понимающе кивнула я, потуже затягивая капюшон, – слушайте, прекращайте всё это, Йенс, бросайте пить, возвращайтесь домой, приводите себя в божеский вид, вы тут долго не продержитесь…
– Во-первых, на это и весь расчет, а во-вторых, у меня нет дома, куда бы я хотел вернуться, – Йенс отрешенно стряхнул пепел и помрачневшим тоном отрезал, – притом, это не твое дело.
– Какой-то изощренный способ самоубийства, – вслух подумала я, рассеянно понаблюдала, как Йенс топчет окурок носком ботинка, и безапелляционно добавила, – я уверена, что вы бы могли начать все с начала, я имею в виду, организовать новый бизнес, уйти в другую сферу и обязательно добиться успеха…
– Хватит с меня! – со злостью выплюнул Йенс, – итог все равно будет один и то же. Ты не понимаешь, о чем говоришь! Больше я ничего не стану делать, вообще ничего, пусть все идет на самотек, я устал.
– От неудач никто не застрахован, но нельзя же превращаться в скотину! – не выдержала я и обличительно воззрилась на своего собеседника, – вы давно себя в зеркало видели?
– Мне плевать на это тело, оно выработало свой ресурс! – вышел из себя Йенс, и его глаза с красноватыми прожилками полопавшихся сосудов вдруг показались мне до такой степени страшными, что я бессознательно отвела взгляд. А ведь это он ненормальный, причем, помешательство его не просто буйное и запущенное, но и значительно усугубленное острым алкогольным психозом, иначе чем еще объяснять подобные высказывания?
– Может и так, но другого тела у вас не будет, поэтому стоит поберечь хотя бы это, – дабы не провоцировать Йенса на агрессию, я старательно изобразила, что мне всё предельно ясно, но, похоже, мои актерские потуги получились не слишком убедительными.
– Нет смысла, да и другое тело мне ни к чему, -жестко отчеканил Йенс, запоздало обратил внимание на испуганное выражение моего лица и уже чуть мягче напомнил, – я же сказал, ты ничего не понимаешь, и тебе не надо ничего понимать. И ездить ко мне больше не надо. Спасибо за чай, но если я тебя еще раз здесь увижу, то сначала грубо выставлю за дверь, а потом сразу позвоню твоему Эберту и тогда пеняй на себя!
– Я и вправду ничего не понимаю, Йенс, – беспомощно развела руками я, – особенно сложно мне понять, почему вы так легко сдались? Разве справедливо, что Ханна живет на широкую ногу, а вы ютитесь в этом сарае?
– Отрадно, что в тебе еще жива вера в справедливость, – горько усмехнулся Йенс и в его голосе мне внезапно почудились отзвуки непривычной теплоты,– но я искренне желаю, чтобы твои иллюзии развеялись как можно быстрей и ты раз и навсегда избавилась от своих наивных ожиданий. В противном случае, не надейся, что впредь тебе будет легко.
– Думаю, это плохой совет, и я не стану ему следовать – улыбнулась в ответ я, – а вот вам бы не помешало прислушаться к моим словам.
– Глупая девчонка! – хмыкнул Йенс, поджигая сигарету, но почему-то мне вдруг показалось, что в его устах эта обидная характеристика означает изысканный комплимент, а продолжение фразы лишь подтвердило мою интуитивную догадку, – береги себя, Беата, чувствую, тяжело тебе придется в жизни.
Конечно же, никто из нас не принял настоятельные рекомендации друг-друга всерьез. С того памятного дня прошло почти два года, и за это время Йенс все ниже скатывался по наклонной плоскости, а я не только до сих пор не перестала верить в справедливость, но и не прекратила регулярных визитов в Хорнебург. Йенс так и не выполнил своей угрозы и не сдал меня Эберту, хотя один раз и заставил меня безумно перенервничать.
Этот был обычный пятничный вечер, когда Ханна и Курт по обыкновению собирались у нас дома перекинуться в картишки за кружечкой пива. Сложно описать, какой шок я испытала, увидев на пороге Ханну в сопровождении своего гражданского супруга. Видимо, чтобы стопроцентно сразить меня наповал, Йенс был исключительно опрятно одет, безукоризненно выбрит и причесан, и, если бы не четко отпечатавшиеся на его лице следы многолетних возлияний, в целом производил весьма благопристойное впечатление. Я так до конца и не поняла, что это было, но как бы замечательно всё не начиналось, закончился «званый ужас» далеко не весело. Эберт, Ханна, Курт, даже глубоко беременная Миа, печально знаменитая разгульным образом жизни и каким-то чудом захомутавшая сына хозяина автомастерской, все они как будто сговорились довести до белого каления Йенса, а заодно и меня саму.
Тон, как обычно, задавал Эберт: с присущим ему сарказмом он сыпал двусмысленными репликами, Курт ему басовито поддакивал, Ханна громко ржала в голос, а Миа гордо выпячивала живот и без зазрения совести мухлевала в карточных партиях. Я подносила полные тарелки и убирала пустые бокалы, нечеловеческим усилием сдерживая страстное желание одернуть распоясавшегося Эберта и приструнить захмелевшую Ханну, которая на пару с Куртом несла такую несусветную чушь, что с легкостью составляла конкуренцию своей необремененной интеллектуальным багажом дочке. Постепенно нападки на Йенса становились все более прямыми, Эберт самозабвенно упражнялся в остроумии, задавая провокационные вопросы, и сам же на них отвечая, а когда Йенс основательно поднабрался и вовсе предложил сыграть с ним на деньги. Вся эта вакханалия ожидаемо закончилась тем, что отныне Йенс был должен моему мужу довольно крупную сумму, а я, не в силах далее выносить происходящее, молча встала из-за стола и покинула гостиную. Смешно и грустно одновременно, но моего демарша никто и не заметил, а мое отсутствие было обнаружено лишь в тот момент, когда Ханне понадобилось сменить пепельницу в разгар захватывающего повествования о ее стараниях силой затащить Йенса в сауну. Сам Йенс ничего этого не слышал, ибо уже давно пребывал в пьяном полузабытьи, и честно сказать, я могла ему только позавидовать – я бы многое отдала, чтобы оглохнуть, ослепнуть, а лучше и вовсе самоустраниться. После того, как далеко за полночь компания неохотно разошлась по домам, и мы с Эбертом остались вдвоем, мой муж торжественно резюмировал, что давно так славно не веселился. И тогда я вдруг поняла, что нужно сделать, дабы предупредить повторение сегодняшнего кошмара. Я решительно встала в позу и бескомпромиссно заявила Эберту, что Йенс переступит порог нашего дома только через мой труп и я принципиально не намерена терпеть его в своей гостиной. Моя уловка сработала, Эберт посчитал, что поведение и сам облик Йенса оскорбляют мой тонкий эстетический вкус и клятвенно пообещал в дальнейшем щадить мои чувства. К чести Эберта, он сдержал слово, и Ханна больше ни разу не привела к нам Йенса, хотя и не уставала постоянно отзываться о нем в пренебрежительном тоне.
ГЛАВА IV
Однажды я внезапно осознала, насколько скучна, однообразна и небогата на запоминающиеся события моя жизнь в Ор-Эркеншвике – много лет подряд каждый мой следующий день был до такой степени похож на предыдущий, что недели незаметно сливались в месяцы, а месяцы плавно перетекали в года. Летом меня стабильно навещали родители, и с милостивого позволения Эберта мы катались по Европе с туристическими группами, нежились на жарких побережьях испанской Майорки и наслаждались дивными пейзажами солнечной Италии. После таких круизов мама с отцом неизменно возвращались домой отдохнувшими, посвежевшими и загорелыми, автоматически становясь объектом зависти лишенных подобных возможностей коллег и знакомых и не уставая повторять, как же мне повезло с мужем. Иностранными языками мои родители практически не владели, поэтому общение с зятем осуществлялось исключительно при моем непосредственном участии, что совершенно не мешало им беззаветно обожать подчеркнуто вежливого, обходительного, не скупящегося на подарки Эберта и упорно закрывать глаза на непреходящую грусть в моем взгляде. Естественно, мама регулярно пыталась намекать Эберту, что нам пора задуматься о пополнении в семействе, но, приобщившись к европейскому менталитету, уже не видела ничего страшного, чтобы по примеру большинства местных женщин родить после тридцати. Правда, она как-то упускала то обстоятельство, что немки прежде всего активно занимались образованием и карьерой и потому тянули с обзаведением потомством, а я на протяжении почти пяти лет числилась лишь бесплатным приложением к Эберту, которому для реализации отцовского инстинкта вполне хватало двух сыновей от первого брака. Фактически мой муж успешно решил задачу сохранения фамилии, порадовал родителей внуками и явно не горел желанием вновь проходить через пеленки, распашонки и подгузники.
На самом деле, после того, как в моей жизни появился Йенс, мы с Эбертом вообще перестали обсуждать детскую тему, да и ситуация в экономике ухудшилась еще сильнее. Бизнес моего мужа по-прежнему твердо стоял на ногах, однако неуклонно растущие налоги и общее падение покупательского спроса заставляли временно забыть о развитии и сосредоточиться преимущественно на выживании в неблагоприятных условиях. Деловое чутье у Эберта всегда находилось на высоте и пока фирма уверенно держалась на плаву, но я прекрасно понимала, что моему мужу приходиться прилагать втрое больше усилий, чтобы избежать финансового краха. Компания Эберта специализировалась на производстве стройматериалов, и с учетом общего спада в стране, приоритетной задачей сейчас стал поиск и освоение новых рынков сбыта: если раньше мой муж в основном реализовывал готовую продукцию внутри Германии, то теперь он вынужден был искать покупателей в других государствах, в том числе и за пределами Евросоюза, поэтому частота и продолжительность служебных командировок увеличилась в разы. Эберт крутился, как белка в колесе, и в последнее время мы невольно отдалились друг от друга, а принимая во внимание, что мы никогда и не были по-настоящему близки, между нами отчетливо чувствовался холодок. Эберт мог отсутствовать дома по нескольку дней, а я ощущала острую вину за то, что мне это нравится. Я не любила своего мужа, я плохо ладила с фрау Штайнбах, его властной и самолюбивой матерью, в свои семьдесят пять по-прежнему держащей в ежовых рукавицах всю свою семью, я устала лгать по телефону родителям, заверяя их, что я безгранично счастлива, одним словом, наряду с мировой экономикой я тоже переживала жесточайший кризис и мучительно разрывалась между голосом разума и зовом сердца.
Аномально холодная, невероятно сырая зима, казалось, выпила из меня всю жизненную энергию. Снег сменялся дождем, ветер пробирал до костей, а Эберт требовал экономить тепло и электричество. Я постоянно мерзла, а после нового года и вовсе подхватила бронхит, пару недель продержавший меня в постели. Меня навещала Ханна, приносила мне корзинки с выпечкой из собственной пекарни, желала скорейшего выздоровления и хриплым, прокуренным голосом жаловалась, что Йенса тоже свалила какая-то неведомая зараза, а он категорически отказывается от лечения и никого к себе не подпускает. У меня толком не было сил на членораздельную речь, а Ханна болтала без остановки, вываливая на меня все новые подробности, заставляющие меня безостановочно трястись под одеялом не то от лихорадки, не то от страха за Йенса.
–Не понимаю, куда я смотрела, когда сходилась с этим алкоголиком, – искренне сетовала Ханна, – не поверишь, родители у него вообще в рот не капли ни берут, братья-сестры, все прекрасно устроились в жизни, но Йенс оказался паршивой овцой в стаде, его мать мне так и сказала. За что бы Йенс не брался, всё в итоге идет прахом. Хорошо хотя бы я заставила его вложиться в мой дом, иначе он бы пропил все деньги и сам пошел по миру. А я ведь ему говорила, уволь половину своих дармоедов, но разве он меня послушал? Как хорошо, что у твоего Эберта на плечах голова, а не кочан капусты, за таким мужем ты живешь, как за каменной стеной и можешь не беспокоиться о будущем, а я сама тяну лямку, целыми днями пашу в пекарне, а потом каждые выходные с лотком стою на базаре… Знаешь, грех конечно, но, когда я в последний раз видела Йенса, мне показалось, что он уже не жилец. Он сам выбрал себе такую судьбу, но ведь у него куча долгов, которые все лягут на меня, если Йенс вдруг умрет. Он должен всем вокруг, я разорюсь, если мне придется покрывать его долги, да и зачем мне это нужно?
– Тогда помоги ему выкарабкаться! – взмолилась я, покрываясь холодным потом и еще плотнее закутываясь в одеяло. У меня стремительно поднималась температура, перед глазами сгущалась красная пелена, а мысли путались и наслаивались друг на друга. Я боялась сказать лишнего в этом горячечном бреду и отчаянно кусала губы, когда с них яростно рвались совсем не те слова.
– Я как раз насчет этого и прикидываю, – неожиданно кивнула Ханна, – вот смотри, Беата, как думаешь, права я или нет: надо, чтобы старуха Беккер знала, что я до последнего заботилась о ее сыне, не бросала его, старалась вытащить из дерьма и все такое… Если она переживет Йенса, то поможет мне оплатить похороны и рассчитаться с его долгами, ну а если старуха умрет раньше, то Йенс получит большое наследство, а я пущу часть этих денег на погашение долгов. Мамаша Беккер постоянно грозит вычеркнуть Йенса из завещания, но у нее не хватит совести это сделать, если она поймет, в каком бедственном положении я могу оказаться из-за ее бестолкового сыночка. Что скажешь, Беата? Ты согласна со мной?
Я задохнулась не то от раздирающего воспаленные бронхи кашля, не то от возмущения невероятным цинизмом Ханны, и физически не смогла вымолвить ни слова. Ханна бросилась отпаивать меня микстурами и разговор сам собой сошел на нет, но с этого момента я жила лишь одним: поскорее встать на ноги и поехать в Хорнебург. Болезнь не отпускала меня из своих тисков, еще почти неделю я билась в ознобе и металась в жару, но молодой крепкий организм справился с недугом. Эберт заполнил мою спальню цветами, попросил прощения и снова уехал в командировку, на этот раз куда-то в Голландию, а я с облегчением закрыла за ним дверь. Если Ханна ничего не преувеличивала, я могла и не застать Йенса живым.
С формальной точки зрения в наших отношениях не было ни одного действительно крамольного аспекта, однако, я слишком хорошо знала здешний менталитет, чтобы не понимать, каким извращенным образом будут истолкованы мои визиты к Йенсу, если они случайно станут достоянием широкой общественности. Нет, я не собиралась винить милейших жителей Ор-Эркеншвика в предвзятом мнении, я бы, и сама не знала, как реагировать, услышь я собственную историю из чужих уст. Я просто на уровне интуиции чувствовала, что мне нужно надежное и правдоподобное алиби, хотя и ни на миг не ощущала себя преступницей. В общем, официально я ездила в Даттель (через Хорнебург, конечно же). Я без сожалений распрощалась с фитнесс-клубом в Реклингхаузене, нашла равноценную альтернативу в Даттеле, подобрала наиболее удобный график тренировок и три раза в неделю без труда выкраивала время, чтобы по пути заехать к Йенсу. Способствовало поддержанию успешной конспирации и отдаленное расположение бывшего конезавода: в пешей доступности от жилища Йенса не было даже магазина, и, к примеру, за выпивкой и сигаретами он выбирался только на роллере. Я ставила машину так, чтобы ее не было видно с дороги и на пару часов погружалась в другой мир, где ненадолго снова становилась самой собой.
Йенс ни разу не взял у меня денег, даже когда я тайно оставляла несколько купюр на столе. Точно так же он отказывался принимать одежду и продукты, уверяя меня, что ни в чем не нуждается. Пожалуй, единственное, против чего он не возражал, так это против моих попыток навести в этом сарае относительный порядок, что-то помыть, что-то выбросить…. А еще он не уставал повторять, что мне здесь не место, но отчего-то больше не спрашивал, что за мотивы мной движут, когда я к нему приезжаю. Наверное, понимал, что я сама не знаю ответа. Мы вообще очень мало разговаривали: если суммировать сказанные нами слова за все эти годы, в результате получилась бы страничка рукописного текста. Иногда я заставала Йенса в таком недееспособном состоянии, что он, по-моему, даже не замечал моего прихода, а обычно он отстраненно курил, молча прикладывался к бутылке и в мрачной задумчивости наблюдал, как фрау Беата Штайнбах, засучив рукава, расчищает «авгиевы конюшни». Объективно я видела, что Йенс опускается все ниже, хотя порой казалось, что падать дальше некуда. Его безразличие к еде, к личной гигиене, окружающему миру становилось все очевидней, алкогольная зависимость неумолимо прогрессировала, а малейшее желание что-то изменить при этом напрочь отсутствовало. Наоборот, Йенс целенаправленно приближал финал, а я не могла этого предотвратить, потому что якобы «ничего не понимала»! А откуда было взяться пониманию, за столько лет игры в молчанку я так и не сумела вызвать Йенса на откровенность? Только Ханна, Эберт и иже с ними могли верить, что Йенса подкосили неудачи в бизнесе и семейные дрязги, что он малодушно сбежал от проблем, и скрывался от ответственности в алкогольном дурмане! Я не сомневалась, что здесь было что-то иное, что-то гораздо более важное, нечто, о чем я даже не догадывалась в силу ограниченности информации. Но Йенс продолжал прятаться в своей непроницаемой раковине и уверенно сводить себя в могилу, я – обманывать Эберта, а Ханна и ее дочери строить планы на наследство старухи Беккер. Но, кажется, этой весной, драма как никогда приблизилась к кульминационному моменту.
Бледная и слабая после перенесенной болезни я на ватных ногах кое-как преодолела расстояние от машины до двери, постучала и только потом запоздало обнаружила, что дверь заперта изнутри. Из последних сил я затарабанила кулаками, выждала немного и, еле волоча негнущиеся конечности, обошла строение, встала на цыпочки и ударила костяшками пальцев в единственное окно.
– Йенс, я знаю ты там! – я думала, что кричу в полный голос, но из груди вырвался лишь невнятный шепот, -Йенс, открой мне! Господи, Йенс!
Мы не виделись около трех недель с тех пор, как я слегла с бронхитом, и сейчас, когда сквозь мутное от грязных дождевых потеков стекло внезапно проступило лицо Йенса, я бесконтрольно отпрянула назад, в панике схватилась за воздух и больно упала на спину. У меня было такое чувство, что я только что увидела живого мертвеца, как во всех этих фильмах про зомби-апокалипсис, настолько ужасающее зрелище передо мной открылось.
Когда входная дверь вдруг распахнулась, я уже поднялась на ноги и даже слегка собралась с мыслями, но стоило мне в упор столкнуться с Йенсом, как меня вновь накрыло и из глаз безудержным потоком покатились слезы.
– Что? – недоумевающе прищурился Йенс, словно и не подозревающий о том, на кого он стал похож.
– Ничего, – я взяла себя в руки, сняла с плеча сумку и решительно заявила, – здесь лекарства, термос с горячим бульоном и еще кое-какая еда.
– Не надо, – отрицательно помотал головой Йенс, и к своему вящему удивлению я неожиданно поняла, что он абсолютно трезв.
–Еще как надо! – сходу отмела возражения я, – ты меня впустишь?
– Нет, – многозначительно загородил проход Йенс, – не приходи больше. Я серьезно.
– Почему? – вскинула брови я, мучительно стараясь снова не сорваться на плач.
– Потому что я не хочу, чтобы ты видела, как я умираю, -спокойно объяснил Йенс, и у меня окончательно снесло крышу.
– Прекрасно! – выдохнула я, – а чтобы Ханна и ее дочки делили твое наследство, значит, хочешь! Они уже все распланировали на случай твоей смерти, Ханна собирается забрать тебя отсюда, чтобы ты умер не в одиночестве, а на руках у любящей супруги, и заставить фрау Беккер оплатить твои долги вместо нее.
–Неплохо придумано, в духе Ханны, – оценил озвученную схему Йенс, надрывно откашлялся и подозрительно уточнил, – а ты откуда все это знаешь?
– От твоей жены! – мрачно сообщила я, – в отличие от тебя, Ханна мне доверяет. А ты даже за порог меня теперь не пускаешь.
– Я возьму лекарства, – протянул мне руку Йенс и вымученно усмехнулся, – в знак доверия.
– И это все? –я выразительно заглянула внутрь, но Йенс на корню пресек мои поползновения просочиться в дверь.
– Спасибо, Беата, но на этом точка, – грудная клетка Йенса яростно заходила ходуном, и следующие слова дались ему с немалым усилием, -мне тяжело признаваться, но всё это время я был слишком пьян, чтобы до конца осознавать, сколько ты для меня делаешь.
– И буду делать дальше, Йенс! – пообещала я в преддверии чего-то ужасного и неотвратимого.
– Не будешь! – отрубил Йенс, – а сейчас, спасибо за всё, и прощай. Домой, Беата, к Эберту, и чтобы твоей ноги здесь больше не было. Кажется, я тебе уже это говорил, но потом напился и всё забыл. Учти такого не повторится. Я даже спрашивать тебя не буду, зачем ты два года сюда ездила, просто уходи и никогда не возвращайся. Что ты стоишь? Или мне позвонить Эберту, чтобы он сам решил этот вопрос?
Хорошее в этом было только одно – Йенс взял лекарства и вроде бы согласился их принимать, чтобы не позволить Ханне осуществить свою хитроумную комбинацию. А в остальном…. Пустота, которую мне полностью заполнял собою Йенс опять заняла утраченные позиции в моей душе. Я ушла не, оглядываясь, негласно признавая правоту Йенса, чудом не угодила в аварию по дороге в Ор-Эркеншвик, а когда зашла домой, вдруг услышала в гостиной возбужденные мужские голоса. Мой муж вернулся из Голландии и теперь делился с Куртом свежими впечатлениями. Так как в беседе внезапно промелькнуло мое имя, я не удержалась от соблазна, и затаилась под лестницей.
ГЛАВА V
– Вчера я здорово оттянулся в Амстердаме, – с многозначительной ухмылкой рассказывал Эберт, – не поверишь, но мне даже не жалко денег, которые я оставил на улице Красных фонарей. Эта крошка всё честно отработала, ты бы видел, что она со мной вытворяла, как она стонала, как извивалась, как она умоляла меня не останавливаться…
– Она – профессиональная шлюха, а ты – щедрый клиент, чему тут удивляться? – с бездарно скрываемой завистью в голосе Курт попытался сделать вид, что бурный восторг Эберта ему абсолютно не понятен.
– Шлюха шлюхе тоже рознь, дружище,– авторитетно поведал мой муж, и мне стало ясно, что Эберт великолепно знает толк в предмете обсуждения и регулярно освежает свои знания на практике, – одна может всем видом показывать, что она тебя хочет, и как ей безумно нравится, когда ты ее трахаешь, а другая молча лежать под тобой и, скучающе закатив глаза, ждать, пока ты спустишь. А бревна в постели мне и дома хватает.
– Да брось, – недоверчиво хмыкнул Курт, – я всегда думал, что девчонки из бывших соцстран просто огонь…
– Раньше я тоже так думал, – вздохнул Эберт, – возможно, это мне так не повезло, но у Беаты оказался темперамент снулой рыбы. Слава богу, она хотя бы нормально справляется с обязанностями по хозяйству, но мне уже начинает казаться, что домработница обошлась бы мне, что называется, меньшей кровью. По крайней мере, она бы не утомляла меня своим нытьем, не ходила бы вечно с кислой миной и мне не надо было бы оплачивать ее текущие расходы. А что теперь? Да стоит мне намекнуть на развод, как эта бедная овечка сразу перестанет изображать из себя вселенскую тоску и выкатит мне такие алименты, что в итоге я останусь без гроша.
–А мне вот интересно, Эберт, чем она вообще недовольна? –горячо поддержал возмущение моего мужа Курт, – неужели до нее не доходит, что всем, что у нее сейчас есть, она обязана тебе? Живет в Европе на всем готовом, не работает… Что ей еще надо?
– Да ее саму не поймешь! –отмахнулся Эберт, – сначала она мнила себя великим журналистом и считала, что все ведущие издания только и ждут, как бы напечатать ее статейки. Потом я ей доходчиво объяснил, что меня это не устраивает, и не для того я ее сюда вёз, чтобы она уподобилась местным феминисткам и декларировала право на независимость. И тогда Беата принялась нудить насчет детей…
– Ну тут как раз всё логично, – заметил Курт, – ей же нужно подстраховаться… С ребенком ты ее точно не бросишь, а если и бросишь, то будешь содержать всю оставшуюся жизнь. Держи еще пива!
– Спасибо, -Эберт открыл бутылку и, сделав несколько булькающих глотков, продолжил, – даже моя теща намного умней Беаты, она понимает, что, если бы не я, ее любимая дочка давно вышла бы замуж за какого-нибудь тупого нищеброда, наплодила бы ему целый выводок и всей семьей села бы на шею родителям. Когда я работал в столице, я, знаешь, сколько таких насмотрелся… Но я выполняю любые капризы Беаты, а она при этом всё делает, будто из-под палки… Это конкретно раздражает…
– Может, ей скучно? – предположил Курт, – пусть моя Габи научит ее рукоделию, будут вместе вязать эти дурацкие игрушки, которыми у нас уже весь дом завален?
– У твоей Габи вполне естественное, чисто женское хобби, а Беата все время строит из себя интеллектуалку и черта с два ты ее заставишь вышивать крестиком или штудировать кулинарные книги, – Эберт со стуком оставил бутылку и раздраженно добавил, – как же я ошибался, думая, что знаю, где искать идеальную жену. Мне говорили, что девушки в бывшем Союзе не только самые красивые и страстные, но к тому же самые скромные и непритязательные, а еще я слышал, что они спят и видят, как бы уехать в Европу и будут по гроб жизни признательны тому, кто их заберет. И что я имею, Курт? За особой красотой я изначально не гнался, думал, не надо мне писаной красавицы, замучаешься любовников отгонять. Готовит так себе, хотя за столько лет могла бы уже кухню всего мира освоить. Говорить с ней не о чем, а когда я беру ее с собой в гости или на деловые встречи, ей там явно неинтересно, и она, в основном, молчит. Ну и сексуальности в ней, увы, нет ни грамма. Она словно трудовую повинность в спальне отбывает: вроде и никогда мне не отказывает, и голова у нее не болит, и на всё соглашается, короче, классическая резиновая женщина.
– Да уж старик, врагу не пожелаешь, – посочувствовал Курт, звякнул открывашкой, отхлебнул пива и решительно констатировал, -надо было тебе польку брать, как у меня, или сербку, как у Хайнца Майстера. Может, вам с Беатой правда ребенка родить? Тебе ее уже все равно с шеи не скинуть, а так ей хоть будет, чем заняться, глядишь, и характер поменяется… Моя Габи после того, как сыновья появились, совсем другим человеком стала, вся дурь у нее из башки сразу выветрилась, а то ведь тоже и на работу выходить хотела, и учебу ей подавай…
– Даже не знаю, – с сомнением протянул Эберт, залпом допивая пиво – наверное, в чем-то ты и прав. Если забеременеет, срежу ей все расходы, скажу, что те деньги, которые она сейчас на фитнес тратит, или зачем она там в Даттель мотается, теперь полностью пойдут на ребенка. А начнет возникать, я ее быстро на место поставлю.
– Вот это дело, дружище! –от души одобрил высказанные Эбертом мысли Курт, – подожди, еще пива достану! Давай за тебя!
По-прежнему оставаясь незамеченной для увлеченных мужским разговором собеседников, я осторожно выскользнула во двор, жадно вдохнула ртом холодный сырой воздух Ор-Эркеншвика и в изнеможении прислонилась к поросшему темно-зеленым мхом стволу. Несколько минут я неподвижно стояла под деревом и мучительно пыталась понять, что я сейчас ощущала. Обиду? Злость? Разочарование? Или все-таки облегчение от того, что Эберт сам озвучил всё то, о чем я давно догадывалась, и отныне я могла с чистой совестью разорвать порочный круг и подать на развод? Честно сказать, что я его не люблю, что мы чужие люди, что нас ничего не связывает, и я хочу навсегда уехать из Германии? Успокоить Эберта, что я не стану требовать с него содержания и официально откажусь от всех имущественных претензий, сбросить с себя эти цепи, вернуться в столицу и научиться жить заново. Без Эберта. И без Йенса?
Я сознавала, что в таком состоянии мне не следует садиться за руль, но ничего не могла с собой поделать. Лишь после того, как я едва не сбила фонарный столб, а водитель встречного автомобиля выразительно покрутил пальцем у виска, у меня хватило здравого смысла припарковаться у супермаркета и дальше пойти пешком. Полтора километра я шла в Хорнебург по обочине дороги, не чувствуя ни холода, ни ветра, ни усталости, а по пятам за мной гнались серые, набухшие тучи и норовили обрушить мне на голову смешанный со снегом дождь. А когда в сумке внезапно завибрировал мобильник и на дисплее высветился номер Эберта, я собралась с духом, ответила на звонок и совершенно будничным тоном солгала, что у знакомой по фитнес-клубу сегодня день рождения, и мы всей группой отмечаем праздник в кафе. Эберт великодушно не стал возражать против моего опоздания к ужину, передал мне привет от Курта и благополучно отсоединился, а еще через мгновение со стороны Хорнебурга вылетела машина Ханны, и мне оставалось лишь надеться, что, двигаясь на такой большой скорости, «подруга» физически не успела опознать в закутанной в капюшон фигуре супругу Эберта Штайнбаха. Зачем Ханна ездила к Йенсу я могла лишь предполагать, а, учитывая, что я и сама толком не понимала, с какой целью меня снова понесло в Хорнебург, анализировать чужую мотивацию у меня не было ни желания, ни элементарного морального права. У меня, можно считать, уже вообще ничего больше не было: ни мужа, ни семьи, ни будущего, только эта безумная попытка продлить агонию…