Наталья Антарес
Душа и тело
–Комиссар, Беата не в себе, – красноречиво взмахнул рукой мой муж, – вчера она была в Даттеле, отмечала день рождения подруги… Беата, я знаю, что ты всегда почему-то симпатизировала Йенсу и упорно не веришь, что он мог убить Ханну, но твои попытки его выгородить выглядят смешными и жалкими. Не позорь меня, пожалуйста, поедем домой…
–Господин Штайнбах, – комиссар ненавязчиво взял меня за локоть, подвел меня к стулу и слегка надавил мне на плечи, призывая сесть, – кажется, мы с вами все закончили? Вы свободны, при необходимости я с вами свяжусь.
–Комиссар, я не могу уйти отсюда без своей жены, – Эберт изо всех сил старался не выйти за рамки приличий, но я чувствовала, как растет и ширится его раздражение, – посмотрите, в каком она состоянии, у Беаты нервный срыв, галлюцинации, она не отдает отчета в своих словах. Ей нужен врач.
–А мне нужен свидетель, – отрезал Берггольц, – фрау Штайнбах, вы в порядке?
–В абсолютном, – я окончательно справилась с приступом мандража и больше никого и ничего не боялась. Разве, что Эберта, который вряд ли оставит безнаказанным мой сегодняшний демарш. Да что тут говорить, я два года врала ему в лицо, когда вместо фитнесс-клуба в Даттеле регулярно ездила к Йенсу в Хорнебург.
–Тогда я еще раз попрошу вас покинуть кабинет, – недвусмысленно обратился к Эберту комиссар, но я вдруг осознала, что крайне заинтересована в публичном срыве покровов. Мою честь уже все равно не спасти и скоро весь город будет судачить о моих похождениях, зато у объяснения в полицейском участке имелось одно существенное преимущество: здесь Эберт не обладал надо мной властью и этой возможностью, что называется, было грех не воспользоваться.
–Пусть он останется, -внятно прошептала я, – мой муж тоже должен это услышать.
–Вы уверены? –уточнил Берггольц, и я решительно кивнула в ответ, – хорошо, но никаких семейных сцен я у себя в кабинете не потерплю. Прошу вас говорить четко и строго по делу, фрау Штайнбах. Итак, поясните, пожалуйста, какие отношения связывали вас с подозреваемым Беккером и что за причины привели вас вчера вечером в Хорнебург?
Прямолинейный вопрос комиссара неожиданно застал меня врасплох, и я была вынуждена констатировать, что ни в одном языке мира не найдется подходящей формулировки для описания моих чувств к Йенсу. Мне вдруг стало ясно, что я при всем желании не смогу найти нужных слов, и моя затяжная пауза будет непременно воспринята в качестве признака прогрессирующего безумия, после чего Эберт незамедлительно вызовет за мной бригаду, а Йенс из подозреваемого сменит статус на обвиняемого, а потом и на подсудимого. Что ж, я скажу этим людям то, что они хотят услышать, то, что получит в их порочных душах живой отклик, я скажу им то, во что они готовы поверить. Пусть у меня лучше будет пятно на репутации, чем груз на совести.
–На протяжении последних двух лет мы с Йенсом Беккером состояли в любовной связи, – выдохнула я, и сама удивилась, насколько естественно мне удалось «чистосердечное признание», – занятия фитнессом в Даттеле лишь служили прикрытием для встреч с Йенсом. Вспомни, Эберт, раньше я ездила в Реклингхаузен, а два года назад резко сменила клуб! Вчера я вообще не была на тренировке, и никакой подруги в Даттеле у меня нет, и это легко проверить. Я весь вечер провела вместе с Йенсом.
–Держите себя в руках, господин Штайнбах! – комиссар Берггольц решительно преградил путь бросившемуся на меня Эберту, – не забывайте, где вы находись.
–Комиссар, она врет! Если бы моя жена была в Хорнебурге, я бы заметил ее машину, там же открытая местность, всё видно, как на ладони! Беата, что ты творишь, ненормальная! Только полный идиот поверит, что между тобой и Йенсом что-то было! Перестань сочинять сказки! Только больной человек способен придумать такую несусветную глупость. Ты и эта вечно пьяная, вонючая скотина были любовниками? Сколько лет тебе и этой старой развалине? Что он мог тебе дать? Не смеши народ, Беата, да тебя сразу наизнанку вывернуло, если бы ты просто на порог этого свинарника зашла!
–Наизнанку меня выворачивает как раз от тебя, Эберт! – в самоубийственно бесшабашном порыве поведала я, и комиссару пришлось применить силу, чтобы защитить меня от разъяренного мужа, – причем, уже очень и очень давно. Спрашиваешь, что Йенс мне дал? Духовную близость, уважение, нежность, ощущение собственной нужности, и любовь, да Эберт, любовь, о которой ты даже представления не имеешь. А что касается машины, то я специально поставила ее возле супермаркета. Камеры на парковке всё зафиксировали, просто затребуйте данные, комиссар, и удостоверьтесь, что я не лгу. И еще, комиссар, в жилище Йенса повсюду остались мои отпечатки: на чайнике, на посуде, на пакете с лекарствами, на одеяле, которым я укрывалась. Ах да, вчера вечером Йенс был трезв как стеклышко и дома у него не было ни грамма спиртного, он тяжело болен, я думаю, он беспробудно спал под действием лекарств.
–Да Йенс был пьян в стельку, кого вы слушаете? –в бешенстве воскликнул мой муж, – спросите лучше Хайнца Майстера, он всё видел.
–Сохраняйте спокойствие, господин Штайнбах, – с металлическими интонациями отчеканил Берггольц, – не надо учить меня, как делать свою работу. Фрау Штайнбах, ваши слова по поводу фитнесс-клуба в Даттеле и камер видеонаблюдения еще, конечно, нужно проверить, но первые результаты экспертизы мне уже поступили, и тут вы действительно правы – на момент убийства Ханны Леманн алкоголя в крови Йенса Беккера не обнаружено. А вот следы противовирусных препаратов как раз присутствуют. Я не медик, но думаю, что мощный седативный эффект мог быть вызван именно бесконтрольным приемом антибиотиков, а господин Майстер ошибочно принял состояние Беккера за сильное опьянение.
–Так и есть, комиссар, – с воодушевлением затрясла головой я и сбивчиво продолжила говорить, боясь упустить мельчайшие детали, – Йенс никого не подпускал к себе кроме меня, а я сама надолго слегла с бронхитом, и он за это время совсем заболел. Ханна уже готовилась его хоронить, но не хотела оплачивать долги и погребальные расходы, поэтому разработала целый план на этот счет. Она хотела увезти Йенса к себе не потому, что волновалась о его здоровье, нет, Ханна надеялась, что фрау Беккер увидит в ней заботливую жену, которая до последнего вздоха ухаживала за своим опустившимся мужем, и включит ее в завещание. Помнишь, Эберт, вчера Ханна просила тебя выломать дверь, но ты посоветовал ей дождаться утра? Все еще не веришь, что я была внутри? Хорошо, я один в один повторю тебе твои собственные слова: «короче, если мы с тобой сейчас в это дерьмо ввяжемся, сами в нем и захлебнемся», ведь так ты сказал Ханне?
–Господи, Беата, а ты и вправду сошла с ума! – резко севший голос Эберта показался мне чужим и каким-то безжизненным. По красивому, породистому лицу моего мужа разлилась мертвенная бледность, а в застывшем взгляде отразилась настоящая, истинная боль. Но это была не боль потери и не даже не горечь разочарования- Эберт ощущал лишь уязвленное самолюбие и поруганное достоинство, и мысль о том, что на меня саму ему, по большому счету, глубоко наплевать, придала мне силы не отвести глаза.
–Ну и что же ты два года молчала? – риторически вопросил Эберт и сам же ответил на мой вопрос, – ну да, ты же привыкла жить на широкую ногу, ни в чем себе не отказывать, кто бы еще оплачивал твои капризы? Как ты прекрасно устроилась за мой счет, еще и, наверное, тратила мои деньги на своего ублюдочного любовника? А я- то все спрашивал Ханну, на какие шиши Йенс пьет, и она ничего толком не могла объяснить. Теперь мне все ясно. Нашла дурака, да, Беата? Что слабо было переехать к своему Йенсу в Хорнебург? Хотя, о чем, ты же привыкла к комфорту, вот только благополучно забыла, кто тебе этот комфорт обеспечивает!
–Вчера я ехала домой, чтобы объявить тебе о намерении подать на развод, – мрачно усмехнулась я, получая какое-то извращенное удовольствие при виде непривычно растерянного Эберта, – вечером ты уже спал, а утром мне было не до этого. Простите, комиссар, что вам приходится наблюдать наши семейные конфликты, но я не могу не озвучить свое решение. Я развожусь с тобой, Эберт.
–Замечательно! – с неподражаемым сарказмом выплюнул мой муж, – тогда добро пожаловать в Хорнебург! И в самом деле, зачем такому гнусному похотливому животному блага цивилизации, обойдешься без отопления, канализации и воды. Не знаю только, согласится ли Хайнц пустить тебя в этот хлев, ведь платить за жилье тебе отныне нечем. Йенс сгниет в тюрьме, я не дам тебе ни цента, разве что пойдешь зарабатывать на жизнь своим телом…
–Выйдите, господин Штайнбах, иначе я вызову дежурного! – от дальнейшего потока оскорблений меня спасло лишь своевременное вмешательство комиссара Берггольца, явно уставшего созерцать наши разборки и практически выставившего Эберта в коридор, – фрау Штайнбах, вам не кажется, что ваше поведение несколько неуместно для полицейского участка?
–Не то слово неуместно, – охотно согласилась я, постепенно обретая спокойствие, – мне нет оправдания, комиссар, но я не могла поступить по-другому.
–Сейчас я заполню ваши паспортные данные и вы поставите подпись на протоколе, – пальцы Берггольца быстро застучали по клавиатуре, однако, глаза продолжали сверлить меня испытующим взглядом.
–Зачем вы оговорили себя, Беата? – внезапно спросил комиссар, и у меня оборвалось сердце, – ваш муж ослеплен ревностью, поэтому он и поверил в ваши байки про любовную связь с Беккером, но я-то понимаю, что вы солгали. Вы, молодая, красивая девушка и Йенс Беккер? Я вам не верю, да и доказательств ваших романтических отношений вы скорее всего предоставить не сможете. Не для протокола, Беата, зачем вы на самом деле к нему ездили?
–Вы не поймете, – тихо отозвалась я излюбленной фразой Йенса, – какая разница, главное, я там была, и слышала, что Йенс не угрожал Ханне. Надеюсь, мои показания ему помогут…
– Ему поможет только стопроцентное алиби, – повел плечами комиссар, – например, если бы вы провели с ним всю ночь. А вы сейчас сами разрушили не только свой брак, но и всю жизнь. Несомненно, мы проверим все ваши сведения, установим причинно-следственные связи, если они имеются, проведем всестороннее исследование доказательств, но почти уверен, что ничего нового мы не выясним, в частности, не найдем никаких третьих лиц и так далее. Кроме того, вы должны знать, что еще час назад Йенс Беккер письменно признался в убийстве Ханны Леманн.
ГЛАВА XI
Из участка я вышла в пограничном состоянии между адекватным восприятием окружающей действительности и неумолимо приближающимся затмением разума. Я долго не могла сообразить, где вообще нахожусь и пустым, отсутствующим взглядом бесцельно озиралась вокруг, не узнавая ни этого города, ни этого мира. Я чувствовала себя разбитой и больной, меня то лихорадило от холода, то стремительно бросало в жар, а потом меня и вовсе скрутило в приступе неуправляемой тошноты, и я лишь невероятным усилием воли превозмогла рвотные позывы. Я ощущала острую нехватку воздуха, мучительное удушье разрывало грудную клетку, а яростная резь в желудке заставляла рефлекторно складываться пополам в безуспешной попытке облегчить страдания. Казалось, все мои внутренние органы слились в сплошной очаг нестерпимой боли, и я вот-вот рухну на землю, чтобы уже больше никогда не подняться. У меня не имелось в равной степени физических и душевных сил на продолжение борьбы, и сейчас я желала лишь одного – добраться до постели, скрутиться в позу эмбриона и элементарно отлежаться в спасительной тишине. Но как бы ни горько мне было это сознавать, подобная возможность мне отныне не светила, потому что с сегодняшнего дня я фактически осталась на улице в ненавистном городе, где каждый прохожий мог кинуть в меня камень, в чужой стране, так и не ставшей для меня второй родиной, в страшном мире, пронизанном жестокостью и ложью.
Я несколько раз вдохнула и выдохнула, смахнула выступившие на глазах слезы и, поглубже надвинув капюшон, шагнула навстречу своей новой жизни. Счет шел буквально на минуты, и я не собиралась транжирить утекающее сквозь пальцы время. Мне откровенно повезло, и я успела подчистую опустошить кредитку до ее неминуемой блокировки, и пусть не особо внушительную сумму мне предстояло теперь растягивать на неопределенный период – все-таки это было лучше, чем остаться без средств к существованию с двадцатью евро в кошельке. Пока я снимала деньги, на Ор-Эркеншвик вновь обрушился дождь, по обыкновению мелкий и колючий, и меня опять начало лихорадить, после чего я всерьез испугалась, как бы меня не увезли в больницу прямо с крыльца банковской кассы. Впрочем, если уж трезво оценивать сложившуюся ситуацию и называть вещи своими именами, кроме как на казенной больничной койке, мне и переночевать-то было, в принципе, негде.
Окружающее пространство продолжало дрожать, вращаться и расплываться желто-красными пятнами. Я кое-как доковыляла до кофейни, забилась там в самый дальний угол и, заказав себе комплексный обед, вытащила из сумки мобильный телефон. Пропущенных звонков на дисплее не отображалась: судя по всему, для Эберта я резко перестала существовать на свете. Ну что ж, разве не этого я и добивалась? Да, я планировала расстаться с мужем цивилизованным образом, я надеялась избежать публичной огласки и вовлечения широкого круга посторонних лиц, но сделанного не воротишь, и я должна была исходить из конкретных обстоятельств, каким бы низким и отвратительным мой отчаянный жест не выглядел в глазах местной общественности, отличающейся поразительно консервативным мышлением. Я отлично понимала, что само по себе убийство Ханны –это абсолютно беспрецедентный случай для застойного болота маленького провинциального городка, в котором обычно происходит настолько мало заслуживающих внимания событий, что любая незначительная новость автоматически раздувается до уровня грандиозной сенсации, а стоит просочиться информации о моем визите в полицию и озвученном там заявлении касательно связи с главным и единственным подозреваемым, как Ор-Эркеншвик будет целый месяц гудеть растревоженным ульем. Я ничуть не сожалела о содеянном, мне лишь было грустно и обидно от того, что всё оказалось абсолютно бессмысленным. Я по-прежнему не верила в виновность Йенса, более того, я интуитивно чувствовала, что он осознанно возвел на себя напраслину, но упорно не могла постичь его замысел. Я ни на мгновение не сомневалась, что Йенс не способен на преступление, я бы всё отдала, чтобы ему помочь, чтобы прекратить этот неописуемый абсурд, я готова была под присягой повторить свои показания в суде, но мои слова ни на что не могли повлиять. Йенс упорно двигался к отвесному краю черной бездны, он стоял с занесенной над пропастью ногой, я была не в силах его остановить. Если бы Йенс полностью отрицал вину, полиция была бы заинтересована в проведении независимого расследования, подчиненные комиссара Берггольца рыли бы носом землю в поисках улик перед тем, как окончательно передать дело в суд, но в моей родной стране признание исторически считалось царицей доказательств, и я не думала, что немецкая полиция ушла уж очень далеко. Дело закроют, Йенса осудят на громком процессе, а истинный убийца Ханны Беккер так и останется на свободе. И сколько бы я не надрывалась в заведомо бесплодных стараниях убедить Берггольца в невиновности Йенса, скорее меня принудительно госпитализируют в психлечебницу, чем отравят дело на доследование.
Я прокручивала в памяти разговор с комиссаром, и всё отчетливее убеждалась, что для него всё и так предельно очевидно. Йенс задушил гражданскую жену на почве личной неприязни, находясь в состоянии аффекта, и под действием лекарственных препаратов погрузился в глубокий медикаментозный сон. И вроде бы со всех позиций исключительно стройная версия, но… Хотя, о чем я, не приводить же в мне в качестве главного довода в защиту Йенсу его происхождение из другого измерения… Если я ничего не могу изменить, я просто буду рядом, я просто буду верить, я просто буду ждать.
–Беата, что у вас там случилось? – я ответила на звонок, даже не глядя на экран, и взволнованный голос отца резко вырвал меня из задумчивости.
–Привет, пап, – я мобилизовала остатки здравомыслия и заставила себя не пугать отца паническими интонациями в голосе. В конце концов, все свои проблемы я создала сама, и чем меньше я буду нагнетать обстановку, тем лучше, – Ханну Леманн убили сегодня ночью…
–Это я уже знаю, – несколько озадачил меня отец, – Эберт мне сказал…Я не очень хорошо его понял, но суть уловил. Страшные новости, конечно, просто в голове не укладывается… Передай наши с мамой соболезнования девочкам, Мие и… кажется Леони, да? А теперь расскажи о себе, ты вообще где сейчас?
– Обедаю в кафе, – не стала отягощать совесть очередной ложью я, – тяжелое утро выдалось.
–Это понятно, – согласился отец, – а в остальном, что происходит? Я не застал тебя дома, позвонил Эберту, и мне совсем не понравилось, как он о тебе отозвался. Вы с ним крупно поссорились, да?
–Мы разводимся, пап, – сплеча рубанула я, не видя смысла тянуть резину, – между нами все кончено.
–Беата! – потрясенно выдохнул отец, явно не ожидавший от меня столь категоричного заявления, – ты хорошо подумала? С бухты-барахты такие решения не принимаются. У вас же все было хорошо… Думаю, вам обоим надо остыть, перегореть и успокоиться… Я понимаю, трагедия с Ханной выбила тебя из колеи, да и Эберт тоже весь на нервах, но…
–Никаких «но», пап, – по слогам отчеканила я, -мы расстаемся. У нас нет ничего общего, наш брак- пустая формальность, я не люблю Эберта, а он не любит меня. Достаточно причин, чтобы развестись?
–Дочка, это всего лишь кризис, который обязательно наступает в любой семье, – попытался урезонить меня отец, – вам нужно проявить немного терпения, и вы преодолеете все разногласия. Беата, кто стал инициатором развода, ты или Эберт?
–Я, – с невольной жестокостью добила отца я, но уже не смогла остановиться и уверено добавила – пап, это моя жизнь, и я вольна поступать по своему собственному усмотрению.
–Беата, я понимаю, вы с Эбертом поругались, тебя обуревают эмоции, это нормально, – не сдавался отец, – но ты же взрослая женщина, а не девочка-подросток. Что ты будешь делать, если все-таки настоишь на своем и разведешься с мужем? Это Германия, Беата, кроме Эберта у тебя там никого нет, ты останешься одна, без работы, без жилья…
–Ну и к дьяволу всё! – вспылила я, и посетители кафе одновременно вытаращились в мою сторону. Ну, конечно, когда еще увидишь бесплатное цирковое представление! Хорошо еще, что мы с отцом говорим по-русски, и предмет нашего диалога, ведущегося исключительно на повышенных тонах, недоступен для понимания большинству зрителей.
–Беата, ну нельзя же так! – исчерпал все аргументы отец, – ну что такого могло у вас случиться, чтобы ты потеряла рассудок? Извини, что в лоб спрашиваю, ты застукала Эберта с другой?
–Нет, пап, это я ухожу к другому, – целиком взяла на себя ответственность я, – доволен? Эберт ни в чем не виноват, это я настояла на разводе.
–Беата, похоже, ты плохо себя чувствуешь, – по-своему интерпретировал отец мой звенящий от напряжения голос, – у мамы получше с немецким, я сейчас попрошу ее, чтобы она позвонила Эберту и попросила его отвезти тебя домой.
–Не смейте никому звонить! – теряя контроль над измочаленной психикой, взвилась я, -или звоните, пожалуйста, кому хотите, хоть Эберту, хоть Курту, мне плевать, что они вам наговорят. Хочешь информацию из первых уст? Я развожусь с Эбертом из-за Йенса Беккера, мужа Ханны.
На пару секунд в трубке повисло тяжелое молчание, за время которого я слегка пришла в себя и запоздало осознала, что своим надрывным признанием всадила родителям нож в сердце.
–Постой, я, видимо, неправильно расслышал или что-то путаю, – уцепился за соломинку отец, – когда мы приезжали к тебе в прошлом году, Ханна говорила, что ее муж совсем спился и живет чуть ли не в конюшне где-то за городом.
–Что, не веришь мне, да? – не стесняясь оторопевших немцев, громко расхохоталась я, – а Эберт вот поверил…
–Беата, ты не здорова, – испугался отец, – родная моя, я тебя умоляю, скажи, в каком ты кафе…
–Давай-как я лучше еще расскажу тебе, что Йенс арестован по обвинению в убийстве Ханны, – я прекрасно знала характер своего отца и понимала, что в этот самый момент мама уже набирает мобильный Эберта. Черта с два мой супруг будет переживать о моем здоровье, а вот позора на весь Ор-Эркеншвик он точно не допустит и примчится за мной на всех парах, дабы силой увести меня домой и запереть под замок до прибытия неотложки, – зачем вам сюрпризы, правда? Прости, пап, у меня дела. Мне бесконечно жаль, что финансировать ваши поездки в Европу я больше не смогу, так что ищите другие места для отпуска.
–Беата, какие поездки? – поразился моему цинизму отец, – ты что такое говоришь?
–Вы же привыкли пять лет подряд проводить лето за границей, – я швырнула на столик деньги и выбежала прямо под дождь. Я чувствовала, что несу какой-то невообразимый бред, страшно оскорбительный для самых близких мне людей, но накопленный стресс целиком подчинил себе мой измученный мозг, – теперь все, финита ля комедия, начинайте врать соседям и считать каждую копейку. Или попробуйте сохранить дружбу с любимым зятем, вы же его всегда боготворили, вы даже не думали, каково мне с ним живется! Только всем хвастались, какой у вашей дочери шикарный дом и как ей повезло в жизни!
–Беата, ты…-начал было отец, но, к счастью, у меня хватило ума нажать отбой, чтобы не вылить на родителей новый поток грязи.
Холод, сырость, обжигающий ветер – пока я сидела в кафе, погода заметно испортилась, и я с порога ощутила, как меня пробирает зябкая дрожь. Набухшие, мрачные тучи полностью заволокли небо, через час уже должно было смеркаться, а через два – стемнеть, но я даже в мыслях не имела вернуться домой. И Эберт, и тот особняк, в стенах которого я провела последние пять лет, навсегда остались в прошлом. Позже я заеду за своими личными вещами, но только не сейчас. Сейчас я с гордо поднятой головой пойду туда, куда меня в сердцах послал Эберт, я пойду пешком в Хорнебург, сорву пломбу с опечатанной полицейскими двери и переночую на месте преступления, а наутро решу, как мне быть дальше. Ну а для того, чтобы меня не доставали звонками, я выключу телефон. Только таким варварским способом я смогу наконец-то остаться наедине с собой и привести в порядок творящийся у меня в голове хаос.
В Хорнебург я пошла окольными путями, намеренно обходя сначала дом покойной Ханны, а потом и ферму Курта. Я боялась ни бурного выяснения отношений, ни гнусных эпитетов в свой адрес, я всего лишь не хотела доставить Эберту и иже с ними удовольствия лицезреть меня в таком виде, а также всерьез опасалась оказаться в больнице. В каком-то полузабытьи я кружила и петляла в окрестностях Ор-Эркеншвика, и к тому времени, как я вышла на дорогу, на улице успело полноценно стемнеть. Немного поколебавшись, я отвергла план продолжать путь по тротуару и напролом двинулась через лесопосадки, несмотря на раннюю весну, изобилующие буйной хвойной зеленью. На автопилоте я шла по влажной земле, после недавней бури, густо усыпанной ветками, и не сразу услышала за спиной осторожные шаги, а когда машинально оглянулась, на меня внезапно набросился скрывавшийся в потемках человек с недвусмысленной целью вырвать из рук сумку.
ГЛАВА XII
Бывают в жизни моменты наивысшего нервного напряжения, практически катарсиса, когда мозг внезапно подключает все свои скрытые резервы, впрыскивая в кровь бешеную дозу адреналина, и еще недавно едва живой человек моментально превращается в сгусток концентрированной энергии, сметающий на своем пути казавшиеся непреодолимыми препятствия. Будучи намертво припертой к стенке отвернувшейся от меня Фортуной, больная, морально измотанная и страшно уставшая, я вдруг ощутила колоссальный прилив силы, помноженный на острую вспышку бесконтрольной ярости. Я и так уже была почти на грани, я всё потеряла и стремительно погружалась во мрак, я стояла на руинах своей разрушенной жизни, а в душе медленно догорали последние всполохи надежды. Если в итоге все-таки будет установлено, что Йенс задушил Ханну в состоянии аффекта, похоже, я без труда пойму его мотивацию, потому что, судя по моим нынешним ощущениям, бесконечное давление на психику чревато самыми непредсказуемыми метаморфозами.
Грабитель напал на меня сзади и сходу попытался завладеть моим скудным имуществом, и в следующее мгновение я вдруг осознала, что готова убить за эту чертову сумку. Даже не оттого, что у меня не осталось ничего кроме паспорта и тонкой пачки наличности, а скорее в знак протеста против очередного удара судьбы. Я больше не хотела быть вечной жертвой, что-то во мне оборвалось, и я почувствовала, что должна даже не просто защищаться, а напасть первой. Резко извернувшись, я выскользнула из хватки грабителя, на долю секунды столкнулась глазами с несколько опешившим взглядом, и в приступе животной ненависти ко всему человечеству к целом и к его конкретному представителю в отдельности, на голых инстинктах пнула преступника в пах, а пока тот отходил от болевого шока, безотчетно подняла с земли тяжелую, суковатую ветку, сломанную мощным ураганным порывом, и с воплем приложила ею своего противника по голове. Произошедшее дальше мигом отрезвило мой агонизирующий разум: то ли временное помрачение действительно придало мне недюжинную силу, то ли неудачливому грабителю хватило малого, но один единственный удар не только свалил преступника с ног, но и натуральным образом его вырубил.
Паника накрыла меня девятым валом, я прижала к боку злополучную сумку и в ужасе побежала через лесопосадки прочь от этого жуткого места. Я толком не понимала, что делаю, и лишь миновав добрую половину дороги на Хорнебург, полностью осмыслила содеянное и остановилась, как вкопанная. Сердце по-прежнему колотилось в отчаянном ритме, воздуха катастрофически не хватало, а руки непрерывно тряслись. Непослушными пальцами я кое-как выудила из сумки телефон, с третьей попытки набрала нужный номер и дрожащим голосом сообщила полицейскому дежурному подробности произошедшего, после чего в изнеможении привалилась к замшелому стволу ближайшего дерева и долго не могла заставить себя элементарно пошевелиться. Мне было так плохо, что я совершенно не думала о своих дальнейших перспективах, я напрочь исчерпала все силы и согласна была на любое развитие событий. В тюрьму так в тюрьму, в психушку так в психушку, куда угодно… Мой личный предел возможностей был преодолен, чувства притупились, и мною овладела липкая, тягучая апатия, абсолютное безразличие ко всему и вся.
Я плохо ориентировалась в течении времени, но, по-моему, наряд полиции отреагировал исключительно оперативно. Старший офицер начал было засыпать меня вопросами, но я не сумела выдавить из себя ни слова, равнодушным жестом указала в сторону леса и непременно осела бы на землю, если бы меня в падении не подхватил один из полицейских. Все, что случилось потом, я помнила только краткими урывками, да и то, с трудом отличала реальность от галлюцинаций. Кажется, меня перенесли в машину, кажется, бережно уложила на сиденье, кажется куда-то повезли… Я проваливалась во тьму, снова выныривала на свет и опять тонула в сумерках сознания. Наяву или в бреду меня пронзила невыносимая боль в животе, я закричала, выгнулась дугой и отчетливо почувствовала стекающую по ногам струйку крови. Дальше была торопливая суета вокруг, слитые в неразборчивую какофонию голоса, опять темнота, и снова свет, теперь уже электрический… Мрак вдруг стал абсолютным – тихим, спокойным, уютным, и меня окутало спасительное тепло.
–Фрау Штайнбах, Беата, вы меня слышите? – настойчиво звал меня женский голос, и я никак не могла сообразить, откуда доносятся все эти раздражающие звуки.
–Где я? – я с трудом разлепила веки, со стоном зажмурилась от непривычно ярких солнечных лучей и сквозь выступившие на глазах слезы, наконец, разглядела очертания женщины в медицинской униформе.
– Вы в больнице, фрау Штайнбах, в Даттеле, – объяснила врач, – как вы себя чувствуете?
–Не знаю, – честно призналась я, прислушиваясь к своим ощущениям, – какая-то пустота внутри…
–Беата, мне тяжело вам об этом говорить, – к этому моменту ко мне уже вернулась способность довольно четко различать контуры окружающих предметов, и я заметила на круглом, добродушном лице немолодой немки явное выражение глубочайшего сожаления,– вы потеряли ребенка.
–Потеряла ребенка? – одними губами переспросила я. Значит, Миа была права, и наивно принимаемые мною за несварение желудка симптомы на самом деле являлись ранними признаками беременности. Вот откуда эта пустота. Или это вовсе не пустота, а свобода?
–Держитесь, моя дорогая, вы еще очень молоды и у вас обязательно будут дети, – я поспешно закрыла глаза, чтобы врач не увидела противоестественного, почти кощунственного облегчения в моем взгляде, и та вроде бы не догадалась о страшном содержании истинных мыслей пациентки, – Беата, меня зовут доктор Вирц, несколько дней вы пробудете под моим наблюдением, и, если все пойдет нормально, в конце недели я отпущу вас домой. Постарайтесь не изводить себя, побольше спите и не отказывайтесь от еды, вы потеряли много крови, вам нужно восстанавливать силы. И не вздумайте вставать без моего разрешения, головокружение может привести к тому, что вы упадете и ударитесь.
– Спасибо, доктор Вирц, – облизнула пересохшие губы я, -можно мне воды?
–Конечно, дорогая, – врач перевела спинку кровати в вертикальное положение, подала мне стакан и с улыбкой предложила, – давайте, я приглашу вашего супруга, он, бедняга, себе места не находит. И еще этот комиссар… устала ему твердить, что вам сейчас не до допросов, так нет же, сидит, у меня в кабинете, как на посту. Но не волнуйтесь, милая, я ему скажу, что вы еще слишком слабы, и не позволю ему вас мучить. Вы лежите, я пойду позову господина Штайнбаха.
–Фамилия комиссара Берггольц? – мой непредсказуемый вопрос заставил доктора остановиться на полпути в двери, и после того, как фрау Вирц машинально кивнула в ответ, я решительно потребовала, – скажите комиссару, что я готова с ним поговорить.
–Беата, зачем? – в недоумении вплеснула руками доктор, – ничего с ним не случится, с этим Берггольцем, подождет. Я зову Эберта…
–Доктор Вирц, я недостаточно ясно выразилась? – мрачно уточнила я, страстно надеясь, что мое не совсем адекватное поведение будет автоматически списано на пережитый стресс, – пригласите сначала комиссара, а уже потом Эберта.