Наталия Владимировна Воскресенская
Удивительное рядом
1. РАССКАЗЫ
ГАРМОНИЯ ИСКУССТВ
Этот зимний пейзаж, написанный масляными красками, когда-то давно, когда Нине было лет 14, подарил ей художник-самоучка, друг её отца.
Картина была средних размеров. На переднем плане – хлипкий мостик через речку. За ним – укатанная полозьями дорога в деревню. С одной стороны дороги – окоченелые притихшие тополя; с другой – большой сугроб. А дальше запорошенная пушистым снегом деревенька. Из печных труб поднимается дымок, растворяющийся в морозном воздухе, а за деревней виднеется церквушка. Вот и весь незамысловатый сюжет.
Прошло много лет. Родителей Нины уже не было в живых, да и о художнике с тех пор она ничего не слышала. А картина всё висела на стене её квартиры. К ней Нина давно привыкла и почти не замечала.
Но однажды приехал к ней в гости сын, обратил внимание на простенькую старую раму картины; пообещал заказать новую. Когда рама была готова, Нина сняла со стены картину, осторожно протёрла её мыльным раствором, потом влажной тряпкой, и, когда вставила в новую раму, картина засияла прежней своей жизнью.
Как-то вечером Нина, переделав, наконец, все дела на кухне, решила отдохнуть, послушать музыку. У неё было много записей классической музыки на кассетах, на лазерных дисках, но самые первые записи появились на виниловых пластинках. Их-то она любила слушать больше всего. Звук из акустических колонок был объёмный, чистый, как в концертном зале.
Нина поставила пластинку концерта №2 для фортепьяно с оркестром Рахманинова, уселась в своё любимое мягкое кресло и стала слушать. Когда зазвучала вторая часть концерта, медленная, лиричная, её взор невольно упал на картину. Она почувствовала, что изображение на картине и музыка сливаются воедино: и в музыке ей привиделась заснеженная деревенька где-то далеко-далеко, то ли по времени, то ли по расстоянию. Деревенька, которую, пожалуй, сегодня и не встретишь; она живёт своей спокойной каждодневной жизнью. Деревенька, которая, являясь частью России, по-своему обособлена, на неё ещё не наступает город, щипля со всех сторон, отнимая земли, уничтожая окрестные леса… Нет, это ещё спокойная деревенька с неоглядными далями, как спокойна и величественна своей духовной силой музыка Рахманинова, композитора, жизнь которого пока не омрачена необратимыми переменами в стране. Музыка редкой красоты, жемчужина русской лирики. Она воплощает бесконечно длящееся состояние покоя, полного растворения в природе. Она наполнена поэтической озарённостью чувств, воспеванием красоты и радости жизни.
Нина смотрела на картину и слушала музыку. Счастье переполняло её душу. «Какое совпадение, – думала она, не в силах сдержать слёз. – Полная гармония пейзажа и музыки…» Русская, с оттенком глубокой тоски музыка Рахманинова слилась воедино с изображённым на картине пейзажем, одухотворив его…
Почему-то вспомнилось её путешествие на теплоходе от Москвы до Плёса. Была экскурсия в дом-музей Левитана. На первом этаже Нина увидела картину Саврасова «Грачи прилетели». На первый взгляд это была точно такая же картина, какая находится в Третьяковской галерее; перед ней Нина иногда долго простаивала, не в силах оторвать взгляд, в восторге от ощущения настоящей ранней весны. Именно такой весны, которую она запомнила из своего детства: когда первые лучи солнца начинают растапливать сосульки на крыше их деревянного дома в тогдашней Москве, и с них часто-часто капает вода. Отыскав длинную палку, Нина пытается дотянуться до основания сосульки, чтобы столкнуть уже основательно подтаявшую льдину с крыши вниз. При этом надо ловко отскочить в сторону от падающей ледяной глыбины. А первые ручьи… она торопится поскорее продолбить им путь к канаве. А весенние пересвисты птиц – вестников этого необыкновенного в средней полосе России времени года. Воспоминания детства оставляют наиболее прочный след в жизни человека. Хорошо, если они светлые и радостные.
Именно такие чувства испытывала Нина, стоя перед картиной Саврасова в Третьяковской галерее. Эта картина – поэтический рассказ о весеннем обновлении природы, об обычном русском селе, о прилетающих грачах, о начинающем таять снеге, о весеннем небе, о пробуждающихся к жизни деревьях – обо всём том, что несёт на себе печать прелести и скромного очарования родной русской природы, тронутой дыханием весны.
Но почему же картина, которую она увидела в доме Левитана в Плёсе, не взволновала её, не вызвала особых эмоций? Всё то же самое: берёзы, на них грачи, на снегу ещё птицы, собирающие соломинки для будущих гнёзд; тот же, наполовину растаявший снег, вдали церковь, но чего же не хватает?.. Нина не могла понять.
Она стала искать разгадку и вскоре нашла её. В конце жизни Саврасов страдал от безденежья и зарабатывал, делая многочисленные копии своих картин. Одна из этих копий и оказалась в Плёсе, в доме Левитана. Сомнений быть не могло: хоть эти две внешне совершенно одинаковые картины писал один художник, но писал он их в совершенно разном душевном состоянии. Сам Саврасов в годы своего творческого расцвета, наставляя своих учеников, среди которых был и Левитан, говорил: «Без воздуха пейзаж – не пейзаж». Вот и разгадка: от картины в Плёсе, написанной на заказ, не веет «весенним воздухом», не веет одурманивающим чувством прихода весны…
Нина слушала концерт Рахманинова и смотрела на зимний пейзаж на стене. Она поняла, чего не хватало в картине художника-самоучки прежде. Как ни старался он перенести на полотно чудесный уголок заснеженной России, ему не удалось наполнить его «воздухом», а значит душой. В этом помогла ему музыка Рахманинова.
ЛЕСКА
В магазин «Рыболов» вошла женщина. На ней модный костюм, изящная шляпка. В магазине покупателей немного. Женщина заняла очередь за мужчиной и стала открывать сумочку, чтобы достать оттуда образец лески; она уже нащупала её конец, но леска каким-то образом спружинила и, словно живая, выскочила из сумочки на пол. Слегка нагнувшись, женщина стала искать её глазами, но на пёстром линолеуме разглядеть тоненькую леску было почти невозможно. Женщина пошуровала по полу ногой – лески как будто и не бывало. А между тем продавец уже обслуживал стоящего перед ней покупателя.
– Вам что? – спрашивал он.
– Мне мотыля и крючков.
Продавец отвесил в целлофановый пакетик мотыля, запаковал выбранные крючки, и, получив деньги за товар, обратился к следующему покупателю.
– Что желаете, мадам?
– Мне – леску, вот только образец уронила, не могу найти.
– Ничего, – сказал услужливый продавец, сейчас подберём. Вам какую леску: на карася, или на плотву? А может быть на щуку?
– На бусы.
– Что за рыба, не знаю. Где она водится: в морях, в океанах, в здешних, или, может быть, в зарубежных? – увидев, что перед ним стоит какой-то не стандартный рыбак, стал подшучивать продавец.
– В ювелирных магазинах, главным образом, – почувствовав его сарказм, в таком же тоне ответила женщина.
– Ничего не понимаю, – пожал плечами продавец. – Вера!– крикнул он в приоткрытую дверь подсобки. – Пойди сюда; может, ты что-нибудь разберёшь.
– Погоди, товар надо получить, – отозвалась из подсобки Вера.
– Иди сюда, я за тебя получу,– опять крикнул продавец и удалился в подсобку.
Вместо него к прилавку подошла продавщица Вера, женщина средних лет, с подведёнными глазами и накрашенными губами.
– Ну, что тут?– недовольно спросила она.
– Мне нужна леска, – опять начала объяснять покупательница. – Только не на карася, не на леща и не на сома,– предупредив ненужные расспросы, сразу заявила она.– Мне нужна леска для бус. У меня бусы порвались. А куда идти, как не в рыболовный магазин, где ещё леску купишь?
– А…понятно, – сразу переменила тон продавщица Вера, обрадовавшись случаю пообщаться с нормальным покупателем, а не с мужчинами-рыболовами, с которыми и поговорить-то, кроме как о рыбалке, не о чем.– А вы знаете, – с воодушевлением сказала она, – я летом в Крыму отдыхала, купила такие очаровательные бусики…ну такие… беленькие. Забыла, как камешки называются.
– Жемчуг? – спросила покупательница.
– Нет, прозрачные.
– Может быть, горный хрусталь?
– Вот-вот, горный хрусталь. Надела прямо в магазине, иду по улице, и вдруг бусины рассыпаются… такая ненадёжная нить оказалась, прямо халтурная нить.
– Ну и как же, собрали бусины?
– Народ помогал собирать, одна бы я долго по земле ползала. Собрала, а дома на леску нанизала. Леска – самое надёжное дело. Сейчас и вам подберём. Какие бусы-то у вас, из каких камней?
– Агатовые. Такие, знаете, тяжёлые разноцветные камни – оранжевые, зелёные, кремовые. Очень красивые бусы.
В это время покупательница ещё раз посмотрела на пол, надеясь всё-таки увидеть кусочек принесённой с собой лески. Каким-то образом лучик света упал через окно на линолеум и высветил именно то место, где лежал кусочек лески. Женщина обрадовалась и подняла леску с пола.
– Можете мне такую же по диаметру подобрать?
– Ну-ка, покажите. Да, тоненькая. Сейчас подыщем что-нибудь.
– Так, значит, на крупную рыбу, но тоненькая, – Вера принялась рыться в коробочках, перебирать пакетики на витрине, держа перед глазами образец. Эта толстая, не пойдёт. А вот эта вроде такая же, как у вас, – сказала она, разглядывая этикетку на пакетике. – Я думаю, на щуку вам будет в самый раз.
– На щуку?
– На щуку.
– Выдержит?
–Это какую щуку надо поймать, чтоб порвалась, – вспомнила продавщица специфику магазина.– Теперь лески прочные делают, многослойные. Выдержит, будьте спокойны.
ГОСПОДА ДВОРЯНЕ
Отдел, в котором работала Марина, был небольшой, и назывался отделом технической информации. Трудились здесь в основном женщины, только начальник был мужчина. На работе Марине было скучно. В разговорах, которые обычно бывают в женском коллективе – о мужьях, о детях, о магазинах и рынках – она не участвовала, от них ей становилась совсем тоскливо. Когда не было срочной работы, она потихоньку вынимала из ящика стола книгу и читала. Многих в коллективе она раздражала своей замкнутостью, которую сотрудники принимали за высокомерие. Дождавшись пяти часов, Марина ехала домой, где её ждали муж и пятилетний сынишка. Муж работал прорабом на стройке, хорошо зарабатывал. Марина считала, что с мужем ей в некотором роде повезло. Он оказался вполне домашним человеком: любил готовить, так что от этой заботы Марина была полностью освобождена. Он любил Марину, обожал сынишку, и, по-видимому, чувствовал себя счастливым в семейной жизни. Марина тоже любила мужа, с которым познакомилась, когда оба учились в строительном институте. На первых порах её замужества Марину вроде бы всё устраивало. Но со временем она стала понимать, что живёт в рутине, из которой не видела выхода. Каждый день одно и то же: работа, дом, опять работа. А так хотелось куда-нибудь выбраться, хотя бы в выходные. Но получалось так, что муж сильно уставал на работе, и в выходные его невозможно было куда-нибудь вытянуть. Единственное, что она могла себе позволить, сходить с сынишкой в зоопарк или на детский спектакль в театр. Марина чувствовала, что ей всё время чего-то не хватает. Она бы с удовольствием побывала с мужем в театре, съездила бы хоть раз за границу… К тому же у неё не было подруги, с которой бы она могла чувствовать себя свободно, с которой ей было бы интересно общаться…
Но вот однажды в отдел, где работала Марина, пришла новая сотрудница. Марине сразу показалась приятной хрупкая девушка с льняными волосами и причёской «каре». Удивил её выговор – мягкий, с небольшой картавинкой. Понравилось, как она одевается: как-то особенно элегантно сидела на её стройной фигурке широкая в складку юбка, собранная поясом на талии. Руки она кокетливо держала в карманах этой юбки, и оттого походка её казалась изящной и грациозной. Оля, так звали новую сотрудницу, тоже как-то сразу прониклась симпатией к Марине. Частенько она подходила к её столу, слегка присаживалась на край, и они принимались щебетать. К большой радости обеих, им было, о чём поговорить. Марине приятно было слушать, как Оля рассказывает о своих увлечениях: она и рисовала, и плела сама небольшие коврики, и стихи писала. Тем не менее, обе они имели техническое образование, и теперь приходилось, как говорила Оля, влачить техническое существование. Марина была удивлена, что моложавая на вид Оля, не была такой уж молодой. Оказалось, что они были почти ровесники – обеим было за тридцать.
Как-то раз после работы Оля пригласила Марину к себе в гости. Жила Оля с мамой в небольшой двухкомнатной квартире. Уже в прихожей Марина увидела многочисленные работы Оли: на полу лежал красочный коврик, на стенах висели картины из соломки, вышивка, поделки из дерева. Всё это словно обволакивало гостя душевным комфортом жилища. Олиной маме, Екатерине Георгиевне, на вид было лет семьдесят. Полная, медлительная, она, тем не менее, двигалась с особой статью. Сначала она настороженно отнеслась к новой подруге дочери. Но когда сели за стол, первоначальное напряжение спало. И хотя угощение было очень скромное – салат из огурцов и помидор, сосиски с пюре, сервировка стола поразила Марину. Посуда, из которой они ели, по-видимому, была очень старинная: красивые тарелки из тонкого фарфора, серебряные ножи и вилки с вензелями. Марина не удержалась и спросила Екатерину Георгиевну, откуда у них в доме такая посуда. Та ответила не сразу. Она немного помолчала, будто сомневаясь, стоит ли рассказывать едва знакомому человеку то, что до поры было глубоко запрятанной семейной тайной. Но, Марина почему-то внушала ей доверие, к тому же Екатерина Георгиевна хорошо знала, что Оля не пригласит в дом кого попало.
– Знаете ли, – начала она, – мы ведь не всегда жили так скромно, как теперь. Я давно на пенсии, Оля зарабатывает немного. Конечно, когда был жив Олин отец, мы жили лучше. Он работал главным инженером на крупном предприятии. Но пять лет назад он умер. Замечательный был человек, добрый. Всё умел делать, за что бы ни брался. Оля, наверное, в него уродилась – у неё тоже, чем ни занимается, всё хорошо получается… Но посуда эта появилась, конечно, ещё раньше. Это то, что осталось от тех сервизов, которые служили ещё моим родителям, и их родителям. Оля ведь потомок дворян, – сказала она с нескрываемой гордостью.
«Так вот откуда у Оли изящные манеры; они, вероятно, передаются с генами», – подумалось Марине.
– Вся эта посуда – это почти всё, что осталось из вещей нашего рода, – продолжала Екатерина Георгиевна печально. – Хотя, счастье, конечно, не в материальных ценностях, а в том, что у человека в душе. А это уж никто не отнимет, – голос у неё немного дрогнул.
Марине хотелось перевести мрачные мысли Екатерины Георгиевны на что-то другое.
– А как вкусно есть из такой посуды, – сказала она.
– Да, это правда. Это всё создавалось не только для внешней красоты, но и для здоровья. Оля тоже творит красоту в своих работах, и это тоже для здоровья духа, здоровья мыслей.
Она помолчала, потом, призадумавшись, сказала:
– Жаль только, что никак замуж не выйдет. А вы замужем, Марина?
– Да, у меня муж и ребёнок.
– Это хорошо, – Екатерина Георгиевна помедлила, потом сказала:
– Видите, как у нас в семье получается.… У моей мамы, Олиной бабушки, было восемь детей; у меня в Олином возрасте – уже четверо, а Оля даже и замуж ещё не вышла. Что-то не то творится…
– Ну ладно тебе, мама. Давайте лучше чай пить, – Оля старалась уйти от неприятной темы. – Я такой тортик купила – вскочила она, чтобы бежать на кухню. И от слова «тортик», задребезжавшего в её устах, Марине стало необыкновенно уютно и весело.
Чай пили тоже из красивых чашек из тонкого фарфора.
Прошёл год. Оля по-прежнему любила присаживаться на краешек Марининого стола, и они болтали о том о сём. Оля приобщила Марину к музею Народов Востока, куда они теперь частенько ходили вместе; иногда Марина брала с собой сынишку. В музее Оля делала зарисовки диковинных орнаментов ковров, чтобы потом использовать их в своих работах, а Марина с удовольствием рассматривала экспонаты дотоле неизвестного ей музея.
Потом случилось так, что Оля должна была покинуть отдел. Со своим слабым здоровьем ей трудно было высиживать на работе по восемь часов ежедневно. Её старший брат Борис, профессор в техническом ВУЗе, устроил её в свой институт на военную кафедру. Там режим был более свободный, хотя зарплата у Оли стала меньше. На какое-то время тесная связь подруг прекратилась. Они, конечно, созванивались, но виделись уже не каждый день.
Как-то раз Оля сообщила по телефону, что сейчас занимается поиском своей родословной. И даже уже ездила в бывшую северную столицу и рылась в архиве военно-морского флота, потому что знала, что её прадед был морским офицером. Оля сказала, что нашла бумаги, подтверждающие её дворянское происхождение, и теперь собирается вступить в Дворянское Собрание. Марина недоумевала, зачем ей всё это нужно, и Оля обещала объяснить всё при встрече.
Такая встреча вскоре состоялась. Но и тут Марина сначала ничего не поняла, только видела радостное лицо подруги и услышала её рассказ о том, как трудно было подтвердить своё дворянское происхождение. Но потом Марина стала догадываться, что Оля ставила вполне определённую цель. Видя всю безнадёжность выйти замуж, исходя из её сегодняшнего окружения, она надеялась встретить человека, как говорили в старину, «своего круга», который, может быть, тоже унаследовал гены благородных и образованных предков. А где его встретишь, как ни в Дворянском Собрании.
Прошло ещё какое-то время, и Марина решила позвонить Оле, узнать, приняли ли её в Дворянское Собрание. На этот раз они договорились встретиться у Марины дома. Когда Марина открыла дверь, на пороге стояла Оля, похудевшая, уставшая, но глаза у неё блестели. Чуть ли не с порога она сообщила, что её приняли, и, самое главное, она уже побывала на балу в Дворянском Собрании, который закончился так поздно, что ей даже пришлось заночевать у Фенички Толстой. Кто такая Феничка, Марина не стала уточнять, вероятно, кто-то из потомков Льва Николаевича Толстого. Ей важно было выяснить другое.
– Ну а как сам бал, ты танцевала?– с нетерпением допытывалась Марина.
– Конечно, танцевала. И даже специально для бала сама сшила очень красивое платье, длинное такое, до пола. И Оля стала подробно расписывать своё бальное платье, которое она расшила мелкими розочками.
– Ну, а как кавалеры? – Марине не терпелось узнать главное.
Оля как-то сникла.
– Обыкновенные инженеры, учителя, врачи; нищета, одним словом, – слегка улыбнулась она. – Но, конечно, во фраках, – опять блеснули её глаза, – так положено по этикету.
Ещё Оля рассказала, что мама её недавно умерла, что брату Борису пришлось продать дачу, куда Оля с мамой выезжали на лето. Содержать её на свой теперешний профессорский оклад, когда всё вокруг чуть ли не каждый день дорожает, он уже не мог.
По всему было видно, что Оля переживает трудные времена, то и дело тень печали появлялась на её лице. Тем не менее, Марина ощущала, что подруга заряжена энергией и оптимизмом. Вероятно, что-то хорошее замаячило в её жизни.
НА ВЫСТАВКЕ МОДНОЙ ХУДОЖНИЦЫ
Все улицы небольшого провинциального городка были оклеены афишами, кои извещали об открытии выставки молодой художницы-авангардистки Клифы Рифовой.* Имя художница придумала себе сама, имея ввиду с одной стороны необычайную высоту своей творческой фантазии, а с другой – глубину отображаемых в своих работах образов.
Для выставки было выделено помещение в местном музее, и желающих посмотреть картины Клифы Рифовой было предостаточно. Сама же художница, облачившись в длинную коричневую юбку, ярко-жёлтую свободного покроя блузу, надев свою любимую зелёную широкополую шляпу, с альбомом в руках отправилась гулять по городу в поисках новых сюжетов, предварительно оставив при входе на выставку тетрадь для отзывов с привязанной к ней ручкой.
Тем временем посетители выставки толпились у её картин. Одних картины художницы вгоняли в недоумение: «Что это? Кубы какие-то, в глазах рябит от пестроты!»
Другие ходили по выставке молча, чувствуя неловкость оттого, что не могут понять замысла автора полотен; они долго стояли перед каждой картиной, стараясь разобраться в сюжете, но, так и не придя ни к какому решению, в сердцах покидали выставку, жалея о потерянном времени.
Но были на выставке и настоящие знатоки авангардного искусства; они приходили в восторг от каждой картины Клифы Рифовой.
Вот две дамы неторопясь подходят к полотну огромных размеров.
– Ах, какая прелесть! – говорит одна.
– Какие краски, какой колорит! – восхищается картиной её подруга.
– Давай отойдём, посмотрим на неё издалека, – предлагает первая.
Они отошли от картины метра на три и уже приготовились рассматривать её с того расстояния, когда крупные мазки сливаются воедино, придавая картине целостность изображения, как в поле их зрения попал щупленький старикашка. Он подошёл почти вплотную к картине, нагнулся, чтобы прочитать название, картина называлась «Рыбаки в море», потом отошёл подальше, и оказался как раз между картиной и дамами.
– Гражданин, вы загораживаете картину. Вы разве не видите, что мы рассматриваем её?.. – возмутились дамы.
Старикашка обернулся к дамам и пробурчал:
– Что тут рассматривать? Рассматривай – не рассматривай, всё равно не разберёшь, где тут рыбаки, а где море. Вижу только зелёные ветки.
– Ах, боже мой, – возмутились дамы, – какие ветки, это и есть волны на море.
– А почему они зелёные?– не унимался старикашка,– волны должны быть синие, или уж, на худой конец, бирюзовые. Это определённо ветки. – Он стал перемещаться то влево от картины, то вправо. – И рыбаков что-то не разгляжу. Где рыбаки? – обернулся он к дамам.– Или скажете, за ветками спрятались, то есть за волнами?
– Вы очень близко стоите, встаньте рядом с нами, – посоветовали дамы.
Старикашка медленной походкой подошёл к дамам и встал с ними в один ряд.
– Ну вот, видите теперь?
– Всё равно ничего не вижу.
– Ну как же… Вон там, между оранжевым и серым цветом лодка из-за волн показалась… Неужели и сейчас не видите?
Старикашка нахмурил лоб, пытаясь разглядеть лодку с рыбаками, но молчал. Не хотелось ему показывать перед дамами свою непонятливость. Он сложил худенькие свои ладошки в две трубочки, изобразив бинокль, поднёс к глазам, и, как капитан корабля, устремил взгляд на картину, пытаясь увидеть рыбаков в море. Но среди нагромождения ярких кубов, изображавших, по-видимому, волны, ничего так и не увидел.
– Не вижу рыбаков, – опустил он свой импровизированный бинокль. – Наверно, лодка опять в волнах скрылась, – насмешливо сказал он и направился к другой картине.
То была картина под названием «Утренний кофе, автопортрет». Художница в пеньюаре небесно-голубого цвета сидела нога на ногу в просторной светлой гостиной за столом и пила кофе. В вазе на столе лежали фрукты, во вкусовых достоинствах которых можно было усомниться; они прямо таки были облиты краской всевозможных цветов. Да она их и не ела, а только пила кофе из чашечки причудливой формы. Старикашка долго смотрел на чашечку, пытаясь понять, почему она такая уродливая. Потом решил, что художница невзначай разбила её, а потом неудачно склеила. По крайней мере, в этой картине было всё понятно: вот художница, вот стол, вот кофе, а там под столом какое-то животное, вроде свинка… или собака…
Тем временем и две дамы подошли к этой картине.
– Ну, как, эта нравится? – спросили они у своего нового знакомого.
– Так себе, – безразлично ответил тот. – Ну, кофе пьёт, ну и что?.. Каждый может кофе пить.
Дамы переглянулись:
– А вы посмотрите, как оригинально написана картина, какая экспрессия начинающегося дня! – говорила одна, пытаясь приобщить старикашку к живописи.
– А собачка под столом… какая прелесть! – умилялась другая.
– А какая эта собачка вся перекошенная,– уже не сдерживая раздражения, вторил им старикашка. – Как будто под машину попала, а ветеринара сразу не нашлось, так и осталась непонятного экстерьера.
– Ах, какой вы! – возмутились дамы.– А вы посмотрите, как естественно эта собачка лает. Интересно, на кого это она так может лаять? – размышляли они.
– Наверное, кто-то потревожил её,– предположила одна.
– Но кто бы это мог быть? – недоумевала другая.
– Это, определённо, я, – выдвинул свою версию старикашка. – Ладно, пойду дальше, чтобы не тревожить пёсика. А то, хоть и на свинку похож, а зубы-то как у крокодила, того и гляди, вцепится.
_________
* cliff – утёс; reef – подводная скала (англ.)
АКТИВИСТКА
или
А, ДА ЛАДНО, И ТАК СОЙДЁТ
– Столько дел, столько дел,– жаловалась отдыхающим активистка дома отдыха «Расслабуха» Лидия Захаровна. – Совсем некогда отдыхать. Завтра, не забудьте, идём на экскурсию, а после ужина – мой сольный вечер поэзии. Совсем нет никакой личной жизни. А ведь я такая же отдыхающая, как и все здесь.
– Так что же вы так себя утруждаете, – недоумевали окружающие, – отдыхайте себе в удовольствие.
– Не могу. А кто же вам завтра покажет старинную усадьбу, парк, экологическую тропу? А стихи кто будет читать? Некому больше.
На следующее утро, после завтрака, в холле собралось на экскурсию человек десять. Лидия Захаровна суетилась, извещала, что экскурсия будет чрезвычайно интересной, возможно даже встретятся редкие породы птиц, лесные ягоды; у всех ли есть во что их собирать? Некоторые побежали опять в свои комнаты за ёмкостями для ягод. Наконец, экскурсия двинулась в путь. Лидия Захаровна то бежала впереди группы, то вдруг возвращалась подгонять отстающих, и постоянно что-то говорила, говорила. На ногах у неё были сильно растоптанные чёрные башмаки. Одета она была в линялую футболку и укороченные пёстренькие брючки, отчего её и без того невысокая фигура казалась ещё более приземистой. Этому способствовала и причёска «под горшок». Ей можно было дать и сорок и шестьдесят лет. Но по запасу энергии, это был сущий ястреб.
На обед экскурсанты опоздали, пришли еле живыми, в заляпанной грязью обуви. Работники столовой уже убирали со столов посуду, но сердобольные повара всё же сжалились и накормили опоздавших.
Вечером отдыхающие стали расспрашивать, ну, как экскурсия?
– О! Это было что-то… – рассказывала одна женщина из группы. Мы-то ожидали, что она поведёт нас, чтобы рассказать об истории усадьбы, парк посмотреть.
– Ну и что?
– Сказала, что никакой истории она не знает. А парк на наше горе перешёл в лес. Идём-идём, становится всё темнее и темнее, солнце куда-то исчезло, птицы какие-то кричат. Какие-то канавы стали встречаться, ручьи дикие, упавшее дерево дорогу перегородило – пришлось перелезать через него. Потом какие-то развилки дороги стали встречаться, в общем, заблудились, не знаем, куда дальше идти. Тут кто-то из группы заметил с левой стороны просвет, пошли туда. «Ну, вы идите, – говорит наш экскурсовод, – а я уж за вами…» Еле вернулись назад. Вместо часа, как она обещала, пробродили три часа.
– На концерт её сольный пойдёте вечером? Стихи будет читать собственного сочинения.
– Ой, не знаю, от экскурсии бы сначала очухаться…
После ужина, действительно, было сольное выступление Лидии Захаровны. Народу собралось не много, человек пять, да ещё несколько детей, которых родители взяли с собой, чтобы не болтались по территории без присмотра. В предисловии к литературному вечеру поэтесса уведомила слушателей, что очень уж она любит выступать со сцены, очень любит внимание к себе. Зрители это поняли по-своему и после каждого прочитанного стихотворения громко аплодировали. Удовлетворённая поэтесса отвечала на аплодисменты глубоким поклоном, и сразу же переходила к следующему стихотворению. Через полтора часа слушатели почувствовали утомление, но уйти было как-то неудобно. Казалось, стихотворениям Лидии Захаровны не будет конца. Она читала стихи и о природе, и о животных – причём про каждого в отдельности, и много-много других. Зрители аплодировали, правда уже без прежнего энтузиазма, а поэтесса не уставала отвешивать низкие поклоны. Но когда поэтесса объявила серию детских стихов, тех нескольких ребятишек, которые до этого хоть и ёрзали на стульях, но всё же послушно оставались на местах, как ветром сдуло. Пришлось поэтессе читать детские стихи оставшимся взрослым.
Наконец после особенно длительных аплодисментов, мол, пора кончать, поэтесса в последний раз раскланялась, и объявила, что на завтра планируется экскурсия в местный зоопарк, а после ужина – её сольный вечер романсов. Зрители, облегчённо вздохнув, разошлись.
Поэтесса собрала в кучу свои исписанные стихами тетради, торопясь направилась к выходу, и тут нос в нос столкнулась с директором дома отдыха «Расслабуха» Виктором Ивановичем.
– Ну, как прошёл ваш вечер, всё нормально? – поинтересовался тот.
– Ох, устала, всё работаю, работаю, некогда отдыхать, – опять начала свои жалобы Лидия Захаровна. – То экскурсии, то творческие вечера. Не высыпаюсь совсем.
– А ночью-то что делаете?
– Стихи пишу. Нужно ведь пополнять запас. Вчера до двух часов ночи писала. Знаете, сколько у меня стихотворений? Уже 198.
– Это очень много, – сказал директор.– Едва ли у Пушкина столько наберётся…
– Ну вот, видите. А экскурсии.… Надо ведь собрать народ. А потом повести. Смотрите – все башмаки стоптала, все ноги в мозолях. Каждое утро – экскурсия, каждый вечер – концерт. Вы должны мне обеспечить здесь бесплатное проживание. Я же сил не жалею, работаю.
– Не работайте. Вас никто не просит здесь работать. Отдыхайте, как другие отдыхающие, расслабляйтесь.
– Не могу, душа просит деятельности.
– В таком случае не стану вам препятствовать, – сказал директор и удалился по своим делам.
На следующий день на дверях столовой опять появилось объявление, извещающее, что после ужина состоится вечер романсов в сольном исполнении Лидии Захаровны.
Удивительно, но на вечер романсов собралось довольно много людей. То ли народу уже порядком надоели современные эстрадные песни без мелодий, да и слов толком не разберёшь, и его потянуло к романсам. То ли отдыхающими просто двигало любопытство, неужели Лидия Захаровна настолько талантлива, что освоила ещё и этот довольно сложный жанр. К тому же ходили слухи, что аккомпанировать себе на пианино она будет сама. Говорили, якобы когда-то она окончила музыкальную школу, работала учительницей истории в обычной школе; а живёт Лидия Захаровна одна.
В том же костюме, в каком она обычно проводила экскурсии, певица и аккомпаниатор в одном лице, села за стоящее у стены пианино, к слушателям, таким образом, исполнительница романсов была обращена спиной; поставила на пюпитр список романсов. Все обратили внимание, что список этот был что-то подозрительно длинный – это слегка встревожило публику. Никаких нот перед исполнительницей не было, вероятно, аккомпанемент пианистка знала наизусть.