Нагинская Валентина
Мои Сибирские корни
Глава 3. Школьная пора
3.1. Сельская школа
Свой первый школьный урок я не помню, наверняка он не был похож на современные красочные праздники с букетами цветов в руках и непомерно большими бантами на голове. Школа, где я начала учиться, располагалась в двухэтажном деревянном здании. Она была довольно большой, первых классов в год моего поступления было три. Первый этаж отводился для младших, второй – для старших классов, кабинетов химии, физики, учительской и спортивного зала. В обширном школьном дворе имелись некоторые элементы спортивной площадки – брусья и бревно и т.п. Во дворе была и уборная, незатейливое сооружение с расположенными в ряд отверстиями в полу. Зимой все они обмерзали, и бугристый цветной лёд украшал все подступы к этому объекту. Бегали туда, конечно, без пальто даже в сильные морозы.
У нас дома, наверное, не было часов, потому что я всегда боялась опоздать и часто 
Школа в Маслянино
приходила раньше времени. В таком же положении были и другие ученики. Мы приходили в школу раньше времени, но в здание нас не впускали даже в сильные морозы. Мы набивались плотной толпой в промёрзший тамбур в ожидании, когда нас впустят в раздевалку. Выданные номерки за сданное пальто мы тоже очень боялись потерять. Но однажды со мной это случилось – гардеробщица послал меня к директору для объяснения. На это я никак не могла решиться. Все ушли, а я долго сидела в пустом холодном коридоре пока совсем не промёрзла. Иного выхода, чем пойти домой без пальто, я не придумала. Как я бежала в одном свитере сквозь морозный туман, запомнилось мне на всю жизнь. Домой я пришла почти оледеневшая, но насколько помню, потом даже не заболела. На следующий день всё же пришлось идти к директору вместе с мамой. Мое жалкое пальтишко было заброшено в её кабинете на шкаф, а мы с мамой вместо извинения за преступную бездушность персонала получили строгое внушение.
В отличии от этих людей моя первая учительница Ада Филипповна была доброй, весёлой, с круглым лицом сплошь покрытым веснушками и с одной рукой. Меня восхищает такт, с которым она с нами , ещё настоящими детьми, обращалась. Однажды произошёл такой случай. Тетрадей в продаже не было, и они нам раздавались. На этот раз среди обычных серых обложек были и ярко розовые. Мне они не достались, и я так огорчилась, что слёзы потекли сами собой. Чтобы их скрыть, я залезла под парту, как бы что-то там ища, и надолго задержалась. Ада Филипповна, конечно, поняла в чём дело, но не стала меня позорить и требовать, чтобы я немедленно вылезла. Она дала мне время успокоиться и не потерять лицо перед классом. Ада Филипповна в центре фото первого класса, которое я получила из Маслянинского краеведческого музея. С большим интересом его разглядывала, пытаясь вспомнить имена, фамилии и лица моих соучеников. Себя я нашла в нижнем ряду третьей слева. Первым сидел мальчик в белой рубашке Володя Петров, единственный владелец коробки цветных карандашей, он никому кроме меня их не давал. Возможно, потому что был другом моего брата, а может быть (более лестный для меня вариант), я ему нравилась. Рядом с ней моя подруга по парте Шура Пилипенко. Других фамилий вспомнить не удалось, хотя некоторые лица и имена помню.
Школьные принадлежности того времени давно исчезли не только из употребления, но даже и из памяти. Вместо красивых современных рюкзачков дети ходили с самодельными сумками, сшитыми из холста с наружными карманами для чернильниц непроливаек, которые несмотря на название прекрасно проливались и оставляли пятна на сумках и тетрадях. Чернила изготавливались в домашних условиях из сажи с добавлением марганцовки. Были особые мастера этого дела, у которых они получались фиолетовыми, яркими, блестящими, для чего требовалось добавить чуть-чуть сахарку. Однако у большинства чернила получались бледными и быстро выгорали, соответственно и письмо было некрасивым.
Из холста делали и так называемую "азбуку»: нашитые на кусок материи кармашки для бумажных букв алфавита, из которых складывали слова. Тетрадей, так же, как и бумаги в продаже не было. Их выдавали в школе – в клеточку, в линейку, а для уроков чистописания в косую линейку. Видимо их не хватало, и часть нужно было приобретать самим. У нас тетради с братом были, наверное, мама «доставала» их, обменивая на натуральный продукт. Другие делали сами, сшивали из разных листочков и даже из газет. Конечно, была проблема и с перьями для ручек. Только после возвращения папы с войны у нас появились роскошные костяные японские ручки и хорошая бумага, видимо какая-то специальная – белая до голубизны с тончайшими блёклыми голубыми и розовыми полосками.
1945 г. Первый класс школы. Я в первом ряду, третья слева
В начальных классах никаких развлечений, кроме праздников я не помню. было немного. На переменках мы ходили по коридору, взявшись за руки, ходить и пели: "Дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону, уходили комсомольцы на гражданскую войну…" Картина выглядит печальной, но внутреннее ощущение было прямо противоположным. Убогость жизни была естественным состоянием и не замечалась, всё происходящее казалось очень значительным, а сами мы радовались по всякому поводу и без него. Помню себя с серой шалью на плечах, а поверх неё тоненькие косички, заплетенные тряпочками вместо лент, которых у меня не было. Настоящие атласные ленты были у немногих, купить их было негде и они, конечно же, были моей мечтой. И вот в один прекрасный день ленты «завезли» в магазин. Назавтра некоторые девочки явились в школу с большими красными и голубыми бантами. Мама тоже стояла в очередь, но ей досталось только полтора метра узкой синей ленты. Её разрезали пополам и, к моему огорчению, бантики получились совсем маленькими.
Потом наши одежды украсились красными звездочками из картона, обшитого сатином – мы вступили в ряды октябрят. Я участвовала во всём этом с искренним удовольствием вплоть до переезда в Новосибирск. А потом всю оставшуюся жизнь любыми способами уклонялась от подобных мероприятий, хотя всё-таки, в конце концов, пришлось поучаствовать и немало.
Моей подругой по парте была хмурая, нелюдимая девочка, но мне она нравилась. Шура жила в детском доме и я очень хотела, чтобы она ходила ко мне после уроков. Но, как я понимаю, это не приветствовалось, и только один раз она по моему настоянию отпросилась, но больше не приходила: или ей у нас не понравилось, или не разрешали. Вторая подруга Эрна была из переселенных немцев, фамилию её я забыла, а третья – Тамара Беляева, дочь директора школы. Я часто бывала у неё дома, но встречи с матерью избегала. У них была домработница, мастер разных рассказов, особенно страшных. Как-то я, наслушавшись таких историй, возвращалась вечером домой и по дороге чуть не умерла от ужаса. Было темно, абсолютно безлюдно и так тихо, что пугал скрипит снег под собственными валенками. В небе сияла огромная луна, окна домов чуть светились жёлтым светом ламп. И вдруг раздался, как мне тогда показалось, страшный грохот. По ощущению это было как взрыв бомбы, и только потом я сообразила, что просто заработал мотор в маленькой электростанции при типографии.
В новогодние каникулы в школе устраивалась ёлка. К ней долго готовились, разрабатывались сценарии представления, распределялись роли, репетировали, шили костюмы. Я была зайчиком в белой заячьей шубке (её взяли у девочек из детдома) и белых перчатках. Зайчиков было несколько, мы ходили вокруг елки и напевали "выпал беленький снежок на тропинку, на лужок, на лесной лужайке мы попляшем зайки…". Мама говорила мне, что пела ту же песенку в своем детстве. После четвертого класса уже активно действовали разные кружки, которые мы выбирали сами. Силами драматического кружка ставились спектакли, например, "Три апельсина", который в школе имел успех не меньший, чем современный "Властелин колец". Моей коронной ролью была роль кочегара в моноспектакле по рассказу Зощенко "Кочерга", публика всегда дружно смеялась. В гимнастическом кружке мы делали "мостики", "шпагаты", создавали так называемые «пирамиды": композиции из различных акробатических фигур. Главной площадкой выступления, конечно, была в школе, а иногда Дворец пионеров и избирательные участки во время выборов. Других представлений тогда не было, поэтому полные залы и успех зрителей был обеспечен.
Мне очень хотелось учиться в музыкальной школе игре на пианино. Источником этого желания была стоящая в комиссионном магазине старая фисгармония с двумя медными подсвечниками над клавиатурой. Я очень живо представляла, как я играю при свете свечей. По поводу слуха я почему-то не сомневалась, а надо было просто сходить и проверить слух, и проблема бы исчезла сама собой.
Учительница по литературе читала нам стихи и прозу, и в занимательной форме рассказывая о писателях и поэтах. Мне это очень нравилось и однажды на литературном вечере, посвященной Пушкину, мне поручили делать доклад. Я старательно его готовила, ходила в библиотеку, это было моё первое публичное выступление. Мы сами сделали декорации по мотивам сказок, разучивали танцы и песни. Позже, я написала целое сочинение в стихах, явно подражая Пушкину. Учительница никак не прокомментировала мой эксперимент и поставила, несмотря на отсутствие грамматических ошибок, четверку. Но главное было в том, что цифра 4 была очень маленькой и я сразу поняла, что стихи мне писать не стоит. Я, как бывший преподаватель, восхищаюсь такой оригинальной формой оценки моей попытки, разъяснение бы обидело, но не подействовало.
Но была я и в числе последних, когда в школе делали уколы, почему-то это случалось достаточно часто. Я панически их боялась, и мне действительно было больно, наверное, срабатывал психологический эффект. В отстающих я была и на уроках физкультуры: по канату лазить не умела, прыгала в высоту чуть ли не хуже всех, по бревну ходить побаивалась. Единственно, что мне нравилось и удавалось – брусья. В старших классах, и в институте я по возможности увиливала от «физры» и сдавала зачёты только благодаря доброте молодых преподавателей.
Из неприятных событий того времени – комиссии по проверке вшей в волосах. Проверяющие, надо отдать им должное, вели себя деликатно и результатов не оглашали. Однажды, после такой процедуры поступило распоряжение всем остричься наголо, иначе не пустят в школу. На следующий день весь класс, сверкал лысыми головами, и только одна девочка долго не хотела стричься, потому что неё были две толстые косы ниже пояса. Не помню, чем закончилось её сопротивление.
Учителей я в наше время слушались, иногда боялись и, как правило, они были очень уважаемыми людьми. Мы и в мысли не имели вести себя с ними непочтительно. Кроме упомянутой выше моей первой учительницы, я любила ещё двух учителей – семейную пару Казанцевых. Василий Георгиевич преподавал у нас географию, а Мария Феофановна – историю и русский язык. Эта пара была просто эталоном сельского учителя позапрошлого века. Оба интеллигентные, спокойные, держались скромно, но достойно. Он был худощавый и высокого роста, она тоже худенькая, но маленькая. Жили они, как все тяжело, и сестра вспоминает как Василий Георгиевич в холщовой рубахе, босиком с закатанными штанами тянет на себе через село волокушу сена, а его дочь Нина подталкивает сзади. Нина была подругой моей старшей сестры, они дружили всю жизнь и до сих пор моя племянница поддерживает отношения с дочерью Нины художницей Леной. Я тоже с ней знакома и в своё время купила три её картины, как вклад в поддержку молодых талантов.
Одна история, случившаяся при завершении 6 или 7 класса, кажется просто невероятной. Я бы ей не поверила, если бы сама не придумала идею, которую удалось реализовать. Тогда у нас среди прочих экзаменов была география. И вот я предложила группе девочек в 6 или 7 человек заниматься всю ночь перед экзаменом прямо в школе, в классе, где висела большая карта мира. Как нам это разрешили учителя и родители, до сих пор не понимаю. Самое сложное было уговорить отца одной девочки, который был слепым и очень строгим, но и это удалось. Мы добросовестно отвечали на вопросы билетов, по очереди стоя у карты, а потом уснули на полу на принесенных с собой одеялах. Без сомнения, в школе был сторож, которому, видимо, поручили за нами присматривать. Но я этого не помню, осталось впечатление, что мы были одни. Рано утром выскочили на спортивную площадку, побегали, подурачились и пошли домой переодеться и позавтракать.
3.2. Городская школа
Переезд в Новосибирск был переломным годом во многих отношениях. Я не столько поняла, сколько почувствовала, что и школа, и люди и окружающий мир не так дружелюбен, как мне раньше представлялось. Да и мой статус в школе изменился, я больше не относилась к лидирующей группе в коллективе. Словом, как писал Ш. Бодлер:
«мы всходим на корабль и происходит встреча
безмерности мечты с граничностью морей…»
Изменилось и моё отношение к школе. Она уже воспринималась как необходимость, а не как место, где интересно проводить время. Соответственно этому настроению моя позиция одной из лучших учениц тоже понизилась до уровня просто хорошей ученицы. Причина снижения успеваемости была не в уровне Маслянинского обучения, который был по меньшей мере не ниже новосибирского. Учитель физики, например, на одном из первых уроков в новой школе проверил мои знания и сказал: «Вот что значит хорошая подготовка»! А физика совсем не была моим любимым предметом. Дело было в смене обстановки. Я пришла в школу, где были другие порядки и взаимоотношения. Я потеряла былую уверенность в себе, кроме того, для меня было психологически важно и то, что пришлось сидеть на задних партах – передние места были давно закреплены за старожилами. Вначале установить контакт было трудно, хотя девочки ко мне относились нормально, но и особого интереса не проявляли, поскольку я была не из их круга. Они были более раскованными и нарядными, обсуждали артистов театра и мальчиков из соседней школы (наша была женская). А я особенно нарядной не была, театр только здесь начала посещать, знакомых мальчиков кроме брата и его друзей не было.
Впрочем, одета я была вполне достойно. Ещё когда училась в Маслянино, папа купил мне в Новосибирске шерстяное коричневое форменное школьное платье. На платье пришивались белые подворотнички из ткани или шитья, и я их постоянно меняла. Такое платье было первым во всей школе и меня даже приводили в учительскую, чтобы учителя могли его как следует рассмотреть. В старших классах папа вообще меня баловал. Покупал модные и хорошие вещи: серое в бледную клетку пальто с большим, как у взрослых дам, енотовым воротником, туфли на микропоре ("манке") у спекулянтов на рынке и т. п. Но иногда, была нехватка в самых необходимых вещах таких, как белье и чулки. Помню, осенью долго не удавалось купить, точнее, достать, мне чулки, а температура опускалась уже до десяти градусов. На переменах в школе я стояла у стенки с голыми, синими от холода ногами, боясь привлечь к себе внимание.
В восьмом классе мне купили первые ручные часики "Заря". Это было целое событие. Мои братья Володя с Юрой отстояли за ними всю ночь в очереди (Светлая им память!), зато мне достался самый желанный вариант в форме кирпичика. Я не сводила с них глаз, любовалась, как часы выглядят на руке и поблёскивают на солнце. Наш дом стоял рядом с железнодорожной насыпью и при прохождении пассажирских поездов, я всегда чувствовала себя как на сцене. У меня было ощущение, что люди из него только и делают, что смотрят на меня. Эта глупая мысль и была использована для демонстрации имеющегося у меня богатства. Устроившись во дворе на бревнах с книгой в руках таким образом, чтобы часы были со стороны поезда, я погружалась в чтение и была абсолютно уверена, что пассажиры не могут наудивляться, какие замечательные часы у этой девочки. Кстати, часы у меня появились у одной из первых в классе.
Надо признаться, годы обучения в старших классах не были для меня радостными, даже трудно что-либо вспомнить позитивного из процесса обучения. Директором была, на мой взгляд, злая мегера, меня к ней посылали, когда я отказывалась от укола. Училась я хорошо, но без увлечения. На уроках отвлекалась, писала какие-то рассказики, рисовала по заказу девочек портреты мальчиков, стараясь добиться сходства с актёром Вячеславом Тихоновым, который был в то время для всех эталоном красоты. В школе не было никаких кружков по интересам и никаких занимательных мероприятий, кроме вечеров танцев, на которые приглашались мальчики из соседней школы. Из-за своей зажатости на них я не блистала, хотя в первый же вечер меня пригласил самый симпатичный из мальчиков, с глазами цвета золотистого бархата и таком же пиджаке. Я так смутилась, что едва передвигала ноги и больше он меня не приглашал.
Несмотря на то, что школьная жизнь не была интересной, унылыми те годы нельзя назвать. В школе у меня были подруги. Это Ада Бахман, Ксения Кожевникова и латышка Каля, фамилию которой я забыла. Ада, с которой мы сидели за одной партой все три последних года, была типичной немкой: очень хорошенькая блондинка с пышными волосами и прекрасной фигурой, аккуратная, подтянутая, кокетливая. Всегда у неё все задания были выполнены, ничего дома не забыто, всё на своих местах – тетради, учебники, резинки и прочее. Дома у неё тоже был полный порядок, чисто, красиво, приветливые родители.
Ксения как будто вышла из картины Брюллова «Последний день Помпеи. Но несмотря на свою редкую внешность, она была болезненно стеснительной, возможно из-за диатеза на руках; ни с кем не дружила, но ко мне привязалась всей душой. Родители, особенно отец, очень переживали за неё и чрезвычайно ласково ко мне относились, боясь, как бы я её не оставила. Отец Ксении работал в Высшей партийной школе на какой-то маленькой должности и иногда брал нас с собой на доклады о международном положении с последующими концертами, из-за которых мы и ходили.
Каля, была из семьи перемещённых в Сибирь латвийцев. Жили они вдвоём с матерью в баньке у родственников. Там помещалась только кровать, где они вместе спали, маленький столик и один стул. Посуда стояла на плите, а одежда висела на стене. Но всё было идеально чисто, и сама Каля выглядела очень аккуратной девочкой всегда с белоснежными воротничками. Не могу себе представить, как это матери Кали удавалось. Какое-то время я дружила с дочерью известного в Сибири художника Титкова. Она была высокая стройная красавица с толстыми косами и училась в музыкальной школе. У нас с ней были одинаковые пальто с пышными енотовыми воротниками. Их квартира была богатой, по моим тогдашним понятием, но по современным меркам, очень скромной,.
Вне школы было множество разнообразных занятий: посещали театр, кино, местный художественный музей, выставки, библиотеку, много читали. Летом ходили на Обь купаться и загорать, зимой на каток в Дом офицеров. Каток был закрытый, только для членов семей военных, но кто-то мне достал пропуск, как сейчас помню, на фамилию Лунина. Володя же перелазил туда через забор. До катка было довольно далеко, более двух трамвайных остановок, но мы добирались туда прямо на коньках, ходили только в свитерах по любому морозу. Особенно трудно было возвращаться после катания по неровной дороге, ноги в коньках уже подгибались от усталости, а сами мы разогретые от катания быстро остывали и мёрзли.
Хорошо помню день смерти Сталина. В школе и учителя, и ученики рыдали навзрыд. Я же плакать не могла, только положила голову на руки и склонилась над партой, делая вид, что плачу, но глаза были совершенно сухие. Зато вечером уже дома и на меня, наконец, подействовал общий психоз, и я заплакала. Мама с укором мне сказала: "О чём плачешь?!" Она часто нам так говорила и цитировала Евангелие: "Дщери иерусалимские! Не плачьте обо мне, но плачьте о себе и о детях ваших». Лк.40.28
В эти годы я иногда уступала настояниям мамы сходить в церковь, тем более, что в хоре пел красивый мальчик. Я то и дело на него смотрела вверх на хоры, где он стоял у самого барьера. Исповедовалась и причащалась только один раз сразу после приезда из Маслянино. Мама отправила нас с братом в единственно действующую тогда Кладбищенскую церковь, которая располагалась довольно далеко от дома и часть пути мы должны были ехать на трамвае. Деньги на транспорт были получены, но мы пошли пешком, а на сбереженные капиталы на обратном пути купили по мороженому в вафельных стаканчиках. Мороз стоял сильнейший, а мы совершенно замерзшие бежали по пустым и туманным улицам, откусывая понемножку твердое как камень мороженое. Это было мое последнее причащение перед перерывом более чем в 30 лет, а Володино последнее перед предсмертным соборованием.
В Новосибирске наша семья жили в доме с двумя комнатами. В одной из них размещались две большие кровати, стол со стульями и упомянутый выше старинный сундук, служивший складом одежды и при надобности ещё одним спальным местом. Вещи, которые были в носке, висели на стене. Во второй комнате кроме плиты стояла ещё одна кровать, обеденный стол, уголок для умывания и уголок для кухни. На этом маленьком пространстве постоянно проживала наша семья из 4 человек и часто кто-нибудь ещё жил или ночевал. Перед домом был участок, где высаживали картофель, помидоры и некоторые овощи. Дом был на углу, с одной стороны через путепровод проходил трамвай, а с другой Транссибирская магистраль, по которой почти непрерывно шли поезда. В поездах, следующих на Восток, часто везли заключённых в вагонах с решётками. Иногда они что-то кричали и бросали из окон письма и записки с надеждой, что поднявшие их отправят. Не помню, как мы поступали, увидев подобные послания, но точно никогда не читали.
От насыпи нас отделяла узкая дорога, вдоль которой располагались такие же, как у нас насыпные бараки. К шуму мы быстро привыкли, а теснота была нам не в диковинку. Но зато наша семья никогда не жила в коммунальных квартирах с их специфической атмосферой. Район за железной дорогой пользовался дурной славой, но у нас было спокойно. Соседи бедные, но ни воров, ни пьяниц не было. В одном из домов было множество детей и постоянно появлялись новые. За всеми присматривал их старший сын, мой ровесник Валентин, тихий и симпатичный парень с мягким взглядом карих глаз. Он был так занят дома, что в наших сходках не участвовал. Однажды я заглянула к ним и увидела среди ужасного беспорядка грязных малышей и младенцев в каких-то тряпках.
Завершилось обучение в школе совсем не радостным выпускным вечером. К этому случаю я сшила белое платье и заказала пуговицы из той же ткани с красной окантовкой. Получилось очень эффектно, и, в предвкушении предстоящего праздника, я полетела в школу. Но праздника не получилось. По дороге мальчишки запустили в меня мокрым мячом и всё платье заляпали грязью. Я всё-таки пришла на вечер, решила получить аттестат зрелости и возвратиться домой. Но меня не отпустили, повели в котельную, где была горячая вода, и можно было кое-как устранить пятна грязи и быстро обсушиться. На меня все смотрели с состраданием вместо восторженных взглядов, на которые я тайно рассчитывала. Вот такой последний и сильный урок своему тщеславие я получила в школе.
И в начальных, и в старших классах мы полностью были предоставлены самим себе в том смысле, что учиться нам никто не помогал, уроки никто не проверял. Смотрели только табели успеваемости и ходили на родительские собрания. Конечно, никто не занимался и нашим свободным временем: в музыкальную школу и спортклубы не записывали, учителей иностранных языков не нанимали. Всё это говорится не в упрёк родителям, они делали всё что могли, а их усилия дать образование всем своим детям в обстоятельствах жизни того времени можно назвать героическими.
Глава 4. Студенческие годы
4.1. Проходной балл
Моё намерение поступать в институт было безусловным, но выбор его не был результатом осознанного стремления к какой-либо определённой профессии. Были некоторые способности к рисованию, но я понимала, что они недостаточны для художника, да я и не стремилась им быть. Но предполагала, что умение рисовать может пригодиться мне на Архитектурном факультете Инженерно-строительного института. К тому же я всегда любила дома как некие индивидуальные объекты. В местах, по которым я часто ходила, я знала каждый дом «в лицо», этот интерес сохранился у меня и до сих пор. Так как-то само собой определился выбор, и вопрос не обсуждался ни на семейном совете, ни среди подруг. Решение это было весьма рискованным, поскольку конкурс на этот факультет был самым высоким в институте. Абитуриенты особенно серьёзно готовились к экзамену по рисованию, занимаясь определённым видом рисунка с преподавателями. Я же, хотя и ходила в художественную студию при Доме Пионеров, но занятия там были не чаще раза в неделю и античные головы, которые предстояло рисовать на экзамене, мы вообще не рисовали.
К экзаменам по другим предметам я готовилась, но обстановка дома для этого была не вполне благоприятной. Родители на время экзаменов уехали в Москву. Причина этой поездки – навестить старшую дочь Зою и посмотреть столицу – казалось тогда вполне объяснимой. Однако спустя годы я поняла, что существовал более серьёзный повод для того, чтобы оставить нас одних в столь неподходящее время. При разговоре об этом с мамой обнаружилось, что ей именно в это время поручили отвезти деньги церкви для Московского Патриархата в обход официальных структур. Она считала это дело важнее домашних и, кроме того, верила, что, выполняя эту миссию, она способствует и моему успеху. В общем, так и получилось, но не без некоторых затруднений для нас с братом.
Нам было оставлено немного денег, с тем расчётом, что дядя Володя возвратит имеющийся долг и этого будет вполне достаточно для нашего проживания до их возвращения. Однако деньги закончились, дядя Володя деньги не возвращал и нам пришлось перейти на подножный корм. В огороде поспевала картошка и помидоры, что и стало нашей пищей. Картошку мы варили, а сначала даже жарили на маргарине, пачку которого нашли в шкафу. Это было ужасно, но «голод – не тётка». На последние деньги мы с братом съездили к дяде Володе в Толмачёво (вблизи Новосибирска), робко попросили деньги, но, видимо, у него их не было, к тому же он подумал по нашему тону просьбы что нам они и не очень нужны, и мы возвратились ни с чем. Но как-то мы всё-таки перебивались, Володя съездил за город за ягодой и привёз целое ведро полевой клубники, мы ели её три раза в день и не особенно переживали. Значительно большей заботой для меня было, что надеть на экзамен.
Физику, математику и сочинение я сдала на отлично. На экзамене по физике преподаватель даже удивлялся и громко меня хвалил за обстоятельное объяснение формулы эквивалентности массы и энергии. Однако с рисованием случился полный провал. Не знаю, как это получилось, но я перепутала время начала экзамена и опоздала на час. Пока в деканате решали, что со мной делать, шансы хотя бы получить минимальную оценку исчезали на глазах. Наконец меня привели в аудиторию, где абитуриенты сидели полукругом за мольбертами, на возвышении стояла голова не то Давида, не то Аполлона, а у всех на листах как мне показалось – практически готовые рисунки. Положение было сложное, но я была уверена, что справлюсь, потому что с детства привыкла быть первой в рисовании. Полученная тройка меня очень огорчила, и только позже я поняла, что при сложившихся обстоятельствах это можно было даже считать успехом.
По сумме набранных баллов я проходила по конкурсу, но тройка по профилирующему предмету была не в мою пользу. Позднее я узнала, что приняты были и с тройками по рисованию, и с более низкими баллами, но даже если бы я это знала, мне и в голову не пришло бы обращаться в приёмную комиссию. Списки новых студентов вывесили на стену и среди них я себя не нашла. Вокруг толпилось много народу, и было стыдно своим видом показать окружающим, что я не принята. Оставалось возвратиться домой ни с чем. Денег не было, пешком идти около двух часов, и было время пережить неудачу. По пути зашла к дяде Никите и рассказала о своём горе. Он не поверил, что при таких результатах экзаменов можно не поступить и тут же отправился выяснять ситуацию. Оказалось, что меня зачислили, но не на Гражданское, а на Сельскохозяйственное отделение Архитектурного факультета. Списки этого отделения висели рядом, но я не догадалась посмотреть. Возвратилась студенткой, хотя не вполне счастливой.
4.2. Лекции, зачёты, практики
Уровень преподавания я тогда не могла оценить, а когда сама начала работать в вузе поняла, что он был достаточно высоким. Институт имел собственные многолетнее традиции, кроме того, сюда на время войны был эвакуирован головной Московский вуз (МИСИ), в котором я позже проработала много лет. После войны и возвращение МИСИ в Москву, ряд преподавателей остался, и продолжил работу в Сибири. Много лет спустя мне довелось проверять свой родной вуз в качестве председателя комиссии по Архитектуре Минвуза СССР, которая отметила по-прежнему высокий уровень обучения. Я встретила преподавателей, которых хорошо помнила, а профессор С.Н.Баландин, представляющий в комиссии Сибирский регион, был в мою студенческую пору аспирантом, и мы его звали Баландой.
От преподавателей того времени осталось приятное впечатление, они были доброжелательны и деликатны. Запомнился молодой ассистент кафедры Начертательной геометрии, который славился своим либерализмом. Он не запугивал студентов и даже обещал, что двоек ставить не будет и слово своё сдержал. Я, к сожалению, будучи преподавателем, не сообразила повторить его опыт, оставшись, таким образом, в благодарной памяти учеников. За весь период обучения в моём общении с преподавателями было только два неприятных случая. Один на лекции по строительным материалам. Лектор , заметив, что я разговариваю, велела мне встать и спросила, интересует ли меня что-то в жизни и учёбе. Не услышав ответа, она перед всем потоком сказала, что ничего путного из меня не получится. Последнее утверждение было уж слишком неадекватным случившемуся; это поняла не только я, но все студенты, возможно, и она сама тоже. Не помню, чтобы она специально «топила» меня на экзамене, не помню, какую она поставила мне оценку, но не менее чем «хорошо», иначе бы меня лишили стипендии, а этого не случалось. Хотя этот позор я и запомнила на всю жизнь, но не держу на неё обиды, зная теперь по опыту, какие ошибки случаются в педагогической практике, и сожалея о собственных промахах. О втором случае, произошедшем на практике, я расскажу далее.
