Мэтт Коджешау
Криволесье во тьме
– Не волнуйтесь – раздался совет старика, которому я, как бы мне того не хотелось, все же не мог последовать из-за содрогания странных очертаний за окном.
– Как же вас, эм, занесло-то сюда? – поинтересовался размышляющий в полутьме представитель прошлых поколений.
– С побережья ехал, да вот, ошибся с пересадками.
– Что ж, всякое бывает. А вы, вообще, по какой причине решились на поездку? – продолжил любопытствовать старец.
– Поступаю.
– Надо же! И куда, если не секрет?
– На факультет истории.
– Да, помню я этих… кхм. А как у вас живётся-то?
– Извините?
– Ну как, например, нынче одни люди навещают других людей?
– Ах, вы про это! – удивился я, разбирая содержимое чемодана и обустраивая себе место ночлега. – автомобили у нас, поезда и все такое.
– Вот как. К слову, вы упомянули, что родом с побережья, верно ли я расслышал?
– Да, так и есть.
– Слыхал я, что туда много людей переезжало.
– И то верно.
– Так как же, неужели вас не беспокоят… эти, как же их называть то стали… словечко такое ещё интересненькое…
– Мигранты?
– Точно! Так что, не тревожат?
– Пока не особо… А вас?
– И подавно.
Вспоминая, как выглядели эти странные холмы и густые заросли на них, я не мог не предположить:
– Не видят в далёкой от цивилизации жизни смысла?
– Не видят надежд…
В молчании подбирая слова, дабы разговорить старика, я долго сидел на кровати, делая вид усердной сортировки вещей в чемодане, настолько долго, что хозяин, к моему изумлению, самостоятельно внёс лепту в продолжение диалога, но больше в его изречениях не встречал я любопытства, исчезли лишние вопросы, пропал оживлённый тон повествования и любые отхождения.
– Знаете, меня ведь редко навещают гости с доброжелательностью, подобной той, которой наполнены ваши слова. Давно не встречал я людей, с которыми можно потолковать о переживаниях, коими наполнен мой разум. Мало кто знает, как тяжела жизнь в лесу, особенно если в памяти все еще всплывают воспоминания о том, что сокрыто в нем… Но, думаю, вам не составит труда выслушать меня, если я попытаюсь облегчить душу от невыносимой ноши, коей наградили меня годы страха и отчаяния, годы, проведенные в тенях отвратительного криволесья.
– Не думаю, что даже при желании у меня бы нашлись иные занятия.
– Тогда слушайте и запоминайте то, о чем я много лет твердил своим близким, родным, знакомым, и даже самому себе в попытке остановить застилающее нынче эти куполовидные холмы всеобщее забытье. Быть может, когда-нибудь вы ещё вспомните об этом вечере. Не буду, однако, обещать, что память будет к вам добра и вы не пожалеете об услышанном сегодня, но, прошу, отнеситесь к этому со всей ссерёзностью, ведь, возможно, это последний мой разговор с живым человеком…
С детства окружён был я историями необъятных лесов, чьи заросли опоясывали наше небольшое поселение гигантским узлом. Издавна произрастали они на тех же холмах, через которые 70 лет назад люди осмелились проложить железную дорогу. Тёмные стволы грузных дубов по сей день, как и задолго до моего рождения, вытягивают свои искривлённые ветви в попытке дотронуться до редких облаков, бороздящих нескончаемый небосвод. Их невозмутимые кроны, сливаясь в густые рощи, не позволяют лучам солнца прикоснуться к покрытой призрачной травой земле.
Помню, как в пору моего юношества взрослые представители населения уж слишком пристально следили за своими отпрысками, видя в них надежду на безоблачное будущее. И следили они за ними то ли оттого, что небо, бывало, заволакивали тучи, готовые низвергнуть с громом свинцовые оковы и привести к затоплению территорий возле невысоких берегов одного из притоков глубоководный реки, то ли оттого, что деревья казались им уж слишком живыми…
С поры существования старцев, способных развеять тайну заречных лесов, прошли многие столетия. С каждым поколением прошлое уходило все дальше и пропадало в тумане современных идей. Никто уже и не пытался вспомнить, с какой целью на далеких горах сооружались величественные постаменты, для чего холмы были заставлены многочисленными каменными кромлехами и почему стены домов поселения изобиловали неразборчивыми письменами, подобие которых вы можете увидеть нынче и на моих стенах. Все жили, счастливо глядя в будущее, тех же, кто старался сохранять традиционные устои, ждало всеобщее непонимание. Так и я остался не понят этим миром. И всё из-за попытки донести до незрячих людей тайну, много лет скрывающуюся там, за притоком горной реки. Все, что осталось мне, это ждать отведенной прогрессистскими соплеменниками участи, избежать которую нынче не представляется возможным ни мне, ни кому бы то ни было из выходцев того поселения… но моя душа теплеет от мысли, что виновников произошедшего ждет кара куда ужаснее всего, чего следует бояться мне, преданному потомку прошлого… и кара эта придет за ними из тех глубин леса, что пребывают в вековом забытьи и непонимании.
Семена раздора были заложены задолго до меня и любых моих родственников, с коими я имел счастье видеться лицом к лицу, а потому назвать точную дату, когда ветвь наша пошла вкось – задача для меня невыполнимая. Все, на чем я смею выстраивать суждения – это личный опыт, испытанный мной особенно жарким летом 1842 года…
