Мэри Элизабет Брэддон
Тайна индийских офицеров
XX. Майор находит ученика своевольным
Сэр Руперт возвращался в замок с таким сияющим видом, что крестьянские дети останавливались на дороге и глазели ему вслед, пока он не скрылся из виду, несясь на лошади во весь опор. Он всегда ездил шагом, и сторож изумился, когда Руперт, как вихрь, промчался вдоль по аллее. Он соскочил с коня перед парадной лестницей, снял шляпу и начал обмахиваться ею, поднимаясь по ступеням. Он прошел в оранжерею и увидел там майора, который спокойно сидел на ивовом кресле, покуривая трубку с янтарным мундштуком.
– Не горит ли Чичестерский собор, дорогой мой Руперт? – спросил он иронически. – Вы прискакали за пожарной трубой? Она стоит на мызе, если не ошибаюсь, а ключи от сарая у садовника Джека. Можете обратиться к нему, если хотите! Он даст вам ключи.
Майор засмеялся, но глаза его пристально наблюдали за баронетом.
– Поберегите ваше красноречие для тех, кто сможет достойно оценить его, – ответил ему с сердцем молодой человек. – Пусть Чичестерский собор сгорит дотла, да и вы вместе с ним: меня это ничуть не тронет.
– Вы – олицетворенная признательность, мой дорогой Руперт! – пробормотал майор.
– Пусть сгорит хоть весь Чичестер! Мне-то какое дело? – продолжал баронет. – Я счастливейший человек во всем Суссексе: у меня будет самая красивая жена!
– Как? Самая… красивая… жена?! – повторил за ним Варней.
Майор делал паузу после каждого слова и все сильнее раскрывал глаза, как будто совсем растерялся от изумления. Сэру Руперту стало неловко под этим странным взглядом.
– Не смотрите так на меня! – сказал он с яростью. – Я не чудовище, не сиамский близнец, не свинья с женской головой. Вот что я вам скажу: мне не нравится, как вы обращаетесь со мною, и я не собираюсь терпеть ваши штучки… Я не хочу, чтобы меня тиранили из-за того, что я не получил того образования, какое мне следовало бы получить при моем знатном происхождении. Не хочу больше подчиняться ничьим приказаниям, не хочу, чтобы какой-нибудь майор без копейки в кармане, которому угодно было поселиться у нас, смотрел на меня, как на редкого зверя в зверинце. Слышите? Я не буду больше терпеть унижения!
Дрожащий голос Руперта повысился до крика, исполненного бешенства. Майор пустил спокойно несколько клубов дыма и тогда только посмотрел на Лисля.
– Опомнитесь, сэр Руперт, – произнес он спокойно. – Вы уже второй раз оскорбляете меня у себя в доме. Так как вы последний, кому я мог бы простить обиду, то пользуюсь случаем, чтобы дать вам кое-какие наставления, которые, надеюсь, произведут на вас должное впечатление. Прежде всего прошу вас вернуться к предмету, о котором вы только что сейчас упомянули. Вы говорили о какой-то женщине, – о самой красивой женщине во всем Суссексе; не угодно ли вам объяснить, что вы хотели этим сказать?
– Что я хотел сказать? – воскликнул баронет. – Я хотел известить вас, что я предложил руку мисс Оливии Мармэдюк, которая приняла мое предложение и через месяц станет леди Лисль. Слыхали? Она будет обвенчана со мною!
– Вы поступили слишком опрометчиво, милый Руперт, – заметил майор с загадочной улыбкой. – Если бы вы не спешили и сперва посоветовались с вашим опытным другом, то избавили бы девушку от многих затруднений… Ну да это не беда: дети во многих случаях остаются детьми; вы сделали ошибку, и мы с вами еще поговорим об этом сегодня.
Сэр Руперт не стал слушать: он вышел из оранжереи, хлопнув стеклянной дверью. В холле к нему подбежала маленькая собачка, которую он с гневом оттолкнул ногой; собачка завизжала, и Клэрибелль выглянула из гостиной.
– Я прошу вас очистить замок от собак, – сказал баронет матери. – В нем через месяц будет новая госпожа!
– Что ты хочешь сказать? – спросила его мать.
– Что женюсь! Вы смотрите на меня с таким удивлением, что можно подумать, будто я не имею права выбрать себе жену!
– Да, ты и в самом деле мог бы быть рассудительнее, – ответила она.
– А! Ну да, я должен был предварительно спросить согласия у вас, у майора Варнея и еще у Артура, вашего любимца. Я скажу вам одно: вы хотите, чтобы я плясал под вашу дудочку, но я вам не поддамся! И хочу поступать, как считаю нужным!
Миссис Вальдзингам отвернулась, не промолвив ни слова, и возвратилась в гостиную. С некоторых пор между нею и ее старшим сыном установились натянутые отношения, которые с каждым днем все больше и больше отдаляли их друг от друга. Клэрибелль горько плакала, потеряв его, но со дня его возвращения ей пришлось страдать несравненно сильнее, замечая, что ему не нужны ее ласка и любовь. Четырнадцать лет, проведенные им в обществе мрачного браконьера, так изменили мягкий характер ребенка, что мать приходила в ужас, узнавая его ближе. Она старалась скрыть свое охлаждение, но Руперт замечал, что она отдает предпочтение Артуру. После сцены с матерью он весь этот день ходил мрачный, как туча, и его не радовало даже сознание того, что мисс Оливия Мармэдюк будет его женой. Он был недалек, и ему казалось, что глубокое спокойствие майора доказывает трусость. Из этого он вывел, что может поступать с ним, как ему вздумается. В течение дня баронет искал случай задеть или хоть чем-нибудь оскорбить майора. Он хвастался богатством и издевался над бедностью других; после обеда начал расхваливать свои вина и спрашивал Варнея, пил ли он подобное бордоское во время своего пребывания в Бенгалии? Ободренный уступчивостью и кротостью майора, он делался все более заносчивым и дерзким. Когда же миссис Вальдзингам упрекнула его за неумение обращаться с гостями, он громко рассмеялся и ответил, что майор готов вынести всякие унижения, чтобы не упустить все то, что прибрал к рукам, и вообще он слишком любит богатство и комфорт, чтобы обижаться на дерзости.
– Прикажите вашей жене что-нибудь спеть, майор, – сказал он ему вечером. – Пусть хоть она развлечет нас, если вы не можете сделать это сами!
– Принц желает послушать ваше пение, Ада! – шепнул майор жене. – Возьмите скорее ноты и ступайте к пианино.
Миссис Варней послушно села к инструменту и начала перелистывать ноты.
– Спросите его светлость, что он хочет услышать! – заметил ей майор.
– О, какую-нибудь швейцарскую песню, – ответил сэр Руперт, – что-нибудь веселое, с забавным припевом, что-то вроде тра‑ля-ля-ля!.. Оливия, виноват, будущая леди Лисль, тоже часто поет швейцарские песни, и едва ли кто-то может исполнять их так, как она.
– Миссис Варней, без сомнения, не сравниться с будущей леди Лисль, но многие считают, что у нее очень приятный голос, и она, разумеется, приложит все силы для того, чтобы суметь угодить вашей светлости.
Ада своим чудным контральто пела балладу за балладой. Когда баронету надоело ее слушать, он вежливо заметил, что она может прекратить свое пение. Она села на прежнее место, не получив ни слова благодарности за свои старания угодить сэру Руперту. Артур Вальдзингам, который сидел с книгой около матери, встал с кресла и торжественно произнес:
– Благодарю вас от всей души за ваше восхитительное пение, миссис Варней. Брат мой сделал бы то же, если бы он был истинным джентльменом, а так как, к сожалению, это не так, я выполняю это за него.
Молодой Вальдзингам краснел, видя, как сэр Рупер обращается с гостями, и высказал бы свое неудовольствие намного раньше, если б не презирал красавца майора за его равнодушие к дерзостям баронета. Руперт взглянул на брата и, видимо, хотел ему что-то возразить, но потом передумал. Ему уже пришлось как-то раз выдержать стычку с Артуром, и с тех пор он стал относиться к брату с заметным почтением. Миссис Вальдзингам одарила Артура нежным взглядом.
– Твой отец был истинным джентльменом, Артур Вальдзингам, – сказала Клэрибелль, – я это знаю наверное, хотя имела основание не быть им совершенно довольной. Я думаю, что ты похож на него.
Спокойствие изящного майора в тот вечер было просто поразительным. Он сидел в кресле перед камином и, казалось, не обращал никакого внимания на то, что происходило вокруг него. Но когда в половине одиннадцатого баронет встал с дивана, на котором он было задремал, и подошел к столу, чтобы зажечь свечу, майор тоже поднялся с места.
– Вы сегодня очень скучный, так что я пойду спать, – сказал баронет. – Ну-с, чего же вы ждете? – обратился он к майору. – Почему не зажигаете свечу?
– Потому что я иду не к себе, а к вам, сэр Руперт.
Голос майора звучал так странно, что баронет невольно побледнел, встретившись с ним глазами.
– Я не могу больше жертвовать спокойствием и сном для того, чтобы слушать ваши нелепости, – проговорил он живо. – Можете всю эту ерунду сообщить мне завтра!
– Я не намерен ждать ни единого часа. Утром я сказал, что хочу объясниться с вами сегодня вечером. Потрудитесь пойти в вашу комнату, баронет!
– Но я уже сказал… – начал было Руперт.
– Потрудитесь идти, – произнес майор Варней, отворив дверь гостиной.
Сэр Руперт колебался, но, испугавшись грозного выражения голубых глаз майора, взял свечу и послушно пошел в свою комнату. Майор двинулся за ним и, войдя в спальню, тотчас запер дверь и положил ключ в карман. Эта была великолепная комната с резными дубовыми карнизами, панелями и потолком. Одна часть панели, та, которая скрывала выход на потайную лестницу, была богато покрыта резьбой и украшена медальоном, изображавшим епископа в полном облачении. Оконные занавеси и полог над кроватью были из фиолетового бархата на белой атласной подкладке. Огромная комната имела мрачный вид, тем более что освещалась в настоящую минуту лишь одной свечой, которую принес баронет. Сэр Руперт видел, как майор спрятал ключ.
– С чего вы это вздумали запирать дверь на ключ? – спросил он.
– Потому что хочу, чтобы нашей беседе никто не мешал.
Голубые глаза майора смотрели неожиданно строго, вечно улыбающийся рот его был плотно сжат, а его добродушие и любезность сменились выражением непреклонной решительности. Баронет взглянул украдкой на туалетный стол, где среди множества оправленных в золото хрустальных флаконов лежал сафьяновый футляр с двумя острыми бритвами.
– Поставьте свечу на стол, сэр Руперт, и потрудитесь сесть; я вас не задержу! – сказал майор Варней.
– Надеюсь, – ответил молодой человек, стараясь казаться совершенно спокойным, – предупреждаю вас, что я засну, если вы останетесь здесь надолго.
Он притворился сонным и начал громко зевать.
– Не думаю, что вы сможете заснуть, когда я начну говорить, сэр Руперт.
– Так говорите же… В чем дело?
– Сэр Руперт Лисль, – начал майор, не сводя с него глаз, – когда люди не понимают, в чем заключается их выгода, не хотят знать тех, кому обязаны всем, не хотят сознавать, что последние могут легко разрушить все созданное ими, этих господ нельзя назвать иначе как безумными и нельзя обращаться с ними как с людьми, чей рассудок в полном расстройстве. Помните это, сэр Руперт Лисль! Я знал людей несравненно умнее и хитрее вас, которые кончали свое жалкое существование в доме умалишенных… вам было угодно оскорбить меня несколько раз в течение дня, а мне было угодно не обращать внимания на ваше поведение – не потому, конечно, что, как вы воображаете, я не могу заставить вас раскаяться в ваших словах, а просто потому, что не был расположен к расправе! Я не хочу, чтобы кто-либо мог сказать обо мне, что он видел, что я вышел из себя, кто бы ни вызвал мое негодование. Если я и не добр, то по характеру довольно уживчивый человек, а подобных людей всегда считают добрыми. У них любезная открытая улыбка, они всегда веселы; они добродушно смотрят на своего ближнего, готовя ему верную гибель. Если б мне надо было убить человека, то я сделал бы это с полнейшим хладнокровием. Я отвечаю на оскорбление не грубыми словами, а искусными действиями. Когда меня оскорбляет мужчина, я могу улыбнуться и простить его; если он оказывает мне сопротивление, я способен простить его все с той же улыбкою. Потрудитесь запомнить это, сэр Руперт, и не подвергайте меня дальнейшим оскорблениям.
Молодой человек придвинул свое кресло поближе к огню, чтобы показать майору, что он дрожит крупной дрожью исключительно от холода.
– Никто и не думал оскорблять вас, майор, – сказал он. – Вероятно, вы сочли за обиду какую-нибудь невинную шутку. Вы слишком умны, чтобы видеть в этом желание обидеть вас. Что же касается моих чувств, то вы не должны сомневаться в том, что я считаю вас своим наставником и другом; я не безумец и сознаю, что вы возвратили мне богатство и власть и что я обязан вам всем тем, что имею… Чего же вам более?
Он протянул майору холодную руку с улыбкой примирения.
– Достаточно ли этого? – повторил он опять.
– Нет, – хладнокровно возразил Варней. – Кто-то упомянул сегодня о женитьбе. Вы говорили то, что думали, сэр Руперт?
– Без всякого сомнения!
– В таком случае вы должны отказаться от этой безумной идеи…
– Отказаться?!
– Да! – ответил майор. – Я не хочу, чтобы вы женились на Оливии!
– Однако, мне кажется, что вы заходите слишком далеко… Я вам уже говорил, что все, что я имею, я готов разделить с вами. Вы можете пользоваться моим домом, моим банком – но не женщиной, которую я хочу назвать леди Лисль! Это чересчур неуместная шутка.
– Вы увидите, что я далек от того, чтобы шутить. Выслушайте меня! Если между вами и мисс Оливией существуют обязательства, они должны быть сейчас же уничтожены.
– Этому не бывать! – воскликнул сэр Руперт. – Я не откажусь от Оливии Мармэдюк ни ради вас, ни ради кого бы то ни было на свете! Через месяц, считая с настоящего дня, она будет женой моей, леди Лисль!
– Сумасшедший, – сказал спокойно Варней, – никакой леди Лисль в этом доме не будет, пока я живу на свете; никогда не будет наследника, который отдалил бы меня от вашего богатства, которое вы без моего содействия никогда бы не имели; никакой женщине не удастся растратить миллионы, которые находились бы теперь в чужих руках, если бы не мой ум и не мой талант улаживать дела! Вы хотите жениться?! Вы хотите ввести сюда женщину, которая стала бы управлять этим домом?! Вы хотите превратить какую-то мисс Оливию Мармэдюк в леди Лисль?! Вы, которому пришлось бы прозябать в мастерской или сидеть в остроге, если бы я не явился к вам на выручку?! Да сжалится над вами милосердное Небо, если вы заставите меня употребить против вас средства, которые я в течение почти четырнадцати лет употреблял на ваше обеспечение!
– Я вас не понимаю, – сердито проговорил молодой человек с той странной настойчивостью, за которой он старался скрыть недостаток мужества. – Я знаю только то, что сдержу свое слово, чего бы это ни стоило, и что Оливия Мармэдюк будет моей женой.
– Не быть ей леди Лисль! – возразил майор, отпирая дверь спальни. – Спокойной ночи, храбрый владелец Лисльвуд-Парка! Вы избрали свой путь – теперь очередь за мною!.. Я думаю, что вы не поняли меня, и потому пришлю к вам Соломона, который объяснит вам все более понятно.
Сэр Руперт поспешил раздеться и лечь. Он спал около часа, когда его разбудил Альфред Соломон, стоявший перед ним со свечой в руках. Молодому человеку Соломон нравился гораздо больше, чем майор, и присутствие еврея не испугало его.
– Что тебе, Соломон? – спросил он еврея.
– О, ничего особенного! Мой господин велел мне кое-что передать вам.
– Говори же скорее: я хочу спать.
– Помните поговорку, сэр Руперт, что стены имеют тоже уши? – ответил слуга, озираясь по комнате. – А так как я должен сообщить вам слова майора по секрету, то буду говорить, разумеется, шепотом.
Соломон нагнулся к подушке баронета и шепнул ему на ухо несколько слов.
Сэр Руперт развеселился до такой степени, что одеяло чуть было не упало с кровати.
– И это все? – спросил он. – Это все, что майор поручил передать мне?.. Поклонись ему от меня и скажи, что я знал это прежде и через месяц женюсь на Оливии Мармэдюк.
XXI. Сэр Руперт обручен
После описанного разговора с майором сэр Руперт Лисль показал себя полным господином в доме. Он больше не обращался за советами к майору, и последний, по всей видимости, потерял над ним всякую власть. Того, кто противоречил баронету, он начинал считать врагом. Он избегал майора и проводил почти все время в путешествиях в Бокаж и обратно. Оливия Мармэдюк ничуть не изменила своего обращения с ним: она принимала его все так же равнодушно, как и в первый раз, смеялась над его неловкостью, нелепыми речами и попытками любезничать с нею. Несмотря на все это, а может, быть и вследствие этого, он с каждым днем привязывался к ней все сильнее и сильнее. Он следовал за ней, как собака, и при каждом посещении привозил ей какую-нибудь драгоценную вещь. Он как-то заявил, что потребует у банкира хранившиеся у того фамильные бриллианты, но Клэрибелль отказалась брать их до свадьбы.
– Успеем! – сказала она. – Может быть, бракосочетание не состоится!
– Ничто не в состоянии помешать мне жениться, кроме смерти! – воскликнул баронет с чувством.
Только однажды он упрекнул Оливию Мармэдюк за ее обращение.
– Вы обходитесь со мной как с собакой, – заметил он с обидой, – вы издеваетесь над моей любовью! Я, право, уже не верю, Оливия, что вы испытываете ко мне хоть какое-то расположение.
Он сидел с Оливией у пианино, между тем как полковник со старшими дочерьми разместились поодаль у камина.
– Серьезно? – равнодушно проговорила Оливия, вертя в руках бриллиантовый браслет, подаренный ей Рупертом. – Я вам и не советую верить чувствам. Вы не могли забыть, как мало слов было сказано между нами в тот день, когда вы предложили мне руку и сердце. «Хотите ли вы, мисс, стать леди Лисль?» – «Да, хочу, сэр Руперт». Вот и все то, что было сказано! Могу уверить вас, что я от природы далеко не мечтательница!
– В этом я положительно не сомневаюсь. Мне сдается, что я стал женихом исключительно потому, что я сэр Руперт Лисль, владелец Лисльвуд-Парка.
– Я тоже так считаю! Но не будем касаться этого обстоятельства. Не думайте, пожалуйста, чтобы в душе моей было намерение обмануть вас! Вы совершенно правы: я выхожу за вас, потому что вы – баронет, и вдобавок богаты! Не будь этого я, конечно, и не подумала бы выйти за вас замуж… Меня, кажется, нельзя упрекнуть в скрытности? А если вам не нравится такая откровенность, пожмем друг другу руки и простимся навеки. Большего я не желаю.
И она протянула ему нежную руку, на которой сверкали его бриллианты. Вероятно, это бросилось ей в глаза, потому что она миролюбиво заметила:
– Я, конечно, верну вам все ваши подарки, когда мы расстанемся; пусть вас не удерживают потраченные на меня деньги.
– Я готов вам отдать все свое состояние до последнего пенни, – сказал он пылко. – Мне больно видеть, что вы ничем не отвечаете на мою беспредельную, искреннюю любовь; но я женюсь на вас, хотя и знаю, что вам нужно только мое богатство. Я не могу жить без вас!
Позднее, когда Оливия и баронет играли за маленьким столом в триктрак, старшая из сестер, которая была где-то в гостях, вошла в комнату. Полковник дремал в кресле, Люси и Дженни, вторая и третья сестры, сидели за работой.
– Хорошо ли ты провела вечер, Лаура? – спросила ее Дженни.
– Нет, напротив… Но у ректора я узнала новость, которую хочу сообщить вам и всем остальным!
Она насмешливо взглянула на Оливию.
– Если у вас есть новости, говорите скорее, – сказала Оливия, притворно зевая и заканчивая игру. – Сэр Руперт, я выиграла у вас ровно пять партий. Ну, Лаура, мы ждем, – добавила она, обращаясь к сестре.
Она была замечательно хороша собой при свете камина: шея и руки ее были покрыты драгоценными подарками баронета, и старшая сестра смотрела на нее с завистью и с ненавистью, готовая убить ее на месте. Полковник проснулся от шума голосов и, быстро оглядевшись, остановил свой взгляд на младшей дочери.
– Папа, вы помните Вальтера Ремордена, последнего викария мистера Мильварда? – спросила Лаура.
– Разумеется, помню. Он уехал отсюда три года тому назад, получив пасторат в окрестностях Чичестера. Вальтер Реморден был истинным другом бедных… Он славный человек, и мы были с ним дружны. Мне бы очень хотелось увидеть его снова!
Лаура пристально следила за выражением лица своей младшей сестры, которое сделалось вдруг чрезвычайно серьезным.
– Ну, папа, – продолжала она, – бедный Вальтер Реморден должен был против воли покинуть свою паству по слабости здоровья, как это объяснила мне нынче миссис Мильвард. Он ведь родился в Лисльвуде и считает воздух родных полей целительным для себя, потому-то и приехал опять к миссис Мильвард, которая была настолько снисходительна, что предложила ему погостить у нее.
– Что?! – воскликнул полковник. – Вальтер Реморден здесь?
– Да, со вчерашнего дня. Говорят, что он очень и очень изменился. Однако я боюсь наскучить сэру Руперту своей болтовней о несчастном викарии. Оливия, все толкуют о будущей леди Лисль и засыпали меня поздравлениями по поводу блистательной будущности, ожидающей тебя!
С той минуты как старшая мисс Мармэдюк произнесла имя Вальтера Ремордена, Оливия не шелохнулась и не сказала ни слова; но вдруг она встала и со странным нервным смехом быстро вышла из комнаты.
Полковник поспешил вслед за ней.
– Оливия, что с тобой, моя милая дочь? – громко спросил он. – Что случилось?
– А я знаю, что с ней, – сказал баронет. – Ее смутило имя человека, о котором тут шла речь. Я видел, как она изменилась в лице, когда вы упомянули о нем, – обратился он к Лауре. – Советую ему поостеречься! Я убью его, кто бы он ни был, если он вздумает стать между нею и мной!
Полковник и Оливия вернулись через несколько минут. Старик вел свою дочь, глаза которой горели лихорадочным блеском. Жених не осмеливался заговорить с ней, но не сводил с нее глаз.
– Прощайте, Оливия, – сказал он после того, как встал и раскланялся со всеми присутствующими. – Сегодня вы сказали мне, что не любите меня; сказали и кое-что другое: я вам очень этим обязан.
Она кинула на него взгляд, полный презрения.
– Вспомните, что я предоставила вам право решать, – ответила она. – Завтра я готова узнать ваше решение.
На другой день сэр Руперт, приехав в Бокаж, попросил позволения поговорить с невестой. Он умолял ее назначить как можно скорее день венчания.
– Если вы все еще намерены жениться на мне, то свадьба может состояться, когда вы этого захотите, – ответила невеста.
– Намерен ли я?! Оливия!.. – воскликнул он с жаром.
– Вы слышали и видели столько, что могли легко переменить свое мнение, и, если это так, будьте откровенны и не скрывайте этого… Но помните, что вы должны пенять на одного себя, если союз наш будет не из числа счастливых!
Баронет повторил, что намерение его непоколебимо, и Оливия заявила, что не считает нужным откладывать день свадьбы. Одна из ее теток, старая и богатая, прислала ей сто фунтов, узнав, что ее внучку ждет блистательная партия. В Бокаже то и дело стали появляться модистки и белошвейки, но Оливия не хотела примерять свадебные наряды.
– Ах, как вы мне надоели со всеми этими уборами и лентами! – говорила она раздраженно. – Вы знаете, что я и прежде не обращала внимания на наряды, а теперь и вовсе не забочусь о них! Нельзя ли избавить меня от всей этой дребедени?..
– Нечего сказать, прелестный характер у будущей леди Лисль, – заметила Лаура. – Я всей душой жалею бедного баронета!
– Жалейте его, Лаура! – ответила Оливия, устремив свои черные глаза на свою сестру. – Жалейте сэра Руперта: он нуждается в сожалении!
